Текст книги "Пропавший брат"

Автор книги: Николай Анов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Некоторые находили, что у Гришки Рифмача роль была еще интереснее. В ней было больше слов и слова были такие, от которых одновременно становилось и страшно и радостно.

– Нет страха перед вами, палачи! – орал Гришка, разрывая ворот рубахи. – Стреляйте в нас! В крови тоните нашей! Вам не сломить Париж! Отмщенья близок час!..

В Гришку Афанасьева палили из десяти ружей. Он падал на одно колено. Курносое лицо Рифмача горело восторгом, и он кричал перед смертью:

– Коммуна умерла! Да здравствует коммуна! Вперед, друзья, вперед в бой!

И после этого в Гришку еще раз стреляли залпом. Но Рифмач все же не умирал. Тогда версальцы тыкали в него штыками и закалывали насмерть.

Утро больших событий

Боря с Гришкой, узнав от местных ребят, что в речке Шаровке хорошо клюет хариус, решили сходить на рыбалку. А ловить хариусов самое время до солнышка. Отправились они вдвоем к Грохотуну.

– Антон Иванович, можно на рыбалку сходить?

– Сколько угодно.

– Тогда мы завтра в два часа встанем.

– Ночью? – недовольно поморщился Грохотун. – Ну что же, идите, только не утоните. Будьте осторожны.

Так, с этого разрешения и стали многие ребята ходить на рыбалку. Рыбы ловили много, и глухая кухарка Степанида варила такую вкусную уху, что даже воспитательницы стали похваливать рыболовов.

Но Грохотун ел уху и не хвалил. С каждым днем он становился все угрюмее и задумчивее. Что за причина? Понять было трудно. И участок под ягоды почти весь перекопали, и продуктов в коммуну доставили вдоволь, и ребята вели себя хорошо.

Большие Пальцы стали наблюдать за Антоном Иванычем и заметили: каждый вечер Грохотун ходит на вокзал к начальнику станции. Назад приходит мрачный, мрачный. Закроется в комнате со своими помощницами и шепчется. И воспитательницы стали словно не те. И уроки ведут по-прежнему, и книжки читают, а все не так, как раньше.

Боря тоже заметил неладное. Когда с Гришкой они отправились на рассвете ловить рыбу, он высказал приятелю свои догадки о плохом настроении Антона Ивановича.

– А я знаю, почему Грохотун такой скучный!

– Почему?

– Он грабителей боится.

– Сказал тоже! – Гришка даже фыркнул.

– А зачем он вчера пистолет чистил?

– Пистолет? – на курносое лицо Гришки легла тень недоумения. – Мало ли зачем. Чтоб не заржавел!

Рыба в то утро клевала хорошо. Боря насаживал уже десятого червяка, как вдруг к речке подкатила плетеная тележка, запряженная добрым орловским рысаком.

– Эй, ребята, подите сюда! – закричал кучер, восседавший с кнутом на козлах.

Боря с Гришкой оставили удочки и подбежали к тележке. В ней сидел молодой остроносый студент, похожий на Гоголя. Только Гоголь причесывался на пробор и носил небольшие усики, а человек в тележке зачесывал длинные волосы назад, как священник, и усов у него не было.

– Что, здесь очень глубоко? – спросил «Гоголь», выскакивая из тележки и вынимая из кошелька желтый бумажный полтинник.

– Очень! – сказал Боря, внимательно разглядывая голубые штаны студента и тужурку, украшенную золотыми пуговицами.

– А где мелко? Где тут на телегах вброд переезжают?

– На телегах? Вон за тем спиленным деревом. Вы не той дорогой поехали, дядя! – ответил Гришка.

– А вы, ребята, откуда? Не шаровские?

– Мы из Петрограда, – ответил Боря. – В детском доме живем, на Глуховской.

– Из Петрограда? – «Гоголь» хотел еще что-то сказать, но его перебил кучер:

– Товарищ Пирожников, да брось ты! Тут каждая секунда...

Он не договорил и взмахнул кнутом. Вскакивая на ходу в тележку, «Гоголь» все же крикнул мальчикам:

– Бросьте вы рыбу и идите домой!

Боря и Гришка поглядели, как тележка, переехав вброд речку, скрылась за рощей. Но домой ребята не пошли. Разве можно уйти с такой ловли? Клев был замечательный! Скоро они наловили полное ведро хариусов, просунули под дужку палку и, взявшись за оба конца, довольные понесли добычу домой.

