Текст книги "Монтаньяры"

Автор книги: Николай Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 42 страниц)

Николай Молчанов
Монтаньяры

Знаменитый французский художник Эдгар Дега рассказывал, что, когда он был еще ребенком, мать однажды взяла его с собой навестить подругу, мадам Леба, вдову члена Конвента и монтаньяра, который 9 термидора застрелился, не желая умереть на гильотине. Визит заканчивался, мадам Дега уже стала прощаться, но вдруг внезапно остановилась, взволнованная. Она увидела на стене портреты Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста и гневно воскликнула:

– Как! Вы еще храните портреты этих чудовищ?

– Замолчи, Селестина, – пылко откликнулась мадам Леба. – Замолчи! Они святые!

Чудовища или святые? Кем были монтаньяры в действительности? Два века историки занимаются этой тайной…

«Тайны монтаньяров»… О них упоминал Бальзак, обладавший необычайной способностью если не разгадывать, то превращать таинственные истории магическим воображением в сюжеты великолепных романов. Два из них – «Шуаны» и «Темное дело» – прямо связаны с Великой французской революцией. И в других произведениях он часто напоминал о событиях революции, о судьбах ее людей. Без этого, пожалуй, невозможно было бы создать бесподобно верные картины жизни Франции конца XVIII – начала XIX века. Ведь над историей всей Европы еще столетие витал грозный призрак революции. Однако «тайны монтаньяров» так и остались у Бальзака неиспользованной темой.

На первый, поверхностный, взгляд это можно объяснить отсутствием каких-либо тайн. Монтаньяры – самая смелая, передовая группа французских революционеров XVIII века – действовали совершенно открыто, гласно, публично. Они были на виду у народа и много, красноречиво, откровенно говорили о себе сами. Вожди монтаньяров – Жорж Дантон, Максимилиан Робеспьер, Жан-Поль Марат – обладали замечательным ораторским даром.

Но все же в определенном смысле тайны монтаньяров существовали. То были не столько лежащие на поверхности секреты, заговоры или интриги, сколько неразгаданная путаница характеров и стремлений, непредсказуемость сталкивавшихся между собой честолюбий, сложность социальных и политических пружин многих явлений того драматического времени.

И сейчас, спустя 200 лет, эти тайны до конца не раскрыты, хотя ни об одном событии всемирной истории не написано так много, как о Великой французской революции. Ей посвящали свои труды историки. Она привлекала внимание многих выдающихся писателей. О ней часто размышляли профессиональные политические деятели. Обстоятельство весьма знаменательное, ибо объясняет, почему необъятный поток литературы о революции не только не прояснил ее до конца, но даже запутал.

Революция служила и продолжает служить средством политической борьбы, ее опыт используется для идейного оправдания самых неожиданных дел, благо противоречивая, яркая, насыщенная идеями, надеждами и страстями, она давала и дает прецеденты на любой случай.

Может быть, иначе обстоит дело с многочисленными биографическими сочинениями о ее героях? Увы, в них беспристрастия и объективности еще меньше. Причина та же – политические склонности, интересы и предубеждения авторов. Посмертная судьба Робеспьера и Дантона, к примеру, повторяет их реальные прижизненные разногласия – биографы, словно облачаясь в костюмы своих героев, продолжают их борьбу между собой. Одни неизбежно идеализируют Робеспьера, принижая Дантона, другие, подчеркивая величие Дантона, стремятся умалить авторитет Робеспьера.

Однако споры об этих героях революции кажутся легкой перепалкой по сравнению с яростью, кипящей до сих пор из-за Марата. Кто он, исчадие ада или образ божественного откровения? Его истерические заклинания одни считают бредом сумасшедшего, а другие – гениальными пророчествами, сравнимыми лишь с откровениями библейских пророков вроде Исайи. Действительно, сострадание к униженным и оскорбленным сочеталось в нем с бешеной злобой, ненавистью к тиранам и врагам революции. В самом ее начале, когда все наивно радовались осуществлению мечты о свободе и братстве, он первый призвал к террору.

Его ненавидели и боготворили. Шарлотта Корде, вдохновляясь искренними чувствами, пронзила ножом сердце Друга народа. Санкюлоты же, поклонявшиеся ему как Божеству революции, почтили в нем мученика святого дела. По сей день одни объявляют его шарлатаном, другие – несравненным выразителем сути революции.

