Текст книги "Пропавший брат"

Автор книги: Николай Анов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– Ну, Джелтыбай, понял, что надо? А? – спрашивал Артемий Иваныч молодого казаха.

– Понял! – широко улыбнулся казах, показывая ровные и белые, как сахар, зубы. – Все понял! Белый солдат пришел в плен к Избышеву вместе с пушкой!

– А ты, Турсун?

– Турсун тоже понял! – сказал второй казах, натягивая лисий малахай. – Вместе будем говорить, как надо. Мы тоже хитрый! Мы все знаем!

– Ну, тогда езжайте скорее. Время сейчас дорого! – проговорил Артемий Иваныч, провожая казахов до сеней.

Пирожников, заметив Петрика и Володю у порога, подошел к ним.

– На площади были? Значит, все знаете?

– Да, Борис Петрович.

– Что же мне теперь с вами делать? В обоз бы вас пристроить хорошо. Но только он в сторону от Маралихи пойдет.

– Нет, в обоз не надо!

– Мы с вами, Борис Петрович!

Пирожников повернулся к Избышеву:

– Артемий Иваныч, вот два хлопца в отряд просятся.

Избышев взглянул косо на ребят и отрезал:

– Не надо!

Володя и Петрик тревожно переглянулись. Но Пирожников подошел к начальнику штаба и что-то тихо стал ему рассказывать.

– Напрасно отказываешь, Артемий Иваныч, – сказал товарищ Антон. – Если ребята хотят воевать за свободу... почему не взять?

– Малолетки! Какие уж это партизаны! Совсем даже не подходяще.

– Ничего. Мокин, в обозе есть лишние лошади. Пусть дадут! – приказал товарищ Антон.

* * *

Партизанские отряды Лицеванова, окруженные многочисленным врагом, выбивались из последних сил. Без поддержки избышевцев им грозил разгром. Так сообщили Артемию Иванычу гонцы, пробравшиеся в Медведку и просившие немедленной помощи. Избышев хотел сразу же тронуться на подмогу своему собрату медвежьими тропами, через белки^[7], но товарищ Антон воспротивился. Эта военная операция требовала переброски семитысячного отряда через весь Алтай, за шестьсот с лишним верст, и казалась не только рискованной, но просто невыполнимой. Когда же колчаковцы зашли к партизанам в тыл, товарищ Антон выдвинул перед Избышевым свой план, предложив идти на выручку к Лицеванову не звериными тропами, а с боем пробиться проезжей дорогой, через район, занятый черными гусарами. Конечно, с обозом беженцев совершить эту операцию, требовавшую исключительной быстроты передвижения, было невозможно. Товарищ Антон посоветовал Избышеву раненых и беженцев отправить в сторону границы. В случае глубокого продвижения колчаковцев в горы обоз мог уйти в Китай и там спастись от преследования белых.

Хозяйственному Артемию Иванычу тяжело было расставаться с обозом, но он верил в военные способности своего начальника штаба и не возражал.

– Народу только шибко много потеряем, коли всю дорогу с боями пойдем, – сказал он, теребя бороду. – Народишко жаль.

– Много не потеряем, – ответил товарищ Антон. – Деревянные пужалки нам в походе большую службу сослужат. Теперь только узун-кулак пустить в горах надо умеючи, что артиллерия атамана Анненкова к нам в плен сдалась. А там все пойдет своим порядком.

И начальник штаба велел разыскать казахов. Так мальчики и встретили в штабе Джелтыбая и Турсуна.

...Избышевцы покидали Медведку. Боевой отряд, отправлявшийся на выручку Лицеванова, забрал деревянную артиллерию и тронулся на прорыв, а обоз, скрипя сотнями телег, двинулся другой дорогой.

– В случае чего, подавайтесь прямо в Китай, – наставлял Артемий Иваныч начальника обоза. – Китайцы в обиду вас не дадут. Те же мужики, только косоглазые, да вера у них другая. Потолкуйте с ними по душам. Ну, прощайте!

Хотя Избышев и успокаивал начальника обоза, а на душе у него было неладно. Кто знает, скоро ли удастся одолеть врага и когда еще доведется встретиться с родными еловскими мужиками? Да и на Китай шибко надеяться нельзя. Правда, товарищ Антон уверяет, что китайцы белых с оружием в руках на свою землю не пустят, а все же, когда раненые да беженцы находились при своем глазе, много спокойнее было!

