Текст книги "Пропавший брат"

Автор книги: Николай Анов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– За один стол с собой посадил человека иной веры. Обмирщился!

– Все несчастье от мальчишки. Сказано в писании: не сообщайтесь с миром. Соблазн через него вошел в Маралиху, отсюда и гибель наша.

– Было мне видение, – сказал Порфирий Семеныч, – из лесу старец вышел и на белок перстом указал. А по небу жук летел, а только голова у него не жучья, а младенца мужеского пола... Я так думаю, знак это.

– Нельзя ему в Маралихе оставаться. Еще новую беду накличет. Пока нет Софронова, надо его, старики, отправить прочь.

– Надо, надо! – загудели голоса вокруг костра.

Уехали Симка с Аверей назад в горы, сказать, чтобы ребята скотину на Тихий Ключ гнали, а Боря остался в таборе ожидать решения своей участи. Собрались старики на совет и поручили Порфирию Семенычу отвезти Борю на Бухтарму и сдать в православную деревню добрым людям. Если в сыновья не примут, даровому работнику в каждом доме обрадуются.

– Ладно. Я ему найду место, – сказал Порфирий Семеныч и стал собираться в дорогу.

На другой день старик оседлал коня, велел Боре сесть позади себя и тронулся в путь. Облегченно вздохнули маралихинцы, когда двое на лошади скрылись в лесу. Теперь не было греха и соблазна. Человек иной веры покинул их среду. Он никогда не вернется назад и не принесет с собой несчастья.

Опоздали

Когда закатилось солнце и всадники спустились в долину, Аверьян Селифоныч сказал:

– Теперь, можно сказать, приехали. Вон на эту сопочку поднимемся – и Маралиха наша откроется, как на ладони!

Начетчик торопился домой и погонял коня.

– Н-но! Милая!

Бодро взбежал конь по заросшей тропинке на Круглую Сопку и остановился, тяжело раздувая вспотевшие бока. Подъехали мальчики взглянуть на Маралиху и тоже остановили лошадей. Подшутил, должно быть, старик над ними! Никакой деревни под сопкой не было. Перевели они глаза на Аверьяна Селифоныча и увидели: крупные слезы струились из глаз начетчика и тонули в курчавой бороде.

– Не отставай! – глухим голосом крикнул Аверьян Селифоныч и захлестал коня.

Через полчаса подъехали всадники к пепелищу и долго смотрели на черные головешки.

Аверьян Селифоныч разыскал место, где стояла его изба, слез с коня и задумчиво поворошил палкой золу. Петрик и Володя уныло переглянулись. В Маралихе случился пожар, и деревня сгорела дотла.

– Селифоныч! – вдруг раздался старческий голос.

– Никак, Панкрат?

– Я, Селифоныч.

Сухой старичок, прихрамывая, ковылял к начетчику, опираясь на палочку.

– Что случилось, Панкрат?

– Каратели сожгли... Гусары... Девятнадцать ден назад приехали, кого поубивали, кого подавили на веревке, а потом деревню подпалили. Савватия Прохорыча повесили. Что тут творилось только. Что творилось!

И у дедушки Панкрата потекли слезы.

– Проклятые! Слуги антихриста! – завопил Аверьян Селифоныч, воздев руки к небу. – Будьте вы прокляты. Будьте вы прокляты!

И эхо отозвалось в горах:

– Аты... Аты...

А мальчики стояли, понурив головы, и боялись спросить дедушку Панкрата о Бориной судьбе...

* * *

Аверьян Селифоныч, узнав подробности Бориного изгнания, пришел в ярость и, собрав паству, долго отчитывал ее за богопротивное дело. Маралихинцы были смущены, но догонять Порфирия Семеныча было поздно. Со дня на день он должен вернуться назад.

С нетерпением ожидали братья его прибытия, чтобы узнать, в какую деревню старик отвез Борю. Но дни проходили за днями, а Порфирий Семеныч не возвращался. Вот уже две недели прошло, а о старике ни слуху ни духу. И только на исходе третьей недели маралихинцы в лесу нашли труп Порфирия Семеныча, убитого выстрелом в затылок. Кто убил и почему, можно было только догадаться: какой-нибудь гусар из разбитого карательного отряда, скрывавшийся в тайге, польстился на коня.