Только Дантон удостоился персонального памятника в Париже. Но и остальные обрели бессмертие. Возможно, именно благодаря противоречивости суждений о них раскрываются ныне их подлинные черты и своеобразие каждого. Склонные к плюрализму французы создали много интереснейших биографий своих революционных героев.

Что касается наших отечественных авторов, писавших о французских революционерах XVIII века, то над ними тяготеет «злой рок» – укоренившееся убеждение, что представители передового, прогрессивного движения обязательно должны быть идеальными во всех отношениях людьми, вообще не способными совершать какие-либо предосудительные поступки. В результате в изобилии появляются книги о «пламенных революционерах», напоминающие жития святых. В них революцию творят искусственно приукрашенные личности, лишенные слабостей, колебаний, не говоря уже о пороках или преступных склонностях.

Впрочем, идеализация революционеров прошлого свойственна не только нашей историко-революционной литературе. Еще Маркс и Энгельс осуждали канонизацию революционных вождей: «Было бы весьма желательно, – писали они, – чтобы люди, стоявшие во главе партии движения – будь то перед революцией, в тайных обществах или в печати, будь то в период революции, в качестве официальных лиц, – были, наконец, изображены суровыми рембрандтовскими красками во всей своей жизненной правде. Во всех существующих описаниях эти лица никогда не изображаются в их реальном, а лишь в официальном виде, с котурнами на ногах и с ореолом вокруг головы. В этих восторженно, преображенных рафаэлевских портретах пропадает вся правдивость изображения».

К несчастью, подлинная история свидетельствует, что справедливое, в перспективе победоносное движение особенно сильно притягивает к себе карьеристов и проходимцев, лицемерно присоединяющихся к благородному делу ради корыстных целей. Имена Жозефа Фуше, Станислава Фрерона, Жана Тельена, к примеру, фигурировали среди самых известных монтаньяров. Преданность революции они доказывали исключительной жестокостью, доводившей политику террора до крайнего абсурда. Затем они обнаружили столь же чудовищную продажность и реакционность…

В этой книге, в отличие от обычных биографий серии ЖЗЛ, не один, а много героев, хотя главное место уделено, естественно, трем великим вождям монтаньяров – Дантону, Марату и Робеспьеру. Такое «расширение» биографического жанра ведет к более широкому раскрытию среды, в которой они жили и боролись, то есть самой Французской революции и ее главного действующего лица – народа.

Метод сравнительного жизнеописания не зря считается классическим. Он позволяет избежать обычно подстерегающей биографа опасности превратиться в адвоката, а то и апологета своего героя. У автора биографического сочинения неизбежно вырабатывается своеобразный, в чем-то, разумеется, простительный, рефлекс: занимаясь нелегким исследованием жизни и творчества какого-либо одного исторического персонажа, биограф настолько проникается его интересами, что начинает незаметно для себя слепо любить своего героя. По-человечески эта трогательная слабость вполне понятна. Но беда, что от такой сентиментальности страдает истина.

Достоверность, истинность исторических книг зависит и от многого другого. Трудолюбие и добросовестность автора, уровень его знаний, влияние на него предрассудков и заблуждений – все это неизбежно определяет качество труда как в этой, так и в любой другой области человеческой деятельности. Но бывает, что обстоятельства не позволяют сказать людям то, что они думают, вынуждают их скрывать, а иногда искажать истину. В 1939 году в нашей стране вышла очень большая книга, написанная группой авторов по случаю 150-летия Великой французской революции. В ней содержалось много интересного, ценного, правдивого. Однако то время – время, когда создавался этот труд, не могло не наложить на него свою печать. Например, принимавшая устрашающие масштабы политика террора 1793-1794 годов в книге оценивалась так: «В отличие от реакционных историков и публицистов, Маркс и Энгельс показали, что террор был необходим для преодоления сопротивления врагов революции, без чего невозможна была победа революции».

При этом тщетно искать в огромном томе главные высказывания основоположников марксизма о терроре. Их просто нет. Правда, приводятся цитаты, относящиеся к периоду еще юношеского увлечения классиков французскими революционерами, когда молодой Энгельс называл себя монтаньяром. В те времена и он и Маркс не очень-то осуждали террор.

