Текст книги "Пропавший брат"
Автор книги: Николай Анов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
– Вставай, дьяволенок! Чего кричишь!
– Вот ведь вредный! – прошипела хозяйка. – Раз стукнули, а он реву какого распустил. Словно и на самом деле его бьют.
– А то нет! – крикнула соседка с огорода. – Я все вижу! Вы что над сиротой изголяетесь?
– Подумаешь! Защитница нашлась! Воришку поучить нельзя. Бери его к себе, язва, и корми... Когда хлеб жрет, не видите, а шлепка за озорство дали – сразу заметили.
Дальше Боря ничего не слышал. Он потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел, что лежит в большой комнате у Бедаревых на полу, и ощутил под головой сложенный вдвое полушубок.
– Перелом ноги, – сказал гладко выбритый человек во френче. – Дело ясное.
Встреча с парикмахером
Беженцы прибывали с запада каждый день. На главной улице Омска, Люблинском проспекте, сновали толпы москвичей, петроградцев, самарцев, казанцев. Город, превратившийся в сибирскую столицу, зажил шумной, веселой жизнью. Кабаки, рестораны, кафе, магазины не могли вместить нарумяненных беженок и аккуратно выбритых офицеров в лихо заломленных фуражках. Английские френчи, галифе, бриджи, казачьи лампасы, золото и серебро новеньких погонов, кавказские черкески, красные подкладки генеральских шинелей придали новый, необычайный облик проспекту, украшенному сибирскими бело-зелеными флагами.
Столица! Почти Невский или Тверская!
Беженцы, встречаясь на улице после разлуки, многократно целовались, жали руки, потрясенные до слез, долго смотрели друг на друга и вновь обнимались.
– И вы? И вы здесь? Господи! С того света. Да вас же расстреляли? Голубчик? Сам читал в газетах. Собственными глазами.
– Почти!
Русская речь мешалась с французской. Возбужденный, радостный голос падал до осторожного шепота.
– Какой там завод! Серебро спрятали, золото и бриллианты с собой. Знаете, куда зашили? Будешь, батенька, изобретательным. Всему научишься. Хе-хе... Говорят, надо покупать сахарин и кожу. А спокойнее всего открыть комиссионный магазин. Ни в коем случае не приобретайте дом! Храни вас бог! Деньги берегите только царские! Только царские, голубчик!
Прижавшись спиной к каменной стене дома, самарский беженец в новеньком котелке шептал толстяку с двойным подбородком:
– Смотрите, высокий, с черепом на папахе, шагает! Видите? Атаман! Герой! Настоящий герой! Безумная храбрость! Почти Суворов! Но, между нами говоря, большая сволочь. Лучше отвернитесь. Не смотрите на него. Он часто привязывается. Не любит полных мужчин. Может ударить. Видали, какие мутные глаза? А? Глаза убийцы! Настоящего убийцы! Чего он здесь шляется? Ехал бы на фронт! Скотина! У меня сердце даже екнуло!
И на другом углу жизнерадостный, розовощекий беженец, держа за пуговицу случайно встреченного земляка, умоляюще просил:
– Забегайте, голубчик! Устроим по случаю встречи легкий опрокидонт с пельменями. Тут смешная история, знаете, кто водку продает? Председатели квартальных комитетов! Единственная демократическая функция уцелела. И правильно, совершенно правильно! Каждый сукин сын знай свое место! А то все комиссарить захотели. Правители тоже нашлись!
Беженцы густой нарядной толпой ходили по Люблинскому проспекту. Как хороши бело-зеленые флаги – символ снега и лесов, чистоты и надежды! Но еще приятнее беженскому сердцу трехцветный флаг и звуки торжественного гимна:
Боже, царя храни!
– Стой! Сними шапку! Большевик? Документ!
– Зачем документ? По роже не видите, что красный? Держите!
...Сильный, державный...
Город, в котором свободно жило сто тысяч человек, стал тесен: население его удвоилось. Солдаты жили в школах. Правительство помещалось в спальных вагонах против вокзала омской ветки. Здесь жили и знатные иностранцы – японцы, англичане, французы, чехи, сербы.
За веткой, в сторону ипподрома, в березовой роще, беженцы, отчаявшись найти пристанище в городе, разбивали палатки, а более дальновидные, умудренные опытом мировой войны, даже копали землянки.