Но куда делся Боря? Вряд ли гусар взял его с собой. На что он ему нужен? Ясно, Боря остался один в тайге и заблудился. Заблудился и умер голодной смертью. А может быть, его съели звери?

По Володиным щекам заструились слезы. Петрик кусал губы, чтобы не расплакаться. Ему вдруг стало отчетливо ясно, что Боря погиб, и искать его дальше бесполезно. Теперь приходилось думать о своей собственной судьбе. Дело шло к осени, а зимой с Тихого Ключа выбраться очень трудно.

– Нам надо теперь ехать домой! – сказал Петрик. – Больше здесь делать нечего. Борю с того света не воротишь.

Но легко было принять это решение, а гораздо труднее провести в жизнь. Чтобы покинуть Тихий Ключ, нужно было дождаться оказии. Аверьян Селифоныч пообещал увезти ребят на Бухтарму, когда поедет искать гвозди и стекло.

Хоть и не хотелось, а пришлось ждать начетчика. Пока же ребята помогали маралихинцам возводить новые строения, носили доски, месили глину, складывали кирпичи. Тяжелая работа и свежий воздух сделали их крепкими и сильными.

Аверьян Селифоныч собрался в дорогу неожиданно и скорее, чем он раньше предполагал. Заезжий человек принес печальное известие: белые разгромили Избышева, и маралихинский отряд почти целиком погиб в бою. Чтобы проверить этот слух, Аверьян Селифоныч быстро выехал с Тихого Ключа, прихватив с собой Петрика и Володю. Путь он держал на Бухтарму.

СИБИРСКИЙ ШЛИССЕЛЬБУРГ

Встреча с обуховским коммунаром

Из Маралихи Петрик и Володя с Аверьяном Селифонычем благополучно добрались горными тропами до реки Бухтармы. Здесь маралихинский начетчик через знакомого кержака, дядю Ефима, устроил мальчиков на его плот, отправлявшийся в Семипалатинск. Сам же он спешил проверить слух о разгроме партизан. Петрику и Володе предстояло вместе с дядей Ефимом и его взрослыми сыновьями совершить длительное и далеко не безопасное путешествие по Бухтарме и Иртышу.

Три раза на плот приходили вооруженные солдаты, интересовались, нет ли меду и оружия, и с огорчением, не найдя ни того, ни другого, уходили. Один раз плот остановили партизаны. Потолковали с кержаками, – знакомые оказались, – наказали поклоны передавать в Усть-Каменогорске и отпустили с миром.

Кроме этих вынужденных четырех остановок, стояли только ночью, у берега. В темноте дядя Ефим плыть не решался: все равно на скалу налетишь, плот расшибет. На стоянках варили уху, пшенную кашу, пекли в золе рассыпчатую картошку и рассказывали перед сном занятные истории. А утром, чуть только начинал брезжить свет, кержаки отчаливали и становились на греби. Солнце встречало их на реке. Оно выходило из-за гор, молодое, радостное, и так ослепительно сверкало на зеркальной поверхности воды, что больно было смотреть на реку.

Нет, никогда не забудут ребята этого замечательного путешествия с дядей Ефимом. Да и можно ли забыть живописную Бухтарминскую долину, быструю горную реку с порогами, голубые ущелья, цветные сопки, полноводный Иртыш и дикие гранитные утесы Семи Братьев! Можно ли забыть купанье в прохладных водах Бухтармы, скрип гребей, рыбную ловлю, ночные стоянки, звездное синее небо и тихие рассказы у костра?

Медленно подплывали к Усть-Каменогорску. Миновав огромную гранитную скалу на правой сторона Иртыша, кержаки, не дойдя до пристани, приплавили плот к берегу. Наказав Петрику и Володе никуда не отлучаться, они отправились на базар. Дядя Ефим несколько раз повторил:

– Смотрите, не уходите. Мы скоро вернемся.

– Не уйдем, не уйдем! – успокоил кержака Петрик.