Но в зрелые годы оба теоретика вынесли ему иные оценки. 4 сентября 1870 года Энгельс написал Марксу письмо, в котором с юмором вспомнил свое понимание «периода господства террора» как периода господства людей, «внушающих ужас». «В действительности же наоборот, – пишет Энгельс, – это господство людей, которые сами напуганы. Террор – это большей частью бесполезные жестокости, совершаемые ради собственного успокоения людьми, которые сами испытывают страх. Я убежден, что вина за господство террора в 1793 году падает почти исключительно на перепуганных, выставлявших себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре».

Эта беспощадная, но справедливая оценка относится в первую очередь к Робеспьеру. Однако ни в одной изданной у нас его биографии не найдешь подобных высказываний Маркса и Энгельса. Еще бы, ведь они решительно противоречат закрепившемуся в нашей биографической литературе идеализированному образу знаменитого монтаньяра… Много еще в истории Французской революции «белых», «черных» и иных пятен, исказивших ее картину.

Моменты единства монтаньяров с народом, с парижскими санкюлотами предопределили их историческое величие. Разрыв с народом был их трагедией и крахом. Но этот глубокий социальный смысл истории монтаньяров крайне сложно отражался в личной судьбе вождей передовой революционной партии Франции XVIII века. Примитивный классовый подход сталкивается с действительностью, не укладывающейся в жесткие, схоластические рамки. Почему нередко скромный труженик – рабочий или крестьянин – примыкал к роялистам, выступал за старый феодальный порядок, а бывшие титулованные дворяне и священники становились искренними революционерами? Здесь-то и скрываются пресловутые «тайны монтаньяров».

Если рассматривать эти тайны не в духе социальных утопий или литературного вымысла, а так, как все происходило в действительности, то суть их обнаруживается в сложных отношениях между буржуазией и народом. Тому, кто воспитан на упрощенных схемах учебников истории, внушающих инстинктивное недоверие, неприятие всего, что связано с буржуазией, надо совершить умственное усилие, мысленно перешагнуть через два века и усвоить непреложную истину: французская буржуазия была молодым, передовым, воплощавшим лучшую часть нации, революционным классом, которому принадлежало будущее, который олицетворял реальный прогресс. Точно так же обстоит дело и с другими привычными социальными и политическими понятиями. Например, если мы называем монтаньяров «партией», то совсем не в том смысле, который вкладывается в современное понятие «партия»…

Итак, попробуем перенестись на два века назад, войдем в мир интересов, идей и чувств миллионов французов, совершивших революцию. Отрешимся на время от всего мира, каким мы видим его сейчас, и вызовем из небытия другую страну, иной мир, ушедших людей – Францию, которой уже нет.

Глава IРЕВОЛЮЦИЯ

ПРОБУЖДЕНИЕ

Наступление революции во Франции предвидели и предсказывали многие. Но никто не знал, как это произойдет. Людовика XVI неожиданно разбудили ночью 14 июля 1789 года. Удивленно и растерянно слушал он торопливый рассказ герцога Лианкура о взятии Бастилии,

– Это же бунт! – пробормотал король.

– Нет, государь, это революция, – печально ответил герцог.

В глубине души король не верил в такую опасность. Что может поколебать древнейшее, самое знаменитое королевство и самое богатое в Европе государство? Конечно, досаждали финансовые трудности. Но когда их не было? Разве его предшественники на троне, Людовик XV, сам король-солнце Людовик XIV, не нуждались постоянно в деньгах? В конце концов все как-то улаживалось. И разве Франция не процветает в почете и славе?

С начала века число его подданных возросло с двадцати до двадцати пяти миллионов. Ни при одном другом царствовании в Париже не строили так много: шестьсот новых роскошных особняков, тридцать тысяч солидных домов украсили столицу. Дворец в Версале поражает богатством и роскошью. Правда, предшественники Людовика XVI проиграли несколько войн. Но сам он не знал военных поражений. Еще не так давно, в 1783 году, Париж ликовал, празднуя победу над заносчивой Англией в американской войне. Народ радовался тогда, любуясь красочным фейерверком по случаю подписания мирного договора.

