Текст книги "Пропавший брат"
Автор книги: Николай Анов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
– Грамотеев в городе искать надо! – угрюмо произнес Софронов. – У нас на всю Маралиху только Аверьян Селифоныч печатное разбирает.
– Знаю. Послал я людей в Семипалатный поискать нужного человека. Да как найдешь-то! А время горячее. Ух, горячее! Смотри, как солнышко печет. Скоро весь снег стает.
Боря слушал разговор, плохо понимая, чего добивается Избышев от дедушки Анкудина.
– Как же, Анкудин Степаныч?
– Что, как же? Тебе, говоришь, начальник для штаба нужен, а у нас начальников нет.
– Не начальник мне нужен, а ты.
– На что тебе старик сдался? Вот человек! Один сын у меня инвалид, другой молод еще. Какая я тебе помощь? Не пойму.
– Большая помощь! Ты согласие дашь – вся Маралиха пойдет. Мужики тебя крепко уважают. А ты воспротивишься – и маралихинцы упрутся. Я ведь все понимаю.
– Не проси... Не пойду.
– Пойдешь, Анкудин Степаныч! Не отсидишься в своей норе. И сюда враги придут.
– Сидеть тихо будешь, никто не придет.
– Придут! А когда спохватишься, поздно будет.
И Артемий Иваныч стал рассказывать, как белые в деревне Черновушке всех мужиков перепороли, а в Усонье всех коней позабрали, да телеги, да седла, да хомуты. А в Перигине учительницу вверх ногами повесили на воротах, а почему повесили – про то не знает никто. А в Крутом Яру начисто сожгли все избы.
Не верил Софронов – мало ли что люди брешут! Не сдавался упрямый старик. Да что они, белые, злодеи, что ли?
Ежели мужик спокойный, в драку не лезет, чего его трогать? Белые с красными воюют, а крестьянин в стороне, никому не помогает, никому не мешает – свою робу правит исправно. Нет-нет, не пойдут маралихинцы против начальства. Не пойдут.
Избышев покачал головой, махнул рукой.
– Ну, что же, пока прощай, Анкудин Степаныч! – сказал он, затягивая пояс.
– Прощай!
– Подумай про беседу нашу хорошенько. А надумаешь, сгоняй в Медведку гонца. Там я у свояка стою. Разыщет...
– И думать не стану.
Наклонив голову, чтобы не удариться о полати, Избышев направился к дверям.
– Погоди, Артемий Иваныч! – окликнул старик. – Бумажку тут из волости только что прислали... Атаман Анненков насчет смуты в народе предупреждает. Чтоб подозрительных людей задерживать. Так ты того... поберегись. Поосторожнее будь, Артемий Иваныч!
– Знаю. Видал я эти бумажки. Читали люди! – пренебрежительно сказал Избышев.
Гости вышли во двор. Боря слез с печки и подсел к окну. Артемий Иваныч отвязал лошадь. Мокин подтягивал седло. Старик Софронов отворил калитку, и всадники выехали на улицу.
Марал Яшка
Ранней весной Боря со стариком Софроновым и его младшим сыном Афоней отправились в маральник. По крутому косогору всадники спустились в лес и поехали узкой извилистой тропинкой. Мохнатыми лапами царапались пихты, заграждая дорогу. Анкудин Степаныч только голову наклонял пониже да глаза оберегал от колючих ветвей. А Боря не уберегся и поцарапал щеку. Ну ничего, заживет! Зато маралов увидит сейчас.
Высокой четырехаршинной городьбой был обнесен софроновский маралий сад. На полверсты он тянулся в длину и на столько же в ширину. Гордо разгуливали между деревьями белозадые саврасые маралы, не чувствуя неволи. Склоняя к земле ветвистые рога, они спокойно пощипывали молодую траву.
– Какие красивые олени! – Боря с любопытством и восхищением разглядывал рогатых зверей.
Почуяв приближение людей, маралы встревожились и, сбившись в кучу, густым облаком унеслись в глубь маральника. Только один остался на лужайке с поднятой головой.
– Это Яшка! – пояснил Афоня. – Он у нас ручной, он не боится.
Но пока перебирались через городьбу, рогатый красавец исчез, как видение, словно растаял. Вот досада! Страшно хотелось Боре посмотреть марала вблизи.
– Ничего, – утешил Афоня. – Батюшка покличет, он живо прибежит. Они все пугливые, а Яшка не боится. Мы его дома выкормили. Он сирота, он нас знает.