Скучное занятие – караулить плот, особенно в хорошую погоду, когда так ярко светит июльское солнце. Ребята сами не прочь были бы сбегать в город. Свесив ноги в теплую ласковую воду, они сидели на мокрых бревнах и смотрели на берег. А там шла своя обычная будничная жизнь. Две женщины, подоткнув юбки и яростно переругиваясь, полоскали в Иртыше белье. Светловолосый парнишка в розовой залатанной рубашке ловил удочкой рыбу. Седобородый сторож в валенках и с длинным посохом в руках караулил широкие закрытые двери почерневшего от времени пристанского склада. Ленивой походкой шагал по дороге босоногий нищий. Вот он приблизился к низенькому дому и постучал в закрытое ставней окошко. Калитку открыла толстая женщина с ведром в руке. Пока она разговаривала с нищим, из подворотни вылезли гуси в красных сапожках и, переваливаясь с ноги на ногу, потянулись длинной цепочкой через дорогу к Иртышу.

– Смотри, сюда ребята идут! – сказал Володя.

Веселая стайка босоногих мальчуганов спускалась с крутого берега к реке, на ходу сбрасывая с себя рубашонки. Один за другим они попрыгали в воду, перекликаясь между собой.

Опытным глазом Петрик следил, как плавали усть-каменогорские ребята. Среди них были неплохие пловцы, особенно выделялся вихрастый парнишка, умевший очень долго держаться под водой. Несколько раз он залезал на плот и бросался с него, исчезая надолго, а появлялся – гордо держа в руке песок со дна реки.

Петрик неторопливо разделся и тоже нырнул с плота, не хуже вихрастого, и тоже достал со дна горстку песку. Так завязалось знакомство с ребятами. Через несколько минут они все забрались на плот и сидели на бревнах, греясь на солнышке.

– На тот берег у вас плавают? – спросил Петрик.

– Взрослые плавают, которые хорошо умеют. А ребята нет.

– Генка переплывал.

– Не доплыл.

– А Сергунька без отдыху туда и обратно.

– Не бреши.

– Туда я доплыву, а обратно нет, – сказал вихрастый.

– И туда не доплывешь.

– Давай спорить!

– На что?

– Ежа мне отдашь. И удочку бамбуковую.

Петрик зоркими глазами вглядывался в противоположный берег, вспоминая родной Днепр. Он переплывал его в позапрошлом году вместе со взрослыми пловцами. Иртыш – ничуть не шире.

– Поплывем? – предложил он небрежным тоном вихрастому.

Мальчишки посмотрели с уважением на Петрика. Вихрастый заколебался.

– Струсил! Струсил! Струсил!

Вихрастый блеснул глазами:

– Ты сам трус!

И он махнул с плота в воду. Петрик не заставил себя ждать и нырнул вслед.

Жизнь Петрика прошла на берегу Днепра. В пятилетнем возрасте он уже научился плавать, проводя с ребятишками все летнее время на реке. Он нырял, как рыба, умел отдыхать на воде и два раза переплывал Днепр, удивляя взрослых своей недетской выносливостью. И сейчас он плыл на левый берег Иртыша, не испытывая никакого страха и сомнения. Он легко догнал вихрастого парнишку и мог бы еще легче его перегнать, но не захотел. Обмениваясь короткими фразами, два пловца плыли рядом. Вот они уже почти доплыли до середины Иртыша и, оглянувшись на правый берег, Петрик заметил, как далеко отнесло их сильное течение реки от плота. На Днепре, против Киштовки, так не относило.

– Устал? – спросил вихрастый, начавший понемногу отставать.

– Нет...

– Давай назад?

– Плыви! – крикнул Петрик.

Но вихрастый, не надеясь на свои силы, повернул. Петрик поплыл дальше один. Он несколько раз уже переворачивался на спину, давая отдых рукам. Но в эти минуты его несло вниз по течению с огромной скоростью.

Иртыш оказался гораздо шире Днепра, с берега это было трудно определить, и течение здесь было значительно быстрее. Петрик уже пожалел, что не последовал благоразумному примеру вихрастого. Двоим возвращаться назад было не так стыдно, а одному – позорно. И Петрик решил плыть к цели – на другой берег.

Он все чаще и чаще отдыхал на спине, и течение относило его все дальше и дальше.

