Текст книги "Падальщик"
Автор книги: Ник Гали
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СКАЗКА
Глава I
Встреча
Бангкок пылал огнями, трещал, галдел, поливал себя конфетти и липким пластиковым серпантином из баллончиков; повсюду на уличных подмостках играла музыка, ее заглушал визг жестяных труб, трубы глохли в вое сирен полицейских машин… Вверху по небоскребам гуляли лучи прожекторов; внизу в садах крутились желтые Будды – усыпанные цветами, уставленные свечками, они празднично мерцали, и люди, проходя мимо них, смеялись, обнимались, целовались, пели и поздравляли друг друга…
Огонь был везде. Он плясал в электрических гирляндах, свисавших с морд каменных драконов на фасадах правительственных зданий и дворцов на севере города; в парке Дусит – качался в волшебных матовых фонарях, разгоняя туманный сон в листве; южнее, в Чайна-Тауне трещал яростными фейерверками, вспугивал занавески на открытых окнах квартир и лавок, озарял наросшие друг на друга, словно кораллы, вывески… Потом перепрыгивал на набережную широкой, спокойной Чао Прайи, на стены вечно ждущего зарю Ват Аруна, грелся отражением света цветных прожекторов на гладких боках ступы Преславного, – и вновь взлетал из-за стен Ват Пра Кэу в украшенное цветными камнями небо и прыгал оттуда с грохотом на город, – и дрожал, и скатывался вниз россыпью салютов в стеклах небоскребов гостиниц…
В Таиланде любят огонь – его здесь дарят духам. Вор в Таиланде, вынеся из квартиры ценные вещи, оставляет на разоренном месте горящую свечу, – духи дома не должны гневаться на него за вторжение, ведь он лишь исполняет их волю. Духи наказывают хозяина квартиры, за то, что тот недостаточно их почитал.
И Бангкок пылал.
В восторженной, освещенной огнями толпе никто не замечал щуплого монаха, одиноко бредущего зигзагами; у монаха были опущены плечи, лицо скорбно-сосредоточенное, как у человека, который забыл какое-то важное для себя дело и никак не может его вспомнить. То и дело монах останавливался, его толкали сзади, он вздрагивал, снова проходил несколько шагов вперед – и снова замедлялся. Иногда он нагибал голову, будто хотел отыскать что-то на заваленной ярким праздничным хламом мостовой, но, так ничего для себя не найдя, шел дальше и снова бесцельно кружил в толпе, словно в море парусник со сломанным рулем.
Наконец, толпа вытолкала потерянного монаха к дому с подмигивающей розовым неоном вывеской. Из открытых окон ресторана, с балконов и террасы, словно поднявшееся и перелившееся через край кастрюли тесто, лезла разбухшая от жары и веселья людская масса – руки с бокалами и бутылками, обгоревшие женские плечи с бретельками, болтающиеся босоножки, закатанные брюки, соломенные шляпы, блестящие лысины, бритые подмышки, открытые рты…
Словно внезапно что-то вспомнив, щуплый монах решительно затерся в толпу у входа в ресторан; после некоторых усилий он протиснулся к двери, потянул ее на себя и вошел внутрь.
В ресторане было неожиданно свободно – из-за духоты люди рассаживались ближе к окнам. Под потолком неслышно и плавно, словно лопасти винтов корабля под водой, вращались вентиляторы; по тягучей янтарной реке сигаретного дыма плыл стук стаканов, звон посуды, смех…
Монах на секунду остановился, огляделся, потом увидел то, что ему было нужно. Пожилой тайский мужчина, сидевший за столиком напротив своей дамы, поднял голову и приветливо улыбнулся худому мальчику в оранжевой тоге. В следующую секунду улыбка на лице мужчины растаяла: не сказав ни слова, молоденький монах взял лежащие перед мужчиной на столе завернутые в салфетку приборы – вилку и нож, – запихнул их себе за складку тоги и повернулся к выходу.
Мужчина развел руками и, в недоумении подняв брови, посмотрел на свою даму.
– Эй-ка!
Кто-то догнал монаха и грубо рванул его сзади за тогу.