– Яшка, Яшка, Яшка! – ласково позвал старик.
Тихо в маральем саду. Шишка упала, и ту слышно. Сухой сучок под Бориной ногой хрустнул, а треск какой пошел.
– Яшка, Яшенька! Ну, подь сюда! Яшка!
Из ближнего кустарника вытянулась на длинной шее красивая голова марала. Ветвистые рога, покрытые зеленоватым бархатом, чуть заметно шевелились. Настороженно вздрагивали длинные уши.
– Яшенька! Яшенька! Глупый!
Старик Софронов подошел ближе к маралу. Яшка узнал хозяина и в раздумье протянул голову. Анкудин Степаныч достал из кармана припасенный кусок хлеба. Яшка доверчиво ткнулся теплой мордой в хозяйскую руку.
– Ешь, милый, ешь!
Анкудин Степаныч любовно гладил Яшкину голову, нашептывая ласковые слова. Подошел Афоня и почесал маралу шею:
– Яшенька! Яшенька!
Боря тоже погладил мягкую густую шерсть и для знакомства приласкал зверя:
– Яшенька! Хороший! Яшенька!
А Яшка в ответ лизнул Борину руку и посмотрел на него черными выпуклыми глазами, словно стараясь запомнить нового члена хозяйской семьи.
Софронов скормил весь хлеб и, отстраняя тянувшуюся Яшкину морду, стал уговаривать:
– Ну, побегай, побегай! Иди теперь к своим друзьям! Иди!
Яшка окинул гостей прощальным взглядом, тряхнул рогами и неохотно побежал в кусты.
Долго бродил Софронов по маральему саду. Выпугивая зверей из кустов, старик приглядывался, все ли здоровы, а потом пошел проверять городьбу. Боря остался с Афоней.
– После петрова дня рога пилить будем, – сообщил Афоня и грустно вздохнул: – Жалко.
– Чего жалко?
– Маралов.
– А им разве больно?
– А то нет? Кровь ведь идет, когда режут. Кричать будут.
– А для чего вы рога пилите?
– В Китай продавать. Они дорогие. За каждый фунт рогов фунт серебра дают.
– А китайцам на что?
Но Афоня не знал, зачем китайцы покупают рога. И старик Софронов, когда возвращались назад, не сумел объяснить. Говорят, лекарство делают, а что за лекарство и от каких болезней оно помогает, неизвестно.
Геласий дома показал Боре маральи рога, снятые в прошлом году. Они лежали в амбаре на полке. Сам старик Софронов выварил их в крепком растворе соли, просушил и хранил с большой заботливостью. Но в срезанном виде рога Боре не понравились. То ли дело, когда они красовались на голове животного!
После Боря частенько ездил со стариком или Геласием в маралий сад и никогда не забывал прихватить для Яшки ломоть хлеба. Ручной красавец-марал теперь шел и на Борин зов. Словно здороваясь, он обнюхивал Борино лицо и радостно принимался уничтожать принесенное угощение.
– Яшка! Хороший. Милый. Кушай, Яшка! – ласкал Боря общего любимца семьи, почесывая ему шею.
– Корми его, Борюк, корми. Он тебя тоже полюбит! – шептал Анкудин Степаныч. – Ты сирота и Яшка сирота. Сам я его в избе выкормил. Матку медведь загубил. Во какой махонький остался! Все боялись, не выживет. А он эка какой красивый да ладный поднялся. Ешь, Яшка, ешь.
Но Яшка, несмотря на общую к нему любовь, родился не под счастливой звездой. Не дождался он съемки ветвистых рогов и погиб ровно за месяц до петрова дня. Свидетелем его смерти был Афоня, находившийся случайно неподалеку от маральего стада. Он и принес печальную весть домой.
– Яшку убили. Яшку убили! – закричал Афоня, вбегая во двор, бледный и встревоженный.
Анкудин Степаныч выскочил во двор и тряхнул за плечи сынишку:
– Как убили? Ты что орешь?
– Солдат с ружья! На колено встал, прицелился – да как бахнет. Яшка рогами мотнул и упал. Ногами бился...
Анкудин Степаныч тяжело задышал и забегал глазами по двору. Лицо его покраснело, глаза засверкали. Таким сердитым и страшным Боря видел старика только один раз, в больнице, когда он крестик сломал – царскую награду Геласия.
– Седлай лошадей! Где Геласий? Борюк, беги за ним живо!
