Текст книги "Пропавший брат"
Автор книги: Николай Анов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Утром, чуть свет, Гришка с Борей помчались на станцию к дежурному справиться о посадке. Но со станции Аксаково вагоны еще не подали. Они ожидались с товарным поездом. Разочарованные ребята вернулись в деткоммуну.
Товарный пришел в полдень и оставил на запасном пути две теплушки для детей. Но что это были за теплушки! Грязные, дырявые, без нар. На полу валялся конский навоз и щепки от дров. Шишечка велела Большим Пальцам произвести уборку. Ребята принесли доски, лопатки, метлы, воду и часа два скребли и мыли загаженный пол. Потом они соорудили из досок нары, натаскали соломы, и в теплушках стало неплохо.
За посадкой в вагоны наблюдали Большие Пальцы. Ребята разместились, прикрыли дверь и сразу же ощутили нестерпимую скуку. Скорее бы ехать. Песни петь Шишечка не разрешала, про войну говорить тоже. И зачем так рано в вагоны забрались? Отлично можно было бы еще раз выкупаться. Но и купаться Шишечка не пустила.
Три часа в душных вагонах просидели. Вот уже и солнце садиться стало и жара спала. Небо посинело за степью. Большинство ребят заснули, но Боря не спал. Он радовался, что увидит скоро Петроград. Гришка Рифмач пообещал ему сходить к мачехе и узнать точный адрес тети Горпины. А будет адрес, можно телеграмму отправить. Гришка пробойный парень, все знает. Только бы, говорит, до Питера добраться, а оттуда нетрудно проехать к Володе. Эти Гришкины слова Боря хорошо запомнил.
Повернулся Боря на другой бок. Что это, никак поезд идет? Зашумели ребята, высунули головы в щель. В самом деле, два желтых глаза засверкали в вечернем сумраке.
– Из Уфы! – закричал Гришка. – Наш, ребята, наш!
Пока шла прицепка теплушек к составу, дети ликовали от радости.
– Едем! Едем!
Вокзальный колокол гулко прозвонил три раза. Вот и поехали.
Тра-та-та-та! Тра-та-та-та! Тра-та-та-та! – грохотали колеса, а Боре казалось, что они выстукивают: «Скоро Питер! Скоро Питер! Скоро Питер!»
Под этот равномерный стук Боря незаметно уснул. А утром, когда проснулся, понял, что поезд стоит. В щель пробивались яркие солнечные лучи. Ребята протирали заспанные глаза.
– Почему стоим?
Гришка отодвинул засов. Здравствуй, утро! Здравствуй, солнце! Степь расстилалась необъятным зеленым ковром, а над ней сверкало прозрачное лазурное небо. Боря выглянул и у вагона увидел пожилую воспитательницу.
– Ребята, Нина Михайловна здесь? Разбудите скорее.
– Нина Михайловна! Вас спрашивают.
– Ну, что надо? – подняла голову Шишечка.
– Сейчас узнала ужасную новость: нас повернули обратно. Никакого обмена не будет.
– Почему?
– Не знаю. Уже перецепили паровоз. Бегу.
Паровоз дал продолжительный свисток, зашипел, запыхтел – и поезд тронулся в обратный путь.
В полдень проехали Аксаково-Белебей, еще через полчаса Глуховскую. Ребята взглянули в последний раз на белый дом деткоммуны под высокой зеленой крышей.
Ошибка
Володя и Петрик, обескураженные неудачей, отошли от калитки. Что теперь делать? Где дальше искать Борю? Как узнать, куда его увезли?
Братья прилегли на траву. Посовещавшись, они решили отправиться на станцию. Здесь Петрику удалось разговориться со станционным сторожем и узнать неожиданную новость: детский эшелон, отправленный вначале в Самару, вернулся обратно и восемь дней назад прошел на Сибирь.
– Как на Сибирь! – вскричал Володя, чуть не плача.
Сибирь ему представлялась очень страшной. Туда посылают на каторгу преступников. Там очень холодно. Там люди ходят в звериных шкурах и работают в рудниках.
– Да, – подтвердил сторож. – Это я хорошо знаю! У нас на станции много разговоров было тогда. Толковали, куда же ребятишек так далеко загоняют. Был слушок, что их на пленных кадетов менять станут. А тут вот на... За тридевять земель отправили!