Так возник в Омске беженский городок, прозванный Шанхаем.
Жизнь в этом городке имела свои удобства и прелести. Жители Шанхая, подобно индейцам, готовили пищу на кострах, спали под открытым небом, а главное, были щедры. Они не жалели остатков похлебки и даже каши. Около беженцев кормились беспризорники – потерявшие во время войны родителей. Жители Шанхая не гнали их.
Петрик, узнавший про беженский городок, быстро сообразил, что лучшего пристанища в Омске найти невозможно. Ребята перекочевали с вокзала в Шанхай и благополучно прожили здесь почти два месяца, разыскивая следы пропавшего брата. Щедрость белебеевского комиссара, подарившего Петрику при расставании шестьсот рублей, давала возможность существовать безбедно. Но если бы братья были и совсем без денег, они бы не пропали с голоду. От Шанхая до базара шесть верст, и всегда можно было заработать на хлеб, если помочь беженке донести корзинку с продуктами.
Ребята завязали знакомство с беспризорниками, охотно показавшими Петрику и Володе места, где можно ночевать: сломанные товарные вагоны, стоявшие в тупиках, развалившуюся сторожку на кладбище и землянку в Атамановском хуторе, прозванную Берлогой. Среди беспризорников попадались иногда неплохие ребята, но знакомство с ними все же окончилось печально.
Конечно, во многом виноват был сам Володя. Беспризорники утащили у Петрика двадцатирублевую керенку. Петрик рассердился, но смолчал. Что с возу упало, то пропало! Вперед наука. Но Володя смотрел иначе. Он потребовал вернуть деньги и даже, – Петрик не мог понять такой глупости, – пригрозил милиционером. Он так прямо и сказал, что пойдет в милицию и пожалуется на шанхайских воришек, укравших у брата двадцать рублей.
– Жаловаться! Ябедничать! – возмутились беспризорники и накинулись гурьбой на Володю. – Бей, братва, лягавого насмерть!
И убили бы, вероятно, если бы не подоспел Петрик. Неравный бой окончился для Володи легким увечьем: ему вывихнули левую руку. Она распухла и посинела. На другой день Володя не мог ее поднять. Петрик сильно забеспокоился.
Знакомый мальчик-газетчик, узнав, какая беда случилась с Володей, утешал Петрика:
– Это у него косточка соскочила. Надо в баню сходить, напарить руку, а потом дернуть покрепче. Она и вскочит на старое место. Моему братишке так вправляли.
На третий день, когда Володе стало невмоготу, братья отправились в баню. Несмотря на утренний час, народу мылось очень много. Ребята забрались на полок, и Петрик принялся хлестать Володю веником. Тот только кряхтел и стонал.
– Хватит... Довольно... Я задыхаюсь. Мне горячо.
– Ничего, не умрешь. Терпи! – уговаривал Петрик. – Давай теперь дерну.
И Петрик схватил Володину руку.
– Оставь! – завопил Володя на всю баню, почувствовав адскую боль.
Человек с намыленной головой поднял лицо и крикнул:
– Вы что балуетесь? Места другого не нашли!
Петрик опустил руку. Широко раскрыв глаза, он смотрел на голого человека, сидевшего против них на скамейке. Он или не он? Голос как будто его. Мыльная пена мешала разглядеть черты лица незнакомца. Но вот голый человек поднял деревянную шайку, окатил голову водой, и тогда исчезли все сомнения.
– Тетя в брюках, – чуть не закричал Петрик, но вовремя спохватился. По длинному, тонкому, как у Гоголя, носу Володя тоже узнал белебеевского комиссара. Неожиданность встречи заставила его забыть на минуту боль в руке.
– Та самая тетя в брюках! – словно зачарованный, шептал Петрик.
– Пирожников.
– Ш-шш... молчи.
Голый комиссар, широко расставив волосатые ноги, наливал в шайку горячую воду. От шайки шел густой пар. Комиссар внимательно следил за сильной струей и поглаживал ладонью живот. Вот он завернул кран с горячей водой и отвернул с холодной. Петрик схватил свою шайку и стремительно сорвался с лавки.
Комиссар закрыл кран, поболтал воду рукой и окатился.