Не прошли ребята и полдороги, как встретили трех военных в защитных гимнастерках.

– Два мальшик, остановись! – приказал один из них, коверкая русские слова.

Ребята остановились.

– Ваша не видаль зольдат? Красноармеесь?

– Нет! – ответил Боря.

– Тогда вы проходить прямо. Живо, марш-марш домой!

И военные, настороженно озираясь, зашагали дальше, разговаривая на незнакомом языке.

Это утро приносило сюрприз за сюрпризом. Подходя к полосатому шлагбауму, ребята увидели на линии длинный состав теплушек с солдатами в узких шапочках. За товарными вагонами на открытых платформах стояли зеленые пушки. Боря с Гришкой заторопились домой. Здесь царила тревога. Взрослые обсуждали неожиданную новость. Железную дорогу захватили белые чехи. В Самаре и Белебее они свергли советскую власть и теперь наступали на Уфу.

Но самый удивительный, потрясающий сюрприз был впереди. Собрав в столовой всех ребят деткоммуны, Шишечка, волнуясь, сказала:

– Я знаю, ребята, вы любите Антона Иваныча и, конечно, не хотите его гибели. Поэтому я с вами буду говорить, как с большими. Наступили тяжелые дни войны... Если придут и будут спрашивать Антона Иваныча, все говорите, что он уехал три дня назад. Поняли?

– Поняли!

– Три дня назад! – повторила Шишечка. – В среду вечером. Не забудьте!

– Не забудем.

– За ворота с сегодняшнего дня – ни шагу! Большие Пальцы остаются, Рабочие Руки тоже, но Совета больше нет. И забудьте, что он был. До возвращения Антона Иваныча этого слова не произносить.

– Почему? – раздались удивленные голоса.

– Так нужно! – сказала Шишечка. – Когда будет можно, я объясню. А сейчас все без шуму разойдитесь, но Большие Пальцы пусть на минуту останутся.

С Большими Пальцами у Шишечки была особая беседа.

– Надо внимательно просмотреть все книжки, брошюрки, воззвания, – сказала она. – Соберите все, что есть у ребят, и сейчас же принесите мне.

Большие Пальцы выполнили приказание Шишечки. Воспитательница отложила в сторону несколько открыток с изображением Ленина и Карла Либкнехта, брошюру под заглавием «Кто такие большевики и чего они хотят» и знамя коммуны из кумача.

– Все это надо немедленно сжечь! – объявила она. – К нам могут прийти с обыском.

Боре стало жалко знамя коммуны, и когда Шишечка отвернулась, он потихоньку унес его в спальню.

* * *

Узнав, что белые чехи заняли Белебей, Антон Иваныч Лобода предусмотрительно скрылся.

Исчезновение Грохотуна вызвало среди детворы много разговоров.

– Чехи стоят за буржуев, а наши большевики за пролетариев, – сказал Гришка Афанасьев.

– Что же теперь будет?

– Возьмут нашего Грохотуна, как кота поперек живота... Да и нам достанется... Особенно мне, как председателю Совета Больших Пальцев.

– За что?

– За большевизм! Вот за что!

Наиболее предприимчивые из ребят стали прикидывать: нельзя ли заблаговременно подобру-поздорову унести ноги. Но Гришка вознегодовал:

– Ну, уж это не годится! Кто постарше, тот в кусты, а маленькие куда? Нет, пропадать – так всем пропадать!

На третьи сутки со дня исчезновения Грохотуна к дому детской коммуны подъехали четыре всадника. Они ловко соскочили с коней и прошли во двор. Оправляя косы, заложенные вокруг головы, Шишечка вышла на крыльцо. Боря изумился. Розовое лицо Нины Михайловны стало вдруг белым, как занавески на окнах.

– Где заведующий – Антон Иванович Лобода? – спросил один из чехов, довольно хорошо говоривший по-русски.

– Его нет. Он уехал.

– Куда?

– Он собирался ехать в Уфу.

Военные переглянулись, улыбнулись и так посмотрели на Шишечку, что щеки ее стали снова пунцовыми.

– Нам придется произвести у вас обыск, – улыбаясь, сказал чех и щелкнул себя по голенищу хлыстиком.

