Текст книги "Пропавший брат"
Автор книги: Николай Анов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
– А говорят, это вовсе не сироты. Это военнопленные.
– Детишки-то? Малолетки?
– Хороши малолетки! С оружием в руках в бою забратые. Под Белебеем.
– Тогда большевики, выходит. Помощники красноармейцев.
– Говорят, коммунисты даже есть!
– Да мне такого и за мильен не надо!
– Брехня! Если мальчишка попадет покрепче, обязательно возьму. Хлеб убрать поможет.
– Это правильно. Здоровый парнишка себя всегда оправдает.
– А по мне, что коммунист, что не коммунист – все одно. Я беспартейный...
Мужики тушили цигарки, снимали картузы и через прохладный коридор входили в полутемный зрительный зал театра. Большинство скамеек было уже занято любопытными, собравшимися поглядеть на малолетних «большевиков», привезенных из Омска.
Раздача ребят была назначена на два часа, но уже к двенадцати в театре все места были заняты, и многие из пришедших стояли в проходах.
Публика выражала свое нетерпение оглушительным топотом ног и несколько раз принималась хлопать в ладоши, требуя поторопиться с началом раздачи. Но устроители были непреклонны, и тяжелый бархатный занавес раздвинулся как раз в ту минуту, когда на пожарной каланче ударили два раза.
Пришедшие в театр вытянули шеи и увидели на сцене за председательским столом члена управы в поношенном чесучовом костюме и рядом с ним секретаря, разбиравшего бумаги. Позади стола, закрывая голубое озеро, приготовленное для вечернего спектакля, сидели на золоченых и бамбуковых стульях ребята. Сотни глаз с любопытством впивались в детские лица.
Председатель позвонил в колокольчик и, поглаживая длинные висячие усы, заговорил:
– Граждане, спокойствие! Член Учредительного собрания Василий Иваныч Синяк здесь выступит с докладом, а я позволю себе сказать только два слова. Из Омска к нам прислали сорок девять сирот для размещения. Но приюта у нас, как известно, нет. Положение создалось тяжелое: дети в городе, а жить им негде. Из этой беды выручил управу Василий Иваныч Синяк, предложивший раздать детей населению. Он разработал простой, но вместе с тем очень мудрый проект. На настоящем собрании мы его и постараемся провести в жизнь.
Председатель сел, а маленький рыженький человечек стремительно выскочил из-за кулис и занял место у кафедры с левой стороны сцены.
В зале стало тихо.
Боря, сидевший вблизи кафедры, с любопытством смотрел на оратора. Рыженький, взлохмаченный человечек с острой бородкой ему показался забавным. Правая щека у Василия Ивановича была подвязана черной лентой, а на левой набухал спелый чирей, красный, как клюква. Лицо у Синяка было крохотное, с кулачок, и чем-то напоминало лисью мордочку. Боря вспомнил: дома у них была книжка, басни Крылова с картинками. В ней звери были нарисованы с человеческими лицами. Вот как раз лиса из той книжки была похожа на Синяка и тоже имела повязку на щеке.
Боря с любопытством наблюдал за рыженьким человечком. Что тот сейчас скажет? Но Синяк стоял молча у кафедры, терпеливо ожидая, когда в зале наступит полная тишина. Потом он поправил на носу дымчатые очки, одернул серый куцый пиджачок, взмахнул короткими ручками и заговорил таким голосом, что привел всех присутствующих в изумление: маленький, а какой горластый!
– Уважаемые граждане! Вы видите перед собой детей, прибывших из советской России, где, по выражению римлян, идет сейчас война всех против всех. Большевики, эти калифы на час, вызвавшие разруху и голод в стране, вынуждены были изгнать малых сих из столицы, чтобы сэкономить лишнюю осьмушку хлеба для своих опричников.
По залу пролетел легкий вздох.
– ...Дети эти находились в полосе военных действий, над ними повис дамоклов меч неизбежной гибели. Они очутились между Сциллой и Харибдой[5], когда вспыхнуло восстание в защиту Учредительного собрания. Обстоятельства сложились так, что ребят пришлось перебросить в Омск.
Боря смотрел на рыженького. Спелая клюква на левой щеке подпрыгивала. Золотистый клок волос торчал петушиным гребнем. Рыженький грозно сжимал кулачки.