– Дядя, – сказал Петрик вполголоса, – не узнали? Вместе ехали в поезде. Помните? Уфа – Челябинск?
Комиссар был изумлен неожиданной встречей, но, быстро овладев собою, спокойно ответил:
– Как не узнать... Давно здесь?
– Два месяца!
Петрик, сам не зная почему, обрадовался встрече с белебеевским комиссаром. Заметив, что вымывшийся Пирожников собрался уходить, он кивнул Володе головой, приглашая его тоже пойти в раздевальню.
Про больную руку Володя молчал. После первого опыта у него пропало всякое доверие к лекарским талантам брата.
В раздевальной Петрик следил за торопливо одевавшимся комиссаром, и хотя Пирожников, как показалось Володе, норовил уйти поскорее один, это ему не удалось. На улицу они вышли втроем.
– В какую сторону держите путь, друзья?
– Нам все равно.
– Тогда давайте повернем в переулок.
Петрик и Володя с большим любопытством разглядывали белебеевского комиссара. В поезде он ехал в платье сестры милосердия, с тщательно закутанной головой – только глаза были видны. Сейчас он щеголял в темно-коричневом френче. Лицо у него было длинное, нос острый. Володя вспомнил, что у отца на стенке рядом с балалайкой висел портрет Гоголя. Что-то общее было в лице белебеевского комиссара с великим творцом «Ревизора».
По дороге Петрик рассказал, с какими большими трудностями они добрались до Омска и как потеряли между иртышским мостом и омским вокзалом след детского эшелона № 153/482. Володя показал больную, сильно опухшую руку.
– Я ему вправлял в бане! – объяснил Петрик. – Надо еще раз дернуть, да он не дает.
– Ну это ты, брат, зря! – решительно запротестовал Пирожников. – Сегодня пусть к врачу сходит. Я адрес дам. И денег тоже.
Он достал керенку и сунул Петрику в руку.
Лоб комиссара прорезала складка. Он понимал: двадцать рублей не спасут ребят от нужды, а оказать настоящую, действительную помощь колебался. «Хотя... – Пирожников задумался. – Нет, двое...»
Петрик рассказал про ночевки с беспризорниками в пустом вагоне. Там были воришки, карманники, а однажды ночевал бородатый дядя с ножиком, и ножик был в крови. Потом еще была тетя без носа.
– Слушайте, – сказал Пирожников, – я бы мог одного пристроить на работу... в парикмахерскую, мальчиком. А вот другого не знаю как. Впрочем, ночевать можно и двоим. В мастерской на полу. Не пропадать же вам в самом деле. Идемте!
Парикмахерская, куда привел Пирожников ребят, помещалась в низеньком одноэтажном домике, на глухой малолюдной улице. Над входной дверью висела большая вывеска:
ПАРИКМАХЕР
На другой вывеске, приколоченной сбоку двери, изображена была голова румяного гражданина с одним недобритым усом и левой бакенбардой. Пониже столбиком было написано:
Стрижка
волос
бритье
работа
аккур-
атная
цены
общедо-
ступные
В парикмахерской у стены стояло треснувшее трюмо с полочкой, на ней лежали две бритвы, машинка для стрижки волос, гребешок с поломанными зубьями, бутылочки и ножницы.
– Ну, что же, откроем заведение! – сказал Пирожников и достал белый халат.
– Вы сами парикмахер? – удивился Петрик.
– Садись, постригу! – вместо ответа скомандовал Пирожников и накинул на него белую простынку.
Петрик сел на стул и в мутном от сырости зеркале увидел похудевшее лицо и оттопыренные уши. Холодная стальная машинка, пробежав от затылка ко лбу, оставила на голове ровную светлую борозду.
– Не беспокоит?
– Что?
– Я спрашиваю, не беспокоит? Машинка!
– Нет-нет!
Через несколько минут остриженный Петрик с любопытством разглядывал в зеркало свою белую, с голубоватым отливом голову.
– Хорошо, – одобрительно сказал он и заискивающе улыбнулся. – А можно, я его подстригу? Машинкой вашей.
И Петрик кивнул на брата.
– Не сумеешь, – сказал Пирожников и скомандовал Володе: – Садись и ты.
Комиссар стриг Володю, а Петрик, внимательно следя за его работой, вспоминал встречу в поезде с тетей в брюках.
