Текст книги "Пропавший брат"
Автор книги: Николай Анов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
– А где он? – воскликнул с нетерпением Володя.
– Сейчас Козлова Бори в детдоме нет. Мы его отправили на Волгу на усиленное питание. Ваш брат находится в Башкирии, под Белебеем.
– А он это?
– Шел с компасом и картой, – вспоминала заведующая. – Отец у него умер от чахотки.
– Это Борька, – уверенно сказал Петрик.
– Тетя, нельзя его обратно выписать? – взмолился Володя.
– Нет, нельзя, да и не к чему. Он живет очень хорошо. Ребята наши находятся в прекрасных условиях. Вы можете послать вашему брату письмо, и он вам сам об этом напишет.
Петрик записал под диктовку заведующей адрес: город Белебей, Уфимской губернии, Совет Рабочих и Крестьянских Депутатов, тов. Антону Ивановичу Лободе, для передачи Боре Козлову, воспитаннику петроградского детского дома имени Веры Слуцкой.
Попрощавшись с заведующей, ребята вышли на улицу. Лицо Петрика сияло. Он знал, что теперь надо делать. Завтра Вера Сергеевна поможет выписать Борю...
С нетерпением мальчики дождались следующего дня. В девять часов утра они уже стояли у дверей четвертой комнаты. Занятия только что начались, и опоздавшие службисты, размахивая портфелями, торопливо бежали по коридорам.
– Вы к кому?
– К Вере Сергеевне!
– Может быть, с пустяками, ребята? – сказала в нерешительности секретарша. – Вера Сергеевна очень занята. Что у вас за дела?
– Она нам велела к ней прийти. Она нас знает. Вы ей скажите, что мы из Киштовки. Ищем своего брата.
Секретарша скрылась за тяжелой портьерой и через минуту вернулась в приемную.
– Идите за мной!
По мягкому ковру, в котором тонула нога, мальчики вошли в кабинет. За громадным письменным столом они увидели Веру Сергеевну. Она подняла голову от бумаг и приветливо улыбнулась.
– Ну, рассказывайте, ребята. Как ваши успехи? Нашли брата?
– Нашли.
– Где же он?
– Был в детском доме. В Парголове.
– Не понимаю. Что значит был? А сейчас где он?
– Его отправили. Далеко.
И Петрик с Володей подробно рассказали все, что удалось узнать про Борю. Вера Сергеевна не удивилась и не огорчилась.
– Ну что же, осенью его привезут назад, а вы отправляйтесь теперь домой. Поезжайте в свою Киштовку. Хотя...
Тут тонкая морщинка легла на ее лоб.
– Подождите... Вчера в газетах, кажется, сообщали, что Киштовка отрезана.
Вера Сергеевна вынула из портфеля вчерашнюю «Правду», прочитала телеграмму на первой странице и подтвердила:
– Да, совершенно верно. Гайдамаки заняли Киштовку. Сейчас туда ехать нельзя. Там идут бои. Поезда не ходят. Придется вам задержаться в Петрограде. Если хотите, вас можно поместить в детский дом.
Петрик и Володя не верили своим ушам. В Киштовке идут бои! Поезда не ходят! Как же теперь быть со школой? Они и так уже опоздали с возвращением домой на одиннадцать дней.
– Ну, что же вы, ребята, скажете насчет детского дома?
– Хорошо... – неуверенно пробормотал Володя, а Петрик ничего не сказал.
Вера Сергеевна нажала кнопку звонка и вызвала секретаршу.
– Вот этих хлопцев надо направить в детский дом. Устройте!
Следующий посетитель уже входил в кабинет, и мальчики вышли в приемную.
Пока секретарша разговаривала по телефону, Петрик незаметно дернул брата за рукав.
Володя поднял удивленные глаза:
– Что?
Ах, какой же недогадливый этот Володя! Неужели он не понимает, что надо как можно скорее уносить ноги подобру-поздорову. Чего же он, разиня, стоит и хлопает глазами.
– Что? Что? – допытывался Володя.
Петрик скрипнул зубами и выскользнул из приемной. Тогда и Володя сообразил наконец, что пора уходить.
Через минуту братья находились на улице.
– Что же теперь делать? – спросил Володя, переводя дыхание. – Попадет нам дома.
Петрик сел на железную тумбу и сплюнул сквозь зубы. Плевок долетел до середины мостовой.
