Текст книги "Пропавший брат"

Автор книги: Николай Анов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Теперь только два пловца остались на поверхности воды – Петрик и Чайкин.

Солнце шло к закату. Под лучами его зарозовела спокойная гладь Иртыша. Скрылась из глаз ветряная мельница и село украинских новоселов. Вновь потянулись пустынные берега.

Петрик думал о потонувшем Ферапонте Ивановиче, вспоминая тюремную сапожную мастерскую и товарища Захара.

И вдруг Чайкин радостно закричал:

– Бревно!...

Петрик повернул голову. Длинное сосновое бревно, тихо колыхаясь, плыло по течению, то исчезая в воде, то вновь появляясь. Широко раскрытыми глазами, словно не веря, Петрик смотрел на него. Он скривил рот, хотел что-то сказать, но вместо слов из груди его вырвались рыдания.

Где Петрик?

Стрельба на Ульбе вызвала тревогу и смятение в городе. Ходил слух, будто ночью прибыли на пароходе триста красноармейцев и захватили крепость. Все ожидали появления на городских улицах вооруженных большевиков из тюрьмы.

Анненковцы, вернувшись на пароходе, готовились к обороне и рассылали нарочных в казачьи станицы, умоляя о помощи. Перепуганный насмерть управляющий уездом Данилов дрожащей рукой переписывал шифрованную телеграмму в Семипалатинск:

«Красные проникли в крепость, освободили арестованных большевиков и заняли ее. Местная команда обезоружена, находится в крепостной гауптвахте. Арестован командный состав и комендант крепости Познанский. Винтовки и патроны в крепости захвачены красными.

В нашем распоряжении находятся: второй казачий дивизион, имеющий семьдесят человек, до шестидесяти человек милиционеров и добровольцев. К шести часам утра в боевой линии насчитывалось сто тридцать винтовок, что дало возможность развернуться местами в цепь».

Паника в городе увеличивалась. Из уст в уста передавали самую последнюю новость: над Бабкиной мельницей взлетела сигнальная ракета. С часу на час красные займут город.

Купцы, стремясь всей душой помочь начальству, выкатывали на улицы бочки с вином и угощали добровольцев, готовых принять участие в борьбе с восставшими большевиками. Дальновидные золотопромышленники держали наготове запряженных лошадей и, не теряя времени, закапывали в землю сокровища.

Когда из окрестных деревень стали возвращаться агитаторы-коммунисты с вестями о том, что крестьяне побоялись прийти на помощь восставшим, Павел Петрович приуныл. А когда он узнал об окружении крепости черными гусарами и казаками, понял, что восстание обречено. Если повстанцы продержатся за крепостным валом хотя бы сутки, то на вторые Анненков пришлет из Семипалатинска артиллерию.

Во что бы то ни стало надо сохранить остатки партийной организации.

– Восстание не удалось. Нашим товарищам мы не могли помочь. Бессмысленные жертвы партии не нужны. Важно сохранить сейчас крепкое ядро коммунистов, чтобы завтра же начать подготовку нового восстания. Всем большевикам следует немедленно покинуть город. Хотя бы на несколько дней. Уезжайте подальше, – говорил он своим товарищам.

– А вы?

– Мне придется остаться поблизости. Всем нельзя уходить. Когда сложится более благоприятная обстановка, я вызову вас. А сейчас не теряйте ни минуты. Важно не попасть в лапы врагов в эти горячие часы.

Павел Петрович с Володей отправились на кондратьевскую заимку, чтобы прожить опасные дни в «хижине дяди Тома». Они ночевали в стогу, зарывшись в сено.

Батенин тихо лежал с открытыми глазами. Володя тоже не мог заснуть: он думал о брате: что сталось с ним, где он, жив ли?

Ночью Петрик не появился. Володя смотрел на Павла Петровича вопросительными глазами, и было в этом взгляде что-то такое, от чего Батенину было не по себе.

Целый день Володя глядел на дорогу в тайной надежде увидеть Петрика. Но наступил вечер – брат не появлялся. И вторую ночь Володя почти не спал. Батенин слышал, как он потихоньку плакал.

А утром в «хижину дяди Тома» пришел пчеловод Кондратьев, принес пищу и рассказал последние новости.