– Готово! – воскликнул Пирожников и шлепнул Володю по стриженому затылку. – Теперь отправляйся к врачу. Вот тебе адрес и деньги. Покажи ему свою руку.
Володя, довольный, убежал, а Пирожников показал Петрику крохотную кухню, отгороженную от мастерской дощатой перегородкой. Здесь стояла узкая продавленная койка комиссара, накрытая солдатским шинельным сукном, а из-под нее торчал угол небольшой корзинки.
– Я сплю тут, а вы будете ночевать в мастерской.
Колокольчик, приделанный к входной двери, громко звякнул, возвещая о приходе первого посетителя. В парикмахерскую вошел извозчик с кнутом под мышкой и снял картуз.
– Подравняться можно?
– Милости просим. Прошу. Садитесь.
Пирожников достал белую простынку и старательно заправил ее за воротник извозчичьего пиджака.
* * *
Доктор вправил Володе вывихнутую руку, и он смог через два дня приступить к работе в парикмахерской, а Петрик устроился работать газетчиком.
С утра он убегал в экспедицию и ждал, когда из типографии привезут отпечатанные за ночь газеты. Получив объемистую пачку, мальчик мчался с нею по центральным улицам, во весь голос выкрикивая последние новости.
Часам к трем-четырем все газеты бывали обычно распроданы, и Петрик бежал в столовую. Здесь он наскоро хлебал пустые щи, торопясь в парикмахерскую сменить брата у кипящего самовара. Довольно часто, однако, приходилось обходиться и без обеда. Сидя в кухне, ребята пили морковный чай с хлебом, наблюдая через узкую дверную щель за работой Пирожникова. Его звали Борисом Петровичем, но они окрестили бывшего белебеевского комиссара за длинный тонкий нос Гоголем и так называли Пирожникова за глаза.
Посетители в парикмахерскую заглядывали редко. Вероятно, потому Борис Петрович открывал свое заведение поздно – не раньше двенадцати часов. И еще Володя подметил: некоторые клиенты заходили бриться каждый день и поддерживали с Пирожниковым дружеские отношения.
Довольно часто Борис Петрович говорил Володе:
– Ты побудь в мастерской, встречай публику.
А сам уходил на кухню вместе с гостем. На столе появлялась недопитая бутылка водки, помидоры и два граненых стаканчика. Вот и сегодня пришел новый гость в хорошо сшитом пальто и офицерской фуражке без кокарды. Он опустился на койку и спросил недовольным тоном:
– А это что у вас за мальчишка?
– Ученик.
– Он что, живет здесь?
– Ночует.
– Ночует? – переспросил гость.
– Видите, товарищ, я подумал, что это будет даже удобнее во всех отношениях.
– А я думаю, что во всех отношениях это неудобно.
Пирожников заговорил шепотом. Что он шептал, Володя не мог разобрать. Но гость сердито сказал:
– Мы с вами не детский приют устраиваем.
– Ручаюсь головой!
Этот неприятный человек зачастил бриться ежедневно. Не глядя на Володю, он проходил на кухню и бесцеремонно разваливался на койке. Если в парикмахерской никого не было, Пирожников угощал его водкой и помидорами. Помидоры гость ел, а водки не пил. Володя заметил: она не убывала в бутылке.
По вечерам, когда закрывали парикмахерскую на огромный висячий замок и задвигали на окнах тяжелые ставни, Борис Петрович за чаем выслушивал бесконечные рассказы Петрика, проводившего полдня на улице и знавшего решительно все, что творилось в городе.
– Вчера ночью, – захлебываясь и сверкая глазами, рассказывал Петрик, – за Березовой рощей анненковцы расстреляли восемь большевиков. Семь человек насмерть, а одного ранили. Он приполз ночью к себе домой, в Игнатовку. Жена отворила – видит – голый перед ней. Ей бы его, дуре, спрятать скорей, а она испугалась, думала, привидение с того света. И дверь на крючок. Он к соседям. А те тоже боятся. Он к милиционеру. А тот совсем напугался – и бежать от него, прямо в штаб. Анненковцы прискакали и шашками зарубили...
От таких рассказов у Володи по спине пробегали мурашки. Страшно! Борис Петрович хмурился и начинал насвистывать да ерошить волосы. А потом доставал свою любимую книгу и читал вслух непонятные стихи замогильным голосом:
Рожденные в года глухие,
Пути не помнят своего...