– И в школе попадет, – задумчиво добавил Володя.
Петрику не хотелось думать про школу. Конечно, дома сейчас не плохо, если на улицах идет война. Но как же вернуться в Киштовку, раз туда не ходят поезда? А если бы даже и ходили! Разве они не дали друг другу клятву найти Борю и разве не расписались кровью на подоконнике? Кровью! Другое дело, если бы просто послюнили химический карандаш и расписались карандашом. Нет! Нет! Надо скорее ехать в Белебей, к Антону Ивановичу, разыскивать Борю.
Петрик достал из записной книжки удостоверение, написанное по приказанию Веры Сергеевны в двести семнадцатой комнате.
– Мандат! – сказал он, любуясь круглой печатью нежно-сиреневого цвета. – Видишь?
– А деньги на билет?
Петрик опять презрительно сплюнул сквозь зубы.
– Сюда же доехали!
Так, на железной тумбе, из которой дворники поливали Казанскую улицу, было принято решение продолжать розыски пропавшего брата и намечен план действий. В первую очередь требовалось узнать, с какого вокзала идет поезд на Белебей. Петрик считал необходимым поторопиться с отъездом. Со дня на день могла вернуться Володина мачеха, а ее возвращение не сулило ничего доброго.
– Ну, как дела, хлопцы? – вдруг раздался знакомый голос над самым ухом.
Усатый человек с густыми бровями стоял рядом и с любопытством смотрел на ребят. Они сразу узнали в нем товарища Гордиенку, приходившего к Вере Сергеевне за учебниками и тетрадями.
– Нашли своего братишку?
– Нашли. Он в детском доме. Только его увезли в Белебей.
– Это где же такой город? Что-то не слыхал.
– Уфимская губерния.
– Есть такая. Ну что же теперь делать будете?
– Мы туда поедем.
– Заблудитесь.
– У нас адрес есть.
– Эх, ребята, ребята! В такие годы одним ездить... Не будет добра.
– А что же нам, братишку бросить?
– Братишку бросать нельзя. Да и сами вы здесь с голодухи пропадете. В Уфимской губернии, конечно, сытнее. Жаль, что у нас дороги разные, а то бы я вас забрал с собой.
В это время к усачу подошли два его товарища, те самые, с которыми он был у Веры Сергеевны.
– Все закончили, товарищ Гордиенко. Сами видели, как на машину погрузили. А мы думали, вы ушли.
– Да вот с хлопцами задержался.
И Гордиенко рассказал своим товарищам, какое путешествие предстоит совершить Петрику и Володе в поисках братишки.
– А пусть с нами до Вятки едут, – предложил рыжий. – А оттуда путь короче. Да и места там хлебные, с голоду не пропадут.
– Это дело! – поддержал третий собеседник.
– Мы доедем! – уверенно сказал Петрик.
Рабочие отошли в сторону, тихо посовещались, и усач объявил:
– Завтра утром мы едем в Сибирь. Вагоны подадут на Обуховский завод. Там назначена погрузка. Приходите, и мы вас довезем до Вятки, а там видно будет. Знаете, где Обуховский завод?
– Нет.
– С Николаевского вокзала пригородным доедете до первой станции – Обухово. А там любой покажет. К десяти утра приезжайте.
– Спасибо, дядя Гордиенко! – поблагодарили ребята и, ликуя от радости, словно на крыльях, полетели домой.
Эшелон обуховских коммунаров
Открывая ключом обитую клеенкой дверь, Володя заметил уголок синего конверта, вложенного за прорванную обивку.
Письмо, адресованное мачехе, было послано из Киштовки. Петрик узнал почерк – крупные, с небольшим наклоном, разорванные буквы.
– От мамы! – воскликнул он радостно и в то же время испуганно.
– Прочитаем?
– Да, – нерешительно ответил Петрик, догадываясь, о чем могла писать мама Володиной мачехе.
Он не ошибся. Мама била тревогу и разыскивала беглецов. Она писала:
«Я чуть с ума не сошла от страха. Все думала, что с ними будет в дороге. И сейчас не знаю, где они, живы ли? Два дня не поднималась с постели. Господи, что же они наделали! Чуть в гроб меня не уложили, до сих пор не приду в себя и все время плачу. Это Петрик натворил. Володя сам бы не придумал. Если они у вас, напишите мне, ради бога, сразу и не пускайте одних обратно».