Артемий Иваныч тяжело вздохнул и поскакал разыскивать начальника штаба, обгоняя по пути всадников.

– Чей отряд, мужики?

– Маралихинский! – раздался в ответ мальчишеский голос.

Артемий Иваныч скосил глаза и нахмурился, увидев двух подростков. «Ну, стервецы! Уже дружбу с партизанами свели. Этот лопоухий подрастет, чистый разбойник выйдет!»

– Начальника штаба не видели?

– Только проехал! – крикнул Петрик, стараясь придать своему голосу басистый оттенок.

Избышев огрел коня. Маралихинцы посторонились, очищая дорогу Артемию Иванычу, а Петрик и Володя вновь подравняли своих лошадей с конем Геласия и поехали, как раньше, рядом.

– Ну, а дальше что с ним было? – нетерпеливо спрашивал Володя.

– А дальше, значит, дело повернулось так... – и Геласий продолжал рассказ о Боре.

Все его похождения великан знал самым подробным образом. И про Шишечку знал, и про Грохотуна, и про Гришку Афанасьева с Исайкой, и про гражданского отца Бедарева. Ребята почувствовали, какая крепкая дружба завязалась в больнице у Бори с кержаком. Да и не удивительно. По всему видно, что великан – очень хороший человек. Недаром он так искренне обрадовался, когда увидел на конях Петрика и Володю и узнал, что ребятам удалось попасть в отряд.

– Теперь-то вы в Маралиху к Борюку попадете! – уверенно говорил он. – Это как пить дать! С Аверьяном Селифонычем вместе поедете. Только б нам отсюда благополучно выбраться.

Однако Володю взяло сомнение, и он, воспользовавшись минутой, когда Геласий отстал от них, поделился с Петриком:

– А вдруг Избышев не отпустит нас из отряда? Тогда что?

– Почему же не отпустит?

– А мы теперь партизаны.

– Мы без спросу и не поедем, – ответил Петрик. – Нас Софронов отпустит.

– Ну, а после?

– После в отряд вернемся.

– А Борька?

Петрик задумался на минуту. Потом недовольно воскликнул:

– Чего примеривать раньше срока? Может быть, нас по дороге убьют.

Убьют? А ведь верно, могут и убить. Очень даже просто! Похолодело у Володи сердце, и страшно стало. Не напрасно ли они выпросились в отряд? Приятно на хорошей лошади верхом ехать, но умирать не хочется.

– Трусишь? – спросил насмешливо Петрик.

– Нет, – не совсем уверенно ответил Володя.

– А если сражение будет? Как на пароходе тогда?

Володя промолчал и взглянул внимательно на брата. Может быть, и боится тот, но виду не показывает. И партизаны едут спокойно, посмеиваются, шутят. Значит, опасность пока еще не грозит.

До рассвета ехали мирно, а когда взошло солнце, все страхи у Володи прошли. Увидел он, какой бесконечной цепью на дороге растянулась колонна всадников, и совсем успокоился. На такой громадный отряд колчаковцы, конечно, не рискнут напасть. Напрасно он ночью труса праздновал.

– Пушки видел? – спросил Петрик, подравнивая своего коня с Володиным.

– Где?

– А глянь, вон они.

– А будут из них палить? Как думаешь? – Володя поднялся на стременах, пересчитывая деревянные орудия, медленно спускавшиеся с горы.

– Во время сражения обязательно.

Чем ближе подъезжали партизаны к ущелью, тем суровее становилось лицо старика Софронова. Все чаще и настороженнее разглядывали маралихинцы утесы, высматривая притаившегося врага. Заряженные ружья теперь держали наготове и, по распоряжению Избышева, на случай обстрела ехали гуськом длинной разорванной цепочкой.

Володя снова ощутил приступ тошнотворного страха. Да и Петрик присмирел. Пожалуй, пешком идти сейчас было бы значительно лучше, чем ехать верхом. Начнут стрелять гусары – куда с лошадью приткнешься? Это не Самара, где в любую подворотню можно было спрятаться, и не броненосец «Меркурий» с тюками шерсти. Шарахнет пуля – и Борю, как своих ушей, не увидишь.