Петрик легко мог утонуть в этот день. Измученный, он вылез на левый берег и упал в изнеможении на траву. Мальчик долго лежал, прислушиваясь к громкому биению своего сердца. Отдохнув как следует, он тихо пошел песчаной кромкой берега вверх по Иртышу. Течение снесло его версты на две, и Петрик прикидывал, что надо пройти не меньше четырех, чтобы выплыть как раз к плоту. Только сейчас мальчик понял, что такое Иртыш. Без всякого удовольствия он подумал, что ему предстоит вплавь совершить обратный путь через реку. К своему великому счастью, пройдя добрую версту, Петрик увидел лодку, скрытую высоким камышом, и двух мужчин возле нее. Один был русский, другой – казах. Они лежали на траве и курили, кого-то поджидая. «Перевезут, если на ту сторону едут», – радостно подумал Петрик и прибавил шагу.

– Здравствуйте! – поздоровался он.

– Здравствуй! – ответил плохо выбритый рыжеусый мужчина с сильно загорелым худощавым лицом. Две глубокие морщины пересекали его высокий лоб, а левое веко временами дергалось, отчего глаз как бы подмигивал. Руки у него были рабочие, заскорузлые, на одном из больших пальцев не было ногтя.

Петрик опустился на траву рядом с казахом.

– Купаешься? – спросил тот, широко улыбнувшись и показав ослепительно белые зубы.

– Купаюсь.

– А чего голый так далеко ходишь?

Тут Петрик понял, что его увидели уже давно.

– Одежда на том берегу.

Рыжеусый посмотрел на Петрика:

– Через Иртыш переплыл?

– А что тут такого?

– Драть тебя некому. Знал бы батька, такую бы тебе баню дал.

– А его нет!

– Ну мать выдрала бы.

– И матери здесь нет.

Так слово за слово завязался разговор. Петрик рассказал про Володю, сидевшего на плоту, как они приехали из Питера в Сибирь искать пропавшего брата Борю. Русский слушал с большим любопытством, особенно его заинтересовал рассказ, как Петрик и Володя ехали вместе с обуховскими рабочими в одном вагоне.

– А сейчас куда вы направляетесь?

– В Семипалатный.

– Зачем?

– Домой возвращаться надо. Боря погиб. Что нам здесь делать?

Русский покрутил рыжеватый ус, достал серебряные часы и сказал:

– Видать, не дождемся. Поедем, Мамай! Давай, парень, лезь в лодку.

Петрик с радостью забрался на корму и взял рулевое весло. Казах столкнул лодку в воду, и они поплыли на правый берег.

Здесь их с нетерпением ждал встревоженный Володя, державший под мышкой одежду брата. По его глазам не трудно было догадаться, что произошла неприятность.

– Дядя Ефим плот продал, – сказал Володя. – В Семипалатинск не едет.

– Как не едет?

– Так. Они назад возвращаются.

Петрик стал одеваться. Рыжеусый выгрузил мешки из лодки, присел на камень и закурил.

– Так. Куда же вы теперь, хлопцы?

– Пока еще не знаем.

– Ночь наступит, где спать будете?

– А вон под той лодкой.

– Пропадете! – уверенно сказал рыжеусый. – Здесь ночи знаете какие?

– Костер разложим.

– Ну, а завтра куда? Что есть будете? Милостыню просить? Или по карманам шнырять начнете?

– Воровать мы не умеем и не будем! – гордо сказал Петрик.

Левое веко рыжеусого задергалось, он покачал головой:

– Ну, раз вам торопиться некуда, помогите мне барахло дотащить.

Он поднялся и взял узелок потяжелее. За ним тронулись и ребята, взвалив на плечи поклажу, привезенную в лодке. Пройдя через весь город, они вышли к реке Ульбе и переправились на пароме в Долгую деревню – так называлась заульбинская сторона. Низенькие выбеленные хатки, крытые почерневшей соломой и обсаженные мальвами, напомнили Петрику родную Украину. Здесь как раз и жили переселенцы из южной России.

Рыжеусый подвел своих спутников к маленькому, покосившемуся от времени домику, глубоко вросшему в землю. Ребята обратили внимание на железную вывеску, приколоченную к забору. На ней были изображены висячий замок и огромный ключ. «Он слесарь», – безошибочно определил Петрик, внимательно взглянув на руки рыжеусого, открывавшего калитку.

Ребята вошли за ним в чисто подметенный двор.

– А это что за пацаны?

Молодая женщина, снимавшая с веревки белье, с недоумением смотрела на ребят.

– Наши земляки. Петроградские.

– Петроградские? – певучим голосом протянула женщина, пристальнее рассматривая ребят.