Петрик читал письмо, чувствуя, как кружится у него голова.
Мама! Он ее любил больше всего на свете. И сейчас каждое слово письма острой иглой вонзалось ему в сердце. Лицо его мрачнело. Веселые искорки в серых глазах потухли. Закончив чтение, он понурил голову и сидел молча, уставившись в одну точку. Ему вдруг захотелось увидеть маму, и как можно скорее. Он готов был сейчас же бежать на вокзал, чтобы через три дня очутиться в Киштовке, в родном доме. Мама, конечно, накажет его... Пусть! Он виноват. Он заставил ее страдать...
А Володя не спускал пристального взгляда с брата. Он догадывался о его переживаниях. Ему самому было жаль тетю Горпину. Надо вернуться скорее в Киштовку. Но... Боря!
Губы Петрика дрогнули, и он тихо сказал:
– Поедем назад, домой...
– Поедем, – еще тише ответил Володя.
Они легли спать, но долго не могли уснуть. Апрельская белая ночь в Петрограде коротка. Еще не взошло солнце, но в комнате было совсем светло, когда Володя приподнял голову с подушки. Его брат сидел возле окна и что-то писал, низко склонившись над листом бумаги.
«Неужели Петрик пишет письмо матери? Значит, значит...»
Володя снова закрыл глаза и притворился спящим.
Он не ошибся. Это действительно было так, как он предположил. Петрик закончил письмо, сложил листок вчетверо и убрал в карман.
– Володька, вставай скорей! В Обухово опоздаем. Уже пять часов.
Лицо Петрика было спокойно. Володя понял: брат решил не отступать от намеченной цели. И он быстро стал одеваться, не задавая никаких вопросов.
Возвратив ключ соседке, ребята зашагали в город. Часа через два они добрались пешком до Николаевского вокзала и с первым пригородным поездом за двадцать минут доехали до станции Обухово.
Высокие кирпичные трубы ясно указывали, где находится Обуховский завод. К нему и направились ребята. Они шагали вдоль бесконечного забора по булыжной мостовой. Кое-где еще белел снег, но под лучами весеннего солнца он быстро таял, и в канавах журчали веселые ручейки.
В это солнечное утро Обуховский завод словно магнитом притягивал к себе людей со станции. Они шли в одиночку, парами, небольшими группами. Каждый нес на плече, на спине или просто в руках узел или корзинку. Рядом со взрослыми вприпрыжку бежали дети. Молодая женщина в черном платке несла на руках грудного ребенка. Рядом с ней шагал высокий белокурый парень в солдатской шинели. Верхом на нем сидел четырехлетний карапуз, уцепившись ручонками за мерлушковую папаху.
– Это все на Алтай едут! – сказал Петрик, стараясь разглядеть, нет ли где усатого добряка, товарища Гордиенки.
Заводские ворота были открыты настежь, и ребята вместе с толпой вошли в огромный двор. Людской поток мимо заводских корпусов завернул к огромным складам. Здесь на железнодорожном пути стояли длинные красные вагоны и шла погрузка. Из широких дверей склада прямо в открытые двери теплушки, поданной вплотную к платформе, вносили вещи уезжавших пассажиров. Чего только не взяли с собой обуховские рабочие в дальнюю дорогу! Железные кровати, кухонные столы, шкафы, этажерки, комоды, деревянные корыта, ведра, матрацы, керосинки, подушки, сундуки, корзины... Весь этот домашний скарб был еще вчера доставлен на склад и охранялся красногвардейцами.
– Старосту четвертого вагона! – вдруг раздался знакомый голос, и Петрик с Володей узнали Гордиенку.
Он стоял у открытых дверей склада с бумажкой в руке, только сейчас на нем была военная шинель и солдатская папаха, сдвинутая на затылок.
– Занимай четвертый вагон по списку! – кричал Гордиенко. – Проверь багаж...
– Идем к нему! – шепнул Петрик, дергая Володю за рукав.
Но добраться до Гордиенки было не так-то просто. Он находился на высокой платформе, к которой все время подходили вагоны. Надо было найти окольный путь, и ребята его нашли, обойдя склад.
– А мы пришли! – сказал Петрик, пробравшись к усачу. – Здравствуйте!
