Текст книги "Монтаньяры"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

Как он трогателен и жалок, этот Марат! Даже перед лицом смерти он думает о славе! На этот раз о посмертной славе. И какая уверенность в себе, когда он пишет: «Такова была, есть и будет судьба гениальных людей, которые опередили свой век: оплакивать всю жизнь слепоту настоящего поколения и встречать определенную оценку со стороны будущих поколений».

Марат прав. Будущие поколения сумеют оценить его подлинное величие. Но, увы, оно связано не с его скромными научными достижениями, которые он слишком переоценивал. Не с его яростной борьбой против злонамеренных академиков. Вообще, период от возвращения из Англии до начала революции не составляет самой блестящей страницы в биографии легендарного Друга народа. Порой, когда он, к примеру, буквально пресмыкается перед королем Испании или Пруссии, кажется, что это кто-то другой. Ведь уже говорилось, какую причудливую смесь гениальности с крайней ограниченностью представлял собой этот необыкновенный человек. Кроме яркой вспышки «Плана уголовного законодательства», в парижский предреволюционный период почти не видно Марата, защитника и пророка угнетенных и униженных. Тяжкая болезнь обрушивается на него, он уже пишет завещание. И вдруг наступает выздоровление, вернее – воскресение! Оно произошло не в результате применения каких-либо целительных средств вроде тех, которые принесли короткую, эфемерную известность Марату, «врачу неизлечимых». Его вылечила и воскресила революция.

Спасительный кризис, возрождение мужества наступили, когда больному Марату рассказали, что решено созвать Генеральные Штаты. В отличие от множества французов, да и от самого Людовика XVI, пожалуй, полагавших, что дело сведется лишь к перераспределению в сборе налогов, Марат сразу почувствовал, что наступает революция. Он писал об этом: «Я стонал…, когда революция возвестила о себе созывом Генеральных Штатов. Я скоро увидел, куда придут события, и я начал дышать надеждой увидеть наконец человечество отомщенным, надеждой на то, что я смогу помочь разорвать его цепи, смогу занять мое место. Но это был еще только прекрасный сон, готовый исчезнуть: жестокая болезнь угрожала мне его завершением в могиле. Не желая покинуть жизнь, не совершив ничего для свободы, я составил на скорбном ложе «Дар отечеству».

Итак, Марат почувствовал надежду на освобождение всех н одновременно надежду для себя лично занять свое место в ореоле славы. Для этого он, больной, даже умирающий, пишет новую работу, брошюру, вышедшую без подписи, в феврале 1789 года под названием «Дар отечеству».

Это слово – «Дар» – кажется претенциозным, особенно на фоне умеренного, даже банального внешне содержания брошюры. При беглом чтении это лишь программа конкретных мер по превращению абсолютистского феодального государства в конституционную монархию. Многие историки и биографы поэтому не обнаружили здесь Марата-революционера, а нашли искреннего монархиста и консерватора. Действительно, он таким и выглядит, если прочитать эти почтительные восхваления Людовика XVI и Неккера. Можно усмотреть также в «Даре отечеству» тактический ход, уступку господствующему настроению. Все это и в самом деле содержится в «Даре». Но не только это. Ведь если вспомнить «Цепи рабства», то революция с целью установления конституционной монархии совершенно не удовлетворяет Марата. В Англии он понял, что она не освобождает простой народ, бедняков от угнетения, нищеты и рабства. Его идеал – иная, народная революция, грозным пророком которой Марат хочет стать и станет. Собственно, «Дар отечеству» – это первое послание Марата-пророка, адресованное народу. Но, подобно предсказанию дельфийского оракула, оно нуждается в расшифровке.

Прежде всего оно отличается от множества брошюр, наводнивших тогда Францию. Как правило, они выражают всеобщую эйфорию и предсказывают торжество третьего сословия. Марат же видит третье сословие отнюдь не единым, хотя и призывает его к единству. Пока. Потому что он мечтает о другой революции, которая якобы осчастливит бедняков. И он рисует образ желанной счастливой Франции, образ, который сначала воспринимается лишь как риторическая концовка брошюры:

«О родина моя, я вижу тебя уже преображенной! Где эти несчастные, изнуренные голодом, лишенные приюта и крова, отданные во власть отчаяния, которых ты, казалось, отталкиваешь от своей груди? Где эти обездоленные, полуголые, истомленные, бледные и тощие, бывало населявшие твои города и селения? Где эти бесчисленные стаи сборщиков-лихоимцев, которые опустошали твои поля, подстерегали у твоих застав и грабили твои провинции?

