Текст книги "Пропавший брат"
Автор книги: Николай Анов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
Почти всю ночь ребята провели без сна.
Зачем же расстреливают хороших людей? Зачем убили рабочих в Куломзино? Они не хотели, чтобы над ними царем был Колчак! Но разве за это можно убивать?
– Проклятый Колчак! – прошептал Володя, обнимая брата.
– Чистая гадюка!
Петрик рассказал, как он накинул подушку на светильник и как нарочно упал в кухне на пол, чтобы споткнулись солдаты. Он говорил без тени хвастовства, но Володя думал, что на такой геройский поступок способен только Петрик.
Рано утром в парикмахерскую пришла хозяйка и объявила:
– До первого числа у парикмахера за квартиру заплачено, а если его к первому не выпустят, я помещение сдавать буду. У меня портной просится.
До первого марта оставалось семнадцать дней. В апреле будет потеплее. Можно перебиться на вокзале. Но как быть в марте? Где найти пристанище? Где укрыться от суровой сибирской зимы?
Этот вопрос Петрик решал, когда шел в крепость разыскивать Борин след. Но так и не смог ничего придумать. В канцелярии воинского начальника он обратился за справкой к старшему писарю с унтерофицерскими погонами. Тот покачал в раздумье головой.
– Ничего не скажу, хлопец. С малолетними ребятами никакого дела мы не имеем.
Петрик пошел в другую комнату и, приглядев писаря с добрым лицом, повторил свою просьбу. Но как иногда бывает обманчива наружность! Писарь (он оказался дежурным по канцелярии) закричал сердитым голосом:
– Иди вон, не мешайся здесь!
Петрик уперся. Он не хотел уходить. Дежурный схватил его за плечо, сильно надавил большим пальцем косточку. Петрик завизжал от боли. Писаря засмеялись.
– Ишь, звереныш! Ты за ухо его, Феклин, лови. За ухо!
На шум вышел из кабинета совершенно лысый поручик.
– Что здесь за совдеп? – крикнул он и звякнул шпорами.
В канцелярии стало тихо. Дежурный писарь, вытянувшись в струну, рассказал, с каким делом пришел Петрик.
– Вышвырните его вон!
– Есть, вашскородь!
Но в эту минуту раздался густой, немного ленивый бас:
– Подождите. Совершенно верно. Я помню это дело. Ребята такие были и их отправили куда-то. Кажется, к черту на кулички.
Это говорил военный врач, толстый огромный человек в зеленом кителе. Он случайно вышел из другого кабинета в канцелярию и слышал рассказ дежурного писаря.
– Скажите Максимову, пусть посмотрит дело с перепиской санитарного управления. Там есть что-то.
Поручик звякнул шпорами, сверкнул лысиной и скрылся в кабинете. Врач тоже ушел. Дежурный писарь сказал Петрику:
– Ну, иди за мной!
Петрик повиновался. Писарь Максимов работал в соседней комнате. Он достал пухлое дело в синей обложке и действительно быстро нашел списки ребят, снятых с эшелона за № 153/462.
– Как, говоришь, фамилия?
– Козлов Борис.
Писарь долго искал Борину фамилию и наконец нашел.
– В Усть-Каменогорск отправили. Принял ребят и получил кормовые деньги воспитатель Федоровский. Расписка от восьмого июля.
– В Усть-Каменогорск? Где же это будет?
– Семипалатинская губерния.
Петрик, чтобы не забыть, записал в книжечку и побежал домой с радостной вестью.
Володя обрадовался, но менее, чем можно было ожидать. Петрик рассказал о гадюке-писаре, о лысом поручике со шпорами, о толстобрюхом докторе. Володя старался внимательно слушать, но глаза его слипались.
– Володька! Ты спишь!
Володя вздрогнул:
– Нет, ничего. Я так. Смотреть больно.
Петрик внимательно взглянул на пылающие щеки брата.
– У тебя лицо красное! – он потрогал, точно так же, как это делала дома мама, Володин лоб. Он был горячий. – Что с тобой? – чуть не заплакал Петрик. – Да ты же болен, Володька!
Ночью Володя бредил и метался в жару. А Петрик, слушая несвязные Володины слова о Боре, в отчаянье думал: «Почему все несчастья пришли сразу? И арест Бориса Петровича, и необходимость искать новую квартиру, и Володина болезнь».
На другой день Володе сделалось хуже. Петрик не пошел в экспедицию за газетами. Он решил сходить за доктором и пошел посоветоваться с хозяйкой. Марья Егоровна выслушала его сочувственно и пришла навестить больного.
– Ой, как холодно у вас! – сказала она, зябко кутаясь в пуховый платок.
Володя лежал на койке Бориса Петровича, тихо стонал. Марья Егоровна пожалела мальчика и взяла его к себе на кухню.
В тот день вечером, когда Володя, напившись отвара малины с медом, спал на русской печке под двумя тулупами, Петрик рассказывал Марье Егоровне про свою маму, Киштовку, Борю, про длинный путь через Башкирию в Сибирь.
Марья Егоровна слушала, подливала Петрику чай, пододвигала хлеб, а по щекам у нее бежали блестящие слезинки.
Край света
В деревню Маралиху ни на телеге, ни на санях проехать невозможно. Летом сюда добирались верхом, а зимой на лыжах. У Громотухинского ущелья, в двадцати восьми верстах от деревни, стояла заимка, где маралихинцы держали телеги, сани, лыжи и запасных коней. Сюда и приехали Софроновы с Борей, здесь и оставили они кошевку с лошадьми.
– Дальше на лыжах пойдем до самой Синюхи, – сказал Геласий Боре.
Боря обрадовался. За восемь дней надоело ему сидеть в кошевке. Рад он после утомительного путешествия размять ноги. Вспомнил Боря сына часовщика Андрейку и лыжные прогулки с приятелем в Сосновку, Удельный парк, Коломяги и на Поклонную гору. Напрасно, выходит, мачеха бранила Борю, считая лыжи баловством. Вот и пригодилось умение ходить на лыжах.
На заимке переночевали, а с рассветом вышли путники в дорогу. Впереди шел старик Софронов. Чтобы легче было идти, по его следу скользил Боря, а за ним двигался Геласий.
Сгибаясь и ныряя в просветы кедровых ветвей, Боря плыл по снежному морю. Налегая на тонкую пихтовую палку, он поднимался на гребни волн. С горы Боря пускал лыжи свободно, но каждый раз исчезал в снежном облаке. Старик Софронов тогда покровительственно улыбался, а Геласий озабоченно сдвигал брови. Но Боря поднимался, стряхивал с полушубка сухой снег и смотрел на укатившуюся лыжу. На выручку ему спешил Геласий. Он доставал лыжу и говорил:
– Охотник из тебя выйдет знатный, Борюк. Вот поправлюсь, белковать будем вместе.
Геласий вырос в тайге и хорошо изучил повадки зверя. Показал он Боре у корня кедра едва заметную ямку с обтаявшими и уже застывшими краями снега.
– Это косач ночевал! – объяснял Геласий. – А потревожила его лиса. Видишь, тонкий след узором идет. Это – лисий.
И заячий след показал. Заяц – зверь глупый. И след у него бестолковый, размашистый. А вот лесная мышь прострочила на снегу тонкую строчку – такую тонкую, что Боря едва разглядел, а Геласий опытным взглядом охотника сразу приметил.
С первого же подъема на Синюху Боря увидел зубчатую стену гор, нагроможденных в большом беспорядке. Громадные утесы темнели на белом фоне снега. Тишина и безмолвие царили в горах. Чем круче становился подъем, тем чаще стали попадаться кедры. Сначала встречались они в одиночку, потом стайками, а потом пошел сплошной кедрач. Труднее стало идти между деревьями. То и дело сбивался Боря с проложенной стариком Софроновым лыжни. Едва успевал он кланяться, спасая лицо от низко нависших веток. Устал Боря, но виду не подает. Однако Геласий приметил, с каким трудом передвигает мальчуган ноги, и крикнул отцу:
– Батюшка, привал сделать надо!
Старик остановился, скинул мешок с плеч. Геласий подошел, стал сухие сучья с деревьев ломать для костра. Набрали путники в котелок снегу, вскипятили воды, закусили сухарями, отдохнули и тронулись в дальнейший путь. А вечером, когда посинели небо и снег, лыжники миновали речку Быструху и, обогнув Круглую сопку, подошли к Маралихе.
– Вот и добрались, Странник! – сказал Геласий, снимая во дворе лыжи. – Пойдем в избу к матушке.
Лицо великана светилось радостью, когда он, прыгая через ступеньку, поспешно поднимался на высокое крыльцо. Только открыл Геласий дверь, как старуха Софронова с воплем кинулась к нему на шею. Она долго плакала слезами радости на плече у сына. Потом подошел младший брат Афоня и две русоволосых, голубоглазых сестры. Они поочередно троекратно целовали Геласия.
– А это кто? – наконец заметила мать Борю, робко стоявшего у порога.
– Сиротка. В больнице лежали вместе.
– Из-за этого сироты нас господь живыми оставил! – сказал Анкудин Степаныч, входя в избу, и рассказал домашним про метель в пути.
Вечером пошли в баню. Старуха Софронова вытопила ее на славу. Боря чуть не задохнулся с непривычки, да и Геласий за уши схватился. Но Анкудин Степаныч был доволен. Он забрался на полок и принялся хлестать себя жарким, словно огонь, веником. Хлестал, хлестал, потом соскочил с полка и кинулся к дверям. Геласий распахнул их перед отцом, и ошалевший от жары старик стрелой вылетел из бани, бросился головой в заранее подготовленный снежный сугроб и потонул в нем.
Боря услышал: кто-то рычит во дворе. Это Анкудин Степаныч валялся в снегу да от наслаждения урчал по-звериному. «Замерзнет», – со страхом подумал Боря. Но могучий старик снова вбежал в баню, залез на полок и снова схватился за веник.
– Тятя всегда так парится! – пояснил Геласий.
Вымылись в бане, вернулись в избу, а там уж стол ломился от пирогов, блинов, жареной дичи и рыбы.
Так началась Борина жизнь в софроновском доме.
* * *
Боря быстро почувствовал, что в Маралихе ему будет неплохо. В доме Софроновых смотрели на него как на внука, работать почти не заставляли. Да и какая работа в деревне зимой? Разве помочь взрослым за дровами съездить в лес или за сеном? Боря в раю не бывал и не знает, похожа ли Маралиха на рай, но деревня, затерянная в глухом лесу, ему очень понравилась. В какую сторону ни взглянешь – всюду горы высятся. Когда ездили за дровами в лес, Геласий рассказывал, что снег на них не только зимой лежит, но даже и летом – такие они высоченные. А Белуха двумя сахарными головами врезалась в облака. Выше этой горы нет во всем Алтае. Пытались на нее люди забраться – и не могли. Никто туда верной дороги не знает, кроме старика Софронова. Он с детства все окрестные горы облазил и на Белуху ходил не раз. На самую макушку, правда, не мог залезть, но на седло взбирался.
– На какое седло? – спросил Боря.
– А вот между этими двумя верхушками, что в облака ушли.
Во время другой поездки Геласий рассказал Боре про основателя Маралихи, Савватия Прохоровича.
– Прадедом он мне приходится, – говорил великан. – Ему сто двадцать годов будет, а может, и побольше. Его отец полком командовал у атамана Пугачева. Слыхал про такого? Помещиков на Волге вешал.
– Нет, – сознался Боря. – Не слыхал.
– Справедливый человек, говорят, был, – продолжал Геласий и с гордостью добавил: – Во Франции про таких стариков даже не слышали. Вот в Болгарском царстве, на Дунае, – ротный фельдшер наш сказывал, – некоторые люди до ста лет живут. Простокваши много едят, потому кость у них крепкая, а кровь чистая. Не знаю, верно говорил или нет.
– Обманывал! – не поверил Боря. – У меня папа простоквашу ел каждый день, а умер сорока лет.
– Ну, может быть! – не стал спорить Геласий и рассказал про своего прадедушку Савватия Прохоровича.
Бежал он на Алтай с Волги, спасаясь от преследования царских чиновников. Переселилось тогда вместе с ним несколько семейств. Савватий Прохорович место высмотрел для поселения самое глухое и сокровенное. Появилась новая деревушка Маралиха. Так прозвали ее сами кержаки из-за маралов, водившихся кругом в великом изобилии. Припеваючи зажили мужики. Всего было вдоволь: и рыбы, и меду, и зверя, и скота.
После беседы с Геласием Боря ходил посмотреть основателя Маралихи. Белая борода Савватия Прохоровича от времени позеленела, сам он высох, стал маленький и тонкий. И ходить ему трудно и говорить. Все дни молчит стадвадцатилетний старец и с постели почти не встает. Последний раз, когда маралихинцев в солдаты забирали на войну, сказал он несколько вещих слов и с тех пор снова замолчал. А слова те были о последних днях:
– Пришли времена антихриста, – прошамкал Савватий Прохорович. – Дьявол сошел на землю! Погибель идет, мужики! На Тихий Ключ надо уходить. В горы!
Про это предсказание Боря не только от Геласия слышал, но и от маралихинских ребят, с которыми у него завязалась большая дружба, особенно с Гараськой, Аверей и Симкой.
Рассказал им Боря, что в Питере семиэтажные дома стоят, ребята усомнились:
– Не может быть! Развалятся!
– Да они из кирпича, каменные!
– Все одно развалятся. Поставь семь изб друг на друга, рази устоят?
– Да они большие. Во всю улицу. Больше Маралихи вашей.
Совсем ребята не поверили. Боря в свидетели Геласия позвал. Тот подтвердил. Переглянулись мальчишки, ничего не сказали.
А вечером, когда ложились спать на полатях, великан шепнул с тоской:
– Отвык я за три года от родного дома. В темноте люди живут и сами темные. Страшно мне от их темноты.
Перестал Геласий сравнивать Маралиху с раем. Все чаще стал вспоминать Францию. Видать, после заморских городов разонравилась великану родная деревня, где не то что про аэропланы, про железную дорогу не знают толком. Кроме Геласия, только два маралихинца, вернувшиеся с фронта, белый свет немного видели, а остальные, как медведи, прожили свой век.
Под крещение старухи громадными пучками жгли лучину, чтобы на том свете родителям было теплее. Боря услышал про это и рассмеялся. Но Геласий предупредил:
– Не смейся, обидятся! Народ темный, глупый! Темней негритосов африканских!
Нет, плохая жизнь в Маралихе, темная. Нельзя прятаться от людей в горы, совсем одичать можно. Но самое плохое – это то, что в Маралихе нет школы.
На всю деревню один только начетчик Аверьян Селифоныч знал грамоту и писать умел печатными буквами, но только не писал никому, нужды не было. Не медведям же письма посылать из Маралихи.
ГОРНЫЕ ОРЛЫ
Синяк ищет Борю
С первым пароходом, отправлявшимся вверх по Иртышу, Петрик и Володя покинули Омск, направляясь в Усть-Каменогорск на розыски Бори. Четыре дня они плыли на большом двухэтажном пароходе, а в Семипалатинске пересели на маленький, однопалубный, уже стоявший под парами около пристани. Петрик погоревал, что не удалось посмотреть новый город, но Володе было не до любопытства, – он думал все время о Боре. А вдруг в Усть-Каменогорске они снова не найдут его?
С плохим предчувствием ехал Володя от Семипалатинска до Усть-Каменогорска, а когда пароход загудел у пристани и надо было выходить на берег, он сказал Петрику:
– Здесь снова что-нибудь случится. Вот увидишь!
– Опять скулишь! – рассердился Петрик и не стал разговаривать с братом.
Усть-Каменогорск напомнил Петрику родную Киштовку. Только в Киштовке не было Иртыша и высокой каменной горы, а улицы были такие же прямые, широкие и тенистые. Город походил на большую станицу. По улицам, точно так же, как в Киштовке, переваливаясь, ходили гуси и утки, прогуливались свиньи с розовыми поросятами и бегали босоногие ребята.
Прямо с пристани мальчики направились разыскивать детский дом. Но встречные прохожие, останавливаясь, пожимали плечами и говорили с недоумением:
– Не слыхали про такой ничего! Как будто его в городе нет и не было никогда.
Близорукий чиновник в форменной выцветшей фуражке, шагавший с удочками на реку, выслушал рассказ про Борю и в раздумье посоветовал:
– Сходите вы в управу, к члену Учредительного собрания Синяку. Каких-то детишек осенью привозили, и он с ними возился. Это я хорошо знаю.
Чиновник вскинул удочки на плечо и побрел ловить рыбу, а ребята отправились в управу на поиски Синяка.
– Вон в той комнате! – злорадно сказал секретарь, сидевший под образами. – Старая история! Идите прямо.
Петрик открыл дверь и за большим письменным столом увидел тщедушного рыженького человека с черной повязкой на щеке.
– Тут Синяк?
Глаза рыженького тоскливо блеснули из-под голубых стекол очков, и он торопливо вынул потертый кожаный портсигар.
– Опять! – воскликнул он, обминая дрожащими пальцами папиросу, и вдруг закричал громовым голосом: – Когда же наступит конец? Я спрашиваю, черт побери, когда наступит конец? Чего вы хотите? Чем вам плохо? Вас бьют? Не кормят? Истязают? Мучают?
Темная бородавка прыгала около уха. Папироса переломилась в руках Синяка, и он сунул ее вместо пепельницы в чернильницу.
Мальчики попятились к двери. А рыженький вскочил с кресла и забегал мелкими шажками по комнате.
– Эдак никаких сил не хватит! – задыхаясь, выкрикивал он и ерошил огненную прическу. – Так с ума сойти можно! А тут сразу двое... Что же это такое? Будет этому конец?..
Набегавшись вдоволь из угла в угол, Синяк снова сел за стол, схватился за подвязанную щеку и застонал.
– Ваши фамилии? – грозно спросил он. – Фамилии гражданских родителей? Ну-с?
Мальчики в недоумении переглянулись, а Синяк окончательно рассвирепел:
– Но предупреждаю вас, я все выясню... Все! И если вы только окажетесь сами виноваты, пеняйте на себя. Вам несдобровать! Да, несдобровать!
Синяк схватил потрепанную папку и разложил перед собой.
– Я спрашиваю, как зовут?
– Кого? Меня? – Петрик шагнул вперед.
– Нет, меня! – огрызнулся Синяк, и прыщи на его лице засверкали спелыми ягодами.
– Петр Грисюк.
Синяк с великим ожесточением принялся перелистывать бумаги в папке. Ежеминутно чертыхаясь, он проделал эту процедуру три раза и с ненавистью отшвырнул папку в сторону.
– Нет у меня вас! Понимаете, нет!
Петрик и Володя опять переглянулись. Какой странный дядя! С какой стати он стал разыскивать фамилию Петрика в папке?
– Можно, я скажу? – начал робко Петрик.
– Нечего мне говорить! Я заранее знаю, что вы будете петь. Да-да, заранее. Вам плохо, вас притесняют, вам не дают есть...
– И вовсе нет! – поспешно возразил Петрик.
– Так за каким же дьяволом вы ко мне пришли? – Синяк поправил голубые очки. Рыжий клок волос опустился на вспотевший лоб.
– У нас важное дело.
– Какое?
Синяк полез за портсигаром, достал папиросу, помял ее длинными пальцами и закурил. Петрик стал рассказывать, что их заставило приехать в Усть-Каменогорск. Синяк по мере рассказа становился внимательнее и добрее.
– Значит, вы хотите забрать к себе брата? Расчудесно! Так вы бы с этого сразу и начали. А я-то думал... – он снова схватился за папку: – Как его зовут? Вашего брата?
– Борис Козлов.
Синяк проворно зашелестел листами.
– Так. Совершенно верно. Есть такой. Есть такой. Гражданский отец Бедарев. Курочкина улица, девятнадцать. Идите по этому адресу.
– Спасибо!..
– Хотя постойте, постойте, – забормотал Синяк, наморщив лоб. Он хотел еще что-то сказать, но Петрик и Володя уже спускались по лестнице, покидая канцелярию управы.
* * *
Братья быстро разыскали в городе Курочкину улицу и дом Бедарева. Беловолосая веснушчатая девочка с облупленным красным носиком, сидевшая на крыльце, повернула голову в сторону вошедших.
– Девочка, – вежливо сказал Петрик, – в этом доме живет мальчик Боря из приюта?..
Девочка вспыхнула ярким румянцем и закричала в открытую дверь:
– Мама! Борьку спрашивают!
– Ага! Вернулся! – раздался злорадный женский голос из сеней. – Гони его, язву, в шею!
Ребята остановились в недоумении. Девочка с любопытством смотрела на Володю, прикрыв ладонью глаза от солнца.
– Он наш брат... – начал было объяснять Володя, но в этот момент из сеней огромным шаром выкатилась растрепанная круглолицая женщина с веником в руках.
– Вон, паршивец, чтоб духу не было! – завизжала она, но, увидев вместо Бори двух незнакомых мальчиков, завопила: – Сонька, Сонька, гони их за ворота! Вот язвы! Дармоеды!
Ребята поспешно выскочили на улицу, не выдержав стремительного нападения женщины с веником.
– Вот дурная! – подивился Петрик, переводя дыхание.
Устроив на ближайшей скамеечке совещание, братья пришли к такому выводу: Боря, без сомнения, жил у Бедаревых, что-то натворил и убежал. Значит, возвращаться к Бедаревым нет смысла, а разведку нужно сделать по соседям.
– Зайдем в этот дом, – предложил Петрик, – и узнаем.
Они приоткрыли калитку и увидели молодую женщину, копавшую около дома грядки. Женщина подняла голову и воткнула в рыхлую землю лопатку.
– Что вам, ребята?
– Тетя, у нас дело есть до вас, – таинственно сказал Петрик.
– Ну, идите в дом. Там поговорим, если дело.
Ребята прошли в комнату с кисейными занавесками на окнах. Подозрительно оглядывая Петрика, хозяйка сказала:
– Вы от кого? Или весть какую принесли?
– Тетя, мы брата ищем. Нам сказали, что его отдали в дети вашему соседу Бедареву. Мы пришли, а нас выгнали...
– Как же, жил у них осенью сирота, – подтвердила женщина. – Это верно. Борей звали. А где он сейчас находится, не знаю. Плохо ему жилось у Бедаревых. Били без жалости. Он из-за битья и ногу-то себе сломал. Я ожидала, суд будет за истязательство, в свидетели записалась. А только суда не было. Вам бы в больницу сходить. Самое верное дело! Его в больницу увезли.
Борю истязали! Он сломал ногу! Володя плохо слушал, о чем еще беседовал с женщиной Петрик. Он представлял себе искалеченного, хромого брата и глотал слезы. А Петрик, узнав подробности несчастья, случившегося с Борей, прощался с хозяйкой дома.
– Спасибо вам, тетя! Спасибо. До свиданья!
В больницу Петрик и Володя неслись бегом. Здесь, в конторе, старик-делопроизводитель дал справку, что Козлов Борис действительно лежал в хирургическом отделении с переломом правой ноги и выписался два месяца назад.
– Значит, у него нога поправилась?
– Ну, конечно, поправилась. Больных мы не выписываем.
– И он не хромой? – допытывался Володя.
– Зачем ему хромать, когда нога правильно срослась!
– А не знаете, куда он делся из больницы? Это наш брат, и мы приехали за ним.
– Как не знать! Он у нас лишних два месяца пролежал, все компаньона себе поджидал. На Алтай укатил ваш брат. К кержакам.
– На Алтай?!
Делопроизводитель порылся в длинном ящике с карточками, вытащил одну и прочитал:
– Софронов Геласий Анкудинович... Двадцати шести лет... Это и есть тот самый кержак, с которым он уехал. Постоянное местожительство: село Маралиха, Бухтарминского края.
Делопроизводитель сунул карточку на старое место и пояснил:
– Чтобы туда попасть, надо ехать вверх по Иртышу до Малой Красноярки, а оттуда на лошадях через Большенарымск в Катон-Карагай. А там в сторону Белухи.
– Я запишу сейчас, дядя. Подождите!
– Что же вы так поздно приехали?
– Не могли раньше, – ответил Петрик, убирая в карман записную книжку. – До свиданья! Спасибо вам.
– Счастливого пути. Разыщите его. Парнишка больно хороший! – говорил делопроизводитель. – Любили его у нас.
Братья вышли на улицу.
– Я так и знал, я так и знал! – сказал Володя, кривя губы.
– Опять завел! – рассердился Петрик.
Володя замолчал. Они прошли длинную улицу и вышли к пожарной каланче.
– Ну, теперь куда пойдем?
– Куда? На пристань! В Маралиху поедем.
Что принесла точка
В жизни маралихинцев, кержаков, к которым попал Боря, роковую роль сыграла точка, поставленная на географической карте после того, как некий человек в очках вернулся из Маралихи в губернский город и прочел в краеведческом обществе доклад об открытии новой, до сих пор никому не известной деревни. Губернская газета напечатала эту новость в отделе «Смесь», рядом с рецептом, как изготовлять из мыльного корня греческую халву.
«Глухомань. Краевед нашего города г. X. С. Флейта, совершивший подъем на Белуху, обнаружил в глухой тайге деревню, насчитывающую восемнадцать дворов, о существовании которой не знали ни местные власти, ни окрестное население. Основателем деревни является 124-летний старик Савватий Прохорович Софронов. На протяжении десятков лет жители этой деревни, кержаки, почти не сообщались с внешним миром. Соль, железо, стекло они закупали в Китае один раз в пять лет. В деревне из 76 жителей нашелся только один грамотный человек – начетчик».
Через день читатели забыли коротенькую газетную заметку, но точка на карте осталась. Крохотная точка, а рядом с ней – выведенное тушью тонким пером одно слово: «Маралиха». Эта точка, размером меньше булавочной головки, принесла маралихинцам много горьких слез. Годных мужиков сразу же забрали в солдаты и отправили на войну, откуда вернулось всего три человека. А про остальных ничего не известно, живы они или нет. Может быть, томятся в плену, может быть, убиты, а может быть, у большевиков застряли в Советской России. Никто об этом не знает, но в каждой избе четвертый год тоскуют родные о пропавшем работнике. Вторая беда оказалась не легче. Из губернского города приехали с урядником важный судейский чиновник, следователь и православный миссионер. Стали приезжие Савватия Прохоровича и начетчика Аверьяна Селифоныча допытывать насчет старинной веры. Миссионер все погибельную ересь искал, да и нашел бы, вероятно, если бы урядник не выручил по доброте душевной. Потолковал он со стариками, и собрали маралихинцы пушнины разной в подарок следователю и миссионеру. Пришлось, конечно, уважить и урядника. Жене его трех черно-бурых лисиц послали. Тем следствие и окончилось. Больше миссионер не приезжал. Но урядник зачастил в Маралиху: то налог, то подать, то сбор. Завздыхали маралихинцы, вспомнив недавнее привольное житье. За урядником появился в Маралихе кочующий торговец. Хотя и дорог в Маралиху не было никаких, а ухитрился он привезти два сундука товаров – мыла духовитого, лент шелковых, гребешков, ситцу, иголок, пуговиц. Все распродал торговец в неделю, подружился с маралихинцами и назад два сундука пушнины увез. Ну, от торговца хоть польза была, не обидно, а от начальства один вред, беспокойство да непонятные бумаги. Ох, уж эти казенные бумаги! Много они крови испортили старосте. При царе их, правда, почти не было, но когда царя с престола согнали, тут волостной писарь словно очумел. Раз в неделю обязательно что-нибудь пришлет в сером пакете. А что в присланных бумагах написано, никак того понять нельзя. Аверьян Селифоныч печатное разбирает, но любит читать только божественное, а кроме него в Маралихе нет грамотеев. Пробыл Геласий Софронов три года в солдатах, в иностранном лазарете научился говорить по-французски, а по-русски так и не успел обучиться читать.
Хоть и жег Анкудин Степаныч казенные бумажки, но сердце билось неспокойно. Кто знает, что там написано?
С тех пор, как появился Боря в Маралихе, сильно полегчало у старика на душе. Боря любую бумажку разберет – и печатную и рукописную. Сидит старик Софронов и, насупив брови, слушает, как сирота бойким голосом читает присланные бумаги. А в тех бумагах столько новых да непонятных слов, что от них у старика в голове легкий туман поднимается, словно после медовухи.
«Старосте села Маралиха, Бухтарминского края. Посылаем разъяснение статистического управления относительно учета маралов, в связи с чем вам надлежит представить список мараловладельцев, указав точное число голов, с подразделением на самцов и самок по прилагаемой форме».
– Ладно! – промолвит Анкудин Степаныч, выслушав Борино чтение. – На что им наши маралы сдались? – и бумажку порвет.
Вот и сегодня прислали из волости срочный казенный пакет. Верховой лошадь чуть не загнал, торопился поскорее прискакать.
– Ну-ка, Борюк, прочти... О чем начальство пишет.
Боря вскрыл конверт из плотной оберточной бумаги, прошитый суровой ниткой.
«Старосте села Маралиха, Бухтарминского края. Срочно.
За последнее время бежавшие из тюрем большевики и красноармейцы собрались в горах Алтая и образовали банды разбойников и грабителей.
Именем Верховного правителя адмирала А. В. Колчака приказываю: задерживайте всех подозрительных людей, которые будут призывать народ к неповиновению властям.
Укрывательство большевиков и красных бандитов буду рассматривать как пособничество врагу и карать за это жестоко.
Приказываю: виновных немедленно расстреливать, имущество конфисковать, дома сжигать.
За каждого доставленного в штаб живого большевика выдавать награду – 100 рублей, за голову убитого – 50 рублей. Подлинное подписал: Командующий войсками атаман Анненков».
Боря прочел бумажку. Софронов почесал затылок и вздохнул:
– Вот ведь грехи! Люди, люди, что им не живется!
Аверьян Селифоныч подошел к крыльцу, разглаживая бороду.
– Что с волости прислали, Анкудин Степаныч?
– Да насчет белых и красных. Атаман Анненков подозрительных, большевиков, задерживать велит. Народ которые смущают...
– Наше дело сторона, – насторожился Аверьян Селифоныч. – Мы ни за белых, ни за красных... Разорви ты эту бумажку. Сатанинским духом от нее разит.
Софронов разорвал бумажку. Аверьян Селифоныч присел на крыльцо, намереваясь завести беседу, но в это время на краю улицы показались два всадника.
Проезжей дороги через Маралиху нет, чужие люди в деревне – редкость. К окнам сразу прилипли головы любопытных: что за путники приехали, откуда и к кому? Должно быть, из волости – к избе Анкудина Степановича направились.
Софронов с Аверьяном Селифонычем спустились с крыльца и встретили приезжих.
– Не узнал, Анкудин Степаныч? Да и не ждал, поди? А я вот, видишь, в гости к тебе заехал вместе с твоим спасителем.
– Почему не узнал? Узнал.
Боря кинулся отворять ворота. Всадники привязали лошадей под навесом и задали овса. Аверьян Селифоныч попрощался и отправился домой. Приезжие поднялись в избу.
– Здравствуй, хозяюшка! За беспокойство простите.
– Садитесь, гостями дорогими будете! – отвесила Софронова поясной поклон.
Боря узнал приезжих. Один из них был Мокин, другой – Избышев.
– За каким делом в наши края завернул, Артемий Иваныч?
– За помощью приехал к тебе, Анкудин Степаныч, за советом.
– Далеконько путь держал. Да по такой дороге...
– Дорога, верно, плохая, – где снег, где грязь. Да за хорошим советом любой путь сделаешь. Не остановишься.
Софронова собирала на стол. По случаю великого поста гостей угощали грибами, капустой, рыбным пирогом. Но гости ели плохо. Мокин пожевал соленых груздочков, а Избышев ни к чему не притронулся. Когда Софронова вышла из избы, Артемий Иваныч сказал:
– Приехал я к тебе, Анкудин Степаныч, говорить по душам. Помнишь наш разговор, когда ты ко мне вот от него (Избышев кивнул на Мокина) кисет с горохом привез?
– Что-то запамятовал... Стар стал...
– Забыл? Напомню. Про тяжелую жизнь крестьянскую говорили. Про горе, что народ от злодеев терпит.
Старик Софронов сдвинул густые брови.
– Знаешь, Артемий Иваныч, слышал я краем уха про твою затею. Только плоха эта затея. Не будет добра от нее людям.
– С народом идти не хочешь, Анкудин Степаныч?
– Да где народ-то? Народу не вижу, кроме тебя да Мокина.
– Эх, Анкудин Степаныч! Шесть сотен с лишком. Да все охотники, с дробовиками. На медведей ходили – не боялись, а на колчаковцев и подавно не испугаются. А ты спрашиваешь, где народ?
– Не впутывайте меня в это дело, – упрямо мотнул головой Софронов. – Сказано тебе: не хочу.
– Начальника штаба у нас нет! – горестно вздохнул Избышев. – Вот в чем беда. Начальник штаба военные карты должен рисовать, а я и цифру написать не могу. Всю зиму, пока возился с этим делом, счет людей на горошины вел. Понял теперь? А? Ну, так вот, Анкудин Степаныч, а начальник штаба возьмет карандаш – чирк-чирк, и голову путать не надо! – Все ясно...