– Ладно, – ответил Гордиенко, сдвигая густые мохнатые брови, – сейчас не до вас. Вот управлюсь, тогда ко мне подойдете... А пока...
Он многозначительно свистнул, махнув рукой. Пришлось ребятам проделать обратный путь и вернуться на старое место.
Погрузка в вагоны шла медленно. У кого-то пропал зеленый сундук и его искали по всем теплушкам. Наконец нашли, оказалось, по ошибке погрузили не в тот вагон.
Петрик и Володя смотрели, как вносили в вагон винтовки и ящики с патронами, военные палатки. Потом погрузили сияющий лакировкой рояль. Все это было очень интересно, и если бы не надо было ехать в Белебей на розыски Бори, ребята с удовольствием поехали бы вместе с обуховскими рабочими на Алтай.
Но вот закончилась погрузка последнего, двадцать восьмого, вагона, и протяжно загудел заводской гудок. Во дворе появилась грузовая машина, украшенная кумачовыми лозунгами. Она остановилась посреди двора, и к ней сразу же хлынул народ. Петрик и Володя поспешили проникнуть в первый ряд. Это было очень разумно – иначе они ничего бы не увидели.
На крышу кабины поднялся черноволосый человек в кожаной тужурке и протянул вперед руки, требуя тишины.
– Товарищи! – закричал он громким голосом. – Петроградский Совет поручил мне передать вам, членам первого Российского общества землеробов-коммунистов, горячий привет и пожелание счастливого пути. Вы создали первую рабочую коммуну, чтобы понести свет социализма в глухие дебри Алтайской земли. Нелегкий труд предстоит вам, товарищи, на новом месте, но питерские пролетарии, совершившие Октябрьскую революцию, никогда не посрамят чести своего города!..
Митинг продолжался недолго. Снова загудел заводской гудок, и все поняли, что это Обуховский завод прощается с отъезжающими рабочими. И у всех сразу стало грустно на душе. Ребята увидели, как вдруг заплакала женщина в черном платке. Провожающие обнимали и целовали уезжавших.
– Садись в вагоны! – командовали старосты.
– А куда мы? – спросил Володя.
– Вон Гордиенко! Айда к нему!
На этот раз усач встретил ребят с улыбкой:
– Лезьте в шестой вагон. Я там еду. Да живей, сейчас тронемся.
Должно быть, Гордиенко уже предупредил кого-то о двух малолетних пассажирах: в шестом вагоне не удивились появлению Петрика и Володи. Они пристроились на кончике нижних нар и нерешительно оглядывались по сторонам. А в душе думалось: «Скорей бы тронулся поезд, тогда никто не выгонит!»
Раздался паровозный свисток, и лязгнули вагонные буфера. В открытых дверях показалась фигура Гордиенки. Медленно двинулся с места шумный состав.
– Поехали!
Провожающие махали платками, кричали вдогонку непонятные слова, бежали возле вагонов. Снова загудел заводской гудок, и снова у всех защемило сердце. Удастся ли когда-нибудь услышать его вновь? Неужели никогда? И от одной этой мысли обуховские рабочие глотали слезы. Тяжело было покидать родной, любимый завод.
– Никто нас не гнал, сами поехали! – сказал Гордиенко и стал набивать махоркой трубку.
А руки у него все-таки дрожали, и глаза были влажные. И должно быть, чтобы скрыть свою печаль от людей, он сказал грубоватым голосом:
– Ну-ка, запевай нашу, обуховскую!
Высокий женский голос первым затянул:
В Петрограде, за Невской заставой,
От аптеки версты полторы,
Собирались в обуховской школе
Коммунары Российской земли.
Собирались они не случайно,
Но объяты идеей одной,
Чтобы жить трудовою коммуной,
Вместе жить пролетарской семьей.
Весь вагон пел песню, неведомо кем написанную. Она родилась всего месяц назад в обуховской школе, где чуть ли не каждый вечер собирались рабочие коммунисты, мечтавшие поехать на Алтай, чтобы трудиться там по-братски на плодородной земле в одной артели. Эта мечта начала сбываться. И поэтому так уверенно звучали голоса поющих.
А паровоз уносил обуховцев все дальше от родного Питера. В Колпино поезд стоял почти час. Здесь тоже заводские трубы не дымили, тоже замерла жизнь в огромных цехах, как и на Обуховском заводе.