Мы, дети страшных лет России,
Забыть не в силах ничего...
Во время чтения лицо Бориса Петровича становилось таким печальным, что ребятам тоже делалось грустно.
Осенние вечера за беседами и чтением стихов промелькнули незаметно. Наступила зима, но она теперь не страшила братьев. Петрик скопил денег на покупку подержанных валенок, а на теплую одежду Пирожников пожертвовал полсотни рублей. У ребят был теплый угол, кусок хлеба, а главное, добрый покровитель – Борис Петрович.
И только одно сильно огорчало Володю: невозможность узнать, куда же пропал Боря, ехавший с эшелоном № 153/462.
– А если попробовать через газету его поискать! – предложил однажды Борис Петрович. – Давайте дадим объявление в «Зарю»?
Петрик часто видел подобные объявления. Но он плохо верил в их пользу. Вряд ли Боря читает газеты! Но Володя обрадовался предложению комиссара.
Через два дня в «Заре» появилось объявление, составленное Борисом Петровичем. Его поместили на четвертой странице под статейкой о гастролях индусского факира Тунемо-Ниго. В ней так интересно описывались волшебные фокусы индуса, что Борис Петрович прочитал статейку ребятам вслух и предложил в ближайшее воскресенье сходить втроем в театр «Зон», где выступал факир.
Индусский факир Тунемо-Ниго
Пирожников купил дорогие билеты, в восьмом ряду.
Мальчики думали, что факир будет смуглый, высокий, с ястребиным носом и длинной черной бородой. Но на сцену вышел рыжеватый толстяк с круглым широким лицом, носом картошкой и большой квадратной челюстью. Полосатый азиатский халат цвета радуги, подпоясанный вышитым украинским полотенцем, плотно облегал его могучие плечи, а ярко-красная чалма украшала голову.
Факир поклонился публике, и в этот момент на сцену из-за кулис вышла худощавая, очень бледная светловолосая женщина с болезненным лицом. Она подала факиру мячи, и он начал жонглировать ими, подбрасывая сразу по семь штук. От мячей Тунемо-Ниго перешел к бутылкам и тарелкам.
Потом индус глотал шпаги. Длинный клинок входил в горло до самой рукоятки. В зрительном зале стояла тишина. Багровое от напряжения лицо факира становилось синим. На широком квадратном лбу сверкали капельки пота. Закинув голову, индус ходил по сцене. Сотни глаз следили за ярко начищенной медной рукояткой.
Но вот факир остановился и ловким движением руки выбросил проглоченную шпагу.
– Алле!
В зале хлопали в ладоши и кричали: «Браво! Бис!» Факир кланялся, широко разводя руками. Его бледнолицая помощница убрала шпагу и внесла на подносе пышный ком пакли. Петрик и Володя вытянули шеи. Женщина достала спичечный коробок. Факир отщипнул клок пакли.
В зале воцарилась мертвая тишина. Все слышали, как чиркнула спичка, и все увидели, как ярким огнем вспыхнула пакля.
Факир быстро сунул ее в широко раскрытый рот. Он проглотил огонь и крепко сжал квадратную челюсть. А помощница уже держала наготове второй клок пакли.
– Браво! – закричал Петрик и первый захлопал в ладоши.
Но на него дружно зашикали. На подносе лежала еще пакля.
Это был вечер сплошных чудес. Индус снял с плеч радужный халат и стал протыкать жирное тело длинными дамскими шпильками. Чтобы зрители не заподозрили мошенничества, Тунемо прошел среди рядов по залу, и Петрик с Володей действительно видели стальные иглы, вонзенные в грудь факира. Этот номер мальчикам не понравился: им было жаль рыжего индуса, вынужденного зарабатывать хлеб мучительным трудом.
Но зато в полный восторг Петрик и Володя пришли от превращения яичницы в кролика.
– Прошу на сцену двух помощников из публики! – сказал факир, готовясь к номеру.
Борис Петрович подтолкнул Петрика:
– Иди!
Петрик первым прибежал на сцену. Сзади него поднимался любознательный бородатый старик в поддевке и высоких сапогах.