С правой стороны дороги торжественно шумела в глубине ущелья речка, заросшая густым кустарником. Слева гладкой, словно полированной, стеной возвышались скалы. Узкая пыльная дорога светлой лентой поднималась кверху и вилась над пропастью. Звонко цокали копытами лошади, взбираясь на крутой подъем.

Оглянулся Володя – с бома^[8] хорошо видать долину. Все ближе смыкались горы и сходились впереди снежными вершинами, образуя голубое ущелье. Там и будет генеральный бой. Прищурил Володя глаза, вглядываясь в остроконечную стройную пихту. Словно человек за ней хоронится с винтовкой. Так и есть! Солдатская фуражка и зеленая гимнастерка. Вон локоть видать, а вот и сапог торчит. Натянул Володя повод, задерживая коня. Петрик подскакал.

– Смотри, за пихтой гусар прячется!

– Где?

– Вон за той. Левее которая.

Петрик приподнялся на стременах и приложил ладонь козырьком к глазам.

– Да это пень! Слепой!

Тут и Володя разглядел. На самом деле пень. А обыкновенный сучок он принял за винтовку. Верно говорят: у страха глаза велики. Лучше не смотреть по сторонам. Снова гусар померещится.

Спустилась дорога с бома и крутую петлю сделала, обогнув острую скалу. Откуда сюда столько камней нанесло? Не иначе, наводнение было. Да и камни какие громадные, в два раза выше человека. Но чу! Что это такое? Да, конечно, пулемет. Но с какой стороны и куда – не разберешь. Вздыбил Володя коня и чуть на Петрика не налетел.

– Сюда! – завизжал Петрик, направляя лошадь за острую скалу. – Сюда!

Один партизан с коня полетел, другой, третий. Серая лошадь упала и забилась на дороге, придавив собою всадника. Четвертый упал. Пятый! Шестой!.. Девятый! Ой-ой, сколько людей перебили!..

Мигом очистили партизаны дорогу, прячась за утесы и валуны. Теперь и мальчики сообразили, с какой стороны противник открыл пулеметный огонь. Хорошо, всадники ехали редкой цепью. А то сколько бы народу погибло. Не сосчитаешь!

Петрик и Володя находились под хорошим прикрытием. Выступ большой скалы защищал мальчиков и лошадей от вражеских пуль. Великое счастье, что стрельба захватила их на боме. А что, если бы гусары открыли огонь минуты на три-четыре раньше! Лежали бы они сейчас вместе с теми партизанами на дороге.

Пули, царапая каменистую дорогу, поднимали тонкие струйки пыли. Со звоном врезались они в стволы деревьев, с жужжаньем пролетали густую листву веток, свистели над головой. Мальчики крепко сжимали в руках поводья. Вот начался долгожданный бой, но страх теперь почти не ощущался. Страшно было раньше, до стрельбы, когда они ехали дорогой и с минуты на минуту ожидали нападения гусар. А сейчас только сердце билось быстрее обычного да замирало дыхание, когда пулемет делал передышку.

Тра-та-та-та-та-та! Тра-та-та-та-та-та...

Бу-м!.. Гулкий пушечный выстрел прогремел внизу, у речки.

– Наша артиллерия! – закричал Петрик, крепче натягивая повод и успокаивая лошадь. – Эй... тпру...

Бу-м! – раздался второй выстрел и прокатился громом в горах. За вторым последовал третий, четвертый, пятый, шестой!

Пулеметчики теперь не отвечали. Отдельные ружейные выстрелы, как щелканье бичей, раздавались за рекой.

Бум! Бум! Бум! – почти одновременно грохнули три пушки, и ребята увидели синий дым, поднимавшийся пеленой над кустами.

Мимо скалы, не обращая внимания на выстрелы, проскакали два бесстрашных всадника: Артемий Иваныч и товарищ Антон. Вдоль реки цепь партизан совершала перебежку, направляясь к ущелью. Где-то вдалеке проржали лошади. На носилках пронесли раненого.

С пиками наперевес промчалась «серебряная гвардия» неустрашимых старцев. Длинные кудри их действительно отливали серебром. За старцами с воинственными криками, гиканием и свистом несся вихрем отряд казахских джигитов, вооруженных шокпарами и соилами. Этим древним оружием воевали в степи их далекие предки, отбиваясь от нападения калмыков. Петрик и Володя проводили лихих джигитов восторженными взглядами. Они впервые видели партизан-казахов, поспешивших на помощь к Избышеву. Потом во главе небольшого отряда показался Пирожников. Борис Петрович держал в руке красное знамя и запевал песню собственного сочинения:

Поднимайтесь грозной тучей,

Поднебесные орлы.

Клекот ваш над темной кручей

Слышит враг в завесах мглы.

Расчеты товарища Антона на Джелтыбая и Турсуна, а также на деревянную артиллерию оправдались полностью. Каратели не приняли боя, испугавшись артиллерии. Навьючив пулеметы на коней, они поспешно уходили в горы, очищая Избышеву дорогу.

* * *

Высоко в небе стоит горячее июльское солнце, но не чувствуется зноя в горах, где зеленеют сочные альпийские луга. Сюда, на тучные прохладные пастбища, где нет ни овода, ни комара, ни другой надоедливой мошки, пригоняют казахи стада баранов и косяки лошадей. Разбивают кочевники войлочные юрты поближе к воде и месяца два-три живут на джайляу. Бараны, питаясь душистыми обильными травами, быстро нагуливают здесь тяжелые курдюки, а казахи, выпивая в день по ведру крепкого кумыса и слушая звездными вечерами песни оленши, радуются тихой жизни, что течет пока еще за белками гор.

Полдня едут три всадника альпийскими лугами, оставляя три узких следа на зеленом ковре травы. Под тяжелыми копытами осыпаются пунцовые алтайские розы – цветы «марьины коренья». Великое множество расцвело их в нынешнее лето на горах Листвяжьего хребта. Старики-казахи не запомнят такого обильного цветения. А известный акын Мажид Алиев, дергая струны домбры, поет в своих песнях про горные цветы, такие же красные, как человеческая кровь, обильно пролитая на войне.

И аксакалы задумчиво трясут жидкими бородами – еще будет большая война, и снова прольется кровь! Узун-кулак принес известие на джайляу о новой победе кзыл-уруса Избышева над белыми солдатами.

– Избышев – жаксы! Колчак – жаман!

Так говорят казахи, угоняя стада подальше от жадных чужих глаз. Много баранов за последние годы отнял русский царь у кочевников, чтобы кормить солдат на войне. Но еще больше отнял Колчак, пославший в горы людей, носящих знак шайтана: белую смерть на правом рукаве. Отнимают солдаты баранов, дают казахам бумажные деньги, а на эти деньги ничего купить нельзя. Плохие деньги у Колчака! Жаман!

Три всадника едут рядом: старик с курчавой длинной бородой и два мальчугана. Старик, опустив глаза, дремлет, покачиваясь в седле. Мальчики с жадным любопытством смотрят на длинную цепь гор, покрытых снегом. За этими горами их брат.

– А надо было у товарища Антона разрешение спросить, чтобы поехать... или у Избышева, – говорит задумчиво сероглазый мальчик с пухлыми щеками.

– На что? Отец Геласия – сам командир отряда. Он нас послал, мы и поехали.

Всадники спускаются в долину и долго едут поляной, где кружится хоровод белых берез.

Старик с бородой – это маралихинский начетчик Аверьян Селифоныч. Он хорошо знает дорогу, уверенной рукой направляет лошадь. Конь то и дело спотыкается, проваливаясь в болото. Внизу, под копытами, колышется земля. Всадники едут гуськом. Конь Аверьяна Селифоныча могучей грудью прокладывает путь, все глубже погружаясь в зеленое море травы. Вот еще минута – и лошадь Аверьяна Селифоныча совсем исчезает, потонув в траве. На поверхности ее плывет начетчик.

Никогда не видели такой высокой травы мальчики. И никогда не видели таких красивых цветов. Высоко к небу простерли они стебли и раскрыли сочные кроваво-бархатные чаши.

Петрик протянул руку и легко, не нагибаясь с седла, сорвал ярко-красный пион. На лепестках его серебрилась роса.

Алые, синие, розовые цветы качались на легком ветру. Их было такое великое множество, и они росли так близко от лошади, повсюду, что мальчики в несколько минут набрали по огромному букету.

Незаметно началась тайга. Зеленела хвоя лиственниц и кедров. Огромные папоротники раскрыли зеленые зонтики. Лучи солнца с трудом проникали сквозь чащу зарослей. Теплые испарения поднимались от земли. В лесу пахло прелой сыростью и гнилой древесиной. Сладковатый запах слегка кружил голову.

– Давай наперегонки, кто кого обгонит?

Петрик отрицательно мотнул головой и кивнул на Аверьяна Селифоныча. Степенный старик вряд ли одобрит излишнюю резвость.

– Чего зря коней мучить. Впереди вон на Синюху забираться надо.

Все время начетчик пугал Петрика и Володю Синюхой, а она издали не казалась выше других гор. Вчера утром, когда ребята впервые поднимались на Гремячий перевал, они увидели голубую вершину и подумали: «Совсем рядом». Но вот уже вторые сутки едут, а все до Синюхи добраться не могут. Какая-то заколдованная гора! То влево отойдет, то вправо. На аэроплане, конечно, прямой дорогой живо бы долететь можно. А тут не разберешь даже, куда едешь, – то вперед, то вбок, а то и назад. Действительно, медвежья тропа! Заговорил Петрик про аэроплан, строго сдвинулись брови Аверьяна Селифоныча:

– Слыхал... Все это по писанию положено. Антихристова колесница воздушная. Но бояться не следует. Перед концом мира каменная туча пройдет и колесницу ту окаянную уничтожит вместе с антихристом. А верные, избранные, не пострадают.

Хороший человек начетчик, но о чем бы речь ни зашла, все к антихристу сведет. Трудно с ним разговаривать. Не раз подумали за дорогу ребята: с Геласием Софроновым ехать было бы приятнее!

Самарский роялист убирает точку

Во время суматохи, когда маралихинцы подсчитывали захваченные трофеи, пленному гусару удалось незаметно скрыться. С большим трудом он добрался через горы Листвяжьего хребта до своих и подробно рассказал командиру белого отряда, капитану Курову, об уничтожении голубых гусар с тремя офицерами во главе.

– Бунт! Ясно, как патрон! – сказал командир и, закручивая в кольца длиннейшие тараканьи усы, отдал приказ эскадрону готовиться к выезду на усмирение маралихинцев.

Звериными тропами, через белки, вышли каратели на рассвете в поход и через несколько дней тихо окружили Маралиху, спавшую беспечным сном.

Капитан Куров с двумя офицерами остался у общественного амбара, а гусары пошли по избам собирать маралихинцев. Старики, бабы с ребятишками на руках, белоголовые мальчуганы и девочки с любопытством разглядывали усатого капитана, курившего толстые папиросы.

– Все собраны, ваше высокоблагородие! – вытягиваясь в струнку, доложил щеголеватый унтер-офицер с черными усиками на худощавом колючем лице.

Капитан выплюнул окурок и, играя кожаной плетью, направился к шеренге. За ним двинулись два офицера. Солдаты погладили затворы и нахмурили брови.

– Так! – тихо сказал капитан, останавливаясь перед выстроенными маралихинцами и прищуренным взглядом окидывая бледные, испуганные лица. – Захотели бунтовать? А! Что?

– Мы ничего! – раздался робкий голос из заднего ряда.

– Ничего? Так-так!

Капитан Куров медленно прошел два раза от одного фланга к другому и остановился перед сморщенным стариком.

– Тебя как звать, борода? – поинтересовался капитан, шевеля усами.

– Меня? – приложил старик высохшую ладонь к уху. – Панкратом зовут люди... Панкратом!

– Выйди, Панкрат, вперед.

– Что говоришь? Ась? Ухи у меня плохо слышат.

Щеголеватый унтер-офицер с черными усиками живо выдернул за бороду дедушку Панкрата из строя.

– Стой прямее! С командиром разговариваешь! – хриплым, придушенным голосом сказал он, подталкивая старика под ребро.

– Так! – вкрадчивый голос капитана Курова принял нежный оттенок. – Ответь мне, Панкрат, как зовут того старика, что гусара в маральнике убить хотел?

– Ась? Слышу плохо! – зашамкал беззубым ртом дедушка Панкрат и снова приложил ладонь к уху.

– Как фамилия старика, что в гусара стрелял? – громче сказал капитан. – Фамилия?

– Не ведаю, – отрицательно помотал головой Панкрат. – Не ведаю!

– Не ведаешь? – капитан Куров повернулся на каблуках к унтер-офицеру: – А ну-ка, дайте старичку... для освежения памяти.

Два солдата сшибли дедушку Панкрата с ног и мигом задрали домотканную рубаху. Блестящие шомпола свистнули в воздухе, и высохшая от старости спина покрылась багровыми рубцами.

Барахтаясь в сильных руках дюжего гусара, дедушка Панкрат закричал не своим голосом. Маралихинцы глухо зароптали, а жена Панкрата, седая, беззубая старуха, не выдержала и бросилась капитану в ноги, стараясь обнять лакированные офицерские голенища.

– Софронов, батюшка, Софронов... Анкудин Софронов!

– Отставить! – поднял руку капитан Куров, и маралихинцы, стоявшие поближе, увидели на указательном пальце черное кольцо с черепом.

Гусары приостановили порку, а дедушка Панкрат, уткнувшись лицом в траву, плакал и морщинистым кулачком размазывал по лицу слезы.

– Зачем ты сказала, старая! – шептали сухие губы дедушки. – Бог тебя накажет, старая!

Капитан прошелся от фланга до фланга, внимательно вглядываясь в бледные лица маралихинцев.

– А где же этот Софронов? – с прежней ласковостью спросил он. – А?

Маралихинцы молчали, потупив глаза.

– Я спрашиваю, где Анкудин Софронов? – возвысил голос капитан, и усы его задвигались.

Тогда из толпы, опираясь на черемуховый батожок, медленно вышел основатель Маралихи, Савватий Прохорович, и низко поклонился капитану.

– Военный человек, выслушай меня, старика, – сказал он, – а потом делай со мной, что хочешь. Твоя воля!

Он разгладил бороду и сделал несколько шагов, стараясь получше разглядеть лицо капитана. Но старческие глаза его видели только усы да фуражку.

– Зачем ты приехал к нам? Что мы, враги или злодеи лихие? Разве не видишь ты, кто остался в деревне? Дети малые да старцы ветхие. Обидели если мужики наши, так ты их лови да с них и взыскивай. С ними воюй, а не со старцами да с женщинами. Поезжай назад, военный человек, иначе бог тебя покарает. Не делай лютого зла, не обижай невинных! За невинных бог стоит! Бо-ог! Бога вспомни!

Савватий Прохорович гневно постучал посошком о землю и потряс зеленой бородой.

– Приятно познакомиться, – улыбнулся капитан, внимательно разглядывая Савватия Прохоровича. – Это пророк здешний, что ли?

– Святой жизни человек! – торопливо подтвердил старушечий голос из задних рядов. – Святой жизни!

– Так! Святой! Очень приятно! – капитан покрутил усы от удовольствия.

– За что ты нашего Панкрата изобидел? – выкрикивал Савватий Прохорович. —Что тебе старик сделал? Грех тебе будет, грех великий! Руки у тебя в крови, военный человек!

– В крови? – капитан покачал головой, но не остановил старика. Маралихинцы вздохнули полегче, видя, что против святых слов трудно устоять военному.

– Слово тебе истинное говорю, – продолжал Савватий Прохорович, – в невинной крови захлебнешься, а на том свете к злодеям лютым причтен будешь, и не помилуют тебя, кровопийцу. Не помилуют! За все дела свои сатанинские ответишь на суде страшном! За все взыщется. За все!.. За кровь пролитую, за страдания, за мучительства, если не покаешься.

Маралихинские старухи всплакнули от этих слов великого праведника, а некоторые из них даже пожалели военного человека с тараканьими усами. Хорошо еще – не проклял его Савватий Прохорович, а то совсем бы беды не миновать. Погибла бы душа человеческая.

Смотрят старухи на капитана и ждут, скоро ли он на колени упадет перед Савватием Прохоровичем да поцелует святые ноги праведника? Скоро ли каяться перед всем народом начнет, рыдать и слезами горькими обливаться? Должно быть, сейчас! Вот побледнел военный человек и даже глаза закрыл от великого стыда. Хочет что-то сказать и не может! Тут уж не только старухи умилились, но даже и старики. С благодарностью они взглянули на основателя Маралихи. Хорошо такого заступника иметь перед богом и начальством.

Но капитан вдруг стал снова розовым, затем красным, а потом багровым.