А за Колпиным начали встречаться деревни с покосившимися избами, крытыми прелой соломой.
Петрик и Володя приглядывались к своим спутникам по вагону. Они скоро осмелели и завели дружбу со сверстником Яшей.
– Я щенка везу! – открыл тайну Яша. – Никто не знает.
– Покажи!
Яша показал, раскрыв зимнюю отцовскую шапку. Забавный щенок ребятам понравился.
– Сам выкормил! – гордо сказал Яша. – Только бы до Алтая довезти, а там с голоду не подохнет. Там хлеба, говорят, целые горы.
Целые горы!
Яша даже зажмурился, представив хорошо пропеченные караваи ржаного хлеба, наваленные горой прямо на улице, возле булочной. Он нащупал маленький сухарик в кармане и вздохнул:
– Я думаю, врут!
– Брешут, – согласился Петрик.
О хлебе в вагоне говорили и думали все, но только не так, как Яша.
– Самое главное – достать хорошие семена! – произнес кто-то мечтательно на верхних нарах.
– Одних семян мало! Землю надо обрабатывать, чтоб она была мягче пуха! Только тогда настоящий урожай сымешь!
– Плуги хорошие нужны, бороны. Пальцем землю ковырять не станешь. Особенно целину...
– Сам плуг не потащишь. Без коня в сельском хозяйстве – гроб!
– У нас в Киштовке на волах пашут, – сказал Петрик, но на его слова никто не обратил внимания.
– Все надо, все надо! – раздался голос Гордиенки. – И семена, и плуги, и коней. А капиталу у нас кот наплакал.
– Не в том дело, что кот наплакал, Павел Александрович. А в том, что за деньги сейчас ничего не возьмешь.
– Это верно! Мужику деньги не нужны. Мужик сейчас смотрит, как бы на обмен. Бумажки его не интересуют.
– Без денег все на месте достанем! – раздался чей-то беспечный голос. – От Ленина распоряжение есть, обязаны все дать, что полагается.
– Дадут тебе. Держи карман шире!
Гордиенко слез с нар, подошел к пылавшей печке, достал уголек, прикурил. А потом заговорил тихим голосом:
– Правде глядеть надо прямо в глаза и не бояться. А правда она такая... Распоряжение Ленина есть, но едем мы за тыщи верст. И не к теще на блины. Оттуда в Смольный не побежишь. Хорошо – помогут! А если не помогут? Скажут, мы сюда вас не звали. Землю по распоряжению Ленина получайте, а насчет остального – думайте сами.
В теплушке наступила тишина. Гордиенко помолчал, а потом сказал суровым голосом:
– Я говорил, пай надо было увеличить. Разве пятьсот рублей деньги? Ста тысяч не набрали. А что сейчас сто тысяч? Куриное сало.
– Надо раньше было считать хорошенько!
Гордиенко продолжал спокойным тоном:
– Раз мы коммуна, так давайте и действовать, как коммунары. У меня портсигар есть серебряный, два кольца обручальных, свое и жинки, и брошку я ей дарил к именинам. Знаю, она не пожалеет. Верно я говорю, Феня?
– Ишь какой щедрый! – раздался с верхней полки голос. – За всю жизнь подарил одну золотую вещь, а теперь отымаешь!
– Феня!
– Своим разбрасывайся, а мое не трожь.
Гордиенко недовольно покряхтел, снова достал уголек и закурил.
– Ну, ладно! – сказал он. – С ней мы разберемся.
– И разбираться нечего. Тебе коммуна дороже семьи. Штаны рад последние отдать.
– Замолчи там! – закричал Гордиенко.
И снова в вагоне наступила тишина. На середину теплушки вышел пожилой мужчина и сказал:
– У Павла Александровича натура, конечно, широкая. Да и вещички золотые сохранились. Человек почти не пьющий, прикопил на черный день. А я бы и рад для коммуны в общий котел все отдать, да нечего. Гол, как сокол! Ни золота, ни серебра, ни бриллиантов. А вообще приветствую. Дело правильное.
Но охотников последовать примеру Гордиенки нашлось очень мало.
Кто-то проворчал сердито:
– Пустая затея! Откуда у рабочего человека золото? Что мы, буржуи, что ли?
Гордиенко полез на верхние нары к жене.
– Она у него жадюга! – шепнул Яша, наклоняясь к уху Петрика.