Народ не стонет больше под тяжким бременем королевских налогов. Крестьянин располагает уже хлебом и кровом и дышит свободно; рабочий разделяет его судьбу, ремесленник не терпит больше нужды, и ревностный служитель церкви не прозябает в бедности».

Это, конечно, утопия, мечта, ибо даже если будут проведены в жизнь все те конкретные меры по установлению конституционной монархии, которые терпеливо и последовательно перечисляет Марат, бедность, нищета не исчезнут. И так может случиться, если народ, усыпленный пышными общими фразами, не проявит упорной революционной энергии. Для этого он должен осознать, что ничего еще не завоевано, что борьба впереди, что пока перед народом лишь возможность, которую легко упустить. Главная забота Марата и состоит в том, чтобы народ не довольствовался общими декларациями, чтобы он поднялся на борьбу за реальные, а не мнимые блага. Обращаясь к народу, к его низшему, самому многочисленному слою бедняков, Марат предупреждает: «Вам представляется теперь единственный случай, чтобы вновь вступить в свои права. Познайте же, наконец, цену свободы, поймите же, наконец, цену свободы, поймите же, наконец, ценность мгновения… Берегитесь, как бы, пренебрегая мудрыми советами и прислушиваясь к соблазнительным речам, вы собственными руками не вырыли пропасть у своих ног. Берегитесь, как бы собственные ваши дети не упрекнули вас позднее в том, что вы выковали им цепи, и как бы они, рыдая над горькими плодами порабощения и жалуясь на свои мучения, не стали проклинать продажность своих отцов».

Да, Марат призывает благословение на «лучшего из королей», он даже восхваляет добродетели дворянства и духовенства. Но здесь же указывает, что среди них есть люди, «полные решимости скорее ввергнуть страну в ужасы гражданской войны, чем отказаться от своих несправедливых притязаний». Еще ничто, казалось бы, не предвещает действий контрреволюции, еще никто тогда, в начале 1789 года, не видел угрозы аристократических заговоров. Но Марат уже прозорливо чувствовал такую опасность и указал на нее. Более того, он обращается в «Даре отечеству» не только к народу, но и к тем, кто будет пытаться препятствовать выполнению его справедливых требований… Марат обращается к привилегированным, напоминая им о возможных грозных и страшных для них действиях народа против своих угнетателей: «Что, если бы он начал с того, что разграбил их жилища и поделил их земли? Как не понимают они, что, будучи раздавлены численностью своих противников, тем из них, кто уйдет от меча, придется искать спасение в изгнании или стонать в оковах? Как же не страшатся они превратностей судьбы, когда воинственная нация стоит перед ними с оружием в руках? Кто в этом случае может поручиться, не будет ли землевладелец, в свою очередь, закрепощен? Кто может поручиться, что какой-нибудь прелат, граф, маркиз, князь не будет, в свой черед, подчинен своему конюху или лакею? Все эти соображения, вполне способные привести в трепет угнетателей и дать понять богатым и сильным, мирно наслаждающимся всеми общественными преимуществами, что не следует доводить до отчаяния огромный и храбрый народ, пока еще требующий лишь облегчения своих страданий и жаждущий еще только воцарения справедливости».

Это «пока» и «только» выглядят весьма многозначительно и могут смениться «жестокой гражданской войной». Правда, это предупреждение. Но это и предвидение. Удивительно точная картина того, что произойдет очень скоро. Итак, в целом весьма умеренный текст содержит в себе нечто грозное и суровое. Марат начинает говорить языком и голосом Друга народа и предвещает гигантскую жакерию, насильственную и кровавую народную революцию в случае, если «сильные и богатые» доведут народ до отчаяния…