Сторож оказался очень словоохотливым и хорошим человеком. Петрик это подметил и решил действовать.
– Дядя! Наш братишка там едет! – сказал он. – А мы его догоняем. У нас даже документ есть.
Петрик показал справку.
– Такую дальнюю дорогу одни едете, – потряс старик бородой. – Вы что ж, сироты?
– Сироты!
– Сиротская жизнь, она не сладкая, – вздохнул сторож, и мальчики увидели прозрачную, как роса, слезинку, скатившуюся по морщинистой щеке старика.
Сторож пообещал достать билеты до Челябинска. Петрик вынул из записной книжки деньги, подаренные капитаншей. Старик принес билеты, около тридцати рублей сдачи и помог ребятам сесть в вагон.
– На станциях проверяйте номер эшелона... 153/462. Это вам вроде как звезда будет. Не собьетесь.
Петрик записал номер эшелона в записную книжку. Сторож похлопал мальчиков по плечам.
– Езжайте, езжайте! – сказал он. – Не бойтесь!
Как плохо ехать в поезде «зайцем» и как хорошо полноправным плацкартным пассажиром! На каждой остановке можно безбоязненно выскочить из вагона, купить молока, ягод, подсолнухов или съесть ватрушку. А когда на разъезде поезд долго ожидает встречного, даже выкупаться под мостом в ближайшей речушке. Хорошо потолкаться также среди пассажиров и послушать, о чем говорят люди.
– Большевиков в Самаре перебили! – рассказывала молодая женщина, торопливо щелкая подсолнухи. – Ужас сколько!
– А из Белебея почти все утекли. Хватились – и нет никого.
– Говорят, Пирожников первый пятки салом намазал! – с явным сожалением сказал почтовый чиновник.
– Это комиссар совдепа? Бывший каторжник?
– Нет. Он столичный студент. В голубых штанах ходил и в тужурке с золотыми пуговицами. Сам его видел.
– Кого видели?
– Пирожникова.
– Где? Где? – вдруг подскочил к чиновнику подвыпивший мужчина с бакенбардами.
– Кто?
– Белебеевский Пирожников.
– А белебеевский пирожник в нашем поезде едет, – сказала невесть откуда вынырнувшая словоохотливая женщина. – Только в каком вагоне, не знаю.
– Не может быть! – ахнул человек с бакенбардами и, оставив почтового чиновника, бросился к женщине.
– Почему не может быть? Вот человек своими глазами его видел. Сейчас говорил.
– Разыскать! Разыскать!
Тут подошла хромая старушка и, заикаясь, прошамкала:
– Белебеевский пирожник со мной в одном вагоне едет. Кому он нужен? Вон в сером пиджаке на солнышке греется.
Тут толпу словно вихрем закрутило.
– Пирожник! Комиссар! – завопили на разные голоса.
– Большевик! Большевик!
– Держи его! Держи!
Человека в сером пиджаке окружили плотным кольцом.
– Комиссара поймали! Комиссара!
– Никакой я не комиссар! – отбивался задержанный, стараясь вырваться из крепких рук подвыпившего человека с бакенбардами.
Чешские солдаты подошли и полюбопытствовали:
– Это есть большевик?
– Он самый! Главный белебеевский комиссар Пирожников! – задыхаясь от радостного волнения, ответил старик в дорогой поддевке. – Берите его на свой суд, господа чехи.
– Граждане! – плакал задержанный. – Вовсе я не комиссар... Вот крест святой... Товарищи...
– Ага, проговорился... Дай ему за товарищей по уху!
Чехи взяли пойманного под руки, поставили к телеграфному столбу и подняли револьверы. «Комиссар» побледнел, задрожал и защелкал зубами.
– Да что вы, подлые, да я...
И, упав на колени, «комиссар» закричал вдруг таким страшным голосом, что все отвернулись. Володя увидел перекошенное от страха лицо и тоже отвернулся. Он искал глазами брата. Он не знал, что ему делать. Надо было кричать, и Петрик, конечно бы, закричал. Петрик подбежал бы к солдатам и схватил их за рукава. Но пока Володя думал, как ему лучше поступить, чехи дружно бабахнули из пяти наганов, и «комиссар», взмахнув руками, свалился, уткнувшись лицом в траву.