Поздно вечером, когда ребята заснули и почти все пассажиры шестого вагона тоже спали, Петрик услышал сквозь сон обрывки разговора.
– Себя коммунистом, коммунаром считает, а возьми его за пуговицу, сразу завопит: не тронь, это мое!
– А как добиться, чтобы этого не было?
– Очень просто. Правительство должно издать декрет. Все люди, как один, должны быть равные. Никаких кухонь. Общий котел. Пища по карточкам всем одинаковая. Одежду на фабриках шьют всем одинаковую. Живут в домах тоже одинаковых. Каждому отдельная комната, под один размер... и не больше. Чтоб настоящая коммуна была во всем... Без обиды...
– Ну, это ты брось! Такой жизни мне и даром не надо!
Петрик, прислушиваясь к разговору, думал: «Что же такое коммуна и почему люди решили ехать на край земли искать в ней счастье?»
Большие Пальцы
Детский эшелон шел до Самары ровно неделю и в Самаре на запасных путях простоял почти сутки. Часть вагонов здесь отцепили, а остальные пошли дальше. На станции Аксаково-Белебей было оставлено еще пять вагонов.
Гришка Афанасьев, по прозвищу Рифмач, сбегавший на разведку, сообщил ребятам, что дальше эшелон не пойдет. Но он ошибся. Из Аксакова две теплушки отправили на соседнюю станцию – Глуховскую. Здесь приехавших петроградских ребят встретил новый заведующий – Антон Иванович Лобода.
Он пришел к поезду в чесучовой косоворотке, подпоясанной тонким кавказским ремешком, в сандалиях на босу ногу. Должно быть, Антон Иванович забыл дома фуражку, наголо выбритая голова его сияла на солнце. Безусый и безбородый, невысокого роста, но плотный, широкоплечий и широкогрудый, он казался силачом. С первого взгляда ребятам не понравились брови нового заведующего; густые и черные, словно нарисованные углем, они сходились у переносицы, придавая Антону Ивановичу грозный вид.
– Ну, как доехали, хлопцы? Все здоровы? – закричал Лобода, заглядывая в теплушку.
Голос его прозвучал могуче, как труба, и ребята решили, что Антон Иваныч был раньше командиром полка.
– Все, все! – раздались веселые голоса.
– Вылезай тогда скорее!
Детвора дружно высыпала из вагонов на рельсы. За десять суток ребятам надоело утомительное путешествие по железной дороге. Все обрадовались его окончанию.
– Становитесь по четыре человека в ряд и пойдем!
Кругом толпились любопытные жители железнодорожного поселка. Удивлялись вслух – откуда столько ребят привезли? А станционный сторож, длиннобородый хромой старик с глубокими морщинами на лбу, объяснил:
– Голодающие дети из Питера. Сам Ленин прислал. И приказал шаровского попа, отца Макария, из нового дома выселить. Декрет по телеграфу передавали, чтобы из поповского дома приют сделать.
– А батюшку куда же?
– А куда хошь! На хутор перебрался.
Приезжие ребята выстроились в колонну.
В переднем ряду стоял маленький мальчик, одетый в шерстяную рубашку, темно-серое пальто с большими белыми пуговицами, короткие штанишки и матерчатую шляпу непонятного покроя. Точно так были одеты все ребята. У девочек из-под таких же, как у мальчиков, нескладно сшитых пальтишек виднелись серые клетчатые юбочки.
Маленький светловолосый мальчик с синими задумчивыми глазами, стоявший в переднем ряду, был Володин брат Боря, прозванный в детдоме Странником. Выглядел он значительно моложе своих одиннадцати лет, был тонкий, нежный и хрупкий. Если бы надеть на него платье, то легко можно было бы принять его за девочку.
– Ну, пошли, друзья, пошли! – закричал Антон Иванович.
Боря шагал в переднем ряду и смотрел по сторонам. Станция маленькая, а водокачка большая. Хорошо бы на эту кирпичную башню залезть! Блестящие рельсы убегают вдаль и словно сходятся вместе. Но это только так кажется. Боря знает, что рельсы всюду лежат на одинаковом расстоянии один от другого. За башней виднеется небольшой лес, а с правой стороны зеленеет громадное поле.
– Вот так поле! – удивился Боря. – Какое большое!