Итак, Марат ясно видит будущее вплоть до апокалипсической картины восстания угнетенных. Он даже заглядывает дальше и рисует картину райского процветания Франции, когда народ будет наслаждаться покоем и счастьем. Но как будет устроен этот рай на земле? Здесь фантазия Марата останавливается. Только отдельные детали прорываются искрами, освещающими грядущий золотой век. Прелат, граф, маркиз, землевладелец будет, «в свою очередь, закрепощен». Господами же станут их бывшие «конюхи и лакеи». Но ведь прелатов и маркизов, вообще дворян и богачей всего одна-две сотни тысяч, а бедняков – десятки миллионов. И если они поменяются местами в социальной иерархии, то как сотня тысяч новых крепостных сможет прокормить много миллионов новых господ? Эта неосуществимая, почти евангельская мечта стара как мир и столь же утопична. Марат совершенно не представляет себе сложного социального и экономического механизма окружавшего его мира и тем более мира будущего. Тысячелетняя мечта рабов, крепостных, многих поколений несчастных тружеников понятна и объяснима их наивным невежеством. Но Марат, человек образованный, который, по его собственному признанию, «исчерпал почти все, что человеческий разум сделал в области морали, философии, политики, чтобы извлечь все лучшее»! Неужели это лучшее представляет собой лишь примитивную утопию, очень старую, но вечно возобновляемую, с помощью которой утешали свое горе много поколений обездоленных?

Сам Марат утверждал, что «Дар отечества» имел «большой успех». В действительности только патриотическое общество города Каво удостоило его премии. Произведение потонуло в бурном потоке всяких памфлетов, многие из которых были подписаны более громкими именами. Последовала и критика редкого и возмутительного тона «Дара отечеству».

Марат немедленно отвечает и публикует «Добавление», состоящее из новых четырех «Речей к третьему сословию». Он сделал это очень быстро, ибо уже 12 марта 1789 года последовал приказ о запрещении «Добавления». Что побудило Марата снова нетерпеливо схватить перо? Появилась королевская грамота о созыве Генеральных Штатов, в которой монарх, удостоенный в «Даре» комплиментов как «мудрый и добрый», заявлял, что цель созыва – лишь решение его финансовых трудностей. С нескрываемым гневом Марат пишет: «Я ищу в грамотах слов, идущих прямо к сердцу и вызывающих слезы восхищения, но нахожу в них лишь обычный язык властолюбивого государя, дела которого пришли в расстройство и который готов охотно внимать смиренным просьбам своих подданных, лишь бы они в свой черед помогли ему выпутаться из затруднений…

Это ли язык справедливого государя, наконец, осознавшего, что только одни злоупотребления его властью ввергли государство в пучину бедствий… Не общественные бедствия вовсе, не тяжкие стенания доведенных до отчаяния подданных нарушили его покой; короля тревожит только плохое состояние финансов, истощение его казны – вот что не дает ему спать спокойно!»

А раз так, считает Марат, то Генеральные Штаты должны отказаться обсуждать финансовые дела, пока не будут приняты новые основные законы страны. И далее он излагает основы будущего конституционного устройства, основы которого – суверенное Национальное собрание. Ему, а не королю должна принадлежать высшая власть. Правда, здесь Марат непоследовательно соглашается на право вето короля. Но очень скоро он исправит свою ошибку. Марат предусмотрителен, требуя голосования не по сословиям, а по большинству голосов всех трех сословий, заседающих совместно. Он решительно против предоставления королю права объявлять войну и вообще считает, что общее ограничение его прерогатив лишь пойдет на пользу ему самому. Он тактично, но очень откровенно поясняет, что король обязательно с этим согласится, ибо иначе он поступит как «какой-то безумец» или «гнусный тиран». И он советует ему не слушать «осаждающих трон изменников родины», готовящих заговор против нации, против революции. Кстати, он довольно прозрачно дает понять, что в принципе республика гораздо предпочтительнее монархии. Словом, Марат блестяще предвидит ход событий, а они будут развиваться так, как будто люди послушно и сознательно выполнят все намеченное им. «Дополнение» содержит множество замечательных идей, мыслей и чувств. Пожалуй, главное в нем, мрачное, пессимистическое, но потому и грозное новое предупреждение и аристократам, и богатой либеральной буржуазии, что они напрасно не хотят считаться с яростью, гневом, страданиями большинства угнетенного народа. С необычайной силой, голосом и стилем легендарных библейских пророков Марат обличает их: «Я не сомневаюсь в том, что те вялые люди, которых обычно называют рассудительными, осудят горячность, с которой я встал на защиту народа. Но моя ли вина в том, что люди эти бездушны? Бесчувственные к народным бедствиям, они сухо взирают на страдания угнетенных, на содрогание доведенных до отчаяния несчастных, на агонию бедняков, истощенных голодом, и раскрывают уста лишь для того, чтобы твердить об умеренности и терпении. Возможно ли следовать их примеру, если в груди у тебя есть сердце? И как следовать их примеру по отношению к врагам, не способным ни к какому ответному великодушию, глухим к голосу справедливости, чьи сердца закрыты для раскаяния? В течение стольких веков, пока они угнетали народ, что выиграл он от подобных успокоительных рассуждений? Отказались ли они от своего варварства при виде его бедствий? Были ли они тронуты его стенаниями? Сильные слабостью народа, они с яростью поднимаются против него и кричат «караул!», лишь только он заводит речь об их прерогативах. Неужели, чтобы добиться покоя, народу всегда придется молча позволять себя грабить, неужели он своей трусостью будет позволять им и впредь упиваться его кровью?»