– У них жизнь вроде нашей, если не похуже в сто раз. Они тебе, Маша, порасскажут. Ребята огонь, воду и медные трубы прошли. Хлебнули горького до слез.

Женщина посмотрела недоверчиво на Петрика, потом на Володю и ничего не сказала. Она понесла белье в дом, а ребята остались во дворе. Петрик и Володя почувствовали неловкость от холодного приема, но рыжеусый успокоил:

– Ничего, ничего, ребятки. Отдохнете, переночуете, а завтра видно будет. Мария Федоровна – человек добрый.

Он оказался прав. Через час Мария Федоровна поила ребят чаем и, вытирая украдкой слезы кончиком головного платка, слушала их рассказы о скитаниях по Алтаю. А потом и сама разговорилась.

– За сытым хлебом мы сюда поехали, а чуть с голоду тут ноги не протянули. Сынишку похоронили на чужой земле и сами едва живы остались.

Мария Федоровна рассказала о печальной судьбе Обуховской коммуны. После свержения советской власти местные кулаки ограбили коммунаров до нитки и согнали с земли. Некоторых белые посадили в тюрьму, часть ушла в партизаны и погибла в боях с анненковцами. Уцелевшие обуховцы потихоньку разбрелись по окрестным селам, переселились в Усть-Каменогорск, Зыряновск и Риддер, а кое-кто и подальше уехал от злого глаза – в Зайсан и Семипалатинск. Муж Марии Федоровны Карп Семенович Чайкин открыл в Долгой деревне слесарную мастерскую и жил неплохо, заказчиков было достаточно. Но Мария Федоровна тосковала по далекому Питеру и готова была хоть сейчас пешком уйти в родной город.

Почти неделю прожили ребята в доме слесаря, да и дольше, вероятно, остались бы, если бы не приехал к нему пчеловод Кондратьев.

– А я вас заждался, Дмитрий Гордеевич, – сказал слесарь, здороваясь с заказчиком. – Думал, не приболели ли?

– Дела были неотложные, Карп Семенович! Ну, как моя посуда?

– Все давно готово, к сроку.

И Чайкин принес два новеньких бака из оцинкованного железа. Пчеловод рассчитался с Карпом Семеновичем натурой – поставил на стол глиняную крынку с медом.

– Переложи-ка, хозяюшка, в свою или взамен мне дай другую, – сказал он Марии Федоровне.

– Сейчас! А ну, ребята, снимите с верхней полки крайнюю крынку!

Петрик полез доставать ее, а пчеловод спросил:

– Это что у тебя за помощники?

– Земляки гостят, – ответила за мужа Мария Федоровна. – Наши, питерские.

– Тоже обуховские?

– Нет.

И Мария Федоровна рассказала Кондратьеву про скитания ребят и погибшего Борю. Дмитрий Гордеевич слушал с большим сочувствием.

– Так. Ну, а куда же вы теперь думаете подаваться? – спросил он Петрика и Володю.

– Будем пробираться домой, в Питер.

– Совсем рядом, – сказал Кондратьев. – Чудаки! Ведь кругом фронты, война идет.

– Я и то голову ломаю, куда бы лучше ребят определить, – вздохнула Мария Федоровна. – До сирот сейчас никому дела нет, приюты позакрывали.

– А мы в приют и не пойдем, – тихо сказал Петрик.

– Это по-моему! – одобрил пчеловод. – Какой может быть приют? Ребята здоровые, кусок хлеба сами должны заработать.

Он подумал немного и сказал.

– Двоих мне ни к чему, а одного бы я взял к себе на пасеку. Хоть сейчас. Но работать, – предупреждаю, – крепко придется. Я лодырей не люблю.

Предложение Кондратьева было неожиданным не только для Петрика и Володи, но и для слесаря с женой.

– Ну и очень хорошо, – сказала довольная Мария Федоровна. – Нам их двоих кормить трудно, Дмитрий Гордеевич. А один как-нибудь проживет. Мужу помогать будет, а между делом и сам обучится ремеслу.

– Верно, верно, – сказал Кондратьев. – Ну, ребята, кто же ко мне хочет? Решайте сами.

Петрик и Володя смотрели друг на друга. Им очень не хотелось расставаться. Мария Федоровна первая догадалась, какое чувство волнует ребят.

– Ничего, ничего... Пасека не за горами, видаться будете. Ноги молодые, за какой-нибудь час добежите друг до друга.

Петрик понял: выбирать не приходилось, надо решать, кому ехать с пчеловодом и кому оставаться у слесаря.

– Куда хочешь, Володя?

За него ответила Мария Федоровна, он ей больше нравился, чем бойкий Петрик:

– Он у нас пусть поживет, а ты собирайся к Дмитрию Гордеевичу.

Так и решилась в этот день судьба ребят. Мария Федоровна подарила Петрику чистую рубаху и сказала на прощанье:

– Не скучай, не скучай, не навек расстаетесь. Дмитрий Гордеевич строгий, но душа-человек. Ты у него будешь жить, как у христа за пазухой.

Чайкин погрузил на телегу два оцинкованных бака, Петрик попрощался с притихшим Володей, со слесарем и его женой и сказал пчеловоду:

– Можно, я буду лошадью править?

– Правь!

До Кондратьевской заимки ехали больше часа. Она открылась неожиданно за круглой сопкой. В хорошо защищенной от ветра лощине густо зеленела большая роща.

– Вон где мои пчелки трудятся! – показал рукой Дмитрий Гордеевич. – Привольно им тут, хорошо!

Петрик с любопытством смотрел на владение чернобородого пчеловода – здесь ему предстояло жить.

– Ну, вот и приехали! – объявил Кондратьев, когда лошадь остановилась возле большого дома под железной крышей.

Страховой агент

На заимке Дмитрия Гордеевича все было не как у алтайских пчеловодов. Кондратьевский дом совсем не походил на обычную деревенскую избу. В трех просторных комнатах, оклеенных обоями, жил с семьей хозяин, а в четвертой, самой светлой, была устроена лаборатория.

Здесь, возле окна, на письменном столе, заваленном бумагами и папками, стояли микроскоп и аптекарские весы. На стенах висели коллекции растений и насекомых, барометр и большой портрет в золоченой раме. В стеклянных шкафах, сверкая позолотой корешков, тесно жались друг к другу толстые книги в кожаных переплетах. В углу стоял закрытый шкаф – в нем хранились баночки с медом, и на каждой из них белела наклейка с надписью. Дмитрий Гордеевич объяснил Петрику:

– Это очень ценная коллекция, тут собран мед за последние сорок лет. Вот на этих полках мой, а тут доктора Вистениуса.

Петрик заметил, о чем бы ни начинал рассказывать Кондратьев, он обязательно вспоминал имя Вистениуса. Показывая огромный сад, сказал:

– Вот эти деревья мной посажены, а начиная отсюда, в ту сторону, все доктор Вистениус насадил. Здесь раньше голое место было, хоть шаром покати, ни одного куста не росло.

Петрик не поверил. Такой лес два человека насадили?! Обманывает пчеловод!

И дом, где жил Кондратьев, доктор Вистениус построил по своим чертежам, и диковинный колодец сам выкопал. Дмитрий Гордеевич говорил о докторе с великим почтением, а по утрам с его портрета любовно смахивал пыль, хотя ее и не было на толстом стекле.

Петрик с любопытством разглядывал необыкновенного доктора, умевшего сажать деревья, разводить пчел, копать колодцы. Он был снят в военном мундире, и борода у него была точно такая же, как у Кондратьева, квадратная, аккуратно подстриженная лопаточкой.

– Таких людей теперь нет! – уверенно говорил Дмитрий Гордеевич и показывал Петрику коллекции бабочек и растений, тоже собранных больше чем наполовину Вистениусом. – Всё, всё здесь от него начало имеет!

Восхищаясь своим учителем, Кондратьев скромно умалчивал о своей большой работе. А трудился он много, вероятно, не меньше, чем доктор Вистениус.

Три раза в день пчеловод измерял температуру воздуха и записывал в толстую книгу с надписью на переплете: «Календарь природы». Он следил, в какую сторону дует ветер, а если шел дождь – подсчитывал, сколько воды налилось в железную тарелку.

Вставал хозяин дома раньше всех, с петухами, и спешил на пасеку к своим легкокрылым труженицам. Он возился с пчелами до завтрака, а после, подкрепив силы, работал в саду. Дмитрий Гордеевич производил многочисленные опыты, стараясь вырастить в сибирском суровом климате южные растения. Петрика он запряг в работу с первого же дня, да так крепко, что тот сразу заскучал. Никогда ему не приходилось столько работать. Спина с непривычки болела, ноги ныли, руки отваливались.