В эту же минуту раздался крик, и молодая женщина в розовой косынке спрыгнула с площадки вагона.
– Это муж мой! Не троньте его!
Увидя труп, женщина еще раз вскрикнула и упала на землю. Ее окружили любопытные, а один из пассажиров, седой старичок, ехавший на скамейке против Петрика, подошел к солдатам и вежливо объяснил:
– Я сам из Белебея и комиссара Пирожникова видел неоднократно. А только тот человек, которого вы, господа чехи, угробили сейчас, вовсе не большевик Пирожников, а простой пирожник Клюквин. Тут маленькая ошибочка произошла, фамилию с ремеслом перепутали...
Нашлись еще свидетели, подтвердившие то же самое, а три человека определенно опознали в убитом знакомого пирожника.
– Вчера плюшки нам продавал в Белебее.
– Помилуйте, очень даже хорошо знаем. Это Иван Сергеевич Клюквин! Никогда он большевиком не был.
В кармане убитого нашли бумажник с документами на имя Клюквина, и тогда выяснилось окончательно, что вместо комиссара Пирожникова чехи расстреляли белебеевского пирожника.
Тут прибежал Петрик с мокрыми от купанья волосами и, нагнувшись над расстрелянным, тоже опознал в нем пирожника.
Седой старичок снял соломенную шляпу и пошел собирать вдове на похороны. Пассажиры, только что принимавшие участие в ловле пирожника, теперь охотно бросали рваные полтинники сборщику. Петрик и Володя тоже положили по полтиннику и подошли к жене убитого. Она по-прежнему лежала без памяти. Легкий ветерок шевелил прядку золотистых волос, выбившихся из-под розовой косынки.
– Доктора бы надо, – произнес чей-то сочувственный голос, а человек в замасленной блузе, оглянувшись по сторонам, сказал, сжимая кулаки:
– Учредиловские душегубы... Гады! Сволочи!
В это время подошел встречный поезд, и пассажиры кинулись в вагоны. Седой старичок сунул собранные деньги в карман вдове, перекрестился и вскочил на площадку. Два поезда разошлись в разные стороны, а около линии остались лежать расстрелянный Клюквин и поодаль от него молодая вдова.
До самой Уфы пассажиры обсуждали ошибку с расстрелом пирожника и негодовали на поспешность солдат. Неужели нельзя было прежде проверить у человека документы!
* * *
В Уфе многие пассажиры покинули вагон, и расстрелянного Клюквина забыли. Новые пассажиры вели новые разговоры. Вместо седого старичка, собиравшего деньги на похороны, против Петрика сидела теперь сестра милосердия, высокая женщина с тонким носом и длинным подбородком. Она села в Уфе и, заняв свое место, тщательно закутала голову платком.
– Зубами мучаетесь? – поинтересовалась соседка.
– Угу! – промычала сестра милосердия, морщась от боли.
– Очень больно?
– Угу!
– А вы бы соль в дупло попробовали. Иногда помогает. Или керосином намазать щеку, а потом компресс.
Сестра милосердия не ответила. Она развязала постель, достала подушку, укутала ноги одеялом и скоро засопела носом, да так здорово, словно в носу у нее спрятался шмель. Спала сестра до вечера, а вечером забилась в угол и слушала, как в другом конце вагона пели песню про славное море, священный Байкал.
– Давай поедим и спать ляжем, – предложил Петрик.
Володя вынул провизию – щедрый дар станционного сторожа: четыре яйца и полкаравая хлеба. Петрик раздобыл в другом конце вагона чайник с полуостывшим кипятком, и ребята принялись ужинать.
– Еще одно яйцо пополам съедим?
– Ладно.
Володя потянулся за яйцом, но оно выскользнуло из рук и покатилось по полу.
– Эх ты, безрукий, – сказал Петрик и полез под скамейку.
Он долго ползал по грязному полу и яйцо нашел.
Когда кончили ужинать, Петрик дернул Володю за рукав и потихоньку вызвал в тамбур. Здесь он оглянулся по сторонам и таинственно прошептал:
– Сестра милосердия, которая с больными зубами, совсем не женщина. У ней под юбкой брюки надеты.