Здесь снова слышатся раскаты грозного, пока еще подземного гула, предвещающего извержение вулкана народной революции! Марат – единственный и первый предсказал ее приближение. И это не революция «вялых…, рассудительных» буржуазных либералов. Это нечто более ужасное. Но заклинания Марата остаются гласом вопиющего в пустыне. Ему выпадает обычная судьба пророков. Правда, запрещение дополнительных речей Марата – это своего рода признание. Напрасно также король пренебрег предупреждениями Друга народа. А ведь в примечании к четвертой речи он упомянул английского короля Карла I, сложившего голову на эшафоте.

ДРУГ НАРОДА

В начале 1789 года Марат уже совершенно оправился от болезни и действует в полную силу своего страстного темперамента. Действует очень активно, но, к сожалению, его опять заносит в сторону от его главного революционного пути. В начале 1789 года он пишет свою брошюру «Современные шарлатаны». Марат решил воспользоваться революцией, чтобы разделаться со своими заклятыми академическими недругами. Он предлагает, чтобы Генеральные Штаты упразднили Академию наук вообще (кстати, это и сделает Конвент позже). В этой идее есть зерно истины, ибо научные кланы, корпорации, академии всегда неизбежно вырождаются в касту, спаянную круговой порукой, превращаются в «мандаринов», как говорят во Франции, заимствуя китайское понятие. Однако его грубые нападки на таких выдающихся ученых, как Монж, Лаланд, Лаплас или Лавуазье, совершенно несправедливы и просто смешны. Нелепо также выглядит обвинение Маратом «шарлатанов» в том, что они якобы вставили в опубликованную посмертно «Исповедь» Руссо те места, где автор признается в разных неблаговидных, даже постыдных поступках. У Марата нет никаких доказательств: он просто обижен за обожаемого им кумира, который оказался не столь уж божественно безгрешным. К чести Марата надо заметить, что он, видимо, особенно не добивался публикации своих «Шарлатанов», которые напечатают только в сентябре 1791 года.

Марат испытывает растущее стремление служить революции. Его выбирают членом избирательного комитета дистрикта Карм, где он живет, и он старательно выполняет свои скромные обязанности. Созываются Генеральные Штаты, и больше месяца идет глухая борьба за превращение их в Учредительное собрание. Многим непонятно происходящее в Версале. Марату кажется, что депутатам не хватает усердия и знаний. Он обращается с письмами к депутатам, казавшимся ему наиболее горячими патриотами: Мирабо, Шапелье, Сийесу, Габо, Варнаву, Дюиору и другим. Никто из них не отвечает Марату; настораживает слишком пылкий и безапелляционный тон писем; неизвестный человек предлагает действия, которые кажутся им бессмысленными.

В начале июля Париж охвачен тревогой. В Версаль стягиваются наемные войска. Они уже здесь, на Марсовом ноле. Заговор двора ясен: хотят разогнать Учредительное собрание, усмирить бунтующий Париж. Отставка Неккера как искра вызвала взрыв восстания. 14 июля взята Бастилия. Марат с восторгом и тревогой видит эти события. Но как может влиять на них какой-то незаметный член избирательной комиссии одного из 60 дистриктов столицы? Марат хочет предупредить, предостеречь этих радостных, ликующих людей. Они думают, что уже победили. Глупцы! Революция еще только начинается. Разве аристократы согласятся так легко с поражением? Нельзя допустить, чтобы из-за ошибок наивных и доверчивых людей из парода снова восторжествовал порок!