Анна Васильевна, жена пчеловода, не выдержала:

– Ты что, лошадь нашел? Мальчонку совсем замучаешь! Надо возраст его не забывать!

– Ничего, ничего! – сердито огрызнулся Дмитрий Гордеевич. – Не суй свой нос, куда тебя не просят.

Кондратьев сам работал за троих, сила у него была удивительная. Низкорослый, худощавый, жилистый, он легко вскидывал на плечо пятипудовый мешок зерна и нес его, словно перышко. А землю перекапывал играючи, не зная никакой усталости.

Неделю пожил Петрик на Кондратьевской заимке и стал подумывать: не лучше ли тронуться в дальнейший путь? Правда, пчеловод не обижал и кормил его досыта, меду не жалел – ешь сколько влезет. Но после такой каторжной работы никакого меду не захочешь!

С каждым днем у Петрика крепло намерение покинуть Дмитрия Гордеевича, и он уже наметил день своего ухода. Но в самый канун произошло событие, изменившее все его планы.

Перед закатом солнца на заимку заявился страховой агент получить с Кондратьева просроченные платежи. Хозяин с гостем уединились в лаборатории для делового разговора, а Петрик в это время находился под открытым окном и случайно услышал окончание их беседы.

Страховой агент, поглаживая пышную русую бороду, говорил тихим голосом:

– И кроме того, Дмитрий Гордеевич, есть у меня к вам еще одно дело. Просили передать лично в руки.

Пчеловод взял с недоумением конверт, повертел его в руках, разорвал и достал лист почтовой бумаги, исписанный крупным почерком.

– Доктору Вистениусу я обязан по гроб моей жизни, – сказал он, прочитав письмо. – Можно сказать, это мой благодетель. Просьбу его зятя я считаю для себя священным долгом выполнить, особенно и потому, что вы – человек гонимый. Мой дом – ваш дом, господин Батенин^[9].

– Благодарю вас, Дмитрий Гордеевич, только не называйте меня господином. Революция ликвидировала всех господ.

– Пожалуйста! – пожал плечами Кондратьев. – У меня тут будет вам спокойно. Местные власти сюда не заглядывают, знают, что я политикой не интересуюсь. Живите, сколько вам нужно будет. А если кто случайно приедет и увидит вас, тоже не страшно. Могу смело выдать за родственника своей жены.

– Думаю, этого совсем не потребуется, – тихим, спокойным голосом сказал гость. – Документ у меня надежный. Я на самом деле страховой агент. К тому же постараюсь пробыть у вас недолго. Мне важно оглядеться.

– Смотрите сами, Павел Петрович, как вам лучше. Меня вы ничуть не стесните.

На этом закончилась беседа, и пчеловод повел нового гостя в свой замечательный сад смотреть редкие для сибирского климата деревья.

Из подслушанного разговора Петрик понял, что Павел Петрович – таинственный человек. Кто-то его ищет, а он прячется от своих преследователей. «Он такой же, как Борис Петрович, – решил Петрик. – Большевик». Бегство с заимки было отложено на следующую ночь. Гость проснулся ни свет ни заря и вместе с пчеловодом уже был на пасеке.

Черноволосый бородач показывал русоволосому бородачу улей и рассказывал:

– Алтайские пчеловоды испокон века пчел в колодках разводили, других ульев не знали. Это мы с Федоровым смастерили вот такой, и с тех пор пошли рамочные в ход. А разница огромная. Он в три раза больше меду дает.

Страховой агент обошел пчелиный домик и произнес с уважением:

– Выходит, что вы еще и изобретатель, Дмитрий Гордеевич!

– Нет, я столяр. Заслуга, главным образом, моего ссыльного друга Федорова.

Петрик с любопытством разглядывал страхового агента. Он стоял рядом с пчеловодом и был на него удивительно похож. Такой же сухощавый и маленького роста.

Тут гость повернулся и заметил приблизившегося Петрика.

– Это что, ваш наследник, Дмитрий Гордеевич?

– Нет. Случайно приблудился паренек. Из Питера попал в наши края.

– Из Питера?

Страховой агент высоко поднял брови.