Тетя в брюках
«Куда едет переодетая сестра милосердия? – раздумывали ребята. – И зачем потребовалось это переодевание? Ясно, человек скрывается и боится, что его узнают! А кого может бояться сестра милосердия? Чехов и народной армии. А кто боится сейчас чехов? Боятся большевики и комиссары».
Так рассуждая, Петрик и Володя решили, что с ними рядом едет переодетый большевик. Но как ловко он придумал! Поди, догадайся, что за птица сестра милосердия. Не закатись яйцо под лавку, Петрик ничего бы не узнал. Да и яйцо тут ни при чем. Все дело в плохо подвернутой штанине. Она-то и выдала сестру милосердия.
Володя давно спал, а Петрик никак не мог уснуть. Разные мысли лезли ему в голову. Хорошо, что это он, Петрик, полез под лавку. Ну, а если бы кто другой? Что бы тогда получилось? Пришли бы чехи, содрали платье с сестры милосердия, увидели брюки и... расстреляли, как пирожника Клюквина.
Петрик даже вздрогнул от страха. Надо предупредить большевика. Пусть хорошенько подогнет штанину да булавкой прикрепит, чтобы не спадала. Скорей надо предупредить, пока не поздно.
Пассажиры в вагоне спали. С верхней полки раздавался храп. Сестра милосердия свистела носом.
Разбудить ее и сказать? Нет, надо быть осторожнее. Лучше всего записку подсунуть, пусть прочтет. Но как написать: в вагоне нет света, темно.
Сестра милосердия заворочалась. Неужели вставать хочет? Так и есть. На площадку пошла. Петрик тихонько поднялся и на цыпочках последовал за ней.
Сестра закрылась в уборной. Петрик расположился на карауле около дверей. Никого нет. Надо подождать, когда она выйдет, и поговорить.
Минута тянулась за минутой.
Что она там застряла? Еще придет кто-нибудь, тогда все кувырком пойдет. Но... Ручка, кажется, щелкнула. Дверь открылась.
– Послушайте! – зашептал Петрик. – Послушайте... Никого нет в тамбуре. Я знаю, что вы переодеты. Я никому не скажу. Я только предупредить. У вас левая штанина плохо держится. Вы булавкой подколите. Булавкой...
Монотонно грохотали колеса: тук-тук-тук-тук, тук-тук-тук. Сестра милосердия молчала.
– Я вас не выдам. Честное слово. Не бойтесь.
Сестра милосердия достала папиросу, закурила, глубоко затянулась и проглотила дым.
– Вот что, хлопец... У меня зубы болят. Я все время спать буду. А если документы проверять придут, скажешь, что я твоя тетя, и мой документ покажешь. Хорошо? Вот, сунь подальше. Не потеряй.
– Хорошо.
– Ты где выходишь?
– В Челябинске.
Кто-то, шедший из соседнего вагона, открыл дверь и вошел в тамбур. Свистя, ворвался сквозной ветер в окно. Сестра милосердия шмыгнула в вагон. Петрик стремглав бросился за ней.
Сестра легла и скоро заснула, а может быть, просто притворилась. Но Петрик не спал. Разве тут до сна?
На рассвете пришел контролер с никелированными щипцами проверять билеты, а за ним военные. Стали смотреть документы. Петрик протянул удостоверение
– Тетя только заснула! С зубами мучается. Не будите, пожалуйста.
Солдат повертел коленкоровую книжку в руках, поглядел на красный крест и прошел дальше. Только он покинул вагон, сестра приподняла голову. Петрик понимающе подмигнул: будьте спокойны, все в порядке!
Почти все пассажиры в вагоне ехали на короткое расстояние. За сутки переменилось столько людей, что вполне безопасно было величать сестру тетей. Никто не знал, что племянники с «теткой» садились в поезд на разных станциях.
– Тетя, чаю хотите? Принести вам кипятку?
– Нет, не надо. От горячего зуб хуже болит.
– А молоко?
– Я молока не пью.
На разъезде пассажиры вышли из вагона гулять в ожидании встречного поезда, и «тетя», воспользовавшись удобной обстановкой, тихо спросила:
– А вы зачем, ребята, в Челябинск едете?
– Брата разыскиваем.
И мальчики шепотом рассказали историю своих скитаний. Про самарскую жизнь, заговор капитана Курова и про расстрелянного пирожника Клюквина.
У «тети» снова схватило зубы:
– Лучше я прилягу.