«Я понял, – напишет позднее Марат, – что нужно гораздо сильнее действовать для того, чтобы бороться с пороками, а не ошибками. Это было возможно только при помощи ежедневной газеты, в которой мог быть услышан голос суровой правды, в которой законодателям напоминали бы о принципах, в которой разоблачались бы мошенники, нарушители долга, изменники, раскрывались все заговоры, выслеживались все тайные замыслы, а при приближении опасности били бы в набат». Марат принял самое важное в жизни решение и определил свою историческую судьбу. Но легко сказать – издавать газету!

Хотя новые газеты в то время десятками появлялись каждый день, сделать это практически оказалось нелегко. 19 июля Марат увлеченно излагает свою идею комитету дистрикта, но его члены, зажиточные буржуа, слушают скептически. Они не склонны доверять этому доктору Марату. Предложение отклонено, Марат выходит из комитета и решает действовать самостоятельно, в одиночку!

Пока же Марат продолжает бомбардировать лидеров левых в Собрании своими письмами. Одно из них, написанное 27 июля, случайно сохранилось, и это поразительный документ. Марат требует в нем создания Революционного трибунала! Значит ли это, что именно он был инициатором террора? Нет, это не так. Марат пишет по поводу расправы народа в дни взятия Бастилии над Делоне, Флесселем, Фулоном и Сертье. Он считает их виновными, но осуждает самосуд. Он против жестоких расправ толпы и, чтобы предотвратить их, считает необходимым учреждение юридического правомочного органа революционного правосудия. Марат предвосхищает то, что в будущем сделает Конвент.

Недруги Марата будут писать, что с началом революции он впал в «разоблачительную истерию». Все зависит от того, какими словами обозначить страстно-нетерпеливое, жгучее, испепеляющее самого Марата желание успеха революции, его истинно пламенное стремление служить ей как орудию освобождения порабощенных и униженных. Он приходит в ужас от того, что чудо освобождения и спасения людей может обернуться для них горем и несчастьем. Поэтому он дрожит от яростного негодования, когда видит эту опасность, и не может сдержать вопль отчаяния при малейшем признаке обмана народа.

Учредительное собрание, которому он еще недавно доверял и на которое надеялся, потеряло его доверие после того, как пресловутой «ночью 4 августа» устроило фарс, возмутившую его сцену лицемерного великодушия. 7 августа он пишет гневное «Разоблачение усыпителей народа». Его негодование совершенно оправданно, хотя призыв Марата немедленно распустить Собрание и заменить депутатов не только поражает и шокирует: он просто неосуществим. Если Марат и прав, то, как с ним будет часто случаться, прав слишком рано! Но ведь это и называется пророчеством…

Можно назвать и демагогией, если вспомнить, что постоянной главной страстью Марата является его стремление к славе. Видимо, здесь снова сложное сочетание всех разнообразных и скрытых импульсов, определявших его слова и действия.

11 августа ему каким-то чудом удается выпустить один номер газеты «Монитор патриот», в котором он раскрывает смысл многочисленных конституционных проектов, обсуждаемых Собранием. Только один Марат по-настоящему смело срывает с них все покровы: права получат лишь буржуазия, богатые, а на долю гигантского большинства голодных бедняков не останется ничего, кроме звонких и пустых фраз.