В последнее время король перестал понимать людей. Даже среди принятых при дворе четырех тысяч самых знатных мелькали постные физиономии, которые своим унылым видом будто предвещали недоброе. Что им еще надо? Кажется, он уступал всем: королеве, братьям-принцам, придворным, всему дворянству… По сравнению с предшественниками, он очень покладистый король, за что, как он считал, его любили. Конечно, он король-домосед. За пятнадцать лет царствования он совершил только две поездки: на коронацию в Реймс и на торжественное открытие Шербурского порта. Зато он не страдал пороками Людовика XV, своего деда, управлявшего по капризам любовниц – вначале мадам Помпадур, а затем мадам Дюбарри. Людовик XVI был целомудрен и ходил к исповеди с чистой совестью. Он увлекался науками, заполнял апартаменты научными приборами, машинами, любил географию и одобрил экспедиции капитана Кука, послал на край света Лаперуза обследовать Тихий океан.

У него были невинные слабости: король обожал ремесла и с удовольствием сам работал напильником, изготовлял с помощью слесаря Гамена хитроумные замки. Людовик не мог жить без охоты. Хотя его считали близоруким, он превосходно стрелял и гордился своими охотничьими трофеями. Только в августе 1784 года он подстрелил 460 штук дичи, в декабре 1787-го – 218. Не пренебрегал он и псовой охотой, застрелил за десять лет 1275 оленей, убил много кабанов, даже волков…

Его нельзя было упрекнуть в невежестве, он знал несколько языков. Хотя Людовик не любил и не умел вести изысканные остроумные беседы, никто не назвал бы его глупым. Он был достойным королем, правда, довольно нерешительным и ленивым. Порой он даже проявлял способность воспринимать новые идеи и требования жизни. Как прекрасно начиналось его царствование! Новый король, которому не было и двадцати лет, получил прозвище Людовика Желанного. Юный монарх даже отказался от традиционного подарка в 24 миллиона ливров, поднесенного ему по случаю вступления на престол, разогнал развратную шайку, царившую при дворе его предшественника, отправив в ссылку всесильную фаворитку Дюбарри. Король начал очищать авгиевы конюшни королевских финансов, назначив генеральным контролером ученого экономиста и крупного администратора Тюрго. Тот взялся за дело, предложив самое простое и разумное решение: пусть налоги платит не только народ, но и два первых, привилегированных сословия, – дворянство с духовенством. Ведь выжать еще что-то из третьего сословия – крестьян, горожан, буржуазии – уже было невозможно. Тюрго наметил программу экономических и политических реформ, хотел шире открыть дорогу свободному предпринимательству буржуазии.

Естественно, аристократов охватило яростное негодование. Набожный король особенно прислушивался к протестам епископов. В страхе за свои богатства они вдруг обнаружили «нечистивость» Тюрго: «Ведь он не ходит к мессе!» Людовик, еще недавно писавший Тюрго, что «только вы да я и любим народ», теперь подписал отставку реформатора. Все, начиная с братьев короля, ликовали. Реформы Тюрго попытались забыть.

Играли на том, что Людовик XVI не мог заставить себя согласиться с умалением роли дворянства; ведь он сам был первым дворянином. В блеске крупнейших дворянских родов он видел собственную честь и славу. Слушая различные доводы серьезных и честных советников, он соглашался с необходимостью изменения старого порядка. Но как только попытки частичных реформ встречали противодействие дворянства и церкви, Людовик отступал. Вся его деятельность на троне – хаос противоречивых колебаний, всегда кончавшихся уступками благородному сословию.

Беда в том, что денег в казначействе не прибавлялось. С трудом сводили концы с концами. Парижские банкиры, недовольные отставкой Тюрго, не хотели больше давать королю взаймы. Они знали, что без серьезных реформ получить обратно деньги не удастся. Чтобы выйти из положения, пришлось опять взяться за реформы, доверив управление финансами богатому швейцарскому банкиру Жаку Неккеру. Кое в чем он расходился с Тюрго, однако действовал тоже в интересах буржуазии, а не только аристократии. Он сократил расходы двора, ввел новые меры веса, предложил новую налоговую систему, посягавшую и на доходы дворянства. И хотя он не затрагивал главных основ старого феодально-абсолютистского порядка, аристократы возмутились. Почему этот швейцарец, протестант, официально даже не назначенный, подобно Тюрго, генеральным контролером финансов, смеет не считаться с интересами привилегированных?