– Каким же чудом его сюда занесло?

– Братишка у него двоюродный пропал. Вот он на поиски с одним мальчуганом приехал.

– И вовсе не с мальчуганом, а с родным Бориным братом, – поправил Петрик.

А Кондратьев продолжал:

– Второй год по Сибири скитаются, да все зря, впустую. Это, конечно, понятно. Иголку в стоге сена проще бы найти.

Павел Петрович внимательно оглядел Петрика и ласково похлопал по плечу. Он, видимо, хотел что-то сказать ему, но не успел. Пчеловод его опередил.

– А ну, давай за дубом вчерашний кусок еще разик перекопай. Да так, чтобы земля мягче пуха получилась.

Петрик пошел работать в одну сторону, а Кондратьев увлек за собой страхового агента в другую.

Разговор у Батенина с Петриком состоялся вечером в беседке. Павел Петрович закурил трубочку и попросил:

– Ну, теперь расскажи мне про себя подробно. Все-все расскажи.

И Петрик стал очень подробно рассказывать, как пришло утром письмо в Киштовку с сообщением об уходе Бори из родительского дома, как вместе с Володей они отправились на поиски пропавшего брата. Батенин, не сводя с Петрика задумчивых глаз, молча слушал про Питер, Самару, Шаровку, Омск, Маралиху. Его очень заинтересовала деревянная артиллерия у партизан. А когда Петрик закончил свои воспоминания, Батенин покачал головой и сказал:

– Да ты со своим Володей повидал за полтора года столько, что ваши отцы и деды за всю жизнь даже во сне не видели. Не знаю только, на пользу вам это будет или нет. В ваши годы учиться надо, в школу ходить, книжки хорошие читать.

Страховой агент раскурил затухшую трубочку и спросил:

– Значит, по твоему мнению, Боря погиб?

– Погиб! – твердо сказал Петрик. – Заблудился в тайге и погиб.

Павел Петрович задумчиво поглаживал пушистую бороду. Он хотел утешить Петрика, но сам отлично понимал, что это невозможно.

– По дому, поди, сильно скучаешь?

– Очень!

– Ну ничего, война скоро кончится, и вернешься в свою Киштовку. А вообще говоря, ты правильно поступил, что здесь якорь бросил. Дмитрий Гордеевич – человек добрый, и к тебе относится хорошо. Мой совет: держись его. Тяжелое время здесь пережить лучше, чем в другом месте. Хозяйство у него хорошее. Голодать не придется.

– Без Володи скучно! – сказал Петрик и слегка покраснел.

– Ты же говоришь, он недалеко отсюда.

– Все равно не вместе.

Павел Петрович смотрел на Петрика задумчивыми глазами. Взгляд у него был ясный, доверчивый, какой бывает у тихих детей.

– Потерпи, голубчик! – ласково сказал он. – Потерпишь?

Петрик ничего не ответил, но в эту ночь никуда не ушел с пасеки.

Горькая рябина и сладкий виноград

Большевик Павел Петрович приехал в Усть-Каменогорск с важным партийным поручением. У него был подложный паспорт и настоящий документ на имя страхового агента Батенина. Добрый приятель раздобыл ему рекомендательное письмо к пчеловоду Кондратьеву, у которого можно было найти приют на первые дни, а партийный работник, отправлявший Батенина в незнакомый город, дал объемистый сверток с деньгами и сказал:

– В Усть-Каменогорске после белогвардейского переворота, возможно, не осталось ни одного коммуниста. Наших товарищей расстреляли, многих бросили в тюрьмы, остальные ушли к партизанам. Все придется налаживать сначала. Человек вы опытный, учить вас не приходится. На месте увидите, как надо действовать. Желаю вам полного успеха!

В день приезда Батенин обошел маленький городок, заглянул в Заульбинскую слободу, узнал, что в Усть-Каменогорске рабочих можно пересчитать по пальцам, и немного приуныл.

После разговора с Петриком, когда Павел Петрович услышал от него про Карпа Семеновича Чайкина, обуховского коммунара с рыбьим именем и птичьей фамилией, он оживился:

– Хорошо бы мне его повидать, – сказал Батенин. – Послезавтра воскресенье, Дмитрий Гордеевич даст нам отдых. Не трудно тебе будет проводить меня к нему в Долгую деревню?