– Производите! – злым голосом ответила Шишечка.

Чехи обыскали комнату Антона Иваныча, но подозрительного ничего не нашли. После обыскали комнату воспитательниц.

– А здесь живут мальчики. Это их спальня, – говорила Шишечка. – Вы и детей обыскиваете? Будете смотреть?

– Посмотрим! Не беспокойтесь!

Ребята поспешно сдергивали с кроватей фланелевые одеяла, стаскивали полосатые матрацы. Чехи ощупывали подушки, осматривали печи.

– А это что такое? – раздался негодующий голос.

Чех держал в руке красное знамя, найденное в подушке.

– Это... детдомовский флаг, – дрогнувшим голосом сказала Шишечка, и ребята увидели, как со щек воспитательницы мгновенно слетел румянец.

– «Да здравствует советская власть – защитница детей трудящихся»! – прочитал офицер и скривил губы: – Большевистский лозунг?

Шишечка молчала и растерянно смотрела на ребят, словно стараясь узнать, кто ее подвел.

– Мы за такие флаги расстреливаем, – тихо сказал чех. – Слышите, что я говорю! А? Чей это флаг?

Шишечка глубоко вздохнула и провела рукой по лбу:

– Это флаг... это флаг...

– Мой! – громко закричал Боря и, выбежав из задних рядов, стал перед Шишечкой, готовый погибнуть вместе со своей любимицей. Синие глаза мальчика смотрели на солдат без всякого страха. Застенчиво улыбнувшись, он объяснил: – Это моя постель и моя подушка.

Чех сурово сдвинул брови, повернулся к стоявшему сзади него и скомандовал:

– Ян!

Сумасшедший вагон

Вместе с обуховскими коммунарами Петрик и Володя доехали до Вологды. Здесь им предстояло пересесть на другой поезд.

Гордиенко потихоньку от Фени дал ребятам пятьдесят рублей и сам купил для них билеты. Сердце у него было доброе.

Эшелон обуховцев долго стоял на запасных путях. Яша успел проводить новых друзей. Он видел, как они садились в теплушку, и помахал им рукой на прощанье.

Медленно двигался поезд, переполненный пассажирами. Он мучительно долго стоял на разъездах и маленьких станциях. Впереди предстояло несколько тяжелых пересадок. Они страшили своей неизвестностью Володю, но Петрик был спокоен. В кармане у него хранились два билета, в них указаны все пересадочные станции. Он верил в чудодейственную силу железнодорожных билетов. Но при первой же пересадке, в Ярославле, эта вера развеялась, как дым. Демобилизованные солдаты, мешочники, спекулянты и другие безбилетные пассажиры захватили с боя все вагоны. Никто не проверял никому не нужные билеты. И Петрик понял, что Гордиенко выбросил деньги на ветер совершенно напрасно.

– Володька, не зевай! – закричал он, прорываясь через густую толпу мешочников к вагону.

Целую ночь они ехали на буфере. Один пролет тряслись вместе с бородатым пензенским солдатом на крыше товарного вагона. Нужно сознаться, это было очень страшно. Два дня лежали на заплеванном пыльном полу под скамейкой. Ухитрились даже забраться на тендер с углем, но сердитый машинист в замасленной кожанке выгнал их на первой же остановке.

В Рязани мальчики пропустили четыре поезда. На пятый Петрик сумел попасть, прицепившись к подножке, но Володя побоялся вскочить на ходу. Он бежал рядом с вагоном и отчаянно кричал, испугавшись, что останется один. Вдогонку ему улюлюкали мешочники:

– Давай-давай-давай! Держи-и!..

Петрик неловко спрыгнул и зашиб ногу.

– Эх ты, растяпа! – сердито сказал он, потирая ушибленную коленку. – Не мог вскочить!

Володе было стыдно, и он молчал. А тут еще мешочники стали подсмеиваться да всякие обидные советы давать:

– Прямо как поросенок завизжал!

– Каши, парнишка, меньше ешь, а то толстый больно стал!

К вечеру подошел шестой состав. Красные теплушки были переполнены. Мешочники висели на буферах. На крышах лежали и сидели бесстрашные солдаты, возвращавшиеся домой с фронта. Солдаты пели песни, а один из них, разувшись, даже плясал под балалайку.

– Мы опять не попадем, – плачущим голосом говорил Володя. – Шестой поезд пропускаем.