В мае 1781 года Людовик XVI уволил его в отставку. Неккеру не могли простить опубликование отчета о состоянии финансов, наглядно показавшего паразитизм дворянства. Король еще раз уступил, отказавшись от частичных, осторожных, половинчатых реформ. И опять попытка предотвратить революцию закончилась неудачей.

Старый порядок сам рыл себе могилу. Двор, особенно королева, беззаботно пускали по ветру миллионы, государству угрожало банкротство. Мария-Антуанетта, да и сам король старались не задумываться о завтрашнем дне. Братья короля, граф д'Артуа и граф Прованский, увлекавшиеся игрой в карты, добились оплаты своих многомиллионных долгов за счет казны. Королевские финансы по-прежнему оставались в хаотическом состоянии, из которого их теперь уже не пытаются вывести два новых, быстро сменившихся генеральных контролера. В 1783 году на этот пост назначили Шарля Калонна. Он превзошел безответственностью своих предшественников, не отказывал в деньгах никому, особенно Марии-Антуанетте. Но бесконечно продолжать вакханалию расточительства невозможно. Калонн, по примеру Тюрго и Неккера, предлагает новый вариант, по существу, тех же реформ: главная среди них – единый земельный налог на всех, в том числе на дворянство и духовенство. На этот раз королевские реформаторы решили действовать наверняка и созвать нотаблей – самых знатных людей королевства. Ведь они должны наверняка поддержать короля. В феврале 1787 года собрались принцы крови, герцоги, маршалы, епископы, интенданты, мэры, всего 147 «столпов» королевства. Однако попытка использовать старый феодальный институт дала неожиданный результат. Нотабли не только отвергают реформы, но вынуждают короля прогнать самого реформатора Калонна!

Аристократы заразились либеральными идеями французских философов XVIII века: Вольтера, Монтескье, Гольбаха! Они не желают больше терпеть абсолютизм монархии, деспотизм короля, хотя и не склонны расстаться со своими привилегиями. Институт старого порядка ведет атаку на этот порядок во имя новых идей свободы! Для этого они требуют созвать Генеральные Штаты всех сословий, последний раз собиравшиеся в 1614 году. Необычайная политическая двусмысленность возмущает и озадачивает двор. Он реагирует немедленно, хотя и вслепую: на место Калонна по совету Марии-Антуанетты назначают епископа Ломени де Бриенна.

Красноречивый прелат-философ имеет множество замыслов, но в конце концов считает, что «есть столько случайностей, а довольно одной, чтобы спасти нас». Увы, нотабли отвергают и его реформы. Тогда их воплощают в королевские эдикты и представляют для регистрации в парламент Парижа – старинное судебное учреждение, имеющее право регистрировать законы. Но парламент тоже отвергает их и, в свою очередь, требует созыва Генеральных Штатов. Людовика XVI вывели даже из его обычного состояния ленивой апатии. Он приказывает отправить весь парламент в ссылку, в Труа. Но бунтарей поддерживают другие парламенты в провинции. Антиабсолютистская позиция парламентов одобряется всеми городами. Здесь «бунт» привилегированных начинает превращаться в восстание буржуазии – вождя третьего сословия. Настоящее восстание, когда в дело вступают солдаты, а народ забрасывает их с крыш черепицей, происходит в Гренобле, в провинции Дофине. В замке Визиль созывается собрание, на котором верховодит уже не знать, а буржуазия.

Здесь-то и рождается новая идея, хотя она и выдвигается под старой вывеской – созыв Генеральных Штатов, – но не так, как раньше, когда каждое из трех сословий имело равное число представителей, а с двойным представительством третьего сословия! Ведь оно составляет 98 процентов населения.

Король капитулирует: 8 августа объявлено о созыве Генеральных Штатов на 1 мая 1789 года, а через две недели Ломени де Бриенн уволен в отставку, а на его место снова призван Неккер.