– Это не поле, а степь, – поправила воспитательница Нина Михайловна Шишкина, прозванная ребятами Шишечкой.
Шишечка и Боря нежно любили друг друга, но об этом никто не знал. Когда воспитательница приходила к ребятам, она прежде всего искала глазами Борю и, найдя лицо мальчика с приподнятыми бровями, невольно улыбалась. В синих глазах Бори вспыхивала радость. Он тоже улыбался.
Один раз Шишечка спросила:
– Ты что смеешься?
– Вы – розовая, – сказал Боря. – И красивая, очень.
– Что же тут смешного?
– Ничего... – смутился Боря, а Нина Михайловна нежно погладила его по шелковистым волосам.
Шишечка действительно была розовая. На щеках девушки всегда пылал яркий румянец. Высокая и стройная, она укладывала косу вокруг головы, что делало ее похожей на украинку. Когда Шишечка смеялась, на щеках появлялись ямочки, отчего лицо ее становилось еще милее.
Нина Михайловна шла рядом с Борей и держала его за руку. Ей, видимо, нравилось, что мальчик от всего приходил в восторг.
– Смотрите, смотрите! – закричал Боря. – Стадо лошадей!
И опять Шишечка поправила:
– Про лошадей говорят табун, а не стадо. Это лошади башкир. Лошади пасутся, чтобы был хороший кумыс.
– Какие башкиры? Какой кумыс?
Но Шишечку позвал в это время Антон Иваныч, и она покинула Борю. Так мальчик и не получил ответа на свои вопросы. Да и беседовать было не время.
Колонна подошла к воротам белого дома с высокой зеленой крышей, и Антон Иваныч гостеприимно распахнул широкую калитку.
Ребята кинулись осматривать дом. Стены выбелены голубоватой известкой, чистые стекла сверкают на солнце, пол еще пахнет олифой – должно быть, красили недавно. А при доме сад большой – летом будут ягоды: малина, земляника, вишни, смородина, крыжовник. Все надо посмотреть ребятам, всюду свой нос сунуть.
Но Антон Иваныч громко захлопал в ладоши.
– В баню, друзья! В баню! Мыться с дороги! Мыться!
Баня оказалась маленькой. Мылись в четыре очереди, да и то тесно было, повернуться негде. Зато обедом в этот день ребят накормили замечательным. Такого обеда они давно не видели в Петрограде.
– Ешь, друзья, отъедайся! – гремел голос Антона Иваныча, расхаживавшего по столовой. – Кто хорошо ест, тот хорошо и работает.
На другой день утром на балконе было устроено первое собрание. Председателем единогласно выбрали Гришку Афанасьева, а секретарем Борю. Слово для доклада взял Антон Иванович.
– Это, друзья, что? – Антон Иваныч показал свой мизинец с желудеобразным ногтем.
– Палец!
– Какой палец?
– Мизинец!
– А что этим мизинцем можно сделать?
– Ничего!
– Правильно. Ничего. А вот это что такое?
– Рука!
– Пять пальцев!
– Правильно! – похвалил Антон Иваныч. – Рука и на руке... Раз, два, три, четыре... Совершенно верно, ровно пять пальцев. А здесь сколько? На двух?
– Десять!
– Фу-ты, ну-ты! Опять правильно! Считать, ребята, вы умеете!
– Да что мы, дураки, что ли! – не выдержал Гришка Афанасьев. – Мы арифметику знаем!
– Не может быть! – изумился Антон Иваныч. – А ну-ка, скажите тогда, что можно десятью пальцами делать? Вот этими двумя руками? Кто знает?
– Корзиночки плесть! – пропищала Наташа.
– Верно! А еще что?
– Ягоды, когда вырастут, собирать, – подумав, сказал Боря. – Здесь ягод много.
– Глаз у тебя зоркий, – одобрил Антон Иваныч. – Это хорошо. Ну, а еще что?
– Работать!
– Верно! Работать! Трудиться! Одним пальцем работать нельзя. Пустое ведро поднимешь, а с водой нет, тяжело! А рукой – пожалуйста. А двумя еще легче! А если просунуть под дужку палку, то два человека, в четыре руки, и совсем легко поднимут. Верно?
– Верно!
– Ну так вот, вы, каждый в отдельности, – пальцы. В отдельности вы ничего не сможете делать, разве только игрушечные корзинки плесть. Но если вас взять пять человек – это будет рука. А рукой, друзья, уже можно работать. Хорошо можно работать! Вот наш секретарь (тут все поглядели на Борю) приметил ягодник. А вы знаете, сколько труда затрачено, чтобы летом вы смогли есть малину и крыжовник? Сколько рабочих рук на это потребовалось?
Окончание речи Антона Ивановича несколько удивило ребят.
– Про пальцы и руки я рассказал для того, чтобы вам яснее была разница между трудом одиночки и артели. Один в поле не воин, говорит пословица, а мы прибавим: один в поле и не работник. Один человек богатую жизнь на земле устроить не сможет. Для этого необходим упорный, настойчивый труд миллионов. Чтобы в будущем оказаться хорошими строителями счастливой жизни, нам нужно теперь же привыкать трудиться по-новому. Этому вас и научит детская коммуна, куда вы приехали. У нас, друзья, не детский дом. Разницу вы скоро поймете. В коммуне основа всей жизни – труд. Готовить пищу, стирать белье, следить за чистотой, возить воду, ухаживать за огородом и садом, вообще все для себя делать своими собственными руками – главное правило нашей коммуны. Работы будет много, но силой заставлять мы никого не будем. Самый плохой труд – это подневольный, из-под палки. Я враг такого труда. Поэтому давайте договоримся сейчас же: кому работа не по душе, пусть честно заявит сразу, и мы его переведем в соседний детский дом, где порядки другие. Ну, подумайте хорошенько!
Антон Иваныч замолчал и сдвинул черные, сросшиеся у переносья брови. Ребята переглянулись. Желающих уходить в другое место не нашлось.
– Что уж тут долго думать, – громко сказал Гришка Афанасьев. – Раз сюда приехали, здесь и останемся.
– Прекрасно! – воскликнул Антон Иваныч. – Я очень рад. А жить будем хорошо. Ой как хорошо, друзья!
На этом собрании, по предложению Антона Иваныча, были организованы Рабочие Руки. Каждый член деткоммуны считался пальцем. Пятеро ребят составляли Рабочую Руку. Таких Рук в коммуне оказалось шестнадцать. Каждая Рука выбрала Большой Палец. Он являлся для пятерки вроде старосты и был депутатом в Совете Коммуны.
Когда закончились выборы, Гришка Афанасьев (его единогласно избрали председателем Совета Больших Пальцев) закрыл собрание, и ребята разбрелись по саду.
– Антон Иваныч, видать, не плохой! – заметил Боря.
– А кто ему пол-уха отрубил?
– Немцы на войне.
– Глотка у него здоровая. Смеется как: о-го-го-го-го-!
– Грохочет здорово!
– Как грохотун!
– Грохотун!
– Ребята, давайте его звать Грохотуном?
– Грохотун! Грохотун!
Так Антону Иванычу ребята в первый же день приклеили прозвище.
Вечером Большие Пальцы ходили с ним смотреть участок земли, намеченный для расширения ягодника. Боря тоже ходил. Он попал в пятую Руку и был выбран Большим Пальцем. А после ужина состоялось заседание Совета для распределения работ на первую неделю.
Так началась для ребят трудовая жизнь в коммуне. Вставали они рано и бежали на лужайку заниматься гимнастикой. Антон Иваныч в трусиках и сандалиях, с непокрытой головой становился у всех на виду и показывал упражнения.
– Ну, теперь, друзья, начинаем все... Ра-аз... Два-а... Та-ак! Еще раз повторить...
И ребята повторяли упражнения. После гимнастики в столовой пили молоко с душистым свежим хлебом и ели творог. А потом часть ребят отправлялась на хозяйственные работы, а часть, забрав лопаты, шла на участок копать гряды под ягодник.
– Ну-ка, давай здесь в четыре руки! – грохотал Антон Иваныч.
И все отлично понимали, что на работу надо поставить двадцать человек. Большие Пальцы делили веревкой клочок земли на четыре части, и каждая Рука знала, что работу надо выполнить, не рассчитывая на чужую помощь.
Работа на участке продолжалась до обеда, а после обеда шли уроки. Ребята занимались три часа, а потом под руководством Шишечки готовили пьесу «Герой коммуны».
Ну, конечно, Нина Михайловна выбрала самую интересную роль для Бори. Перед расстрелом коммунаров он первый запевал «Интернационал».