– Сам Анненков приехал на «Монголе» в Усть-Каменогорск. Будет чинить суд и расправу лично. Только непонятно, над кем? В крепости, говорят, уцелели только те, кто в восстании никакого участия не принимал. Их судить как будто не за что, вины за ними нет. Но он осудит... Народ трепещет.

– Кто вам сказал об этом? – спросил Батенин.

– А мой гость, Федор Афанасьевич Гусев. Он к нему с визитом ходил.

– К Анненкову?

– Представьте. Просил взять его с собой до Семипалатинска. Везет мед в подарок Колчаку.

– Ну, и как же его этот разбойник принял?

– С распростертыми объятиями. Анненков – монархист до мозга костей. Ему по душе, что алтайский мужик способен на верноподданнический поступок. Тут ведь какая связь есть. Федор Афанасьевич двум царям мед возил в своей жизни. Атаман учел политику и пообещал взять на пароход. В сегодняшней газете об этом напечатано. Я для вас ее захватил. Тут и про мятеж в тюрьме есть. Полюбопытствуйте.

Дмитрий Гордеевич достал из кармана «Усть-Каменогорскую жизнь», Павел Петрович схватил помятую газету, напечатанную на желтой оберточной бумаге, и жадными глазами впился в заметку о восстании.

МЯТЕЖ В КРЕПОСТНОЙ ТЮРЬМЕ ЛИКВИДИРОВАН

В ночь с 29 на 30 июля в крепостной тюрьме группа большевиков обезоружила тюремных надзирателей и открыла камеры. Шестьсот заключенных вышло на крепостной двор, но подавляющее большинство, повинуясь трезвому голосу благоразумия, сразу же вернулось обратно, не желая принимать участия в авантюре, заранее обреченной на провал. Двести шестьдесят большевиков взломали двери оружейного склада, расхитили винтовки и подняли вооруженный мятеж. Для подавления его в скором времени явились казаки из станицы Меновной, а также черные гусары атамана Анненкова. Мятежники поначалу оказали сильное сопротивление, но к концу дня были почти полностью уничтожены. По имеющимся сведениям главным руководителем мятежа является большевик, партийная кличка которого – «Захар». Ему не удалось скрыться из-за тяжелого ранения. Он будет предан военно-полевому суду.

Строчки прыгали перед глазами Батенина. Чтобы скрыть волнение, он прочитал и вторую заметку, плохо понимая ее содержание.

ЩЕДРЫЙ ДАР АЛТАЙСКОГО ПЧЕЛОВОДА Ф. А. ГУСЕВА

Кому на Алтае не известно имя 90-летнего маститого старца Федора Афанасьевича Гусева! Знаменитый пчеловод, обладатель девяти крупных пасек на реке Убе, прославился тем, что в 1881 году подарил тысячу пудов меду императору Александру Третьему, а в 1905 году – то же количество Николаю Второму. Сейчас пасечник-патриот, продолжая славную традицию, приготовил щедрый дар Верховному Правителю адмиралу А. В. Колчаку – пятьсот пудов меда, который он лично повезет в Омск на пароходе «Монгол».

Павел Петрович отложил газету. Володя увидел, как сразу изменилось его лицо: оно осунулось и побледнело. Руки Батенина дрожали. Он с трудом развязал кисет и долго не мог насыпать табак в свою трубочку. Кондратьев внимательно смотрел на него. Пчеловод не знал о близкой связи Батенина с Захаром, он подумал, что Павел Петрович опасается за свою судьбу. Желая успокоить его, Дмитрий Гордеич предложил:

– Завтра, Павел Петрович, я вас переправлю в горы вместе с Володей. Не стоит рисковать. Живем на белом свете один раз, а делать вам здесь, насколько я понимаю, нечего.

Не успел Батенин открыть рот, как Володя прерывающимся голосом сказал:

– Мне есть что делать: я Петрика должен найти! – и зарыдал от горя.

Батенин погладил Володю по плечу:

– Мы вместе будем его искать, милый. Чуть-чуть успокоится все, и мы с тобой примем меры. Поверь мне, ничего страшного с ним не случилось.

Кондратьев скоро ушел.

Володя вспоминал день отъезда из Киштовки, когда они сели в теплушку к солдатам и поехали искать пропавшего Борю. С тех пор прошло семнадцать месяцев. Сколько пришлось пережить за это время! В памяти его вставали картины прошлого. Вот бесконечные коридоры Наробраза, сотни комнат с номерками на белых дверях... Петрик разговаривает с Верой Сергеевной – она им помогла найти Борин след. Живо вспомнилась Казанская улица, железная тумба, на которой сидел Петрик, и два обуховских коммунара. А потом эшелон питерских рабочих, добряк Гордиенко. И водопроводчик вспомнился, оказавшийся капитаном Куровым... И тетя в брюках! Кто бы мог догадаться, что Борис Петрович переоденется в платье сестры милосердия. А потом он будет парикмахером... Неужели Петрик погиб?

А рядом с Володей лежал Павел Петрович Батенин и думал о Захаре.

...На другой день Дмитрий Гордеевич съездил в город к знакомому священнику, служившему в крепостной церкви. Священник навел справки у нового коменданта и под величайшим секретом сообщил, что в списках убитых и раненых малолетний заключенный Петр Грисюк не значится. Эту новость пчеловод в тот же день сообщил Павлу Петровичу и Володе. Петрик жив! От этой мысли Володя ощутил великую радость.

«А вдруг он обманывает?» – мелькнуло в голове.

Но Дмитрий Гордеевич смотрел прямо в глаза, лицо его тоже светилось радостью. И Володя поверил.

Володя попадает на пароход

Пароход «Монгол» стоял под парами, готовый в любую минуту отплыть в Семипалатинск. На берегу, возле Верхней пристани, толпился народ. Обыватели, радуясь, что атаман Анненков пробыл в городе лишь четыре дня и расстрелял всего-навсего тридцать два человека, пришли проводить его с букетами цветов. Но цветы многим служили для маскировки. Люди хотели увидеть не Анненкова, а большевика, руководившего восстанием в крепостной тюрьме. О нем уже ходили легенды. Уверяли даже, что под именем «Товарища Захара» скрывается не кто иной, как сам Ленин. И скорее всего именно этот слух привлек на берег Иртыша тысячную толпу.

Павел Петрович и Володя приехали на пристань вместе с пчеловодом Кондратьевым и кержаками Гусевыми. На всякий случай Батенин надел очки и вместо своей полотняной фуражки надвинул на лоб широкополую шляпу Дмитрия Гордеевича.

Мефодий Гусев и Кондратьев пошли в контору проверить, погрузили на пароход бадьи с медом или нет, а Володя остался с Батениным и Федором Афанасьевичем.

Мальчик разглядывал огромную толпу зевак. Его ничто не интересовало. Все его мысли были о Петрике. Он никак не мог понять: если Петрик жив, почему он не прибежит на заимку?

Толпа вдруг заволновалась и пришла в движение.

– Ведут! Ведут!

По набережной ехали конвоиры на лошадях. Они гарцевали, сверкая обнаженными саблями. Арестованных было трудно разглядеть. Люди живым потоком хлынули на дорогу, но офицер, пришпорив коня, преградил путь. Толпа расступилась, образовав широкий проход. И тогда все увидели пленников. Двое арестантов вели под руки Захара: он не мог сам идти.

Толпа молчала. Стало так тихо, что Володя услышал чириканье воробья на крыше пристанского склада. Страшный вид избитых, замученных арестантов заставил содрогнуться даже самые черствые сердца. Многие опустили глаза. Женщины потихоньку вытирали слезы.

Арестанты с трудом передвигали ноги, но на их лицах не было страха. Все молчали. И только один из них, сильно заросший, в длиннополой рясе, замыкавший шествие, бил себя в грудь и восклицал громким голосом:

– Невинен! Невинен!

Володя узнал своего соратника по отделу агитации в штабе Избышева и вновь вспомнил Петрика.

Арестованных подвели к самой пристани. Конвоиры, размахивая нагайками, отогнали толпу. Захар стоял с высоко поднятой головой и кого-то искал глазами. Должно быть, он увидел Павла Петровича. Лицо его на секунду просветлело.

Офицер подал непонятную команду, и конвойные начали загонять арестованных на пароход. Захара опять товарищи взяли под руки и перенесли по трапу.

Павел Петрович сидел на камне. Лицо его было мрачно и задумчиво. Он поднял на Володю тихие глаза и сказал:

– Володя, очень нужно, чтобы ты попал в Семипалатинск, не позже чем туда привезут товарища Захара. Я думаю, что его еще можно спасти. Там есть наши товарищи, они попытаются его освободить. Тебе надо попасть на пароход. Скажи, ты поедешь?

– Поеду!

Володя ответил с такой готовностью, что Павел Петрович удивился. Он ждал другого ответа. Ведь Володя все еще надеялся, что Петрик может неожиданно прийти.

– Хорошо, я постараюсь посадить тебя на пароход.

Батенин обратился к Кондратьеву:

– Дмитрий Гордеевич, умоляю вас, помогите Володе сесть на «Монгола».

– Голубчик мой, да как же я смогу? Билеты на него не продают. Пароход военный, везет Анненкова с войсками. Вольной публики не берет...

– Вы поговорите с Гусевым, он может его взять с собой. Для Гусева Анненков сделает.

– Разве что! – сказал Кондратьев и пошел разговаривать с кержаком.

Старика ничуть не удивила просьба Дмитрия Гордеевича.

– А почему ж не довезти? Довезу. Пароход большой. Места хватит. Что им жалко, если мальчишка дарма проедет?

Узнав о таком ответе Гусева и уверенный в успехе своего замысла, Павел Петрович давал последние наставления Володе:

– Если будет возможность, шепни Захару, что мы о нем думаем. Только смотри, осторожно. А как приедешь в Семипалатинск, переплыви на пароме через Иртыш в Заречную слободу. Она сейчас называется Алашем, там живут казахи и татары. Разыщи Восточную улицу. На ней живет Гани Омаров, молодой певец. Его там все знают, найдешь легко. Передай ему, что я тебя послал. Подробно расскажи о восстании в крепости и о Захаре. Пусть семипалатинские товарищи сделают все, чтобы спасти его. Так и передай...

Батенин вынул из кармана деньги и сунул Володе.

– Бери, пригодятся.

Анненков появился на пристани в сопровождении пышной свиты. Он прибыл, как победитель, на белом коне, а рядом с ним на черном гарцевал начальник гарнизона Веденин. Володя не сразу узнал в молодцеватом, подтянутом генерале старика, игравшего с самим собой в карты. Генерал был в два раза старше атамана, но, отвечая на его вопросы, пугливо козырял ему с лихостью вновь испеченного прапорщика.

Приезда атамана с тревогой ожидали музыканты духового оркестра на верхней палубе. Увидев его белую лошадь, они поднесли к губам медные ярко начищенные трубы и грянули гимн: «Коль славен наш господь в Сионе!» Толпа поспешно снимала шапки.

Атаман легко соскочил с коня, его примеру последовал генерал Веденин. К атаману кинулись нарядные дамы с букетами цветов. Мужчины закричали «ура!», вспугнув ворон с ветвистого тополя. Анненков заметил в толпе широкоплечего толстяка в белом костюме и отдал ему честь. Управляющий Риддерским рудником Карл Лессиг в ответ снял фуражку и помахал ею. Потом к Анненкову продрался через толпу редактор-издатель газеты «Усть-Каменогорская жизнь». Разговаривая с атаманом, он подобострастно заглядывал ему в глаза. Анненков отвечал на вопросы сквозь зубы, глядя куда-то в сторону. Когда прошел первый порыв восторга и гусары оттеснили зевак, к атаману подошел Гусев с сыном Мефодием и Володей.

Анненков улыбнулся кержаку, как старому знакомому, взял его под руку и вместе с ним прошел по трапу на пароход. Мефодий и Володя шагали сзади, неся длинные узкие сумки с пожитками старика.

Пылающее сердце

Так Володя попал на пароход «Монгол». Все оказалось проще, чем предполагали Батенин и Кондратьев. Атаман отвел Гусеву каюту первого класса, и все решили, что кержак везет с собой внука.

Володя посидел немного в каюте, а потом вышел на палубу. Ему хотелось взглянуть на Батенина. Матросы убирали трап. Машина заработала, и пароход начал медленно отходить от причала. И в эту минуту с пристани раздался страшный женский вопль. Молодая женщина с обезумевшими глазами, ломая в отчаянье руки, кричала диким голосом и бежала по берегу возле самой воды, словно старалась догнать пароход. Толпа наблюдала за нею, но никто не решался подойти. И только один человек в очках и широкополой шляпе кинулся вдогонку. Он с трудом остановил ее и стал успокаивать. Женщина вырвалась из его рук, упала на камни и продолжала кричать. Володя, вспомнив рассказ Петрика о Дуне, догадался, что это была жена Захара.

Пароход отходил все дальше и дальше от пристани, и женский голос становился все слабее и слабее. Наконец он совсем умолк.

Тогда Володя вернулся в каюту. Старик Гусев, сняв сапоги, лежал на нижнем диване и тихо дремал. Преклонный возраст давал себя чувствовать, кержак быстро утомлялся. Мефодия в каюте не было. Володя постоял, разглядывая белоснежную бороду старца, и потихоньку вышел снова на палубу. Он хорошо сознавал, что находится среди врагов, и был настороже. Помня просьбу Батенина, он раздумывал, как найти Захара. Арестованных везли в трюме. Но как туда проникнуть? Сидя на скамейке под окном своей каюты, Володя долго строил самые разнообразные планы. Он вспомнил Петрика, и невольная слеза скатилась по его щеке. Тот сумел бы что-нибудь придумать. Так и не решив ничего, Володя с грустью поднялся и вторично обошел верхнюю палубу. В каютах первого класса офицеры пили коньяк и шумно разговаривали. Проходя мимо широких окон кают-компании, Володя увидел Анненкова. Атаман играл на пианино. В просторной кают-компании больше никого не было. Володя постоял и пошел дальше. По крутой винтовой лестнице с железными ступенями он спустился на нижнюю палубу. В третьем классе ехали рядовые гусары. Они тоже пили, только не коньяк, а водку и играли в карты. Пройдя мимо машинного отделения и ощутив жар пылающей топки, Володя пробрался к трюму. У входа он увидел гусара с винтовкой и повернул назад.

Что делать?

Он поднялся по той же винтовой лестнице на верхнюю палубу и снова заглянул через широкое окно в кают-компанию. Опустив низко голову, Анненков ходил из угла в угол, держа руки за спиной. Вдруг атаман взглянул в окно, и Володя, встретив его взгляд, пугливо отпрянул. Непонятный, безотчетный страх овладел его душой. «Какой он страшный!» – содрогнулся Володя.

А на верхнюю палубу уже просочились подвыпившие гусары. Гармонист растянул мехи полубаяна, и чей-то веселый голос запел:

Пароход идет,

Волны кольцами,

Будем рыбу кормить

Комсомольцами...

Потом появился офицер, и гусары, сразу присмирев, разошлись. На палубе снова водворилась тишина. И Володя опять отправился в разведку, мучительно размышляя, как удобнее проникнуть к товарищу Захару.

Он увидел его совершенно неожиданно на очень близком расстоянии. Два гусара тащили Захара из трюма на верхнюю палубу. Впереди шел молодой офицер с черными небольшими усиками, перепоясанный новыми желтыми ремнями. Володя слышал, как они скрипели.

Стараясь не попадаться на глаза офицеру, мальчик следил, куда поведут Захара, и, крадучись, шел сзади. «К Анненкову!» – догадался он, увидев, что офицер свернул в коридор. Володя побежал на носовую часть парохода, к кают-компании. Оглянувшись по сторонам, он занял удобную позицию: на скамейке, возле окна с плохо прикрытой рамой.

Анненков сидел в кресле, заложив ногу на ногу. Володя отлично видел его лицо в профиль. Офицер с усиками распахнул дверь и пропустил гусар, тащивших Захара. Они остановились посредине каюты. Офицер стоял сбоку и, держа под козырек, ждал распоряжений атамана.

– Пусть сядет на диван, – приказал Анненков, не спуская зоркого взгляда со своего пленника.

Захар, морщась от боли, сел и протянул забинтованную ногу.

– Можешь идти, – сказал атаман офицеру.

Тот козырнул и вышел вместе с гусарами.

Володя, затаив дыхание, заглядывал в окно. Что будет дальше?

– Вы офицер? – спросил Анненков после долгого молчания.

– Нет.

– Студент?

– Нет.

– Назовите свою профессию.

– Я – революционер.

Анненков побарабанил пальцами по столу. Немигающими глазами он смотрел на Захара.

– Что вас заставило стать революционером?

– Желание создать справедливый для всех строй жизни на земле.

– Какой это справедливый? – Анненков поднял брови.

– Чтобы человек не угнетал человека.

– Кто вас угнетал? По вашим рукам я вижу, что вы не мужик и не рабочий.

– Меня царский строй угнетал хуже, чем рабочего и крестьянина.

– Вы еврей?

– Нет.

– Назовите свою настоящую фамилию.

– Вам ее не к чему знать.

Анненков долго смотрел изучающим взглядом на Захара, а потом тихо заговорил:

– Контрразведка дала мне о вас сведения. Вы нарочно сели в тюрьму, чтобы поднять восстание заключенных и захватить крепость. Это верно?

Захар молчал.

– Уважаю людей, идущих на верную смерть с открытыми глазами, – заговорил Анненков таким тихим голосом, что Володя с трудом разбирал его слова. – У меня половина личного конвоя – бывшие красноармейцы. Они попали в плен. Их надо было расстрелять, и любой командир это сделал бы. Но я их помиловал за храбрость в бою. Я помилую и вас и отпущу под честное слово, если вы мне дадите обещание навсегда прекратить борьбу с нами.

– Коммунист такого обещания дать не может, – быстро сказал Захар.

Анненков помолчал и в раздумье спросил:

– Скажите, вы стояли когда-нибудь под расстрелом? Видали дула, наведенные на ваше сердце?

– Вы это спрашиваете, потому что хотите меня запугать?

– К сожалению, сейчас расстрелом не всех запугаешь. Я много расстреливал и убедился, что средний человек уже привык к страху смерти. Не пойму только одного: почему эту привычку стали именовать героизмом? Очевидно, нужна более страшная казнь. Тот, кто сумеет заставить трепетать всю Россию от страха, тот переломит и хребет вашей пролетарской революции. Вам понятна моя мысль?

– Понятна, – ответил Захар. – Вы мечтаете посадить на трон палача, чтобы задушить нашу революцию. Думаю, это никому не удастся.

– А вы мечтаете посадить на трон кухарку, которая, по мнению вашего товарища Ленина, должна управлять государством? Но я не хочу подчиняться ни кухарке, ни повару! Они должны стряпать обед, а управлять моей родиной будет новый великий монарх, – лицо атамана просветлело. – И я проложу ему путь к трону, даже если мне придется перевешать пол-России.

Анненков вскочил с кресла и заходил из угла в угол. Володя с тревогой следил за ним. Внезапно атаман остановился перед Захаром.

– Итак, вы решили продолжать борьбу с нами, если останетесь живым. Верно я вас понял?

– Да, – твердым голосом ответил Захар. – Вы поняли меня совершенно правильно.

– Мне нравится ваша прямота. Ненавижу, когда слизняки ползают на коленях, целуют сапоги и умоляют о пощаде. Трусы – это гнусная плесень нашей эпохи. Я вижу, вы не боитесь расстрела. И я вас не расстреляю...

При этих словах Володя от радости чуть не вскрикнул.

– Не расстреляю! – повторил Анненков. – Я прикажу вас сжечь в топке парохода живьем. Почему вы побледнели? Вам нехорошо?

Атаман налил из графина стакан воды и вежливо подал пленнику.

Но Захар не стал пить. Он с размаху швырнул стакан в лицо Анненкову. Атаман вовремя отшатнулся, и стакан, ударившись о стену, разлетелся вдребезги.

– Что? Испугался? – Анненков усмехнулся. – Страшно стало?

Бледный Захар тяжело дышал:

– Душегуб! Ты можешь меня сжечь, изрезать на куски! – закричал он неестественно тонким голосом. – Но победить меня ты не сможешь. За мной народ! Наше дело бессмертно!

Анненков презрительно скривил рот. В глазах его вспыхнул злорадный огонек.

– Болван! От тебя не останется даже праха. Ты вылетишь с дымом в пароходную трубу. Этим и кончится твое бессмертное дело!

Атаман быстро подошел к двери и ударил в нее ногой. Она распахнулась, и в каюте появился офицер с двумя гусарами.

Анненков кивнул на Захара и приказал:

– В топку парохода!

Володя заметил, как офицер с недоумением взглянул на атамана. Ему показалось, что он ослышался.

– Да, сжечь в топке парохода! Немедленно!

– Есть, брат-атаман! – козырнул офицер.

Два гусара мигом схватили Захара под руки и потащили из каюты. Володя закрыл ладонями лицо и вне себя от ужаса побежал по палубе. Здесь он увидел пьяных гусар, вышедших из кают на свежий ветерок. Они плясали и пели под гармошку. Володе невольно пришлось задержаться. Чубатый гусар, отбивавший каблуками замысловатую чечетку, загородил ему дорогу.

И вдруг плясун остановился. Словно электрический ток пробежал по всему пароходу. На какую-то минуту все затихло. Это из уст в уста передавали приказ атамана: сжечь живьем пленного большевика. Но через мгновенье шум поднялся еще сильнее. Еще громче, с гиком, со свистом полились залихватские песни, надрывнее запиликала гармоника, и в пьяном угаре вихрем кружились плясуны. Не жалея каблуков, они словно старались проломить пол палубы.

– Ведут! Ведут!

И снова стало на мгновение тихо. Гусары волокли Захара в машинное отделение.

Володя кинулся вслед, но тут пожилой матрос, наблюдавший за ним, схватил его крепко за руку.

– Марш на палубу! – сказал он сурово. – Тебе смотреть тут нечего.

...«Монгол» шел вниз по течению, оставляя пенистый след на воде. Над степью пылал вишневый закат. Володя стоял на палубе и смотрел на широкий Иртыш. Он вспомнил рассказ Батенина о смелом Данко, вырванное сердце которого пылало факелом великой любви к людям. «От лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко». Огромная стая ворон, зловеще каркая, пересекала Иртыш. Из пароходной трубы шел дым. Легкий ветер относил его к берегу.

На верхней палубе духовой оркестр, расположившийся перед кают-компанией, играл, по приказанию Анненкова, похоронный марш.

Торжественные, печальные звуки плыли над вечерней рекой. Володя плакал навзрыд.

ДОМОЙ!

Робинзоны

Держась за скользкое бревно, Чайкин и Петрик плыли по Иртышу, чувствуя радостную уверенность, что теперь они уже не потонут. Из предосторожности пловцы старались держаться посередине реки. Кто знает, не ожидает ли на берегу анненковская засада! Когда проплывали мимо острова, изнемогавший от усталости Петрик предложил сделать кратковременную остановку и отдохнуть, но Карп Семенович не согласился.

– Подальше надо отплыть от города, как можно дальше, – бормотал он под нос. – В этом наше спасение.

И только к вечеру, когда над Иртышом запылал закат, Чайкин сказал:

– Вон там, кажись, островок видать. Туда и пристанем.

Но это был не островок, а большой остров, густо заросший мелким ивняком. К нему и причалили пловцы. Измученные, голодные, окоченевшие от долгого пребывания в холодной воде, они думали сейчас только о тепле и отдыхе. Вытащив на сухой песок бревно, чтоб его не унесло течением, они забрались в кусты, решив здесь провести ночь. Напрасная надежда! Туча кровожадных комаров мигом облепила голые тела. Петрик, вооружившись черемуховой веткой, неистово отмахивался. Он хлестал себя по спине, животу, ногам и скоро выбился из сил.

– Погубит нас здесь комар, всю кровь до капельки выпьет! – мрачно произнес Карп Семенович, также отбиваясь от комаров веткой. – Надо в воду лезть и дальше плыть.

Предложение Чайкина голодному, обессилевшему Петрику не пришлось по душе.

– В воде очень холодно, Карп Семенович!

И оба подумали, как хорошо было бы сейчас очутиться в теплой избе, выпить горячего молока с краюхой хлеба и лечь спать на печку.

– А если на берег? – нерешительно предложил Петрик. – Дойдем до ближней деревни. Кто-нибудь пустит ночевать.

– Голых испугаются.

– А мы скажем, нас ограбили.

– Не поверят. Мужики здесь богатые, все больше кулаки. Живо колчаковцам выдадут.

Петрик чувствовал правоту осторожного Чайкина, но нестерпимые укусы комаров довели его до отчаяния. Чем так мучиться, лучше пойти на риск. В каждой деревне найдутся сочувствующие красным, им можно рассказать всю правду, и они помогут в беде.

Но Карп Семенович продолжал колебаться. Рассуждение Петрика казалось ему легкомысленным. Он готов был терпеть какие угодно муки, только бы не попасть в руки анненковцев. Об этом он и сказал откровенно Петрику.

– А есть как хочется, Карп Семеныч!

– Есть – это чепуха. Вот без курева тяжело!

– А в деревне махорку достать можно!

– Да я бы сейчас сухой крапивы покурил! – простонал Чайкин. – Огня нет!

Они сидели друг против друга, усиленно размахивая ветками. Это занятие имело свою хорошую сторону: робинзоны быстро согрелись. Неожиданно вспыхнувший красный огонек на реке привлек внимание Петрика.

– Бакен! – радостно воскликнул он. – Только сейчас загорелся. Вон и лодка виднеется. Это – бакенщик.

В голове Петрика мгновенно родился план. Надо повидать бакенщика. Если он хороший человек, обязательно поможет, а если плохой, можно с ним не связываться.

И Петрик решительно сказал:

– Я к нему сплаваю!

Не дожидаясь ответа, он с разбега нырнул в темную воду.

Петрик плыл саженками, вглядываясь в силуэт лодки с одиноким гребцом. Лодка медленно двигалась на правый берег, а Петрик пересекал ей путь. Лодочник заметил пловца, когда он находился совсем близко.

– Сашка! – раздался в темноте хрипловатый голос.

Петрик не ответил. Стиснув зубы и напрягая все силы, он старался скорее добраться до лодки.

– Сашка! – еще громче прозвучал голос. – Лешак тебя занес так далеко! Раков кормить захотел, сорванец?

Лодочник тихо греб, борясь с течением.

Петрик ухватился за борт и, подтянувшись на руках, забрался в лодку. Тут только лодочник разглядел своего неожиданного пассажира.

– Да ты кто же такой?

– Я не Сашка.

– Вижу, что не Сашка. Чей будешь?

Лодочник пытливо вглядывался в лицо Петрика.

– Я не здешний.

– А откуда же ты, малый?

Петрик дрожал от холода.

– Сверху! – сказал он неопределенно. – Стал купаться, а меня отнесло. Чуть не потонул.

– Это откуда же сверху? – допытывался лодочник.

– С Долгой деревни.

– С Усть-Каменогорска?!

Лодочник не верил.

– Верно, дядя, оттуда.

– Ну, теперь тебе батька всыплет горячих. Навек забудешь дорогу к воде.

– Озяб я, дядя. Дайте на весла сяду. Согреюсь.

– Садись.

Лодочник уступил свое место, а сам перебрался на корму.

У бакенщика стоял шалаш на левом берегу, и через четверть часа Петрик уже грелся возле ярко пылающего костра, подбрасывая в него траву. Густой едкий дым отогнал комаров.

– Есть, поди, хочешь? Раз столько плыл, значит, голодный, как волк.

– Очень хочу! – сознался Петрик.

– Сейчас ухи наварим. Стерлядку вытащил сегодня добрую.

– Дядя, а я ведь не один! Со мной еще... товарищ.

– Товарищ?! А он где?

– На острове.

– Так его там комар заест.

– Обязательно заест. Можно, я за ним съезжу на лодке?

Бакенщик взглянул подозрительно на Петрика, но разрешил:

– Езжай.

...Чайкин удивился, когда услышал знакомый голос, доносившийся с лодки:

– Ау! А-у-у!

– Петрик?

– Я... Садитесь, Карп Семеныч, поедем!

– Куда?

– Уху есть.

Отгоняя комаров веткой, Карп Семенович торопливо забрался в лодку. Пока ехали, Петрик рассказал про бакенщика:

– Уху варит... С картошкой! За вами велел съездить.

– А не выдаст он нас? Что-то больно добрый.

Бакенщик ожидал увидеть паренька вроде Петрика и только рот раскрыл от изумления, когда перед ним вырос голый, обросший бородой человек.

– Ишь, какой у тебя товарищ! – сказал он, опасливо разглядывая нового гостя.

– Здравствуйте, отец! – поздоровался Чайкин, заметив седые волосы бакенщика и глубокие морщины на его лице. – Приюти нас, сделай милость!

Бакенщик бросил на Карпа Семеновича косой взгляд и ничего не ответил. Такой прием Петрику не понравился.