Петрик метался по перрону, прикидывая, в какой вагон легче проникнуть.

– Пустите, товарищи! Третьи сутки ждем! – просились мешочники, барабаня тяжелыми кулаками в закрытые двери теплушек.

– Нету местов! – кричали в ответ десятки голосов. – Как селедки в бочке сидим.

И только около одной теплушки почти совсем не было пассажиров, хотя дверь в вагон была даже приоткрыта. Высокий молодой доктор в белом халате стоял у входа и вразумительно покрикивал:

– Эй, борода!.. Куда лезешь? Сюда нельзя! Здесь, сумасшедших везут. Не видишь – написано! Хочешь, чтобы они тебе голову оторвали?

Петрик прочел крупную меловую надпись: «Для сумасшедших» – и тоже отскочил.

– Тут не проедешь! – сказал он Володе и вместе с другими пассажирами кинулся к соседнему вагону.

Станционный колокол ударил в третий раз, и паровоз дал продолжительный гудок. Доктор быстро забрался в теплушку и загородил собой узкую щель, образовавшуюся между стеной вагона и дверью.

– Опять остались! – чуть не заплакал Володя. Пухлые щеки его дрожали от горя и отчаяния.

– Айда туда! – сверкнул глазами Петрик. – В сумасшедший вагон!

И он первый кинулся к теплушке с меловой надписью.

– Куда? – крикнул доктор, отпихивая ногой Петрика, цеплявшегося руками за дверь. – Куда? Здесь сумасшедшие!

– Я тоже сумасшедший!.. – пыхтел Петрик, хватая доктора за ногу. – Дядя, пять поездов пропустили. Пустите, дядя! Ой, дядя, не лягайтесь.

В это время загрохотали буфера. Петрик был уже в вагоне и протягивал руку братишке. Володя кряхтел, надувая пухлые щеки, и лез в теплушку.

Доктор, заметив, что находятся еще охотники последовать примеру ребят, страшно выругался и быстро задвинул за ними тяжелую дверь.

Петрик и Володя со страхом рассчитывали увидеть полный вагон сумасшедших. Но в теплушке оказались самые обыкновенные пассажиры.

– Пробрались все-таки, стервецы! – добродушно сказал толстый старый монах с огромным красным носом. – Ну и народ пошел отчаянный... Смотрите, теперь сидите аккуратно...

– Мы будем тихонько! – покорно произнес Петрик, высматривая свободное местечко на нарах.

В теплушке было довольно просторно. Мальчики залезли на верхние нары и расположились рядом с бородатым пассажиром в потертой кожаной куртке. Тот искоса взглянул на Петрика, пошевелил длинными тараканьими усами и спросил:

– Далеко едете?

– До Белебея.

– Зачем?

– К брату, – ответил Петрик и рассказал про увезенного в Башкирию Борю.

– Тогда сунь мою корзинку к себе, – сказал усач. – Я боюсь, как бы ей ноги не приделали.

С этими словами он пододвинул высокую корзинку, перевязанную электрическим проводом, и поставил в голову Петрику.

– Не помешает?

– Нет-нет! – поспешно ответил Петрик, радуясь новому знакомству.

На остановках доктор натягивал белый халат с крестом на рукаве и выскакивал на платформу, а седой монах начинал подвывать страшным голосом, изображая сумасшедшего. Это было так здорово, что Петрик пришел в восторг. Он посмотрел на Володю, сверкнул глазами и вдруг тоже завыл, и даже, пожалуй, пострашнее, чем монах.

– Молчи! – сказал боязливо Володя. – Прогонят.

Но пассажиры не только не прогнали, а даже остались довольны. Монах протянул Петрику румяный бублик и похвалил:

– Далеко ты пойдешь, отроче, далеко.

Но в Рузаевке красноармейцы увели «доктора» в комендатуру для выяснения личности, и меловую надпись пришлось спешно стереть с дверей вагона. Назад «доктор» не вернулся. А в Инзе появились увешанные пулеметными лентами матросы и стали проверять документы. Петрик вынул из записной книжки аккуратно сложенную бумажку, и матрос, прочитав ее, сочувственно сказал:

– Ищите вашего братеника. Ищите хорошенько!

Усач достал новенький коленкоровый бумажник с кожаной лакированной каемочкой и, не торопясь, вынул два документа – смятое удостоверение и паспорт.