Боря помчался разыскивать своего старшего друга. Он кинулся во двор Гараськи, завернул к начетчику Аверьяну Селифонычу, спросил встретившегося Симку, не видал ли тот молодого Софронова. Но Геласий словно в воду канул. Боря вернулся домой один.
– Ну, где же Геласий? – крикнул Анкудин Степанович, выводя оседланного коня.
– Не нашел!
Афоня сидел на Серке. Боря взял его за стремя.
– Я к тебе, Афоня, сзади сяду?
– Отца спроси.
Анкудин Степанович не возражал. Ему было не до Бори. Он думал о любимце Яшке, подыхавшем сейчас от солдатской пули.
– Геласий придет, пусть в маральник едет! – крикнул Софронов, ударяя коня плетью.
Две софроновских лошади бежали по заросшей травой улице рядом, а когда выскочили за деревню, пошли одна за другою. Впереди скакал старик, за ним Афоня. До маральника было версты две, и Боря не заметил, как они доскакали. У высокого заплота Софронов привязал вспотевших коней, и Афоня повел показать подстреленного Яшку.
Только они вышли на лужайку, как в лесу гулко прозвучали два выстрела. Старик от неожиданности остановился, а Афоня побледнел:
– По нас стреляют, батюшка!
Боря первый заметил: между деревьями пробежал серый пугливый марал и, споткнувшись, полетел на землю, ломая ветвистые рога.
Из-за куста вышли два солдата в зеленых гимнастерках, с винтовками в руках и, не замечая Софроновых, быстрыми шагами направились к подстреленному животному. Боря увидел на рукавах солдатских гимнастерок белые черепа и ощутил страх.
– Ах, вот как! – сказал Анкудин Степанович, быстро прикладывая к плечу дробовик. – Маралов губить...
Он выстрелил в бежавшего солдата. Гулкое эхо прогремело в лесу. Синий дым разошелся легкой пеленой, и Боря увидел: один из солдат неловко сел на траву, а другой быстро отбежал за ствол дерева. Заряжая дробовик, Софронов твердым шагом направился к сидящему солдату. Боря с Афоней пошли вслед за ним. Из-за дерева раздался второй выстрел, и Боря услышал, как мимо его уха прожужжал шмель.
– Хоронись за дерево! – крикнул старик и легко прыгнул за ствол громадной лиственницы.
Рядом с ним присел на корточках Боря и, вытягивая шею, увидел: на лужайку один за другим выехали верхом солдаты с белыми черепами на рукавах.
«Бежать надо», – подумал Боря и взглянул на Софронова: в какую сторону лучше? Но старик, заметив военных, вышел из-за дерева и смело пошел им навстречу, держа в руках ружье. Следом за ним двинулся Афоня, а за ним и Боря. Раненый, сидевший на траве, тоже поднялся и, опираясь на винтовку, заковылял к всадникам. Появился из-за дерева и второй солдат.
– В чем дело? – крикнул подпоручик, придерживая за повод танцевавшую лошадь. – Ты ранен, Казанцев?
– Так точно, ваше благородие!
– Кто это тебя?
– Вот он! – раненый кивнул на подходившего Софронова.
Подпоручик натянул туже поводья, успокаивая горячую лошадь.
– Так! – сказал он, щуря серые холодные глаза. – Большевик? Бандит?
Анкудин Степаныч тяжело дышал и ничего не отвечал.
– Я тебя спрашиваю или нет? Как стоишь перед офицером, бородатый болван!
Старик расправил седую бороду и нахмурил брови:
– А я думал, ты не мне говоришь, а этому разбойнику, что в моих маралов стрелял.
– Забрать! К капитану!
Подпоручик, пришпорив лошадь, поскакал по лужайке. За ним двинулись всадники. Софронову скрутили руки и погнали, как пленника, привязав веревку к седлу. По дороге у него слетел картуз. Боря кинулся поднять, но солдат, скакавший сзади, замахнулся плеткой.
– Куда!
Он заподозрил, что Боря хотел бежать.
– Шагай, дедка, веселей! – глумился другой солдат над стариком. – Поддай ходу, поддай.
Наконец мучительное путешествие окончилось. Солдаты выехали на поляну, где около вывороченного грозою дерева белела походная палатка и курился голубым дымом костер. На упавшем сухом дереве рядом с штабс-капитаном сидел подпоручик и что-то торопливо рассказывал.