Итак, он выполнил свой долг, он предупредил. Но кто заметил, а тем более прочитал его жалкий листок? Да и какие могут быть основания для тревоги, если в Версале заседают депутаты, среди которых несколько сотен лучших юристов, законников Франции? Если бы они еще любили народ, как Марат, мучились бы и страдали, болели за него так же, как он… Увы, поверить в это трудно, и надеяться на них нельзя. Значит, Марат должен любой ценой сделать это! И он делает, он пишет в первые дни августа, как сам говорит, «беглый набросок» конституции и Декларации прав человека, объемистый документ в 60 страниц. Он совершенно не похож на привычные конституционные тексты. Это не сухо-торжественный трактат с чеканными, но холодными юридическими формулами. Скорее это какая-то исступленная поэма ярости и гнева, мудрости и наивности, ужаса и восторга. А ведь наш бедняга, наверное, написал ее в своей жалкой каморке при тусклой свече за какую-нибудь одну бессонную ночь, дрожа от нетерпения и жгучего желания подарить людям счастье! И, конечно, обрести славу! Проект конституции Марата напоминает какой-то основной закон сказочной Земли обетованной, а не кодекс меркантильной буржуазии. Да ведь, по правде говоря, Марат и не хочет буржуазной революции, а мечтает об иной, народной революции. Но он не до такой степени слеп, чтобы быть совершенно непрактичным, и поэтому он ссылается на всеми тогда признаваемого Монтескье, сдабривая его резко усиленной дозой утопического эгалитаризма Руссо.

Марат прямо заявляет, что в обсуждаемых в Версале документах «права народа нарушены», и поэтому он решил «раскрыть великие истины» своим голосом, исходящим «из недр народных масс». Если его предостережения не будут услышаны, заявляет Марат, Францию ожидают «страшные потрясения».

Главное в его проекте, и в этом он далеко обгоняет свою эпоху, посягательство на священный для буржуазии принцип частной собственности. Марат заявляет, что на основании естественного права, «когда какому-нибудь человеку недостает всего, он имеет право отнять у другого имеющиеся у него в избытке излишки… Человек вправе покуситься на собственность, на свободу, даже на жизнь себе подобных». Но такое естественное право ограничивается общественным правом, защищающим права других членов общества. Однако эта защита должна содержать принципиальное исключение: «Закон должен предупреждать слишком большое неравенство состояний, устанавливается предел, какой они не должны переступать».

Общество обязано обеспечивать всем равное право на жизнь, оно «в долгу перед теми своими членами, которые не обладают никакой собственностью и чей труд едва достаточен для удовлетворения их насущных потребностей, для обеспечения их средств, которые позволяют им питаться, одеваться, иметь подходящее жилище, лечиться во время болезни, доживать свой век в старости и воспитывать своих детей… Те, кто утопает в роскоши, должны взять на себя заботу о покрытии потребностей тех, кто лишен самого необходимого».

Но это уже далеко выходит за пределы целей буржуазной революции, которую Марат обгоняет на века. Он осмеливается даже на утверждение, что социальная справедливость вправе восторжествовать даже с помощью насилия. Правомерность вооруженного восстания народа и преступность сопротивления ему – вот что провозглашает Марат: «Честный гражданин, которого общество оставляет в нужде и отчаянии, возвращается в естественное состояние и имеет право требовать с оружием в руках тех преимуществ, которых он не сумел добиться раньше, лишь для того, чтобы позднее добиться много больших. Всякая власть, которая этому противится, есть власть тираническая, а судья, который осуждает такого гражданина на смерть, – лишь подлый убийца».

Марат досконально развивает свою идею народного суверенитета, который осуществляют его депутаты. Интересен образ депутата, нарисованный им; ведь это не что иное, как его собственный личный идеал, которому он будет подражать до последнего своего дыхания: «Это – человек прямой и твердый, не торгующий честью служения государству; человек безупречный, рассчитывающий на свою добродетель; человек мудрый, лишенный честолюбия и не боящийся бедности; это, наконец, великий человек, созданный для бессмертия, видящий собственную славу в том, чтобы посвятить свои таланты, свои ночные бдения, свой покой делу благополучия своих сограждан».

Марат детально описывает задачи, принципы организации исполнительной власти. Она, вполне в духе времени, воплощена в монархии. Зато какого жесткого контроля он требует со стороны народа над этой властью! Особенно настойчиво Марат предостерегает против угрозы военного деспотизма. Поразительно, но создается впечатление, что он вполне отчетливо видит призрак Наполеона! Столь же досконально он излагает требование к организации судебной власти, требуя учреждения Верховного трибунала, дабы «карать министров за злоупотребления». В проекте конституции Марата предусмотрено все необходимое и, конечно, вооруженные силы. Он требует в связи с этим «отречения от страсти к завоеваниям». Что касается налогов, то Марата больше всего беспокоит, чтобы богатые не ускользнули от налогообложения, тогда как бедняк у него «не должен платить ничего». В муниципальной организации, в устройстве церкви, во всем Марат неукоснительно требует проведения максимального демократизма. При этом человек, которого уже начали клеймить как опасного проповедника хаоса, анархии, грабежа, беззакония, жестокости и варварства, выступает со всей страстью необузданной души именно за подлинный порядок, честный и справедливый. Он пишет к своему проекту примечание, которое надо рассматривать как его подлинное исповедание веры, как раскрытие необыкновенной, поистине загадочной души Марата:

«Я чувствую омерзение к распущенности, беспорядку, насилиям, разнузданности; но когда я подумаю, что в настоящее время в королевстве имеется пятнадцать миллионов человек, которые чахнут от крайней нужды, которые готовы погибнуть от голода; когда я подумаю, что правительство, доведя их до этой страшной доли, без сожаления бросает их на произвол судьбы и обращается, как с преступниками, с теми из них, что собираются толпой, и преследует их, подобно диким зверям; когда я подумаю о том, что муниципалитеты не предоставляют им и куска хлеба, разве только из страха быть ими сожранными; когда я подумаю о том, что ни один голос не поднимается в их защиту ни в клубах, ни в дистриктах, ни в общинах, ни в Национальном собрании, – мое сердце сжимается от боли и трепещет от негодования. Я знаю обо всех опасностях, каким я подвергаюсь, горячо отстаивая дело этих несчастных; но страх не остановит моего пера; не раз уже отказывался я от забот о своем существовании ради служения отчизне, ради мести врагам человечества и, если понадобится, отдам за них последнюю каплю крови».

Итак, создано одно из любопытных произведений революционной мысли Великой французской революции. Но как оно противоречиво! Постоянное страстное стремление Марата к личной славе смешано с поразительным чувством милосердия и сострадания к угнетенным. Мысль Марата совмещает в себе вещи несовместимые: реальные требования буржуазной революции, интересы революционной буржуазии третьего сословия, с одной стороны, и еще более резкое требование четвертого сословия, бедняков, плебеев города и деревни, с другой. Конечно, прямая защита их материальных интересов не входила в расчеты либерального большинства Учредительного собрания. Категорическое требование Марата ограничить буржуазную собственность в интересах бедняков не могло там найти поддержку. Даже Робеспьер, один из самых левых депутатов, ни за что не поддержал бы его ни тогда, ни позже. Такая позиция определялась не злой волей, не какой-то враждой к беднякам, но трезвым расчетом. Ведь если богатых лишить богатства, то откуда возьмутся средства для создания промышленности, для ведения торговли, для оплаты артистов, художников, ученых? А если голод и нужда исчезнут, что заставит человека, существование которого обеспечено, упорно работать?

Нарисованный Маратом земной рай построен на зыбкой песчаной почве иллюзий, утопий, если не демагогии. Его проповедь можно даже назвать реакционной, ибо ограничение, регламентация частной собственности задержала бы становление капитализма во Франции, а прогресс был реален только на этом пути. Возможно, Марат понимал это, учитывая политический опыт, приобретенный им в Англии. Но он понимал также, что крушение феодализма выгодно и массе бедняков. Он пытался использовать буржуазную революцию для хотя бы частичного удовлетворения задач иной, народной революции. К тому же, мыслима ли вообще задача рационалистической реконструкции мысли Марата? Не следует ли отвести изрядную долю в его деятельности инстинкту, чутью, чувству? В духовном мире человека всегда есть нечто такое, что является иррациональным, что он сознательно не контролирует. Особенно это характерно для таких страстных, экспансивных натур, как Марат. Он отдавался до конца борьбе за свое дело. Но ведь и Спартак дрался героически без всяких шансов на успех, как и множество других отчаянных мятежников всех времен и народов, выражавших гнев и отчаяние угнетенных. Подобно им, Марат не очень верил в торжество народной революции, которую он вдохновлял. Не случайно он часто проявляет мрачный пессимизм, обреченность, даже склонность к мученичеству. Подобно Христу, это человек без улыбки, и он как будто предчувствовал, что его ждет терновый венец мученика. В том-то и состояло величие Марата как настоящего революционера, чтобы бороться даже при самых ничтожных шансах на успех. Даже при отсутствии таких шансов. Бороться ради самой идеи, ради славы…