И «тетя» легла на лавку, накрывшись одеялом. Лихорадило ее, видимо, по-настоящему. Но зеркало и пудру «тетя» не забывала. Впрочем, ребята догадались, почему «тетя» в зеркало так часто смотрелась да подбородок щупала. Это она следила, как растет борода. А борода «тетю» погубить могла – до Челябинска еще сутки ехать.
Наступила вторая ночь. Теперь караулить должен был Володя. Прежде, чем улечься спать, Петрик многозначительно напомнил брату про расстрелянного Клюквина.
– Знаю! – недовольно пробурчал Володя, убирая в карман книжечку с крестом на обложке.
– Смотри, не засни!
– Да знаю же.
Петрик свернулся калачиком и уснул. Володя долго крепился, прислушиваясь к сладкому храпу спавших пассажиров. Как трудно не спать, когда все спят! И скоро ли наступит рассвет? Скоро ли утро? Хорошо было бы караулить вдвоем. А «тетя» спит. И Петрик спит. И все пассажиры спят. И только один Володя должен сидеть, как филин, с открытыми глазами, не спать.
Веки смыкались. Володя забыл, что едет в вагоне. Колеса перестали стучать. Вагон превратился в лодочку. Она качалась на легких волнах. Волны уносили Володю в неведомую даль, к зеленому берегу, где стоял синеглазый мальчуган с нежным лицом – пропавший брат Боря. Володя плыл в чудесной лодочке и не слышал, как в вагон пришел патруль.
– Предъявите вещи к осмотру и приготовьте документы!
«Тетя» заерзала и потянула Володю за каблук. Володя поджал ногу. «Тетя» дернула Петрика. Он приподнял голову и понял все. Володя посапывал носом. Петрик отвесил ему такого тумака, что Володя едва удержался на скамейке.
– Что? Что? Ну, что тебе?
– Книжку. Давай книжку скорей! – шипел Петрик, готовый избить брата. – Засоня!
Подошел военный, осветивший желтым лучом электрического фонарика тонкий длинный нос «тети».
– Это кто?
– Тетя. У ней зубы болят. Весь день мучилась, только уснула.
– Разбудить!
Петрик разбудил. «Тетя» проснулась и схватилась рукой за щеку.
– Вещи для осмотра.
– У меня только постель, – прошептала сестра милосердия, морщась от боли.
– Документ?
Петрик протянул удостоверение. Военный посмотрел и строго сказал:
– Почему просрочено?
«Тетя» замялась, и лицо у ней побелело.
– Не успела переменить. Срочно пришлось выехать.
– Я его задержу. Утром зайдете ко мне в передний вагон. Там получите.
«Тетя» радостно кивнула головой.
– Хорошо!
Военные ушли. Володя сидел, забившись в угол, и старался не дышать. Как же это случилось, что он заснул?
– Эх ты! – сказал укоризненно, но уже не сердито Петрик. – Караульщик!
Володя молчал.
– Я тебя очень больно стукнул?
– Не-ет!
Петрик, видимо, чувствовал себя виноватым и искал примирения.
Потревоженные пассажиры укладывались поудобнее досыпать ночь.
«Тетя» посмотрела в окно, достала папиросу и вышла на площадку вагона. Вслед за ней выбрались Петрик и Володя.
– Сейчас разъезд, кажется?
– Да.
– Вот что, ребята, я сейчас сойду, а вы до следующей станции доедете и тоже слезайте. Пересядьте на другой поезд. На билет я вам дам. Постель моя пусть здесь останется. Черт с ней!
«Тетя» размотала с головы платок и быстро сняла платье сестры милосердия. Под платьем оказались гимнастерка защитного цвета и голубые студенческие брюки. «Тетя» причесала гребешком волосы.
– Если придется вам задержаться в Челябинске, – сказала она, – разыщите на Михайловской улице, № 11 Анну Петровну Пирожникову. Она – акушерка. Скажите ей, что брат ее жив. И больше ничего. В случае нужды она вам поможет. Только никому больше ни слова!
Поезд замедлял ход. Раздался свисток паровоза. «Тетя» спустилась на самую нижнюю ступеньку.
– Прощайте, ребята!
И она ловко соскочила, не ожидая, когда поезд остановится.
Петрик с Володей переглянулись.
– Ты знаешь, кто это был?