– Хлебородная Сибирь не оттолкнула несчастных, она дала им приют. И наша задача сейчас – помочь этим детям возможно разумнее устроить свою судьбу. Но что, спрошу я вас (тут рыженький протянул руки к слушателям), может быть разумнее и благодетельнее земледельческого труда для юного отрока, вступающего в жизнь? Находясь в здоровой крестьянской обстановке, ребенок научится уважать труд, ценить государство, любить родину.
Рыженький говорил долго. Вначале его слушали со вниманием, потом в зрительном зале начали потихоньку кашлять, зевать и перешептываться. Председатель передал оратору записку. Рыженький прочел ее, вынул из кармана платок, высморкался и снова загремел:
– Я кончаю, граждане, и перехожу к основным положениям, которыми комиссия будет руководствоваться при раздаче детей... Первое: взявший сироту на воспитание считается его гражданским отцом, со всеми правами и обязанностями. Второе: дети раздаются крестьянам или лицам, ведущим сельское хозяйство. Третье: преимущественное право предоставляется зажиточным хозяевам.
Рыженький перечислил еще несколько пунктов и свою речь закончил призывом:
– Граждане! Я верю, что в вашем лице эти несчастные дети (тут он повернулся и погладил Борю по голове) найдут подлинных гражданских отцов – строгих, справедливых и любящих!
В зале дружно захлопали. Синяк поклонился и присел к столу.
– Ну, что же, приступим к делу! – сказал председатель, звоня в колокольчик. – Теперь все ясно!
С этими словами он взял алфавитный список и назвал первую фамилию.
– Афанасьев Григорий, пятнадцать лет, грамотный.
Вихрастый, курносый мальчишка вскочил, одергивая рубаху. На розовом лице его сверкали озорные глаза.
– Зачем набавлять? – сказал он. – Еще нету! В декабре исполнится...
– Подойди сюда!
В зале зашаркали ногами, зашумели и задвигали стульями.
– Сколько годов-то? – поднялся в средних рядах высокий, тощий человек с длинной, начинающей седеть бородой и приложил ладонь к уху. – Годов сколько, я спрашиваю?
Но председатель не понял его вопроса и крикнул:
– Кто говорит? Фамилия ваша?
– Фамилия моя Бедарёв, только вы мне скажите спервоначала, сколько годов?
Председатель стал смотреть алфавитный список, но в это время низкий широкоплечий крестьянин в пиджаке, сшитом из солдатской шинели, поднялся на скамейку и громко крикнул, покрывая шум:
– Запишите парнишку за мной! Поливанов моя фамилия. Шестьдесят десятин засеваю. Голодовать не будет!
– Есть, Поливанов! – сказал председатель и поставил в списке возле Гришкиной фамилии птичку, а чей-то голос одобрил:
– Парнишка, видать, боевой. Такого почему не взять. Работник готовый!
Поглаживая висячие усы, председатель выкрикивал уже второго по списку:
– Богданов Наум, четырнадцать лет, грамотный!
– Ну, что же, возьму парня! – подал голос второй гражданский отец. – Белых фамилия моя.
Детей разбирали довольно охотно. Когда председатель выкрикивал очередную фамилию по списку, Бедарев обнаруживал волнение и беспокойство. Он считал, что раздача проходит неправильно, слишком торопливо. Ему хотелось выбрать себе сына крепкого, здорового, сильного, а выбрать в такой спешке не было времени.
– Козлов Борис, одиннадцать лет, грамотный.
Маленький синеглазый мальчик с удивленным лицом вышел к освещенной рампе. На него посмотрели без особого удовольствия.
– Маловат больно!
– Подрастет, – словно извиняясь, сказал председатель. – Ну, кто же? Неужели нет доброй души? Граждане!
Добрая душа не находилась. Уже всех детей распределили по алфавитному списку, а маленький мальчик с удивленным лицом одиноко стоял у председательского стола.
– Граждане, остался один! Отнеситесь сознательно! – надрывался председатель. – Мальчуган смышленый, грамотный...
– Вот всегда так! – с обидой в голосе произнес Бедарев. – У кого мошна потяжелее, тому и даровой работник во двор. А ежели бедный человек захочет приютить сироту для спасения души, так ему обязательно замухрышку слабосильного подсунут. Чтоб даром хлеб ел...
– Бедарев, не скули! – крикнул Поливанов. – Чего раньше зевал?
– Я не скулю, а только не по правилу так поступать! Где же равноправие-то?
– Ну что же! – раздался женский голос. – Раз никто мальчонку не берет, так я возьму.