Солдат подтолкнул Софронова в бок и наставительно шепнул:
– Смотри бодрей! Командир веселых любит. Может, шомполами отделаешься.
Старик подошел к офицеру с поднятой головой. Ветер развевал его длинные волосы и седую бороду. Он остановился, выставил одну ногу вперед и крепко сжал землистые губы.
– Ты что, разбоем занимаешься? – штабс-капитан пристально вглядывался в бесстрашное лицо Софронова. – Как ты смел в гусара стрелять? А? Знаешь ли ты, еловая голова, что такое гусар? Знаешь, как называются те люди, которые в военных стреляют?
– Я не знал, что он гусар! – хмуро ответил Софронов. – Гусар чужое имущество не грабит, чужую скотину не убивает...
– Молчать! Не рассуждай! Отвечай на мои вопросы. Ты стрелял в него?
– Выстрелил, как увидел, что он оленя убил.
– Выстрелил? Дубина! Хорошо – промазал. А если бы ты его насмерть?
– Насмерть я не хотел, – перебил Анкудин Степаныч. – Я не душегуб. Захотел бы – весь заряд в голову всадил. А я слегка, пониже спины, чтоб памятка осталась. Поди, дробины три и попало всего, не более. Я знал, как целил. Убивать я не хотел.
– Выворачиваешься? – строго сказал штабс-капитан. – Хитрая бестия!
– Зачем мне выворачиваться, господин офицер? Я белку в глаз бью! – гневно сверкнул глазами Софронов. – Сроду не врал. Не буду и на старости лет обманывать.
В это время из палатки поспешно вышел взлохмаченный поручик с опухшим багровым лицом и закричал, плохо выговаривая букву «р»:
– Где этот Вильгельм Телль? Если эта каналья не врет насчет белки, пусть собьет пулей яблоко с головы (поручик кивнул на Борю) своего внука. Слышишь, ты, бородач! Попадешь в яблоко – помилуем. Промахнешься – собственноручно шлепну тебя, как муху, чтобы зря не трепался...
– Бросьте, Бобин! – тихо процедил штабс-капитан сквозь зубы. – При чем тут Вильгельм Телль?.. Здесь и яблок нет.
– Абсолютно неважно! У меня остался соленый огурец! Пусть борода стреляет в огурец. Сяткин! Живо! Принеси огурец из палатки и положи мальчишке на голову. Сейчас мы сразу определим, кто этот бородач, алтайский Вильгельм Телль или просто хвастун и прохвост...
Холодные струйки пота побежали по Бориной спине, а Анкудин Степаныч еще строже насупил седые мохнатые брови.
Поручик Бобин
Когда поручик Бобин отправлялся зимой с карательным отрядом на Алтай, младший брат, гимназист, привез ему на вокзал дорожную корзинку. В ней оказалось десять бутылок заграничного коньяку и потрепанный том Шиллера, пожертвованный сестренкой в длинную дорогу. Вначале поручик выпил с друзьями коньяк, а после принялся за чтение. Шиллер оказался менее увлекательным, чем заграничный напиток. Прославленную трагедию великого немецкого драматурга поручик Бобин прочел только весной, когда попал в горы, как раз накануне убийства марала Яшки. Питая некоторую склонность к романтике, подвыпивший поручик Бобин захотел претворить швейцарскую легенду о Вильгельме Телле в жизнь. Боре предстояло сыграть роль младшего сына знаменитого стрелка. Гусар Сяткин уже притащил соленый огурец, намереваясь возложить его на голову мальчику, но штабс-капитан, производивший допрос Софронова, запротестовал. Боря, стоявший неподалеку от офицеров, услышал, как они спорили.
– Мы должны действовать по инструкции, а не по Шиллеру, – говорил штабс-капитан. – Забавляйтесь в другом месте. Здесь я не позволю.
– Это трусость и мещанство! – поручик Бобин фыркал от негодования. – Черт знает, какое вульгарное мещанство!
– Мы оторвались от своих на сотню верст, и я не желаю рисковать отрядом. Кроме того, Казанцев сам виноват. Совершенно достаточно всыпать бородачу сотню шомполов.
– Трусость! Унизительная трусость!
Штабс-капитан настоял на своем. Два гусара отвинчивали шомпола. Три гусара боролись с Софроновым, стягивая со старика штаны. Поручик Бобин доедал огурец. Боря и Афоня широко раскрытыми от ужаса глазами смотрели на гусар.