– А вот я тебе, старый гриб, сейчас такой страшный суд устрою, что ты у меня закаешься каркать, чертова перечница! – прошипел Куров и поднял плеть. – Эй, вздернуть святого пророка на ворота!

Унтер-офицер с черными усиками торопливо вынул из мешка белую тонкую веревку, оказавшуюся ламповым фитилем, сделал петлю и ловко накинул ее на шею Савватия Прохоровича. Расторопные гусары бросились выполнять приказ капитана. Они потащили основателя Маралихи к высоким воротам ближайшего дома.

Все это было неожиданно и удивительно. Маралихинцы даже понять сразу не могли, что хотят солдаты сделать с праведным стариком. Но когда унтер-офицер стал привязывать фитиль к перекладине, старухи заголосили, поднимая высохшие руки к небу.

– Вознесение! – улыбнулся капитан, наблюдая, как сухое, легкое тело Савватия Прохоровича оторвалось от земли и, покачиваясь, поплыло вверх.

Из-за Синюхи вышло утреннее солнце. От высоких крыш легли на зеленой улице длинные тени. Прекрасный день вставал над селом. Прохладный воздух застыл и был недвижен.

С ужасом смотрели притихшие маралихинцы на длинный лиловый язык и синее лицо Савватия Прохоровича. Да, значит, верно, пришли времена антихриста. Настали последние дни. Дьявол в золотых погонах сошел на землю и творит свою расправу.

– Так! – сказал капитан. – А где здесь софроновская родня? Выходи!

И все маралихинцы, как один, шагнули вперед.

Капитан прищурил глаза и крикнул унтер-офицеру:

– Десятого в расход! А Софроновых найти!

Унтер-офицер козырнул и стал выдергивать из строя каждого десятого. Их повели к амбару расстреливать, а в это время гусары, бегавшие по деревне, крутили в жгуты золотистую солому и старательно поджигали избы. Весело затрещали сухие крыши домов. Красные языки пламени поднялись к небу, и густой желтый дым клубами повалил в разных концах деревни.

* * *

Через четыре часа капитан Куров, запив поджаренную курицу коньяком, наметанным глазом взглянул на догоравшую деревню и сказал с удовлетворением:

– Война без пожара – все равно, что ветчина без горчицы.

Эскадрон ушел так же незаметно, как и появился, а уцелевшие маралихинцы отправились тушить остатки пожара, чтобы огонь не перекинулся в тайгу.

Так самарский роялист капитан Куров, организатор монархического заговора, выпущенный на поруки и пробравшийся в Сибирь, чтобы не попасть на фронт, уничтожил в четыре часа Маралиху, впервые открытую уездным краеведом Флейтой. От богатой деревни осталась только точка, нанесенная на географическую карту. Маралихинцы же ушли еще дальше в горы, за пятьдесят две версты, на Тихий Ключ, начинать новую жизнь на новом месте, куда их неоднократно звал Савватий Прохорович, точно предчувствуя свою скорую гибель.

Изгнание из рая

Когда у маралихинских ребят, пасших коней в горах, запас харчей пришел к концу, они отрядили трех человек для поездки в деревню. Поехали Аверя, Симка и Боря. Оседлав коней, ребята тронулись в дорогу и после полудня поднялись на Круглую Сопку.

– А где же деревня? – вытаращил от изумления глаза Симка и, не увидев серых косых крыш, подумал: «Уж не заблудились ли ребята ненароком, попав вместо Круглой Сопки на какую-нибудь другую?»

Но нет, дорогой они ехали правильной. Вон речка серебряной лентой вьется и белеет хорошо знакомый бом. Вон лиственница, разбитая молнией. Вон высокий заплот маральника виден. Где же деревня? Что за чудеса? Была деревня, а теперь ее нет. Боря тоже изумился. Он не раз бывал на Круглой Сопке и всегда видел отсюда маралихинские избы.

– Это леший глаза нам отводит! – быстро сообразил Аверя, пугливо крестясь. – Свят-свят! Свят! Рассыпься!

– Ты сам леший! – недовольно сказал Боря, а Симка вдруг закричал:

– Сгорела Маралиха! Сгорела!

Ребята, настегивая вицами коней, помчались во весь опор к сгоревшей деревне. Здесь они увидели дедушку Панкрата, оставленного для караула. Он ходил по остывшему пеплу и длинной палкой ворошил уголья.

– Дедушка Панкрат!

– Ась?

– Что же случилось-то? А?

Ребята слезли с коней и окружили старика.

– Сожгли нашу Маралиху подлые антихристы! – прошамкал дедушка Панкрат и погрозил сухим кулачком. – Разорили нас ироды окаянные. Все добро уничтожили. Подлые, подлые!

– А люди где же? – спросил Симка, оглядываясь по сторонам.

– На Тихий Ключ ушли. Там теперь Маралиха будет.

– А ты почему здесь, дедушка?

– На карауле! Вас поджидал да мужиков. Может, скоро с войны вернутся.

Дедушка Панкрат рассказал ребятам подробности расправы над маралихинцами.

– И Софроновых повесили? – в ужасе закричал Боря.

– Повесили. На воротах. Вместе с Савватием Прохоровичем. А других у амбара застрелили с ружей.

По морщинистым щекам дедушки Панкрата катились слезы, а ребята сидели около него и растерянно смотрели на черные обгорелые бревна недавнего пожарища. Легкий ветерок раздувал сухой пепел, поднимая серые облака пыли и разнося острый запах гари. Три вороны поклевывали полусгоревшую курицу. В пухлой золе купались бойкие воробьи, отряхивая крылышки.

– Что же нам делать теперь, дедушка?

– Езжайте на Тихий Ключ. Дорогу-то найдешь, Симка?

– Найду.

Дедушка Панкрат снова пошел ковырять палочкой уголья, а ребята, вскочив на лошадей, тронулись в путь. Ехали они молча, в большой тревоге. Боря вспоминал добрую старуху Софрониху, веселых ее дочерей и никак не хотел поверить, что их уже нет в живых.

Симка хорошо знал тропинку, что вела к Тихому Ключу, и безошибочно добрался до маралихинцев, расположившихся табором на широкой лужайке. Здесь разоренные погорельцы начали вновь строиться и хозяйствовать.

Порфирий Семеныч насаживал топоры на приготовленные топорища, мастерил рукоятки к ухватам, кочергам, серпам. Молодые бабы занимались распиловкой бревен на доски. Единственная уцелевшая пила, попорченная огнем и плохо разведенная, с трудом брала еловую древесину. Но уставших пильщиков живо заменяли свежие, и работа подвигалась дружно. На зеленой лужайке уже ярко желтел высокий штабель свежих досок, приготовленных для возведения первого дома. Собранные в золе посиневшие гвозди выпрямлялись молотком на плоском камне и бережно складывались в ящик. На них любовно смотрел Порфирий Семеныч и говорил окружившим его ребятам:

– Ничего, не пропадем!

Осиротелый и чужой для всех, слонялся по табору Боря, не зная, к какому семейству пристать. В софроновском доме он был за сына, да и другие маралихинцы раньше хорошо относились к нему, особенно когда Аверьян Селифоныч разъяснил, что хотя сирота и другой веры, а греха нет от общения с ним. И Боря никогда не чувствовал себя чужаком в Маралихе. Все к нему относились приветливо. Но теперь, когда не оказалось Софроновых и старика-начетчика, мальчик ощутил непонятную перемену. Недружелюбными, косыми взглядами встретили его маралихинцы, а кто-то из-за спины женщины враждебно сказал:

– Иди прочь от нас! Из-за тебя солдаты Софроновых порешили.

– Почему из-за меня?

– Иди-иди, нечистый! Никто с тобой разговаривать не будет!

Почему обозлились мальчишки и взрослые, Боря не мог понять. Давно ли – всего несколько дней назад – эти самые люди были к нему ласковы. Старухи любовно гладили его по голове, старики называли сиротинушкой. Почему же сейчас все от него отворачиваются? Тоскливо стало на душе у мальчика. Скорей бы хоть вернулся старик Софронов или Геласий!

Вечером Боря случайно подслушал разговор маралихинцев, сидевших у костра, и все понял.

– Софронов от веры правильной отступил, вот и покарал нас господь! – говорил старик, подкладывая в костер сухие сучья.

– Когда привез Анкудин Степаныч этого парнишку из города, я тогда сразу же сказал, что добра теперь не жди... Так оно и получилось. Из-за него Софроновых солдаты повесили. Только из-за него.