– Ты что, водопроводчик? – спросил матрос, просматривая удостоверение.

– Водопроводчик.

– Где работаешь?

– В Самаре.

– А оружие у тебя есть?

– Перочинный ножик со штопором...

– Где вещи? Предъяви для осмотра.

– Смотрите, – сказал усач, открывая плоским ключиком небольшой фанерный чемодан.

– Все тут?

Водопроводчик поднял ровные дуги бровей, посмотрел на Петрика строгими холодными глазами и ответил:

– Все!

Матрос перерыл чемодан, вынул два кольца копченой колбасы, перетряхнул плохо выстиранное бельишко водопроводчика, задумался на мгновение и сказал:

– Придется сходить в комендатуру. Чемодан забери с собой.

– Да уж здесь не оставлю, – сердито ответил усач. «А как же с корзинкой?» – чуть не крикнул Петрик, но, поймав многозначительный взгляд водопроводчика, прикусил язык.

Матросы покинули вагон. Усач последовал за ними. Седой монах перекрестился и прошептал:

– Искариоты! Погибели на них нет.

Поезд стоял на станции очень долго, часа два. После второго звонка Петрик с Володей стали беспокоиться: а вдруг водопроводчик не вернется? Что тогда делать с багажом? Петрик попробовал поднять корзинку. Она была необыкновенно тяжелой. Но Володя, сидевший у окна, вдруг радостно закричал:

– Идет! Идет!

Усатый водопроводчик забирался в теплушку.

– Дурачье! – прохрипел он густым басом. – Чего беспокоили рабочего человека. Прохвосты.

Когда тронулся поезд, усач вынул из чемодана кружок копченой колбасы, разрезал его пополам и протянул Петрику с Володей.

– Ешьте, – тихо сказал он. – Молодцы, ребята!

И водопроводчик внимательно взглянул на корзинку, туго перевязанную электрическим проводом.

Ночью у вагона перегорели буксы. Его отцепили на глухом полустанке. Часть пассажиров перебралась в другие теплушки, часть отстала от поезда. Среди неудачников оказались и Петрик с Володей. Усатый водопроводчик с фанерным чемоданом и корзинкой благополучно уехал на крыше вагона.

Снова для мальчиков началось мучительное путешествие. Они ехали на тормозной площадке, на буферах, под нарами.

В Пензе был съеден последний сухарь. У Петрика была керенка, но хлеб на станции стоил очень дорого – семь рублей фунт.

– Потерпим! – сказал он Володе. – Говорят, в Сызрани полтинник стоит. Мы скоро туда приедем.

Терпеть было очень трудно. У Володи урчало в животе. Но он мысленно видел Борины синие глаза и безропотно переносил голод.

На третьи сутки вечером ребята попали в поезд.

В Сызрани у вокзала продавались пышные караваи белого хлеба. Его было много. И фунт действительно стоил только полтинник.

В Самаре

В Самару мальчики приехали рано утром и отправились в справочное бюро узнать о поезде на Белебей.

– Девять часов ждать! – разочарованно свистнул Петрик. – Пойдем в город!

Володя колебался. Ему хотелось посмотреть Самару, но он боялся отойти далеко от вокзала. В чужом городе легко заблудиться. Лучше бы, конечно, посидеть спокойно на станции. Но разве можно уговорить Петрика? И Володя согласился. Они сдали свои котомки в камеру хранения ручного багажа и отправились смотреть город. Ребята бродили по незнакомым улицам, вышли к пристани, долго любовались белыми волжскими пароходами, а когда возвращались на вокзал, заблудились и опоздали на поезд.

– Ничего! – успокоил Петрик брата, прочитав в глазах его молчаливый укор. – Завтра уедем.

Ночь ребята провели на вокзале и даже ухитрились выспаться под скамейкой, а рано утром отправились снова в город – поезд отходил после полудня.

Пройдя несколько улиц, они дошли до золоченого кренделя, прибитого к углу дома. Здесь надо было свернуть к набережной. Но на перекрестке стоял пикет красноармейцев.

– Вертай назад! Проходу нет! – сказал один из них и даже загородил дорогу винтовкой.

Ну, что ж, нельзя, так и не надо. Подумаешь! Можно и другой дорогой пройти. Мальчики повернули обратно, но не успели миновать улицу, как услышали оглушительную стрельбу.