– Сотню горячих! – махнул перчаткой штабс-капитан.
Софронова повалили на землю. Один гусар сел ему на голову, двое на ноги. На солнце сверкнули два шомпола и со свистом упали на обнаженную спину.
– Держись, дедка, ожгу!
– Не смейте, не смейте! – закричал Боря. – Де-душ-ка! Не смейте!
– Эй, дать там мальчишке по уху! – прогремел штабс-капитан, и Боря полетел кувырком в траву, оглушенный затрещиной.
Свистели сверкавшие на солнце шомпола. Тяжело дыша, кряхтел старик. Гусары, собравшись в кружок, наблюдали за поркой и глумились над ним. Поручик Бобин курил папиросу, разговаривая с штабс-капитаном. Боря лежал на траве и глотал слезы ненависти и обиды. Связанный Афоня, отвернувшись, плакал.
Но... что это такое? Кто это вдруг выстрелил и почему штабс-капитан, взмахнув руками, упал на землю? Второй выстрел, третий. Еще гусар упал. А тот захромал. А те бегут за винтовками. А те убегают в лес.
– Геласий! Геласий! – закричал Боря, поднимаясь на колени.
Великан бежал и стрелял на ходу. Кругом заходили маралихинцы. Гусары, не успевшие добежать до винтовок, подняли руки. Вооруженные убегали в лес, но навстречу им шел Аверьян Селифоныч с мужиками.
– Бей! Бе-ей!
Геласий кинулся к отцу, и старик Софронов, шатаясь, поднялся на ноги. Понурив головы, стояли обезоруженные гусары, окруженные плотным кольцом возбужденных маралихинцев.
– Подлецы вы!.. За что старика опозорили? Разбойники!
– Постой, постой! – вдруг закричал Анкудин Степаныч. – Ты думаешь, погоны сдернул, так я тебя и не узнаю? Выходи сюда, господин офицер. Нечего за солдатские спины прятаться.
Гусары поспешно вытолкнули из своих рядов поручика Бобина, и он оказался перед маралихинцами с посеревшим от страха лицом.
– Огурец слопал, гад! Ну что ж, тебе же хуже. Боря, найди-ка шишку сосновую.
Нижняя челюсть у поручика затряслась и отвисла.
– Не пугайся, ваше благородие! Не промахнусь! Разве что рука дрогнет после такой бани. Да уж это вина не моя, а командира убитого. В случае чего на него пеняй.
Боря принес упругую сосновую шишку.
– Отдай гаду этому. А ты клади себе на голову, на фуражку. Да стой смирно, не шевелись. А рот закрой, а не то залетит ненароком.
Маралихинцы с недоумением смотрели на Софронова. Они не понимали странных распоряжений старика и не догадывались о его намерениях.
– Чудно кажется? – усмехнувшись, спросил Анкудин Степаныч. – Объясни, ваше благородие, кто это сыну родному на голове яблоко-то стрелял? А?
– Ва-ва-ва-ва, – начал заикаться поручик.
– Да говори толком! – рассердился старик и поднял ружье.
– Ва-ва-ва-льгельм Та-тат-та-тель...
– Вальгельма? Так и запомним. Теперь слушайте, крещеные... Прискакал я давеча в маральник с ребятами и вижу, как гусар второго марала решает. Сердце у меня закипело. Приложил я берданку да пониже спины и трахнул ему. Не хотел я из-за зверя человеческую душу губить. Пусть, думаю, памятка солдату останется, и хватит с него. Так я и командиру убитому объяснил. А только вот этот офицер выскочил из палатки и начал мои слова порочить. Он, дескать, хвастун, следы заметает, а если не врет, пусть свою меткость докажет. Пусть он, как Вальгельма, у своего внука соленый огурец с головы пулей сшибет.
Маралихинцы негодующе загудели и засверкали глазами.
– Ну, что ж, я докажу тебе, ваше благородие. Шишка поменьше огурца будет, но ты сам виноват: поторопился огурец слопать. Теперь стой, не шевелись.
Анкудин Степаныч взял солдатскую винтовку, отсчитал тридцать шагов и вскинул ружье к плечу. Лицо поручика Бобина стало белее извести. Он перестал дышать.
– Б-бах! – прогремел выстрел, и старик, вгоняя второй патрон, сказал:
– Поищи, Боря, еще шишечку да принеси господину офицеру.