– Да.
– Это Пирожников! Его ловят чехи.
– Тот самый...
– Главный белебеевский комиссар!
Эшелон № 153/462
Петрик с Володей в точности выполнили совет белебеевского комиссара Пирожникова и покинули вагон на следующей остановке. Просидев на платформе до утра в ожидании поезда, они зашли к дежурному по станции справиться, как давно проследовал на Челябинск детский эшелон за № 153/462.
– Шесть суток назад, – ответил дежурный.
– В Челябинске мы их застанем, – сказал Петрик.
Комиссара Пирожникова братья вспоминали с восторгом. На прощанье он сунул Петрику бумажный сверток, и когда мальчики его развернули, они поразились щедрости комиссара: продолговатый лист двадцатирублевых керенок был величиной с полотенце. Петрик пересчитал квадратики по вертикали и горизонтали и задохнулся от радостного изумления.
– Шестьсот рублей!
Утром Петрик прокомпостировал билеты, и они сели в поезд.
В Челябинске мальчики увидели сибирский бело-зеленый флаг над вокзалом, офицера в серебряных погонах и узнали: эшелон № 153/462 проследовал на Курган.
– Что же теперь делать?
– Догонять!
Мальчики отправились в город разыскивать акушерку Пирожникову, рассчитывая, что сестра комиссара поможет им достать необходимый пропуск до Кургана. Но надежда их не оправдалась. Анна Петровна находилась в отъезде. Раздосадованные неудачей, Петрик и Володя возвращались на вокзал. И денег в кармане сколько угодно (можно ехать даже первым классом), а приходится вновь пробираться зайцами.
Уехали братья из Челябинска с эшелоном раненых солдат, но до Кургана сделали четыре пересадки. Счастье изменило путешественникам: двигались они так медленно, что даже невозмутимый Петрик потерял самообладание и кусал от злости губы.
Долгожданный Курган не утешил ребят. Дежурный по станции сообщил, что эшелон № 153/462 проследовал на Омск. Мальчики вышли на платформу и присели к забору. Володя уныло смотрел на красные теплушки и плохо слушал, что ему говорил Петрик.
– Ну, как же?
– Что как же?
– Надо ехать в Омск.
И снова начались мытарства: мучительные посадки в поезда, путешествие под скамейками на заплеванном полу, столкновения с грубыми кондукторами, бессонные ночи на тормозных площадках, подножках и буферах. Одно утешало мальчиков: они двигались по верному следу. На всех крупных станциях им неизменно давали справку: эшелон № 153/462 прошел на Омск.
Точно так Петрику ответили и на последней станции – Куломзино. Омск был отсюда виден. Оставалось переехать иртышский мост.
Но сердце у Володи ныло от непонятной тревоги. И чем ближе подходил поезд к омскому вокзалу, тем меньше надежд питал он увидеть брата.
– Что-нибудь опять случится. Вот увидишь!
– Не каркай! Ворона!
Поезд остановился около белого здания вокзала, и мальчики кинулись к дежурному по станции.
– Когда прошел эшелон № 153/462?
– Третьего июля.
– Это детский эшелон из Самары?
– Санитарный, с ранеными и больными.
Мальчики отошли в недоумении. Ведь на станции Куломзино им меньше часа назад сказали, что под этим номером прошел эшелон с детьми. При чем же тут раненые и больные?
Второй раз с дежурным разговаривал Володя, но и ему дали точно такую же справку. Сомнений теперь не было. Произошла какая-то путаница, страшная и очень досадная. Петрик предложил съездить в Куломзино и еще раз проверить прохождение эшелона. Съездили и на этот раз окончательно установили, что в Куломзино пришел эшелон № 153/462 с детьми из Самары, имевший конечное назначение станцию Ново-Николаевск[4], а в Омск под этим же номером прибыл и отправился на восток эшелон с ранеными солдатами.
– Они переехали мост и не доехали до омского вокзала, – быстро сообразил Петрик.
– А может быть, крушение поезда было?
– А как же тогда номер?
– Вагоны разбились, а номер остался.
Петрик отрицательно покачал головой.
– Раньше хоть след был! – с грустью сказал Володя. – А теперь и след потеряли.
– Снова найдем!