Прохожие, словно испуганные воробьи, кинулись в разные стороны, и улица мигом опустела. Петрик и Володя ползком добрались до ближайшего забора и легли, уткнувшись носом в землю. Второй залп прогремел где-то близко, совсем рядом. За вторым раздался третий.

– Стреляют!

Петрик и Володя, дрожа от страха, приподняли головы и увидели грузовик с вооруженными людьми. Только два человека на грузовике щеголяли военными шинелями. Остальные ехали в пиджаках и рабочих блузах, а один – не то дворник, не то штукатур – даже в белом переднике. Не успел грузовик скрыться, как снова возобновилась стрельба. Тр-р-р! Тр-р! Тр-р-р! Словно коленкор рвали в соседнем переулке. Очень похоже! А потом вдруг застрочила швейная машина.

– С пулемета! – крикнул Петрик.

Володя чуть-чуть приподнял голову. С ружьями наперевес по мостовой бежали солдаты в коричневых гимнастерках и на ходу стреляли. Но вдруг один из них споткнулся и упал, бросив в сторону винтовку. За ним кувыркнулся другой, а третий присел и схватился за живот. Остальные добежали до угла, свернули в переулок и скрылись.

– Вставай! – зашептал Петрик. – Побежим!

Володя от страха не мог двигаться. Пухлые щеки его были белы, как мел.

– Куда?

– Во двор!..

– Убьют!

– Дурень! Здесь скорее убьют!

Володя не хотел вставать.

– Зачем ушли с вокзала? – захныкал он. – Лучше бы там сидели...

– Девчонка! – с презрением сказал Петрик. – Трус!

– Ты сам тоже боишься...

– Я? Боюсь?

Это было слишком. Петрик готов был сию же минуту доказать свою храбрость, но вдруг опять раздались два залпа. Мальчики, как подкошенные, упали на землю. Тишина, наступившая после выстрелов, продолжалась долго. И Петрик вспомнил: рядом в сквере есть хорошая будочка, оклеенная разноцветными афишами. Вчера вечером они ее даже исследовали, рассчитывая в ней переночевать на тот случай, если бы выгнали вдруг из вокзала.

– Володька!

– Что?

– Бежим до вчерашней будки!

Володя боязливо оглядывался по сторонам. Кругом никого не было.

– Только скорей тогда, – сказал он, заикаясь от испуга.

И братья понеслись вдоль заборов по глухому, заросшему травой переулку.

В сквере было пустынно. Петрик и Володя залезли в будку и любопытными глазами прильнули к широкой щели. Никого кругом. Все люди попрятались. Вот опять грузовик промчался. На этот раз с вооруженными солдатами. Где-то хлопнули два выстрела. Тишина. Высокий человек в широкой синей блузе пробежал, размахивая руками, мимо будки и что-то бросил в кусты. Он остановился как раз против щели, и ребята увидели бледное испуганное лицо с большой царапиной на лбу. Синеблузник пошарил в карманах и что-то спрятал в траву. Потом он надвинул кепку на глаза, пощупал царапину и зашагал по дорожке как ни в чем не бывало.

«Что он спрятал? – думал Петрик. – Поискать надо».

Где-то рядом снова принялись рвать коленкор.

– Тех, трех, убили? – прошептал Володя.

– Убили.

– Долго здесь сидеть будем?

– Не знаю.

– Пойдем на вокзал!

– На вокзал?

Только Петрик выглянул из будки, как швейная машина снова застрочила. Опять спрятались ребята. Ну куда же теперь пойдешь? Еще подстрелят. Лучше сидеть смирно и не двигаться. Посидели молча. Скучно даже стало. Должно быть, часа два прошло.

Но... что это такое?

Петрик навострил уши. Никак, музыка? Да-да, музыка! Духовой оркестр заиграл.

– Слышишь! Ура кричат!

– Слышу.

– Теперь стрелять не будут. Пойдем, посмотрим!

Мальчики торопливо вылезли из будки. Пробежав переулок, они остановились в великом изумлении. Большая толпа шла за кумачовым плакатом с вышитыми белыми буквами:

«Да здравствует хозяин земли русской – Учредительное собрание!»

Плакат несли два человека – молодой курчавый студент без шапки и стриженая девица в очках. Веснушчатое лицо ее сияло восторгом. Она держала свежевыструганную палку двумя руками и гордо смотрела по сторонам.