Поручик Бобин вытер пот со лба и тоскливо оглядел маралихинцев. Но ни в чьих глазах офицер не встретил сочувствия. Он взял из рук Бори сосновую шишку и положил на фуражку.
– Не шевелись, ваше благородие. Сам же придумал забаву, вот и забавляйся.
Второй выстрел прозвучал так же оглушительно, и опять Анкудин Степаныч сказал ласково:
– Ну-ка, Боря, шишечку... Что, не нравится игрушка, ваше благородие? А как же ты думал, что моему мальчонке она понравится? А?
Он снова вскинул винтовку – и снова прогремел выстрел.
– Боря, поищи еще там.
Боря держал шишку наготове да в запасе имел еще одну. Он знал, что в обойме пять патронов.
– Предпоследняя, ваше благородие. Стой ровнее. Вот так!
Поручик Бобин стоял, как истукан. Он даже не моргал, и только слюна, стекавшая по небритому подбородку, свидетельствовала о большом волнении офицера.
– Последняя. Смотри веселее, ваше благородие. А может, тебя трахнуть в лоб, чтобы ты пакости не разводил больше? А? Не бойся. Мое слово твердое. Нарочно не трахну. А если промахнусь, значит, тебе на роду написано от софроновской пули подохнуть. Ну-ка голову повыше! Вот так. Теперь стой ровнее.
Пятая шишка слетела с фуражки поручика.
– Твое счастье, ваше благородие, – сказал Софронов, опуская винтовку. – Не вышел твой срок жизни.
Но поручик Бобин пошатнулся и грохнулся на землю. Его окружили изумленные маралихинцы.
– Чего это он?
Аверьян Селифоныч, имевший касательство к больным и покойникам, приложил ухо к груди поручика.
– Преставился! – сказал начетчик. – Со страху...
Анкудин Степаныч снял картуз и перекрестился.
Убитых гусар похоронили. Пленников решили отправить в Маралиху. При подсчете трофеев оказалось, что маралихинцы приобрели сорок две лошади, тридцать винтовок, три офицерских нагана и четыре тысячи патронов.
– Думал я, отсидимся мы в норе, да не вышло по-моему. Теперь нам дорога одна – с Избышевым, – сказал Софронов.
В этот вечер на общем сходе все мужики деревни, способные носить оружие, вошли в маралихинский партизанский отряд. Анкудин Степаныч был единогласно избран командиром.
Броненосец «Меркурий»
Пароход «Меркурий», отправлявшийся вверх по Иртышу, должен был отойти из Усть-Каменогорска ровно в шесть часов вечера. Так гласила записка, пришпиленная кнопкой возле кассы. Пассажиры, готовые к отъезду, сидели на узлах и корзинках, дожидаясь прибытия парохода. В тени развесистого тополя стояли Петрик и Володя, внимательно смотревшие на реку, в ту сторону, откуда ожидалось прибытие «Меркурия».
Но пароход опаздывал. И семь прошло и восемь, а «Меркурия» все не было.
– Может быть, сегодня он не пойдет? – высказал сомнение Володя.
– Пойдет! – ответил Петрик. – Видишь, все ждут.
Наконец на реке показался долгожданный «Меркурий». Черный густой дым клубами валил из низкой трубы. Оглушительно гудя, «Меркурий» приближался к пристани.
– Гляди, – сказал Петрик, подталкивая Володю, – пароход-то какой!..
Володя вытаращил удивленные глаза. На борту «Меркурия» от носа до кормы лежали громадные тюки с шерстью. Тонкие дула пулеметов выглядывали из бойниц, хитроумно сооруженных при помощи мешков с песком. На корме ребята разглядели трехдюймовую пушку, прикрытую брезентом, и трех артиллеристов. Пассажиры, увидев странный пароход, тревожно переглядывались и перешептывались.
– Да это настоящий броненосец!
– Наделал Избышев хлопот!
– А я лучше не поеду. Береженого бог бережет, – сказала старушка, собирая узелки.
«Меркурий» оглушительно проревел у самой пристани, и матросы завозились с трапом. Приехавшие пассажиры стали выходить на берег.
«Броненосец» стоял у пристани не долго. Как только кончилась посадка, пароход тронулся.
Петрик и Володя, имевшие дешевые билеты третьего класса, решили устроиться на палубе. Здесь между двумя тюками шерсти, поставленными немного наискосок, оставалось узкое треугольное пространство, вполне достаточное, впрочем, чтобы поместиться одному человеку.
– А мы раздвинем, – сказал Петрик, – и будем спать вместе.
С большим трудом братья раздвинули тяжелые, громадные тюки. Теперь можно было лечь вдвоем, но между тюками засияла вдруг узкая щель. Петрик посмотрел в нее и неодобрительно покачал головой.
– Если в эту щелку проскочит пулька, она может здоровый синяк поставить.
Ребята повозились с тяжелыми тюками и добились своего: опасная щель исчезла. Петрик лег. Володя растянулся рядом с ним. Лежать вдвоем было тесно и страшно неудобно, но братья все же нашли, что каюту они себе устроили превосходную. Конечно, можно было бы всю дорогу просидеть здесь, между этими замечательными тюками, но за Усть-Каменогорском начинается настоящий Алтай, пойдут высокие горы, знаменитые утесы «Семь братьев». О них мальчики не раз слышали на пароходе.
– Айда! – крикнул Петрик. – Вылезай!
Володя вылез. Он отлежал левую ногу и чувствовал, словно ее кто колол бесчисленными острыми иголочками.
Пароход шел между отвесными высокими горами. Вечернее солнце скрылось, и голубая гладь реки стала темно-свинцовой. «Меркурий» показался ребятам громадным пароходом, когда он причаливал к Усть-Каменогорску у пристани, а вот сейчас между каменными горами «броненосец» – словно маленькая лодочка. Закинув головы, Петрик и Володя с восхищением и изумлением смотрели на лысые вершины невиданных гор. Мальчики были потрясены. Володя вспомнил Поклонную гору в Озерках и Парнас в Шувалове, а Петрик – Шибановский увал на своей родине. И оба они подумали: «Ну, какие там были горы?! Простые маленькие холмики, бугорки!..»
Из предосторожности «Меркурий» шел ночью с потушенными огнями. Солдаты караулили у пулеметов, а офицеры прохаживались по палубе, зорко вглядываясь в темный берег. Петрик и Володя забрались на приготовленное ложе между тюками. Мимо прошел длинноусый поручик, посмотрел на ребят и ничего не сказал.
Петрик заснул быстро, но Володе не спалось. Думал: сколько мучений перенес Боря в доме Бедаревых! А как-то он сейчас живет? Вдруг его снова бьют?
Долго Володя не мог уснуть, но под конец задремал, обняв Петрика. Проснулись братья от оглушительной стрельбы. С правого берега невидимый враг обстреливал пароход. Пули застревали в тюках шерсти и звонко щелкали, попадая в деревянную обшивку. Чей-то хриплый голос отдавал команду:
– Дьяволы! Замедлить ход! Кормой к берегу.
– Стреляют! – подтолкнул Володя брата.
– Слышу.
– Сейчас сражение будет?
– Молчи!
Мимо мальчиков пронесся длинноусый поручик с наганом в руке. Следом за офицером протащили пулемет. Топая тяжелыми каблуками, пробежали с винтовками наперевес солдаты. Пассажир в синих шелковых кальсонах метался по палубе, не находя с перепугу входную дверь в первый класс. Вихрем пролетела в кружевном чепчике полуодетая пассажирка. Она чуть не сшибла поручика, и тот озлобленно выругался.
– Ну что вы визжите здесь! Идите в каюту.
– Туда влетела пуля и разбила зеркало!
– К черту убирайтесь отсюда! – заревел поручик страшным голосом. – Сейчас мы открываем огонь...
Женщина, крича и плача, понеслась дальше и с разбегу налетела на синего пассажира. Он не удержался и растянулся на полу. «Меркурий» повернулся кормой к правому берегу, и в этот момент дружно затрещали пулеметы, втащенные на крышу парохода.
На четвереньках выполз из каюты толстяк с большим животом. Он прикрывал голову громадной подушкой, словно щитом, и двигался, прыгая по-лягушачьи.
– В тесноте, да не в обиде! – зашептал он, наваливаясь на Петрика и Володю. – Здесь у вас безопаснее. У меня в каюте пуля разбила графин.
Толстяк тяжело дышал и норовил забраться пониже.
– Огонь! – надрывался где-то голос командира. – Огонь!
С берега дружными залпами отвечали партизаны. Пули их иногда хлюпали по воде, иногда разбивали стекла, а чаще всего застревали в тюках с шерстью.
Но вот где-то недалеко от Петрика и Володи раздался отчаянный крик:
– Братцы, помираю!..
– Убили! – зашептал толстый пассажир, и Володя почувствовал, как задрожало жирное тело непрошенного гостя. – Ребятишки, пустите-ка меня скорее вниз... Я ведь очень тяжелый! – умоляюще сказал толстяк.
– Ишь вы, какой хитрый! – возразил Петрик, а Володя еще ближе придвинулся к брату.
Через минуту пробежали санитары с носилками, раненого снесли вниз, и бой продолжался.
Сколько времени тянулась перестрелка, понять было трудно. Володю мутило от страха, и он чувствовал тошноту. Мальчик боялся пошевелиться, чтобы не сдвинуть с места спасительный тюк шерсти. Он боялся произнести слово, лишь бы не привлечь внимания солдат, хотя никакая опасность с их стороны как будто и не угрожала.
Володя вспомнил Самару и будочку в сквере, оклеенную разноцветными афишами. Тогда тоже было страшно, но ведь из будочки можно было убежать. А куда убежишь с парохода?
Страшно было в Куломзино, в жаркой избе, где атаман Красильников лежал на кровати. Но там можно было заплакать и вымолить прощение. А тут хоть обревись, никто на тебя не обратит внимания.
– Володька! – прошептал Петрик, когда стихли выстрелы. – Трусишь?
– Н-нет!
– А я боюсь! – сознался Петрик. – Страшно!
– Не вертитесь вы!.. – проворчал толстяк. – Лежите спокойно!
Он совсем обнаглел, этот дядя с огромным мягким животом.
– Это наше место! – огрызнулся Петрик. – Мы вас сюда не звали.
– Ну-ну! – примиряюще сказал толстяк, но в эту секунду неожиданный взрыв заставил вздрогнуть пароход. Машина перестала работать.
– Это что такое? – зашептал Володя.
– Не знаю.
А по палубе уже бежал длинноусый офицер с наганом в руке и кричал капитану:
– Всю команду расстреляю! Измена!
Толстяк, лежавший на мальчиках, задрожал еще сильнее и начал креститься.
– Спустить якорь!
– Есть!
Капитан парохода убежал выполнять приказание. К длинноусому подошел поручик, затянутый в ремни.
– Между прочим, дело табак! – сказал поручик. – Взорван котел.
– Расстреляли машиниста?
– Сбежал вместе с кочегарами. Я думаю, все это подстроено. Машинист, конечно, большевик. Ночь темная... Черт его знает, как он прыгнул в воду... Не уследили. Да и пассажиры ненадежные. Я думаю, пока не поздно, надо уносить ноги.
– Как настроены солдаты? – спросил длинноусый.
– Трусят. И патронов маловато. Вообще, это не война, а самоубийство. – Поручик помолчал и нерешительно сказал: – По-моему, надо уходить от этих проклятых гор подальше... Пока не поздно.
– Но как же без машины?
– А по течению. Попадет встречный пароход, и перейдем на него.
Длинноусый ответил не сразу:
– Ну, что же, давайте тогда так.
Поручик, затянутый в ремни, приложил руку к козырьку и исчез в темноте. И в ту же минуту яркое пламя охватило корму парохода и золото искр рассыпалось по реке.
– Пожар! Горим! – закричали внизу.
Среди пассажиров и команды началась паника. Матросы спускали лодку, а наиболее храбрые пассажиры, надев спасательные круги, бросались в воду.
– А мы куда? – чуть не плача, закричал Володя.
Растерявшийся Петрик не знал, что предпринять. Ему ясно было одно: каждая минута промедления грозила гибелью. На «Меркурии» нельзя было оставаться: пожара никто не тушил, и огонь быстро распространялся по всему пароходу. Если бы Петрик был сейчас один, он не задумываясь прыгнул бы в воду без спасательного пояса. Плавал он отлично, как рыба. Но что будет делать Володя? Разве он доплывет до берега? Никогда. А кроме того, на берегу находились партизаны. Сейчас они, правда, прекратили стрельбу, но каждую секунду могут ее возобновить. И тогда от шальной пули легче погибнуть, чем от огня.
– Тикай на нос! – крикнул Петрик, дергая Володю за рукав.
Но в эту минуту над рекой раздался могучий голос:
– Солдаты! Смирно! Слушай мою команду!
Петрик повернул голову. К пароходу подходила маленькая лодочка, освещенная заревом пожара. Два гребца сидели на веслах, а двое военных стояли. Один из них держал в руке медный рупор.