Итак, сначала привилегированные, дворянство и духовенство, нотабли и парламенты потребовали созыва Генеральных Штатов. Затем к ним присоединилась буржуазия, возглавляющая третье сословие, и тоже потребовала созыва Генеральных Штатов. И те и другие объединились против короля; они требуют одного и того же. Но, как выяснилось очень скоро, на совершенно разных условиях! Знатные хотят Генеральных Штатов по старинке, когда они господствовали и все решали: ведь два всегда больше одного, и третье сословие смиренно подчинялось. Теперь же оно само одно хочет иметь столько же голосов, как и два первых сословия вместе. Решение же должно приниматься путем индивидуального, поголовного голосования. Стоит лишь небольшому числу дворян и духовенства присоединиться к третьему сословию, и оно будет хозяином Генеральные Штатов. Общий антиабсолютистский фронт разделился на два соперничающих лагеря. Кто же из них возьмет верх?

Именно в это время в событие вмешивается новая сила – народ.

Финансовый кризис оказался лишь симптомом общего острейшего экономического кризиса, охватившего страну. На этот раз не только люди, но и само небо против короля. Дожди, наводнение весной 1787 года, потом засуха, страшный град 13 июля, опустошивший поля Западной Франции, – все это вызвало катастрофический неурожай. Бедствие обрушилось и на города. Текстильная промышленность из-за английской конкуренции не могла дать работу десяткам тысяч рабочих, а затем наступает небывало суровая зима 1788/89 года. Жестокие морозы обрушились на Францию. Сена замерзла вплоть до Гавра, Луара до Нанта, каналы по всей стране. Остановились скованные льдом баржи. В их трюмах гнили зерно, сыры, овощи. Обозы застряли на заснеженных дорогах. В Париже цена четырехфунтового хлеба поднялась с восьми до пятнадцати су. Голодные бунты вспыхивают повсюду, от Прованса до Бургундии, от Бретани до Эльзаса. Крестьяне и рабочие грабят склады, останавливают обозы с продовольствием.

Голодные бунты явление не новое для Франции. Новым является поиск политического выхода. Кризис ведет к объединению третьего сословия. Массы голодных теперь приобрели вождя: буржуазию, требующую реформы государственного строя. Борьба парламентов, дворянства и духовенства против абсолютизма; все это сразу отступило на второй план. Возникает «национальная партия» третьего сословия, в которой стихийно сливаются все многочисленные потоки недовольства большинства населения.

Весной 1789 года проходят выборы в Генеральные Штаты. В отличие от современных выборов, когда до последнего момента никто не знает, сколько мест получит та или иная партия, число депутатов от каждого сословия было заранее известно: по 300 от двух привилегированных сословий и 600 – от третьего. Выбрали немного меньше (всего 1165), но в основном пропорция сохранилась. Важнее количественных показателей оказались результаты уникальной письменной консультации: на избирательных собраниях принимались наказы – тетради жалоб и пожеланий. Конечно, в них не нашли отражение чаяния сельских и городских бедняков, ведь наказы писали грамотные.

Во всяком случае, получилась как бы программа деятельности Генеральных Штатов, но отнюдь не программа революции. Ее цель – преобразование феодального строя в буржуазный – все хотели достичь путем реформы, без применения насилия. Наказы соответствовали идеалам французских философов – просветителей XVIII века. Они всесторонне разработали и определили цель преобразования общества, но не средства и методы ее достижения.

В одном вопросе все наказы независимо от сословий оказались едины: все хотели сохранения монархии, но ограниченной, контролируемой законом. Никто не добивался установления республики.

Наказы третьего сословия требовали принятия конституции, отменяющей феодализм, гарантирующей индивидуальные свободы, собственность, интеллектуальную и религиозную терпимость, равенство прав, обязательное утверждение налогов Национальным собранием. В наказах не содержалось ничего враждебного монархии, напротив, все опиралось на союз между королем и нацией. В них выражалось пожелание, чтобы законодательная власть принадлежала нации совместно с королем, а исполнительная – одному королю.

Наказы дворянства резко отличались от наказов третьего сословия. Соглашаясь на равенство в налогообложении, оно не допускало равенства в правах, требовало сохранения сословий.

Людовику XVI предоставлялась великолепная возможность: нация избавляла его от тягостных забот, вызвавших изнурительную борьбу с нотаблями, с парламентами. Будущее его монархии гарантировалось конституцией, освобождавшей его от ответственности за самые важные, трудные и тяжелые проблемы жизни страны. Правда, пришлось бы разделить власть с представителями народа. Пойдет ли он на это? Пока никто не мог дать ответа на такой вопрос. Оставались неясными и порядок работы Генеральных Штатов, способ голосования и принятия решений…

В конце апреля депутаты Генеральных Штатов съезжаются в Версаль. Представителям третьего сословия предписывают явиться обязательно в скромном черном одеянии, напоминающем смесь одежды монаха и мелкого клерка. Дворянам и духовным советуют одеться как можно ярче, пышнее. 2 мая депутатов официально представляют королю. Дворяне и духовенство допускаются в кабинет короля. Монарх свидетельствует им свое уважение. Гораздо более многочисленную массу депутатов третьего сословия принимают в другом помещении, где король с подчеркнутой небрежностью лишь окидывает их холодным взором. 4 мая депутаты отправляются к мессе в церковь Святого Людовика. Сначала, подальше от короля, отдельно идут скромные представители народа. Затем в парадных одеждах, блистая бархатом, золотым шитьем, шляпами с пышными плюмажами, со шпагами шествуют дворяне. Далее идут епископы в фиолетовых сутанах, в красных шляпах, в кружевных стихарях, сопровождаемые священниками, одетыми поскромнее. Наконец выступает двор во главе с королем и королевой. На этот раз их ослепительный облик превзошел даже традиционную помпезность, роскошь и блеск, которыми славился на весь мир версальский двор. Пока еще никто и подумать не мог, что видит начало шествия монархии к смертному одру…

5 мая 1789 года король Людовик XVI торжественно открыл Генеральные Штаты. В королевском дворце не нашлось достаточно большого помещения, чтобы вместить депутатов. Их собрали в расположенном невдалеке огромном здании Меню плезир – Малых забав. Так обычно переводят его название на русский язык, хотя точнее было бы по смыслу, назначению и аналогии с известным древним сооружением в Кремле назвать его Потешный дворец. Обычно здесь веселились, смотрели спектакли, устраивали балы, маскарады, приемы. Пять лет назад в этом зале состоялось первое представление «Женитьбы Фигаро» Бомарше. Придворные от души смеялись над проделками остроумного Фигаро, над его словами о своем хозяине графе Альмавиве, который лишь «дал себе труд родиться». Ныне здесь же предстояло всерьез решить, достаточно ли подобного «труда», чтобы господствовать…

По случаю открытия Генеральных Штатов огромный зал с великолепными колоннами заново отремонтировали и украсили. На эстраде возвышался королевский трон. По одной стороне зала сидели дворяне, по другой – духовенство. А в глубине, подальше от короля, отвели места для третьего сословия. Его депутатов впустили не в парадные двери, как дворян, а в скромные боковые. Сиденья для них сделали пониже.

Среди 570 депутатов третьего сословия оказалось 200 юристов, 100 торговцев и промышленников, 50 крупных землевладельцев, 11 дворян, 3 священника. Ни одного настоящего крестьянина или рабочего там не нашлось. И все же они представляли народ и были самой монолитной, однородной единой группой. Что касается 270 дворян, то 90 среди них склонялись к новым, передовым либеральным идеям, хотя тон задавали пока яростные защитники старого феодального порядка. Еще меньше единства было среди 290 представителей духовенства. Высшая церковная иерархия – кардиналы, епископы – имела мало общего с бедными приходскими священниками. Некоторые из них будут даже революционерами. Но пока Генеральные Штаты как бы воплощают старую сословно-феодальную Францию.

Правда, теперь, слушая короля, депутаты третьего сословия не обязаны становиться на колени, как в старых Генеральных Штатах. Однако сразу же произошел мелкий, но многозначительный эпизод. Усевшись на троне, король надел шляпу, дворяне и духовенство последовали его примеру. А депутаты третьего сословия вместо того, чтобы по предписанному им этикету остаться с непокрытыми головами, тоже водрузили на головы свои шляпы. Неслыханное своеволие! Но король нашелся: он снял шляпу, и всем пришлось сделать это же. Итак, для начала восторжествовал принцип «равенства». Впрочем, третье сословие хотело проявить не враждебность к королю, а отношение к другим сословиям. Ведь все депутаты без исключения были монархистами.

Король произнес короткую, тщательно взвешенную, но, впрочем, многозначительную речь.