Крепкий мужчина, с зализанными назад волосами, с широкой шеей и выпирающими из-под футболки плитками грудных мышц, легко развернул оранжевого человечка, перехватил рукой складки одежды на его груди – и, мрачно хмурясь, нагнулся, чтобы разглядеть пойманного получше. Прошла секунда другая, ярлык был наклеен: мелкий вредитель.
Вышибала вынул из складки тоги монаха завернутые в салфетку вилку и нож и положил их себе в карман пиджака, – другой рукой он решительно потянул монаха за собой в сторону двери, противоположной от входа.
Ударяясь ступнями о свинцовые ноги вышибалы, схватившись тонкими пальцами за его огромный волосатый кулак, монах засеменил следом. У самой двери он сделал последнюю слабую попытку освободиться.
– Ну, уж нет, пра обманщик[3]3
Пра – уважительное обращение в Таиланде к монахам, аналог западноевропейского «святой отец». Например, пра Ноа, пра Ачан.
[Закрыть], – вышибала играл зубочисткой в сантиметре от впалых ланьих глаз, – Я научу тебя тому, как правильно собирать пожертвования. А заодно и тому, что это очень плохо – выдавать себя за монаха, если на самом деле ты всего лишь гнусный, мелкий воришка.
За исключением пожилой пары, ставшей участниками инцидента, никто в зале не обратил на происшествие внимания. Вышибала был профессионалом, со стороны могло показаться, что он сопровождает молодого монаха к туалетной комнате, на ходу что-то заботливо объясняя ему на ухо. Здоровяк уже открывал обитую крест-накрест зеленым бамбуком дверь, когда кто-то неожиданно вмешался в ход ресторанного правосудия.
– Отпустите его…
Вышибала недовольно скривив рот, обернулся и посмотрел на человека, посмевшего вступиться за вора. К своей досаде он увидел перед собой бритого старика в оранжевой тоге.
Еще один! Вот расплодились…
Досаднее всего было то, что новый монах, похоже, действительно, был настоящий, – низенький, пожилой, в круглых очках, – а лицо спокойное, благообразное. А главное, этот не был ни взволнован, ни потерян, – не то, что заморыш, от того за версту разило подлогом.
– Отпустите его, пожалуйста, – твердо повторил появившийся неизвестно откуда старик.
Голос его звучал вежливо, но вместе с тем уверенно:
– Брат не часто бывает в городе, он не знает порядков. В ресторанах, – повернулся он к Ли-Ваню, – с чужих столиков вилки и ножи брать нельзя, их приносят официанты.
Сказав это, старик поклонился накачанному мужчине.
Вышибала с недоверием посмотрел на двух оранжевых цыплят – он не верил в сказку про их знакомство, но избивать одного из них на глазах у другого, – учитывая, что второй монах был, скорее всего, настоящий, – не стоило.
Он засопел, бросил Ли-Ваню на прощанье свирепый взгляд и нехотя отпустил его. В следующий момент, передернув плечами, он отступил; его широкая спина закачалась в направлении выхода.
Обретя свободу, Ли-Вань поправил съехавшую с плеча тогу, двумя руками нервно разгладил ее на груди, посмотрел – не на, а словно сквозь – старика, затем повернулся и, не поблагодарив, шатаясь, двинулся к выходу. Вслед он услышал спокойный голос:
– Столовым ножом тебе будет сложно перерезать себе вены.
Ли-Вань вздрогнул, обернулся, дико взглянул на монаха, пересохшим ртом прошептал:
– С чего вы…?
– Все так, как тому надлежит быть, – спокойно глядя на него, сказал незнакомец, – ты пришел, как ждали.
Со стороны окна раздался пронзительный женский визг – Ли-Вань вздрогнул и обернулся, – одной из посетительниц собутыльники лили на голые плечи пиво.
– Пойдем со мной, – старик положил ему на плечо руку.
Рука была похожа на сделанную из воска, прикосновение ее было удивительно легкое и теплое. Сам не понимая зачем, Ли-Вань вслед за стариком поднялся по узкой лестнице на второй этаж.
Здесь была широкая терраса, край ее выступал из-под крыши под открытое звездное небо. Та часть террасы, что выходила на основную улицу, кипела народом; другая сторона, куда привел его старик, смотрела в темный боковой переулок; несколько столиков здесь стояли пустые.
На веранде было тепло, в воздухе, вокруг пламени зажженных свечей кружились мотыльки.
Монах подвел Ли-Ваня к столу. На коричневой исцарапанной поверхности стояли пузатый глиняный чайник и две круглые чашки без ручек. Ли-Вань боком, – так, словно собирался присесть лишь на минутку, опустился на стул. Незнакомец сел напротив.
– Меня зовут Суон Айрин, – сказал он, взял чайник и начал разливать чай. – Я ученик Будды, такой же, как и ты.
Ли-Вань почувствовал жажду. Он взял в руки чашку, отхлебнул чай. Вместе с чайным теплом выдохнул из себя ответ:
– Я больше не учусь у Будды.
– У кого же тогда?
– Ни у кого, у меня нет веры. Вы угадали про нож, но пусть вас это не заботит. Так или иначе, я найду способ убить себя сегодня.
Благообразного маленького монаха сказанное не только не удивило, но даже как будто обрадовало. Глядя на Ли-Ваня сквозь блестящие стекла маленьких очков, он улыбнулся:
– Все так, как я ждал. И именно тот, в кого ты больше не веришь, послал тебя ко мне.
Ли-Вань передернул плечами и отвернулся. Старик как ни в чем не бывало продолжил:
– Знаешь ли ты, что много лет назад, я, так же, как и ты сейчас, разочаровался в Будде и хотел броситься в море, привязав каменную статую Преславного себе к ногам?
Ли-Вань искоса посмотрел на него.
– Но, как видишь, – невозмутимо заключил странный монах, – я до сих пор жив, сижу перед тобой и пью этот ароматный чай.
Словно в доказательство своих слов он снова отхлебнул из чашки.
Над столом желтоватый мотылек налетел на пламя свечи и упал, обжегшись, на мерцающий бликами стол.
– Ты пережил много горя, но испытания были посланы лишь для того, чтобы подготовить тебя…
Лицо старого монаха было маленькое, словно у фарфоровой куклы – очки, бородка узкой полоской, морщинки вокруг глаз… Но сами глаза за стеклами круглых очков были свежие, молодые.
– Будда не спасет меня, – горько покачал головой Ли-Вань. – Зло внутри меня слишком велико для того, чтобы кому-то было под силу победить его.
– Слышал ли ты когда-нибудь про монастырь Бань-Тао? – наклонившись вперед, тихо спросил старик.
Ли-Вань подумал, что плохо расслышал. Монах увидел в его глазах вопрос и отчетливо повторил:
– Да, Бань-Тао.
Ли-Вань сухо и безвкусно засмеялся.
Корабль дураков. Достойное завершение его круга на земле.
О Бань-Тао в спальнях молодых монахов ходило немало легенд. Говорили, что когда-то очень давно монастырь этот основали в Индии несколько сошедших с ума послушников Будды, – безумцы будто бы убедили и некоторых других в сангхе исповедовать придуманную ими самими дхарму и ввели невиданные дотоле среди учеников Бессмертного обычаи. Безумство их было, как зараза. «И вот, – шептались перед сном бритые мальчики в кельях, – даже если попадал вдруг в этот монастырь человек нормальный, то эти монахи заставляли его есть землю, так что он тоже очень скоро сходил с ума». И будто бы Большая Сангха неоднократно посылала в Бань-Тао своих эмиссаров, с тем, чтобы проверить, насколько далеко зашла ересь сумасшедших монахов. Но каждый раз безумцы умудрялись одурачить проверяющих, предстать перед ними вполне здоровыми людьми и даже весьма поразить инспекторов знанием учения Будды, – так что и окрестные жители оказывались ими довольны. На самом же деле монахи Бань-Тао по ночам колдовали, вызывая на море бури. Еще они воровали в селениях маленьких детей и приносили их в жертвы своему идолу, сделанному из камня; а еще – варили в кипятке черных червей и ели их, и оттого сами становились черны лицами. С каждым новым поколением послушников детский фольклор про сказочный монастырь пополнялся все новыми ужасами.
Ли-Вань давно перестал верить в эти сказки – его собственная жизнь по мере взросления наполнялась куда большим безумием. Он с невеселой усмешкой посмотрел на монаха:
– Что же, того самого Бань-Тао?
– Бань-Тао на земле один.
– Он и вправду существует?
На отливающей светом свечи поверхности стола все дергал лапками, кружась на спине, обжегший крылья мотылек.
– Он существует со времени прихода на землю принца Гаутамы. И он был создан для таких, как ты.
– Таких, как я? – Ли-Вань откинулся на стуле и горько покачал головой. – Таких, как я, на земле единицы. Таких, как я, не спасают. Их убивают, как бешеных псов.
Монах наклонился вперед:
– Ты ошибаешься. Такие, как ты, в нынешнее время все люди на земле.
Ли-Вань удивленно посмотрел на старика, потом болезненно повел ртом:
– Ты не знаешь, о чем говоришь.
– Я не знаю твое горе, – спокойно возразил старик, – земля страданий широка и глубока, но ныне все живущие на земле люди так или иначе – и незаметно для себя – оказались ее пленниками. Бань-Тао существует именно для того, чтобы открыть людям последний путь из тьмы к свету. Последний доступный им путь от горя к счастью.
– Путь от горя к счастью? – снова покачал головой Ли-Вань, – Верится с трудом. Чем отличается ваш путь от других?
Монах откинулся на плетеную спинку стула; держа в ладони чашку с чаем, хитро посмотрел на Ли-Ваня.
– В начале расскажи мне ты, что заставило тебя забыть Преславного.
Над балконом, поверх темной листвы, торжественно сияли звезды. В мире вдруг стало тихо, и Ли-Вань внезапно ощутил страшное желание вылить из себя все то, что мучило его столько лет. Тишина как будто понизила давление в пространстве вокруг и теперь поднимала в нем, словно тошноту, накопившуюся внутри горечь и боль.
Ли-Вань начал рассказывать – сначала медленно, еще сомневаясь, стоит ли, – потом быстрее, увереннее, с жаром – о своем детстве, о погибшей маме, о монастыре; о том, как он поверил учению Будды; и о том, что ему удалось победить свою ненависть к англичанам; и о последовавшем за этим страшном для себя взрослении; и о том, как обманул его ночью голос, который он принял за голос Будды; и как, желая избавиться от наваждения, он сделал так, как сказал ему голос; и как в результате убил невинного человека; и как понял после этого, что зло в его душе неисправимо.
Ли-Вань чувствовал, как по мере рассказа душа его становилась пуста, словно дорога, на которую пролился дождь. Но вот дождь кончился, и дорога заблестела лужами, и стала расправляться по ее обочинам трава, но не видно было на дороге еще ни одного путника…
Ли-Вань провел ладонью по щеке – она была мокрая от слез.
– Я должен убить себя, – повторил он несколько раз, вытирая лицо краем тоги, – я должен…
Маленький монах протянул руку и дотронулся до его плеча:
– Послушай меня. Есть способ червю проползти под домом…
Ли-Вань поднял на него полные слез глаза.
Одна часть его еще протестовала внутри – что ты делаешь здесь, Ли-Вань, с этим сумасшедшим? Иди и убей себя, как задумал! – но другая часть, просыпаясь, уже прочно держала его за столом против монаха: словно собака лечебную траву, чуял он в старике из странного монастыря шанс выздоровления для себя.
Мерно, словно шелест набегающих на берег волн, зазвучал голос монаха.
– И солнце вставало и садилось множество раз, и подданные многих царств, как созревшие плоды манго, отпускали ветви мира и ложились в ладонь сборщика, великого Шакьямуни…
На улице пошел ливень, внизу по темному асфальту, кружа и подталкивая перед собой кучи цветного мусора, побежали потоки воды. Часы на стене пробили первый час третьего тысячелетия.
Глава II
Сутра Белого Камня
И солнце вставало и садилось множество раз, и подданные многих царств, как созревшие плоды манго, отпускали ветви мира и ложились в ладонь сборщика, великого Шакьямуни.
И минул год, и опять пришел Победоносный в Шравасти, и остановился на этот раз с учениками в доме у купца по имени Йормахатши. И купец этот был богат, и преуспевал в науках не менее, чем в делах; более же всего славился своей честностью, и за это люди искали его совета в решениях и спорах. И пришел к нему Будда.
Йормахатши с почтением его принял, но Будда сразу же почувствовал на душе у хозяина тяжесть. Расспросив учеников, Светлейший узнал, что недавно у купца умерла жена и что в горе чувствовал он себя совсем потерянным и несчастным. Ничего про это не сказал Светлейший купцу, и так прошло два дня.
На третий же день вечером, оба – Светлейший и Йормахатши – сели на подушках на террасе дома и стали вдыхать, как пахнет мокрым деревом терраса, и слушать, как в сумерках капает с листьев в саду вода.
И вот, Йормахатши сказал:
– Пресветлый, воистину велики были твои дела в саду Джетавана в прошлом году! Хочу спросить тебя: вершишь ли их вновь в этом?
– Нет, – покачал головой Будда, – ни в этом, ни в следующем году. И никогда больше.
– Но отчего же, Светлейший?
– Не для собравшихся в Джетавана показывал я чудеса, – отвечал Будда. – Те же, кого ждал я, не пришли.
– О ком говоришь ты, Светлейший? – удивился Йормахатши. – В Джетавана было не протолкнуться. Или ждал ты еще соперников?
И посмотрел Будда на солнце, садящееся за пальмы, и ничего не ответил.
И тогда Йормахатши погрустнел и сказал:
– А я так ждал тебя. Я хотел попросить тебя о чуде – воскресить мою жену… Не сделаешь ли для меня?
И ответил Будда:
– Нет, не могу. Тогда по справедливости пришлось бы мне воскресить на Земле всех мертвых, о ком еще помнят.
И молчали еще. И скрылось тем временем солнце за пальмами, и пришли сумерки, и пошел редкий дождь. И застучала вода сильнее о листья в саду.
– Премудрый, – вновь обратился Йормахатши к Учителю, – тогда научи меня делать чудеса, как сам умеешь! Буду поститься, исполнять все обеты, идти вверх по ступеням твоего Знания – не будет у тебя вернейшего ученика! Тогда скоро сам смогу воскресить мою жену! Скажи, много ли надо знать, чтобы уметь делать все то, что ты проделал в Джетавана?
– Наоборот, – улыбнулся Будда, – нужно многое забыть. Младенец легко бы сделал все то, что совершил я там.
И еще больше опечалился Йормахатши. И летел дождь в сад его серебряными стрелами.
– Никогда мне не стать младенцем, Мудрейший! Не забыть мне то, что стало частью меня. Так бывает: заберется человек на скалу, а спуститься не может…
– В головах у людей много зеркал, – ответил ему Будда, – и лишь потому спуск кажется тебе сложнее подъема, что на самом деле он – восхождение. Так чудится человеку, что карабкается он на гору, – на самом же деле зарывается все глубже в землю и там хоронит себя в темной пещере.
– Но ты же учишь людей не делать этого?
– Я лишь стараюсь показать им, где небо, а где земля.
И затих Йормахатши, и задумался. И затем спросил снова:
– Но если ты лишь указываешь людям путь наверх, значит ли это, что выйти из земли на свет для человека – лишь начало пути?
И лаской осветился взгляд Будды. И сказал он:
– Вижу, что не ошибся, придя к тебе.
И вместе с дождем мрак пришел в сад. И ударил глухо гром, и застучало сердце у Йормахатши в груди. И, вскочив с места, сбежал купец по ступеням террасы на мокрую землю в сад, туда, где под листом папоротника лежал гладкий белый камень. И перевернул он камень, и под камнем в грязи был дождевой червь. И указав на него пальцем, воскликнул Йормахатши:
– Посмотри на червя, Светлейший! Представь себе, будто этот червь – человек, стремящийся к нирване, и что нирвана – это та сторона сада, что за моим домом, но не может червь оползти дом вокруг. И в этом случае есть у червя два пути: вылезти из земли на свет и поползти через дом – по стенам и по крыше его, или – наоборот – уйти глубоко в землю и проползти расстояние до сада под домом! Какой же путь ближе? Дом мой высок и путь под землей будет короче!
– Все так, Йормахатши, – подтвердил Будда, – но принеси мне червя.
И взошел Йормахатши на террасу, и передал червя Преславному, а сам сел рядом.
– Посмотри на своего «человека», – сказал ему Будда, – нет у него глаз. Наугад и наощупь роет он под землей ходы, и часто натыкается на корни и камни, и упирается в стену, и отчаивается, и поворачивает назад. Но лишь пойдет дождь, – муссоны рано или поздно приходят, – вода заставляет его подняться из земли и вылезти наружу, и корчится он тогда на непривычном ему свете и холоде, и хочет, чтобы высохла земля и чтобы поскорее можно было ему вернуться в темень. Не ведает он, что есть на свете солнце.
– Но посмотри теперь на меня, – продолжал Всесильный, – я не в силах перенести людей в сад нирваны, я лишь помогаю им встать на путь, ведущий из земли к свету. Я открываю людям глаза, чтобы не отчаивались и не запирались, подобно слепым червям в темных норах, но чтобы сами вышли из темноты на свет и увидели солнце.
– И в этом счастье? – спросил Йормахатши.
– Нет. Когда выйдут из земли на свет, лишь тогда увидят Препятствие, которое предстоит им одолеть, – словно этот твой червь, умей он видеть, увидел бы при свете твой дом. И когда увидят люди это Препятствие, захватит у них дух от великой задачи. И правду сказал ты, Йормахатши: выйти на свет – лишь начало пути.
И полил дождь после этих слов Будды стеною, и банановые листья, как темные лодки в шторм, закачались в саду.
– Так значит, Светлейший, – сказал Йормахатши, – ты не учишь тому, как преодолеть Препятствие на пути к нирване, но лишь только тому, как увидеть его?
– Никто не научит тебя, Йормахатши, как преодолеть Препятствие.
И пришли слуги, и зажгли на террасе фонари, и мотыльки, дрожа крыльями, закружились у пламени. И поставили слуги на пол перед Шакьямуни и Йормахатши подносы с чаем и благовониями. Но не притронулся Будда к чаю, и все смотрел на Йормахатши. Тот же горько воззвал к нему:
– Всеславный! Сердце мое болит, и мудрость не лечит его. Знаю одно: никогда не перестану любить жену мою, память о ней стала мною. Не для меня дорога забвения и спокойствия, даже если ведет она к свету. Память моя – темная пещера, и слишком глубоко она под землей – нет оттуда пути к солнцу. Даже тебе не в силах вызволить меня из нее!
И тогда тихо спросил купца Будда:
– Что если все же начнешь движение к нирване из подземелья, но направляясь не вверх, а вниз?
И поколебалось пламя в фонарях.
– Что говоришь! – воскликнул Йормахатши. – Не подразумеваешь ли, что есть хоть малый шанс мне, слепому червю, проползти под домом и выйти наружу на другой его стороне, не потерявшись во тьме?
И сказал Будда ясно сквозь шум дождя:
– Есть способ червю проползти под домом.
И раздался удар грома, и замер Йормахатши, и не верил своим ушам, и тогда просил Светлейшего объяснить ему, как это возможно.
И объяснил Великий Шакьямуни сквозь шум бури:
– Будды являются в мир раз в пятьсот лет и учат людей, как подняться из тьмы к свету, но приходит раз в семь тысяч лет тот, кто делает спуск легче восхождения. И Он учит, как, зарывшись глубже во тьму, найти путь к свету. Он поведет «червей» кратчайшим путем, и, слепые, проползут они под домом вслед за ним, и выйдут без труда с другой стороны Препятствия.
И говорил Всеславный дальше:
– Много есть способов перебраться червям через Препятствие в сад. И есть такие из червей, что превратятся в бабочек и легко перелетят через крышу дома; и есть другие, что поползут к саду медленно и многотрудно по внешним опорам его; и есть третьи, что выберут путь короче, и, рискуя быть задавленными, поползут в сад по коврам через комнаты.
– Но будет скоро в царствах много тех, Йормахатши, – продолжил Будда, – кто наружу из земли не сможет выйти никогда – так глубоко и прочно увязнут они в ней. И за такими, когда соберется их много, придет тот, о ком говорю я. Имя его – Яхи. Поведет Яхи людей за собой в сад нирваны самым коротким путем – под землей – ибо только он один знает темный путь к саду под Препятствием.
И замолчал Будда. И так сидел на террасе дома, скрестив ноги и, подобно кормчему, глядел вперед, – и сад Йормахатши, словно корабль, плыл перед ним под дождем по миру.
А Йормахатши возрадовался, и говорил так:
– Из того, что сказал ты, следует, что можно будет и мне снова стать счастливым!
Скажи же, когда придет этот Яхи, где ждать его?
И отвечал ему Всеславный:
– Есть на земле во всякое время Хранители, и ждут они прихода Яхи. Каждый же Будда, что приходит на землю до Яхи, может позвать Хранителей, и должны прийти к нему и дать ему отчет о том, сколь много людей к его времени стали пленниками земли. И с каждым приходом нового Будды становится таких несчастных в земле все больше.
– А ты встречался уже с этими Хранителями? – спросил Йормахатши.
И ответил Светлейший:
– Чудеса, что вершил я в саду Джетавана в прошлом году, делал я лишь, чтобы дать Хранителям знак. И много народа позвал, чтобы услышали обо мне, и огни запустил в небо, чтобы увидели меня, и летал, и творил чудеса, чтобы узнали… Но вот, прошел уже год, и никто не пришел. Прервана связь времен.
И замолчал Будда. И вдруг перестал дождь совсем, и синий вечер, и звезды, и луна повисли над садом. И сказал тогда Будда ясным голосом:
– Принеси мне камень, Йормахатши.
И, удивленный, вновь спустился Йормахатши с крыльца, поднял белый камень, под которым нашел червя, и принес его к ногам Преславного.
– Возьми этот камень и храни его до прихода Яхи, ибо отныне ты – Хранитель, – сказал Будда, – и возьми себе учеников из верных друзей своих, но числом сначала не более двух, и, пока живы, дышите в ожидании чуда, ибо будет чудо всегда близко от вас. И пока ты и те, кто пойдут с тобой, – и те, кто придут за тобой, – будете хранить завет, не будет жечь вас так сильно огонь страдания, но то, что не желаете отринуть от себя и забыть, сможете отпустить, и не страдать более. И хотя будете вы одной из священных сангх моих, пусть число вашей сангхи не превышает никогда тридцати шести человек, и будете вы следовать сами и учить людей тому пути в небеса, которому учу всех открыто. Но будете тихо в себе носить и тайну мою о том, что два пути есть в сад нирваны.
И встал Йормахатши на колени и принял из рук Светлейшего камень. И вышла Луна на небе и ярко осветила все в саду, и отразилась лимоном в каплях воды на траве и листьях, и на перилах террасы. И сверкал сад Йормахатши, как корабль, полный сокровищ.
– О, Величайший, – воскликнул купец, – велика честь стать Хранителем, и встретить Яхи. Но как узнаю, что сошел он в мир?
И отвечал Будда:
– Лишь постучится в Небесные Врата Яхи, расколется твой камень от прикосновения избранного. И на расколотом камне напишет огненный демон земли имя Яхи в знак того, что открывает ему путь сквозь тьму.
И так раскрыл Будда тайну.
И теплый ветер ласкал вершины ночных пальм, и свет звезд, как серебряный рис, падал на листья. И сидели Йормахатши и Светлейший на террасе и беседовали негромко. И там застал их рассвет, и так закончилась та ночь.
Когда же на следующий день проснулся Йормахатши днем в своей постели, в окно светило яркое солнце, и воздух был чист и легок, что бывает очень редко в сезон дождей. И Будда стоял у его кровати, одетый в дорожную одежду, а рядом с кроватью на красной подушке лежал белый камень. И почувствовал в тот же миг Йормахатши, что страдание, которое не отпускало его с самой кончины жены, словно отравленная стрела, вырвано из сердца, и из образовавшейся раны брызжет яркий свет. И засмеялся он. А Будда поцеловал Йормахатши и покинул его дом навсегда.
И в тот же день Йормахатши объявил своим слугам и друзьям, что собирается сделаться саманом-отшельником, и два его друга, которые до того следовали путем Будды, выразили желание присоединиться к нему. И, взяв Священный Камень, ушли они через неделю из Шравасти, и основали в Одре монастырь Бань-Тао, и спустя три года и шесть дней Джеремайа, первый призванный ученик Йормахатши, записал эту сутру, именуемую Сутрой Белого Камня, так, как услышал ее от Учителя…»