Петрик говорил уверенным тоном. Помня петроградский опыт, он уже намечал план розысков. В первую очередь надо найти учреждение вроде отдела народного образования. Там, конечно, должны знать, куда направили советских детей, привезенных из Самары. А дальше... дальше будет видно.
– Айда в город!
В этот же день ребята узнали, что им надо обратиться в министерство народного просвещения. Они отправились туда и весь день без толку проторчали в полутемных коридорах. На второй день они пришли вновь, но о детском эшелоне в министерстве никто ничего не знал. На глазах у Володи сверкнули слезинки.
– Не хнычь! – пристыдил Петрик. – Распустил нюни...
– Борьку теперь потеряли совсем... Не найдем...
Петрик хотел рассердиться и закричать на брата. Но когда он увидел, как тряслись Володины плечи, ему стало страшно жаль его. И если сказать правду, Петрику самому захотелось в эту минуту заплакать от горькой обиды и от нахлынувшей вдруг тоски по родному дому. Но он, в отличие от Володи, был человек мужественный и знал, что сейчас, как никогда, нужно быть непоколебимым.
– Слушай, Володька, – сказал он сердито. – Или будем искать братишку или едем обратно домой. А плакать не смей. Противно смотреть. Ревешь хуже девчонки!
Петрик нарочно говорил грубым голосом. Володя глотал слезы и постепенно успокаивался. Ему стыдно стало перед братом.
– Я больше не буду, – всхлипывая, прошептал он.
А слезы, не переставая, текли по Володиным щекам, горькие, соленые слезы.
– Я не думал, что ты такая плакса, – с презрением сказал Петрик и ловко сплюнул сквозь зубы.
Этот плевок показался Володе особенно оскорбительным. Он вытер слезы кулаком и затих.
А Петрик больше ничего не сказал. Он хмурил брови, раздумывая, что же делать дальше. Петрик понимал, что в Омске придется прожить долго, и уже прикидывал, где найти пристанище.
Веревочка оборвалась
Детский эшелон №153/462 медленно двигался на восток. Целыми часами он задерживался на разъездах, пропускал пассажирские, воинские и товарные поезда. А в Уфе, в Бердяуше и в Златоусте на запасных путях эшелон простоял несколько дней.
В Златоусте прошел слух, будто дальше ребят не повезут. Но комендант станции заявил руководителям:
– У нас хлеб дорогой, и кормить вашу ораву уральское правительство не намерено. Есть приказ отправить эшелон в Ново-Николаевск.
Так, ради дешевого хлеба, Борю повезли в далекую Сибирь. Это было долгое, томительное путешествие, страшно измучившее ребят. Сибирское солнце, неожиданно оказавшееся горячее петроградского и башкирского, так накаливало за день крыши вагонов, что даже ночь не спасала от духоты. В эшелоне начались заболевания. В Петропавловске сняли с поезда трех девочек и увезли в больницу.
– Скорей бы Ново-Николаевск! Скорей бы приехать! – твердили в один голос ребята, измученные тяжелой дорогой, и только один Гришка Афанасьев не обольщал себя надеждами.
– А что нам в Ново-Николаевске, сладкого киселя наготовили, что ли? Мамаша нас там ожидает? Не торопитесь, лучше не будет!
В Омске над эшелоном разразилась неожиданная беда. Только перешел поезд иртышский мост и стал на запасный путь, к теплушкам явился комендант с золотыми погонами. Его сопровождали два офицера и военный врач.
– Возите всякое советское дерьмо, а раненые валяются под открытым небом! – кричал врач. – И после этого вы мне говорите, что у вас нет свободных вагонов!
– Эшелон имеет назначение в Ново-Николаевск, – сказал комендант.
– Все это ерунда! – вмешался офицер. – Интересы санитарного управления выше всяких назначений. По-моему, теплушки следует освободить для раненых и весь конфликт считать исчерпанным.
– Я не имею права этого делать без разрешения начальника военных сообщений. Эшелон идет за номером.
– Вот чудак! Да вы номер не меняйте. Перемените только пассажиров. Дело проще пареной репы! – посоветовал второй офицер.
Как дальше пошла беседа, ребята не слышали, но через несколько минут разнесся слух о срочной высадке из вагонов. Комендант приказал освободить теплушки в течение двадцати минут. Встревоженные воспитательницы побежали на вокзал.
– Оставьте детей в вагонах, пока не выяснится наша судьба и вопрос с помещением!
– Не могу. Состав занимает санитарное управление.
– Куда же нам деваться с детьми?
– А куда хотите!
Ребята поспешно высаживались из вагонов, а воспитательницы устроили собрание.
– Это произвол! Мы должны протестовать! – кричала возмущенная Шишечка. – Предлагаю принять резолюцию протеста и отправить делегацию в санитарное управление.
Резолюцию приняли единогласно, выбрали делегатов, и они поехали немедленно в город. Но результат от поездки и от митинга получился самый плачевный. Делегаты назад не вернулись. Вместо них приехали в зеленом военном автомобиле офицеры. Они распорядились отправить ребят на ночевку в барак, находившийся в двух верстах от вокзала.
– Ну что, не прав я был! – говорил Гришка. – Это еще цветочки, а ягодки будут впереди! Погодите, еще хватим горячего до слез!
Следующий день, однако, прошел благополучно. Детям привезли черного солдатского хлеба и дали кипятку. А вечером приехали новые воспитатели и принялись переписывать ребят.
– Держись, братва, вместе! – шепнул Гришка Большим Пальцам. – Дело пахнет разбивкой.
Большие Пальцы в свою очередь предупредили Рабочие Руки. Ребята жались друг к другу, но все же в один список не попали.
Прошла вторая ночь, а на третье утро часть детей покинула барак.
– Куда их? – заволновались ребята.
– В уездный город Тару, – объяснил новый воспитатель.
– А нас куда отправят, не знаете?
– Ваша группа намечена в Усть-Каменогорск. Есть такой город на Алтае.
Может быть, новый воспитатель был и неплохой человек, но уже одно то, что он пришел на смену Шишечке, заставило отнестись к нему с недоверием, а Боря невзлюбил его сразу. Мальчик с ненавистью смотрел на светлые усики воспитателя, на хрупкие стеклышки пенсне без оправы, на круглый живот, на короткие ноги и с грустью вспоминал розовое лицо Шишечки и ее теплую нежную ладонь.
К счастью, новый воспитатель не слишком надоедал ребятам своим присутствием. Он любил ходить по комиссионным магазинам и прицениваться к фотографическим аппаратам и биноклям. Вот и сегодня утром он ходил в город, а после обеда явился к ребятам в темно-сером офицерском плаще, купленном по случаю, и полосатой кепке с огромным козырьком. В руках он держал маленький театральный бинокль с перламутровой отделкой.
– Скорее, скорее! – заторопил он детвору в дорогу. – А то на пароход опоздаем. Наш черед ехать.
До пристани было далеко, верст пять, не меньше, но ребятам пришлось идти всю дорогу пешком. Вспомнили они свой весенний отъезд из Петрограда, детский дом имени Веры Слуцкой, два автомобиля – и тоскливо у всех сжалось сердце. Чужими, никому не нужными почувствовали они себя в сибирской столице.
На пристани, перед посадкой на пароход, воспитатель пересчитал ребят. Все были налицо.
– У меня не хулиганить! А то плохо будет! – предупредил он. – Я человек строгий.
Третий гудок проревел над рекой, и матросы убрали трап. Пассажиры столпились на борту. Капитан дал последние приказания в медный сверкающий рупор.
...А когда забурлила мутная вода под колесами и пароход медленно отошел от пристани, Боря не выдержал, всхлипнул и убежал с палубы.
НА КРАЙ СВЕТА
Гражданские дети
Около Народного дома висел на заборе громадный холщовый плакат. Черные, синие и красные буквы возвещали:
ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!
Распределительной комиссией
Усть-Каменогорской Земской Управы
сегодня в 2 часа дня в помещении Народного дома
БУДЕТ ПРОИЗВОДИТЬСЯ
РАЗДАЧА РАБОТОСПОСОБНЫХ,
ФИЗИЧЕСКИ ЗДОРОВЫХ ДЕТЕЙ,
потерявших родителей,
в возрасте от 12 до 15 лет,
на временное или постоянное воспитание
Лица, желающие взять сирот, должны иметь при себе справку, что они владеют в Усть-Каменогорском уезде недвижимой собственностью.
Перед плакатом толпились местные горожане, казаки с заречного поселка и крестьяне, приехавшие на воскресный базар.