– Пожалуйста! – сказал факир. – Встаньте с двух сторон возле этого столика.
Петрик увидел медный примус и алюминиевую кастрюлю. Бледнолицая женщина налила из бутылки денатурат и поднесла спичку. Спирт вспыхнул. Женщина быстро накачала воздух. Огонь зашумел на головке трепетным голубым цветком.
– Внимание, господа! – произнес факир. – Когда я уезжал из Индии, моя мама, провожая меня, дала мне в дорогу вот эти два мешочка. «Сын мой, – сказала она мне, – когда ты захочешь кушать, то потряси хорошенько мешочки и скажи: кэ-кэ-кэ-кэ! И тогда ты не пропадешь с голоду».
С этими словами индус дал голубой мешочек Петрику, а розовый – старику.
Мешочки были маленькие, из тонкого шелка. Петрик сжал свой мешочек в кулаке, как носовой платок, и громко крикнул:
– Пустой!
А старик даже вывернул наизнанку и потряс в воздухе.
– Теперь, – сказал факир, – присядьте на корточки и держите эти мешочки перед собой крепко-крепко двумя руками. И каждый повторяйте за мной: кэ-кэ-кэ-кэ!
В зрительном зале кто-то весело фыркнул.
– Кэ-кэ-кэ-кэ! – закудахтал курицей факир.
– Кэ-кэ-кэ-кэ! – кряхтел старик, краснея.
– Кэ-кэ-кэ-кэ! – радостно закричал Петрик.
– А ну, громче! – командовал факир. – Еще громче! Ну-ну-ну!
– Кэ-кэ-кэ-кэ! – надрывался Петрик. – Кэ-кэ-кэ-кэ!
– Кэ-кэ-кэ-кэ! – старательно продолжал хрипеть старик. – Кэ-кэ-кэ-кэ!
Тунемо-Ниго подошел к Петрику и – это было чудо! – из пустого мешка вдруг вынул яйцо. Зрители оглушительно захлопали в ладоши. Факир сунул руку в мешочек старика и тоже вынул яйцо.
– А ну еще: кэ-кэ-кэ-кэ!
И факир стал доставать поочередно яйца то из одного мешочка, то из другого. Он набрал их ровно десяток, выбил в кастрюлю и, закрыв ее крышкой, поставил на примус. Яичница зашипела.
– Алле! Готово! – крикнул индус и снял кастрюлю. Но едва он приподнял крышку, как из-под нее вдруг выскочил маленький белый кролик с длинными ушками и красными глазками. Куда делась яичница, Петрик не мог понять. Индус показал чистое дно кастрюли.
Помощница факира сунула кролика в клетку и, высоко держа ее над головой, раскланялась. Публика шумела и стонала от восторга, отбивая ладони.
Старик, ошалевший от изумления, с трудом нашел свое место в зрительном зале. Петрик тоже был поражен и восхищен.
В заключение индус показал волшебный сундук. Он пригласил из публики десять человек, велел им внимательно осмотреть громадный ящик, окованный белой жестью, и толстую длинную веревку. После этого Тунемо-Ниго приказал своей помощнице лечь в сундук и сам захлопнул тяжелую крышку.
– Закройте ее на замок! – факир протянул большой ключ. – И завяжите хорошенько веревкой, чтобы она не убежала.
Десять человек принялись старательно перевязывать сундук. Они перекрутили его во всех направлениях и затянули добрый десяток узлов.
– Готово? – спросил индус. – В таком случае прошу перенести и поставить сундук вот сюда. За эту ширму. У кого есть часы, заметьте время.
Факир скрылся за ширму и вернулся ровно через полминуты.
– Прошу! – сказал он. – Уберите ширму. Удостоверьтесь, что это тот же самый сундук. Развяжите!
Почти четверть часа развязывали ящик, а когда развязали, он оказался пустым. Помощница факира уже находилась в зрительном зале и, расточая улыбки, шла к освещенной сцене.
Публика неистово хлопала в ладоши и никак не могла успокоиться. Индусский чародей решил повторить понравившийся номер. Бледнолицая женщина снова легла в сундук.
На сцену вышли новые помощники. Среди них был Борис Петрович. Перевязка сундука теперь проводилась под руководством белебеевского комиссара. Два пожарника, почтальон, купец, телеграфист, два студента, железнодорожник, человек в солдатской гимнастерке выполнили все его указания. Одной веревки не хватило, принесли вторую. Сундук был опутан ими, как сеткой.
На квадратном лице факира играла лукавая усмешка.
Сундук унесли за ширму, и факир исчез за ней, но пробыл он на этот раз немного дольше. Лицо его показалось Петрику и Володе расстроенным. Борис Петрович первым бросился к сундуку.
Ну и пришлось же повозиться с развязыванием веревок, почти вдвое дольше, чем в первый раз!
Когда открыли ключом сундук, на дне его увидели громадный конверт.
– Прочтите! – сказал факир, обращаясь к Пирожникову. – Это, несомненно, вам, как самому старательному.
Борис Петрович разорвал конверт, но вложенную в него записку читать не стал, а передал телеграфисту. И тот прочел громко:
«Завтра я уезжаю. Приходите запаковывать мой багаж. У вас к этому большие способности».
Петрик и Володя отбили все ладоши. Они и не заметили, что на стуле Бориса Петровича, рядом с ними, сидела помощница факира. Когда она подсела, мальчики не видели, потому что не спускали глаз с волшебного сундука.
Так закончился этот изумительный вечер. Возвращаясь домой, Володя и Петрик забросали Бориса Петровича вопросами о волшебных фокусах индусского чародея.
– Волшебства тут никакого нет, – сказал он. – Просто чистая работа. Тунемо-Ниго – мастер своего дела.
...Петрик и Володя, расстелив на полу старые газеты вместо матраца, легли и накрылись полушубками. Они долго обсуждали фокусы факира, но так и не могли догадаться, каким образом выскочила из заколдованного сундука помощница Тунемо-Ниго и откуда появился в кастрюле кролик.
Володя заснул первым. В кухне горел светильник. За отсутствием керосина Пирожников употреблял для освещения сливочное масло. Из кухни в мастерскую шел легкий чад, напоминающий Петрику родной дом. На масленице, когда мама пекла блины, в хате стоял вот такой же сладковатый запах горелого масла. «Мама!» – вздохнул Петрик и ощутил тоску по дому. Сколько времени прошло с тех пор, как они с Володей покинули Киштовку? И когда-то они теперь попадут домой? Когда-то мама снова будет кормить его блинами?
Тик-так! Тик-так! За перегородкой раздавался легкий стук. Петрик приподнял голову. Мыши?
Тик-так! Тик-так! Это Гоголь что-то делает. Бумага шелестит. Пишет, должно быть. И карандашом постукивает. Нет, это не карандашом.
Тик-так! Тик-так!
Мальчик натянул полушубок на голову, чтобы не слышать надоедливый однотонный стук. Но и это не помогло. В ушах настойчиво раздавалось: тик-так! Тик-так!
Светлый лучик месяца пробился сквозь щель ставни и лег узкой полоской на полу. Стук прекратился. Гоголь задул светильник и лег на заскрипевшую койку.
* * *
Борис Петрович свистел носом. Володя крепко спал, свернувшись калачиком. А Петрик беспокойно ворочался с боку на бок.
Ходики на стене захрипели и ударили два раза. Третий час пошел. Хоть бы заснуть.
Но, чу... Автомобильный рожок прогудел под окнами, около самого крыльца. Петрик встрепенулся. Да, да, автомобиль! На их глухой улице автомобиль! Зачем он сюда приехал? Никак, кто-то кричал?
Петрик вскочил и кинулся к окну. В узкую щель ставни он увидел темный силуэт всадника в мохнатой папахе и грузовой автомобиль.
«За Гоголем!» Петрик похолодел от страха и бросился на кухню. Пирожников безмятежно храпел.
– Борис Петрович! Автомобиль!
Комиссар поднял голову и сунул руку под подушку.
– Автомобиль у крыльца и верховые!
– Автомобиль? – сказал Пирожников и дрожащими пальцами чиркнул спичку. – Автомобиль, говоришь?
Он схватил со стола книгу, перелистал несколько страниц и, найдя записку, быстро разорвал ее в мелкие клочки. И тут Петрик увидел необычайное: комиссар жевал и, давясь, глотал разорванную бумагу.
– Дешево я себя не продам! – бормотал он, проверяя пули в револьвере. – Не продам!
Подтянув кальсоны, Пирожников на цыпочках пробежал из кухни в мастерскую и прильнул глазом к окну.
– Казаки! – прошептал он. – И черт знает, как их много!
– А вы тикайте через двор, – посоветовал Петрик, стуча зубами.
– Ты думаешь на дворе нет? Уже оцепили кругом, дьяволы!
Борис Петрович выхватил из корзинки пачку бумаг и заметался по кухне, не зная, что с нею делать.
– Я спрячу? – предложил Петрик.
– Да-да... Сунь в снег. Только скорее.
Петрик с бумагой выскользнул на кухню, а оттуда в сени. Осторожно отодвинув задвижку, мальчик приоткрыл дверь и высунул голову. На дворе было тихо. У соседей простуженно лаяли собаки. Полная серебряная луна заливала ярким светом двор. Снег казался голубым. Петрик заметил: калитка на запоре. Значит, на дворе никого нет. Он быстро сунул пачку в сугроб.
– Тогда высадите их из автомобиля и едем дальше! – раздался гневный голос.
– А куда автомобиль?
– Пусть здесь остается! Черт с ним!
– Ни под каким видом!
Петрик, дрожа от холода и страха, вернулся на кухню. Комиссар, сидя на койке, натягивал штаны. Лицо его было бледно. Володя с заспанным лицом стоял у порога и не понимал, что случилось.
– Что? Что? – зашептал Пирожников.
Петрик рассказал, что путь через двор свободен, и передал услышанный разговор об автомобиле.
– Странно! – сказал Борис Петрович и закурил трубку. – Что за оказия!
Комиссар успокаивался. Покурив, он накинул пальто и отправился в сени. Петрик и Володя юркнули следом. Автомобиль по-прежнему стоял у ворот.
Шофер заводил мотор. Двигатель работал с перебоями. Всадник в казачьей папахе и бурке гарцевал перед воротами. Тень его металась по двору.
– Напрасная паника! – прошептал Борис Петрович, приподнявшись на цыпочки и вытягивая шею, чтобы получше разглядеть, что творилось на улице.
Мотор наконец заработал, автомобиль, беспрерывно хлопая и стреляя, двинулся по занесенной снегом улице. Казачий конвой поскакал сзади.
Петрик принес со двора таинственную пачку бумаги, спрятанную в сугробе снега. Борис Петрович осторожно ее развернул, и братья увидели толстую кипу длинных афишек, отпечатанных мелким шрифтом. С большой тщательностью Пирожников запаковал афишки и сунул их в корзинку, а затем опять закурил трубку. Он курил долго, соображая, кого везли казаки в автомобиле.
– На расстрел? Большевиков? – высказал предположение Петрик.
– Не похоже! Тут что-то другое. А впрочем, давайте ложиться спать. Уже половина четвертого.
* * *
Утром омичи узнали о новом перевороте. На заборах были расклеены за ночь воззвания с обращением адмирала Колчака «К населению России». Колчак именовал себя верховным правителем.
Прочитав в газете сообщение об аресте двух членов правительства директории, Пирожников свистнул:
– Вот кого, оказывается, везли в автомобиле!
Закрыв парикмахерскую, Борис Петрович исчез и вернулся домой очень поздно. До самого утра на кухне горел огонь и слышался странный стук: тик-так, тик-так...
«Поезд опоздал»
После колчаковского переворота к Борису Петровичу чаще стали заглядывать клиенты. Почти ежедневно они приходили бриться, а после бритья исчезали на кухне. Володя в мастерской стоял на карауле. Ему теперь было ясно, что в парикмахерскую таинственные незнакомцы приходят не ради бритья. Но кто они такие и о чем шептались, а иногда даже и спорили на кухне с комиссаром, Володя не знал.
Петрик оказался догадливее брата.
– Это – большевики, – решил он. – Они тоже скрываются, как Борис Петрович, живут по чужому паспорту.
Однажды в субботу, под вечер, в парикмахерскую приехал на извозчике молодой человек в черном дубленом полушубке и пыжиковой шапке с длинными ушами и сразу прошел в кухню. Разговор с Борисом Петровичем продолжался у него недолго. Потом молодой человек торопливо вышел на улицу, вскочил в санки и, поднимая снежную пыль, быстро уехал.