Петрик и Володя пошли рядом с трубачами, приноравливая свой шаг к такту музыки. Неожиданная война кончилась совсем хорошо.

Трубачи сделали минутную передышку. В это время из толпы вдруг выскочила толстая, как бочка, женщина в кремовой панамке и закричала пронзительным голосом:

– Долой большевиков! Да здравствует капитан Каппель!

И все заорали, стараясь перекричать друг друга:

– Каппель! Каппель! Да здравствует Каппель!

И Петрик с Володей тоже закричали, потому что кричать было очень весело. Трубы музыкантов сияли на солнце ослепительным, жарким блеском. Нарядные барышни с букетами в руках останавливали военных и всовывали цветы в петлички гимнастерок. Военные отдавали честь.

– Да здравствуют чехи, освободители Самары! – вдруг завопил военный, когда курносенькая гимназистка засунула ему в верхний карман френча белую ветку черемухи.

Военного подхватили и начали качать. Он держал руку у козырька, боясь потерять фуражку. Лакированные голенища офицерских сапог сверкали на солнце не менее ярко, чем трубы музыкантов.

И тут Володя, заметив в толпе маленького синеглазого мальчугана, в первый раз вспомнил о пропавшем брате.

– Петрик, пойдем на вокзал! – сказал он, дергая брата за рукав. – Снова опоздаем!

– Сейчас! Смотри, опять музыканты идут!

Целый день братья бродили по городу. Они видели, как юнкера и офицеры ловили большевиков и вели их по улицам, подталкивая в спину наганами.

– Зачем же бить-то? – закричала, не выдержав, жалостливая женщина в платочке. – Не трожьте!

– Зачем?

Тут женщину окружили плотным кольцом, и кто-то сдернул с ее головы голубой платок с коричневыми мелкими цветочками.

– Проверить! Проверить! Кто такая!

– Большевичка!

– Что? Какая я большевичка? Ты сама дура! – еще громче закричала женщина, отбиваясь от нарядной дамы. – Граждане, я кухарка! Ей-богу, у Лаврентьевых служу. Да не лезь ты, гадюка! Не рви платок!

– Кухарка? Управлять государством захотела!

– Погоди, я ей поуправляю!

Коренастый бородатый человек в дорогой поддевке вдруг поднял волосатый кулак и так сильно ударил кухарку с размаху по виску, что она замертво свалилась на мостовую.

Только к вечеру ребята выбрались на станцию. Здесь они услышали ужасную новость: железнодорожное сообщение прекращено на неопределенное время.

Кем же был водопроводчик?

Белогвардейцы во главе с капитаном Каппелем свергли советскую власть в Самаре, а через день после переворота на улицах города уже висели плакаты с лозунгами:

«Если ты хочешь бороться за Учредительное собрание – вступай в ряды Народной Армии!»

«Народная Армия вырвет власть из рук захватчиков-большевиков и передаст ее Учредительному собранию!»

«Сила и мощь Народной Армии – в сознательных добровольцах!»

Офицеры, студенты, гимназисты старших классов заполнили вербовочные пункты. А вечером Петрик и Володя видели их на улицах Самары, добровольцев в форме народной армии. Они ходили без погон, но на околышке фуражки носили георгиевскую ленту. Слово «товарищ» было изгнано из употребления как позорное. Добровольцы и чешские легионеры называли друг друга братьями. Братья гурьбой путешествовали из одной пивной в другую, горланили непристойные песни и хвастались боевыми подвигами, совершенными в день переворота.

– Тут я с ним и рассчитался с процентами! – сверкая глазами, рассказывал молодой рослый народоармеец. – Увидел он меня и задрожал, как осиновый лист. А я его вежливо допытываю: «Товарищ Свечников, не вы ли к нам зимой приходили национализировать наш магазин, и не известно ли вам, кто моего папашу в тюрьму уконопатил на казенные харчи?» Он прямо, как мел, побелел. «Ага, – говорю, – попался, паскуда! Отец тебя кормил-поил, жалование платил, а ты, сукин сын, в благодарность его под национализацию подвел!» И тут как дам ему прикладом...

Володя прислушивался к разговорам, но плохо понимал, из-за чего в Самаре шла война. Одно ему было ясно: из-за нее прекратилось сообщение с Уфой, и нельзя было ехать в Белебей на розыски Бори. Это Володю удручало.