Но Бедарев съежил плечи, махнул с отчаянья рукой и крикнул поспешно:
– За мной парнишка! Пиши на Бедарева!
И секретарь занес в протокол:
«Козлов Борис, одиннадцати лет, отдан гражданскому отцу гражданину Бедареву на воспитание».
С большой печалью расставались ребята, прощаясь друг с другом. При выходе из Народного дома Гришка Афанасьев крепко хлопнул Борю по плечу и забрался на телегу. Поливанов, отвязывая лошадь от коновязи, подмигнул Бедареву:
– А может, сменяем наследников-то? А? Что дашь в придачу?
Бедарев только плюнул в сторону и с ненавистью дернул Борю за руку.
– Пойдем, язва, чего рот разинул!
Поливановская телега загромыхала по пыльной улице, а Боря зашагал рядом с Бедаревым, стараясь не отстать от неожиданно приобретенного отца. Новый отец ему не нравился. Весь он был какой-то длинный, вытянутый: руки длинные, ноги длинные, борода длинная, рубаха длинная и рваная. Штаны были ниже колен черные, а выше – буро-зеленые, цвета махорки. Боря догадался: должно быть, долго носил сапоги с голенищами. Сейчас Бедарев шел босиком. Ногти на ногах у него были кривые и черные.
На что сердился новый отец, Боря не мог понять. Рябое лицо Бедарева, вытянутое, как у лошади, пылало гневом, а в узких глазах сверкала обида. Он шел и поминутно ругался такими страшными словами, что Боре хотелось убежать. Но Бедарев, видно, догадавшись о его мыслях, неожиданно остановился, погрозил длинным пальцем и прошипел, показывая огромные, коричневые от табака, порченые зубы:
– Ты у меня, язва, смотри! Держи язык за зубами! Я сам говорить буду.
С этими словами он взялся за железное кольцо щеколды глухой калитки.
Оказывается, они уже дошли до дома.
Гражданский отец Бедарев
Жена Бедарева, пышнотелая женщина с широким вздернутым носом, хлопотала в кухне возле русской печи. В отличие от длинного и тощего мужа, она была круглая, и Боре показалось, что сделана она вся как бы из шаров, больших и маленьких. Голова, живот, кулаки, грудь, лицо, нос, щеки, подбородок, глаза, плечи – все это напоминало шары и шарики. И даже зубы у нее были круглые, как бусы.
Оглядев презрительным взглядом мальчика, Бедарева покачала головой.
– Хуже-то не мог выбрать барахла? На что такого хилого брал? Дубина!
– Оправится! – угрюмо отрубил Бедарев, опускаясь на лавку. – Подрастет!
– Тоже пошел за работником! Холера! Где глаза-то у тебя были? Слепой!
Бедарева с презрением и ненавистью смотрела на мужа. Под ее взглядом Бедарев стал словно ниже ростом, и даже руки у него сделались короче. Рябое лицо выражало явное смущение. Виноватым голосом он пробормотал:
– Российские все такие. Этот еще ничего. Там хуже были. Смотреть не на что. Хоть соску в рот.
– Соску! Так не брал бы, язва! Знал, зачем идешь! – закричала хозяйка.
Бедарев оторвал клочок бумаги и принялся скручивать цигарку. Длинные узловатые пальцы его дрожали. Махорка сыпалась на колени. Он вспомнил курносого, розового Гришку и даже скрипнул зубами от ненависти к удачливому Поливанову. Вот это работник будет! Отхватил!
– Сама виновата. Говорил я тебе: пойдем вместе! – ворчал Бедарев. – Глядишь, вдвоем бы и отобрали покрепче.
– А ты что, совсем дурак, что ли? Бороду тебе надо вырвать! Пьяница! Жизнь загубил! Скоро ли ты мою кровь пить перестанешь? Ирод! – хозяйка взвизгнула и остановилась перед Борей. – Ишь, херувима синеглазого выискал. Целуйся теперь с ним! Много тебе такой наработает!..
– Будет работать, коли жрать захочет. А не то и плетью накормлю.
Тут Боря, стоявший у дверей, счел нужным вмешаться в беседу гражданских родителей.
– Меня дома никогда не били! – сообщил он.
– Дома ты был сын, а здесь будешь работник! – крикнула хозяйка. – Об этом всегда должен помнить и стараться. Скажи спасибо, что дурак нашелся. Взял!
Боря ничего не ответил.
Вечером, несмотря на воскресный день, он уже работал в огороде, а в благодарность заслужил первую затрещину по затылку.
– Разве так копают! – ругался хозяин, перекапывая гряду вновь и выбирая из земли оставленные Борей картошки. – Разве так копают, гадово отродье! Это что? Не картошка? А! Не картошка? Херувим ты несчастный!
Он размахнулся и больно ударил Борю по затылку. Борина шапчонка повисла на сухой картофельной ботве. Он нагнулся ее поднять. Бедарев пнул мальчугана ногой. Боря скривил рот, стараясь удержать готовые хлынуть слезы.
– Молчи, кукла, убью!
...Вечером Бедарев исчез из дому, а вернулся ночью пьяный. Хозяйка дубасила его коромыслом. Бедарев, извиваясь от боли, катался по полу и кричал:
– Нет мне счастья в жизни! Зарежу херувима! Обманул меня рыжий. Курносого хочу. Дайте мне курносого!
– Я тебе дам... по морде! – вразумительно сказала хозяйка и, должно быть, действительно ударила мужа по лицу. Бедарев вскрикнул, застонал и успокоился.
Спать он пришел к Боре на сеновал. Боря задрожал от страха. Но Бедарев не тронул его. Заливаясь пьяными слезами и дыша самогоном, он шептал:
– Нет мне счастья в жизни! Баба у меня ведьма! Херувим! Ты спишь? Ну спи, черт с тобой! Спи! Это я из-за тебя клюкнул, что ты паршивый такой уродился. Мне бы того, курносого. Поливанов, черт, перебил.
Бедарев ворчал, ворчал, перевертывался с боку на бок и наконец уснул.
Так началась Борина жизнь в доме гражданского отца.
* * *
Вставал Боря обычно с восходом солнца и первым делом гнал корову Зарку к поскотине. После он носил воду с Иртыша, колол дрова для кухни, чистил хозяйке картошку и помогал хозяину убирать овощи в огороде. Без дела Боря не сидел ни минуты, и только поздно вечером, когда забирался на сеновал спать, он чувствовал себя свободным.
«Неужели все ребята живут так же, как я? – думал часто Боря. – Неужели всех так гоняют и мучают?»
Он глотал горькие слезы обиды и кусал пальцы, чтоб не разреветься. Но усталость брала свое, и скоро Боря засыпал крепким сном. А сны ему снились на редкость хорошие.
Вот сын часовщика Андрейка прибежал, запыхавшись, к Боре.
– Пойдем на лыжах кататься!
У Бори своих лыж нет, но у Андрейкиного брата есть хорошие лыжи, и он не сердится, когда Андрейка дает их приятелю.
– Поедем!
Боря ищет меховые рукавички, надевает шапку-ушанку, застегивает пальто и бежит через дорогу за товарищем. Андрейка достает лыжи, палки, и они выходят со двора на улицу.
– Куда? – кричит Андрейка.
– В парк!
Ребята едут в Удельный парк. Стоят мохнатые ели, покрытые снегом. По рельсам несется курьерский поезд в Финляндию. Пассажиры смотрят в окна. Боря поднимает палку и размахивает ею в знак приветствия.
Тук-тук-тук-тук! – гремят колеса.
Бесконечной вереницей плывут вагоны. Какой длинный состав!
Тук-тук-тук-тук!
– Сто вагонов! – кричит Боря Андрейке, и хочется ему закрыть уши, чтобы не слышать надоедливого грохота колес.
Но Андрейка вдруг на Бориных глазах начал пухнуть, сделался большим-большим, да как закричит хозяйкиным голосом:
– Эй ты, соня! Хватит дрыхнуть. Вставай!
Бедариха яростно колотила в дощатую стену палкой. Она шла доить корову. Боря с трудом раскрыл тяжелые веки. В узкие щели сеновала пробивался бледный утренний рассвет. Сейчас надо гнать Зарку в стадо. Боря потянулся и зевнул. Он не выспался за короткую ночь. Хорошо бы еще вздремнуть хоть полчасика, хоть четверть часика, хоть пять минут – так сладостен утренний сон.
– Борька! Лодырь! – ругалась из коровника хозяйка. – Опять ремня ждешь?
– Иду-иду! – крикнул пугливо Боря и быстро спустился с сеновала.
Корова подоена. Хозяйка унесла ведро с молоком. Хорошо бы сейчас кружечку с хлебцем. Боря проглотил слюну. Кормят его плохо, и он всегда голоден. Хозяйка закричала:
– Чего, язва, буркалы выставил? Гони! Ждать тебя пастух будет, что ли? У-у, дармоед!
– Но... пошла... Зарка!
Боря поднял с земли хворостину и побежал отворять калитку. Корова замычала, покрутила хвостом и вышла на улицу.
Осеннее солнце поднималось за Иртышом. Длинные косые тени тянулись по улице. Босые ноги Бори тонули в прохладной пыли. Размахивая хворостиной, он шел за хвостом коровы и вспоминал сон, Андрейку, парк, опушенные снегом ели, лыжи. Ах, какая хорошая жизнь была дома, на Удельной! Где-то сейчас Андрейка? По-прежнему ли он ловит карасей? Счастливый Володя живет в Киштовке у тети Горпины и не знает, как тяжело сейчас его младшему братишке.
– Н-но!.. Зарка!.. Куда!
Корову надо гнать через весь город. Больше часу уходило на это дело, но Боря доволен. Пусть бы еще в два раза дальше, только бы поменьше времени находиться дома, где слышишь одни попреки.
– Не будь дармоедом! – скажет хозяйка, если Боря присядет отдохнуть. – Пойди чурок для самовара наготовь.
– Да я уж наколол.
– На запас постарайся. Руки не отвалятся. Не сиди без дела.
...Нет, уж лучше корову гонять в поле. Идешь за ней, никого нет, один.
– Куда?.. Зарка!..
Чем ближе к поскотине, тем чаще и чаще встречались коровы – белые, черные, пестрые. Они мычали, перекликаясь, словно разговаривали на коровьем языке. Их гнали хозяйки или детишки вроде Бори. Нет, не вроде Бори. Те гоняли своих коров, а Боря – работник, батрак, гнал чужую. Вернутся ребята домой, им матери нальют молока. А Боре вчера не дали. Только чай Бедариха слегка забелила. Девчонок своих небось поит, и сама пьет, и Бедареву наливает!
А девчонки у хозяйки противные. Нос задирают, лентяйничают. Всякая работа, что потяжелее да погрязнее, всегда на Борину долю достается. Позавчера Боря показал младшей кулак, та матери наябедничала. Конечно, попало Боре.
– Ты что кулаки, язва, кажешь? Забыл, кто тебя хлебом кормит? У-у, скотина неблагодарная!
И хватила Борю по щеке да по другой.
Боря глотает слезы, вспомнив незаслуженную обиду.
– Зарка! Но-но!
Загнал Боря корову и пошел назад. На пожарной каланче шесть раз ударили. Торопиться надо. Опять Бедариха ругаться станет, что долго без дела шатался. Боря прибавил шагу.
– Эй, Странник! Сколько лет, сколько зим!
Боря даже рот разинул от удивления.
– Гришка? Рифмач!
– Здравствуй!
Своим глазам Боря не поверил от радости. Неужели это в самом деле на подводе сидит Гришка и помахивает кнутиком?
– Ты как здесь? – спросил он, удивляясь все больше и больше.
– С хозяином приехал. Ну, как живешь, Странник?
Боря хотел в ответ улыбнуться, но улыбка вышла кривая. Гришка без слов понял все и сочувственно мотнул головой.
– Плохо живу! – проглотил Боря слезы. – А ты как?
– Ничего. Только хлопот полон рот. С батькой приехали пшеницей спекулировать.
– Кормят тебя хорошо?
– Неплохо. Живем, белый хлеб жуем. Что сами лопают, то и мне дают.
– Меня плохо, – пожаловался Боря. – И ругают. И бьют...
– Бьют? – Гришка даже присвистнул от негодования. – Вот живоглоты! Я бы сдачи дал. Святой крест! Ты им не поддавайся.
Старые друзья поговорили, вспомнили Петроград, Большие Пальцы, Шишечку, деткоммуну и условились встретиться на базарной площади ровно в двенадцать часов. Хотя Боря и знал, что трудно ему будет выбраться из дому, но Гришке твердо пообещал прийти на свидание.
– Буду ждать, Странник. Приходи! – крикнул Гришка, натягивая вожжи. – Но-но... Лешая... Трогай!
Боря поглядел на удалявшуюся подводу, тяжело вздохнул и поплелся домой.
Гришка – адвокат
– На, лопай! – крикнула Бедариха, швыряя Боре ломоть хлеба. – Да иди курятник чистить!
Боря нацедил из пузатого самовара остывшего кипятку, размочил в кружке черствый хлеб и стал торопливо жевать. Сегодня даже ложки молока Бедариха пожалела. Вот жадная баба! Ну, ладно. Только бы днем улучить свободную минутку да к Гришке сбегать. А это ничего. И без молока обойтись можно.
Боря вычистил курятник, накопал картошки, а перед обедом незаметно выскользнул за ворота. Бегом он помчался к базару, радуясь, что снова увидит Гришку. Но на полдороге Боря замедлил шаги. Он ушел, а лопату оставил на огороде. Опять Бедарев, если заметит, будет ругаться. Боря остановился в раздумье: не вернуться ли назад? На каланче ударили двенадцать раз. Нет, надо торопиться, а то, чего доброго, Гришка уедет.
Базарная площадь в Усть-Каменогорске невелика, за пять минут обежать всю можно. Гришка сказал, что хозяин приехал с пшеницей. Значит, он в той стороне, где Народный дом. Там обычно крестьяне продают верно.
Боря пробирался мимо возов с арбузами, дынями, громадными тыквами. Это казаки с Меновного навезли, бахчи у них за Иртышом богатые. А вот выстроились в ряд громадные бадейки с крупитчатым медом и маслом. Богатые кержаки доставили с гор свои богатства. Согринские крестьяне с трудом ворочают тугие мешки пшеницы и проса. Казахи носят в голубых четвертях кумыс. Крик, шум, споры. А Гришки что-то не видать.
– Эй, Странник, айда сюда!
Боря повернул голову. Рифмач, сидя на возу, доедал мягкий калач, запивая молоком из горлышка бутылки.
Завидно стало Боре.
– Пробирайся сюда, Странник! Залезай!
Боря забрался на свежее сено. Гришка вынул из мешка второй калач.
– На, получай! Это нам нипочем, закусывай молоко калачом.
Попробовал бы он так у Бедарева распорядиться! Живо бы по затылку получил! Боря с жадностью принялся за еду, а Гришка заговорил:
– Ну, Странник, кумекал я твое дело. У твоего обалдуя тебе не жить! Надо собирать монатки да улепетывать!
– А он не отпустит!
– То есть как не отпустит? Тогда возьмем его за волоса да потянем под небеса. Вместе в управу сходим и жалобу подадим. Сирота сиротой, а рукам волю не давай да корми как следует, раз в отцы полез. А не хочешь – откажись! Была бы шея, а хомут всегда найдется. За хлеб дарового работника всякий возьмет.
Подошел Гришкин хозяин к возу, коренастый человек с квадратной бородкой. Гришка повернулся к нему:
– Иван Петрович, по делу в управу с товарищем сходить надо. Отпустите?
– В управу? Придумал тоже! Лодыря гонять.
– Никак нет! Товарища защитить надо от эксплуатации.
– Ах ты, пустобрех курносый!
– Так я пойду, Иван Петрович?
– Иди, да живо назад. Одна нога здесь, другая там. Скоро домой собираться будем.
– Не беспокойтесь, не успеет стриженая девка косы заплесть. Я мигом!
Ребята побежали сначала рысью, а потом пошли шагом. Дорогой Боря сказал с завистью:
– Хозяин у тебя, видать, хороший!
– А с плохим я и жить бы не стал!
В управе расторопный Гришка живо разыскал секретаря. Он сидел в углу канцелярии под образами и, окруженный тремя помощниками, играл с ними в подкидного дурака.
Гришка постоял около игроков и, не выдержав, воскликнул:
– Дядя, не бейте валетом! Лучше маленьким козырьком, а то он вам накидает...
– А ты не суйся! – строго сказал письмоводитель, но секретарскую десятку убил козырной шестеркой.
Секретарь от досады почесал за ухом и поднял глаза на ребят.
– Вам что?
– Подать жалобу.
– Какую это жалобу? Позволь, позволь! – вдруг закричал секретарь. – Карте место! На кого жалобу? Разве не видишь, что люди заняты?.. Приходите через час.
– Да нам некогда! – взмолился Гришка.
– Сейчас всем некогда. – У всех дела появились. А ну-ка, клади сюда дамочек!
– Возьми, возьми, не жалко!
– Потянем! Ничего! Так-так... На кого, говоришь, жалобу? – рассеянно переспросил секретарь и вдруг почувствовал сладкое замирание сердца: письмоводитель покрыл даму козырной семеркой и дал возможность секретарю сбросить сразу три завалящих карты.
– Бедарев, по Курочкиной улице, свой дом имеет, – быстро заговорил Гришка. – Взял вот этого парнишку и измывается. Голодом морит и работу непосильную наваливает.
– А ты кто такой? Ходи, ходи, Иван Алексеич! Что, призадумался? Ага!
– Его товарищ. Вместе в детдоме были.
– Бедарев, говоришь? На Курочкиной улице? Стой, стой, карте место!
– Он самый! Бедарев!
Не глядя на ребят, секретарь пообещал:
– Ну ладно, идите, проверим через милицию.
Гришка переминался с ноги на ногу.
– Нельзя ли его к другому хозяину перевести? А?
– Так ведь мы же не биржа труда. Мы этим делом не занимаемся. – Секретарь пожал плечами и, радостно засвистев, начал подкидывать карту за картой. – Ну как, потянул! Или еще дать?
– Я про воспитание. Нас комиссия распределила месяц назад. По гражданским родителям.
– Ах, вот вы какие... советские. Сейчас я тебе корольков дам!
– Да, советские!
– Я так и знал, что истории будут! – злорадно сказал секретарь и вдруг закричал в другую комнату: – Василий Иваныч, к вам!
Боря повернул голову и в дверях увидел того самого рыженького Синяка в сером куцем пиджачке и дымчатых очках, что говорил речь в Народном доме. Синяк держал в одной руке недопитый стакан чаю, а в другой – недоеденный бутерброд с сыром.
– В чем дело? – спросил он, усиленно работая челюстями, от чего темная бородавка около уха шевелилась.
– Двое из числа сорока девяти. Уже пошли жаловаться на своих гражданских отцов. У меня три карты всего.
– Надо выяснить!
– Я направлю через милицию! – предложил секретарь, легко отбиваясь козырями. – Пусть разберутся. Видал-миндал? Кончил!
– Все через милицию! – вздохнул Синяк. – Только и свету в окошке, что участок!
Член Учредительного собрания отхлебнул глоток чаю и скомандовал:
– Идите сюда, дети. За мной!
Ребята прошли в соседнюю комнату с ободранными обоями. Рыженький поставил стакан рядом с чернильницей и сел в просиженное кресло.
– Ну, рассказывайте ясно и подробно.
Гришка охотно повторил рассказ о тяжелой Бориной судьбе.
– И бьет?
– Бьет! Лупит, чем придется. Ежели ремнем, так норовит пряжкой.
– Не кормит?
– Какая же это кормежка! Парень до того дожил, что ножки съежил. Посмотрите, отощал весь. Ребра у него пощупайте! С такой пищи только и ходу, что из ворот да в воду.
– Работает по шестнадцать часов? – допытывался Василий Иваныч.
– Самое малое! Да еще как работает! Прямо жилы рвутся от тяжести! Честное слово! От такой каторги – хоть утопиться, хоть удавиться. Все одно, один конец.
– Бедарев – мерзавец, а не гражданский отец! – закричал Синяк и, вскочив, забегал по комнате.
Очки запрыгали на носу рыженького. Розовые прыщи сделались красными. Капли пота сверкали на лбу.
– О времена, о нравы! – восклицал Василий Иваныч, грозя кулачками в открытое окно.
Он долго не мог успокоиться от приступа гнева, швырял на столе карандаши, выпил полграфина воды и наконец сказал:
– Дети, идите домой! Член Учредительного собрания сумеет защитить вас от Бедарева.
– Да я за себя сам постою! – с достоинством ответил Гришка. – А вы вот его, может, к другому отцу направили бы?
– Куда же я его дену? – остановился в раздумье Василий Иваныч. – Пусть потерпит денька два.
– Два дня вытерплю, – послушно отозвался Боря. – Два дня ничего.
– Ну, вот и прекрасно! А там я все устрою. – Синяк поправил очки. – А теперь идите, друзья, не мешайте мне работать.
Ребята вышли из кабинета. Секретарь начал новую партию в подкидного. У дверей канцелярии стоял старик-крестьянин и почтительно мял в руках шапку.
Выйдя из управы на улицу, Боря побежал домой, а Гришка зашагал к базару. На пожарной каланче ударили один раз. Больше часу прошло, как Боря ушел из дому. Ну и попадет же ему от Бедарихи! Опять ремнем отлупит.
Чем ближе подходил Боря к ненавистному дому, тем сильнее билось от страха его сердце. А когда он остановился у высоких ворот, выкрашенных желтой краской, и увидел за окном жидкую бороду хозяина, мальчика объял ужас.
«Лучше не ходить, – мелькнула тревожная мысль. – Переночевать под лодкой?»
Он уже хотел было повернуть назад, но дочка Бедаревых злорадно закричала:
– Идет! Идет!
Отступление было отрезано. Боря взялся за кольцо и открыл калитку.
– Сейчас тебе попадет, – сообщила вторая девочка, и в глазах ее мальчик прочел сострадание.
Боря торопливо пробежал мимо окон на огород, намереваясь приняться за недоконченную работу. Глаза его искали лопату. Он воткнул ее вот здесь, на этой гряде, где кончил копать. Неужели взял Бедарев? Придется вернуться во двор. Боря прошел мимо черемухи к сараю. Здесь лопаты тоже не было. Не иначе как хозяин унес в коридор. А может быть, Бедариха брала в коровник?
Боря обшарил весь двор. Лопата исчезла бесследно. Он присел на колесо телеги, раздумывая, где еще поискать.
– Нагулялся? – зловеще сказал Бедарев, неслышно подходя сзади. – Куда лопату дел?
– Я здесь ее оставил.
– Здесь?
– На ого-роде. Вот тут. А где она сейчас, не знаю. Весь двор обы-скал.
Боря всхлипывал и размазывал руками слезы. Но в это время Бедариха закричала с крыльца:
– Продал он лопату-то! Чего брешет зря! Кто ее взял! Продал!
– Ах, пропастина ты этакая! Уж воровать научился.
Бедарев размахнулся волосатым кулаком, но Боря отскочил и, бледнея, закричал:
– Не смеете бить! Не воровал я вашей лопаты!
– Убью, гаденыш. Молчи!
Боря бросился бежать. Он прыгнул на телегу и, соскочив, кинулся в огород. Расстегивая ремень на ходу, за ним несся Бедарев. Багровая от гнева Бедариха подзуживала с крыльца:
– Поучи, поучи хорошенько! Чтоб повады не было.
Перескакивая через грядки, бедный Боря спасался бегством. Он задыхался от усталости, но ноги его были легки.
– Помидоры, язва, мнешь, помидоры! – бушевала Бедариха, выбегая на помощь мужу с обломком кирпича в руке.
Кирпич пригодился. Боря карабкался на забор. Бедариха целилась, норовя попасть в голову. Но, прогудев над самым ухом, кирпич попал в руку. Боря разжал пальцы и свалился на землю.
– Ага! Получил! Вор! Подлюга!
Бедарев с ремнем в руке приближался к Боре. Мальчик смерил глазами расстояние до бани, бросился навстречу Бедарихе. Хозяйка раскинула руки. Боря зажмурился и с размаху нанес удар головой в живот. Бедариха охнула от неожиданности, испуга и боли. Путь к спасительной бане был свободен. Боря вчера еще забирался по шесту на ее крышу со стороны огорода. А с бани легко можно соскочить на перевернутую кадку и тогда – полное спасение. Во дворе его никто не задержит. Только бы забраться на крышу.
Боря добежал до бани. Вот сосновый шест, прислоненный к стене. Раз! (Боря подтянулся на руках и закинул левую ногу) Два! (Зацепился рукой за доску) Три! (Одно колено на крыше).
Проворной ящерицей Боря полз по крыше. Бедарев молча бежал к калитке. Растирая живот, Бедариха корчилась от боли и кричала:
– Бей его! Бей его, гада!
Боря искал глазами перевернутую кадку. Но кадки не было. Спрыгнуть так? Можно ушибиться. Высоко. Все равно! Спрыгну! Спрыгну!
И Боря, крепко зажмурив глаза, прыгнул.
– А-а-а-а! – закричал он и покатился по земле.
Подоспевший Бедарев торопливо ударил мальчика ногой в живот и перевел дух.
– А-а-а-а! – извивался от боли Боря.
– Не кричи! Чего кричишь! Вставай!
Но Боря не унимался. Он кричал страшным, чужим голосом. Левая нога его от нестерпимой боли горела огнем. Багровый туман застилал глаза. Деревянная крыша, черемуха, скворешник, синее небо завертелись каруселью. Боря захлебывался от крика.