Да и жизнь в Самаре была несладкой.

От хлеба в булочных хотя и ломились полки, но даром его не давали. Денег же у Петрика оставалось очень мало.

– Давай есть один раз в день! – предложил он Володе. – Пока не уедем. Хочешь?

Володя согласился на предложение брата без особой радости. В полдень они съели по фунту ситного, а вечером голодные улеглись спать в сквере.

– Хоть бы поезд скорей пошел... – чуть не плача, прошептал Володя, дрожа от холода.

– Молчи!

– Надо было бы оставить кусочек на вечер.

– Молчи! – огрызнулся Петрик.

– У меня в животе даже бурчит, – не унимался Володя. – Слышишь?

– Стяни ремень...

Володя вздохнул и передвинул пряжку на поясе.

– А все-таки есть хочется! – прошептал он через минуту.

Петрик сделал вид, что не слышит, и даже захрапел.

На другой день фунт они съели не сразу, а разделив на две порции. Но вечером перед сном голод мучил еще сильнее.

– Ну, скоро ли поезд пойдет? – хныкал Володя, заглядывая в окна булочных, где лежали сдобные пышки, золотистые ватрушки с творогом и белели батоны, припудренные мукой.

Петрик хмурил брови и молчал.

На счастье судьба неожиданно столкнула братьев с усатым спутником по сумасшедшему вагону.

– Эй, хлопец, подойди-ка сюда! – раздался хриплый нетерпеливый бас с извозчичьей пролетки. Голос был знакомый. Но в пролетке рядом с нарядной полной дамой в белом платье сидел незнакомый офицер. Петрик и Володя видели его первый раз в жизни. Новенький темно-зеленый френч, шикарные галифе, блестящие коричневые краги, офицерская фуражка с георгиевской лентой на околыше, гладко выбритые щеки изменили внешность вагонного спутника до неузнаваемости.

И только черные, лихо закрученные тараканьи усы да хриплый бас непреклонно свидетельствовали, что в извозчичьей пролетке действительно сидел сильно помолодевший после стрижки и бритья водопроводчик – владелец тяжелой корзинки, перетянутой электрическим проводом.

Петрик слышал, как офицер заговорил с дамой на непонятном языке, и она, оглядев ребят ласковым взглядом, приветливо заулыбалась.

У полной дамы был двойной подбородок, круглое добродушное лицо и маленькие, как изюминки, глаза. В ушах висели длинные серьги, сверкавшие на солнце ослепительными звездочками. В руках дама держала белый зонтик, обшитый кружевами. Вся она была необыкновенно пышная и белая, словно облако.

– Вы что же, ехали в Белебей, а сидите в Самаре? – сказал усач.

– Поезда не ходят.

– Так-так! А что у вас вид больно скучный? Где живете? А?

– Нигде.

– То есть как нигде? – усач приподнял ровные дуги бровей.

– В сквере ночуем, – буркнул Петрик, переминаясь с ноги на ногу. – В будке разломанной...

Нарядная дама быстро заговорила на непонятном языке. Офицер отрицательно покачал головой и зашевелил тараканьими усами.

– Ну их к черту! Я лучше деньги дам, – сказал он и полез в карман за кошельком.

Петрик убрал керенку в записную книжку. «Теперь мы будем есть три раза в день», – подумал обрадованный Володя. Извозчик дернул вожжи и причмокнул. Дама улыбнулась и кивнула головой. Колеса пролетки зашуршали по песчаной дороге, унося усатого офицера, державшего правой рукой белое облако.

– А почему он раньше был водопроводчиком? – с недоумением спросил Володя.

– Не знаю, – задумчиво ответил Петрик и вспомнил про тяжелую корзинку, перевязанную электрическим проводом.

Мальчики смотрели вслед удалявшейся пролетке. Сейчас она завернет за угол. Нет! Кажется, остановилась! Поворачивает назад. Да-да, белое облако летит обратно.

Петрик и Володя замедлили шаги. Извозчик гнал лошадь вскачь. Страусовое перо на шляпе колыхалось от ветра.

– Стой! – крикнул офицер извозчику и махнул Петрику перчаткой. – Иди сюда!

Петрик подошел. Нарядная дама улыбнулась. Офицер зашевелил тараканьими усами и сказал: