Текст книги "Падальщик"
Автор книги: Ник Гали
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
И он ответил мне:
«Это так».
И сказал я:
«Значит, не важно, что правила и законы излагаются языком, – человек не должен вникать в их смысл, но только исполнять их. Ведь то, что эти правила и законы стали общими, означает то, что тот кто ввел их, и кто следовал им, в какой-то момент прошлого почувствовал в себе вспышку истинной веры. Надо исполнять эти правила и законы, и не задумываться о том что они значат, – и сможешь действовать в соответствии со своим благом и благом всех».
И Учитель подтвердил:
«Это так».
И сказал я:
«Кроме того, самые старые из правил и традиций – верования – уже освободились от языка и смыслов, и от того в них появилось много того, что разум не может оправдать и против чего протестует: не объяснимые разуму звуки, действия, ритуалы; не допустимые для разума выводы о причинах и следствиях; истории, которых, согласно разуму, не происходило… Значит, подобно гниющим на полях растениям и злакам, отходящие правила и законы, превращаясь в традиции и верования, создают благодатный перегной для новых ростков истинной веры?»
И в третий раз сказал мне Учитель:
«Это так».
И спросил я тогда:
«Но что есть истинная вера, которая начало и конец всему?»
И Учитель объяснил мне:
«Взгляни на мир, – сказал он. – Зачем живут люди? Зачем заботятся о своем здоровье, о семьях своих, о делах, о красоте в искусстве? Ведь знают точно, что умрут. И знают, что умрут их любимые и что враги их тоже умрут. И что разрушатся без следа их царства, и творенья их сотрутся без следа, и сгинет все, что было ими создано хорошего и плохого на земле. От чего же не убивают себя люди, едва насладившись всеми благами жизни в молодости и увидев затем, что яства, которые отведали они на празднике жизни, наполнены ядом? И вот тебе ответ: движимы люди Целью и готовы ради этой Цели терпеть страдания. Но в чем цель каждого? И вот, если начнем искать цель разумом, то не найдем ее, и от того придем в отчаяние. Силен Враг; попадемся мыв его ловушку быстро – появятся слова и разум как предтеча зла, чтобы скрыть от нас Цель.
Но люди не жили бы, если бы не чувствовали, что каждый из них имеет Цель. Чувство Цели воплощается у людей в истинную веру. Вот тебе ответ на твой вопрос: каждый живущий на земле человек отвечает за один и только один фрагмент конечного состояния мироздания, который когда-нибудь наступит; понять, что за фрагмент человек должен воплотить собой и стать им – вот счастье человека, вот истинная вера, что держит его на земле, не зависимо от видимых проявлений и объектов веры. И говорящие, что живут ради детей своих, живут не ради них, но ради того, чтобы воплотить собой то, чего больше всего дают своим детям, – ибо станут этим одним в конечном мироздании, и укрепят этим одним положенную часть мироздания, подобно тому, как колонна в храме укрепит свод. И те, кто говорят, что истинно живут ради Бога, живут ради того, чтобы воплотить собой то лучшее, что могут дать людям и себе, думая, что дают это лучшее Богу. Ибо станут этим лучшим в конечном состоянии мироздания. И те, кто говорят, что истинно живут ради удовольствия, или мести, или славы, – все, все до единого строят каждый свой маленький фрагмент будущего Храма – и потому живут не ради удовольствия, мести или славы, – а ради будущей красоты того фрагмента, что появится на фронтоне, крыше или в основании здания Храма, и ради того чтобы соответствовал этот элемент мотиву общей архитектуры Храма и замыслу Творящей Силы, и той красоте, что ищет она. И вот, будут в конечном состоянии мироздания закаты – и за каждый миг заката ответит кто-то из ныне живущих или ранее живших в Лиле несовершенных. И будут на закатном ветру трепетать листья деревьев, – и каждый совершенный по форме и движениям своим на ветру лист будет итогом осуществившейся судьбы одного из несовершенных. И так за каждую травинку, за каждую бабочку, за каждое дуновение ветра в конечном идеальном состоянии мироздания, ответит кто-то один из ныне несовершенных своей жизнью и судьбой».
И дивился я таким словам. А Учитель продолжал:
«Вспышка изумрудной звезды в сердце человека – вспышка истинной веры – означает лишь то, что человек на миг увидел и понял эту свою Цель, – тот фрагмент конечного идеально состояния мира, которым ему надлежит стать. А увидев и поняв, двинулся к ней. И у каждого своя Цель, а значит и истинная вера тоже у каждого своя – пусть и молятся одним богам.
И многие скажут тебе: «Нет у меня своей веры. Вера у меня такая же, как у многих вокруг». Но не верь таким, ибо каждый истинной верой имеет такую, какой нет ни у кого другого, – хоть с виду и молится тому же богу, что и все.
И многие скажут тебе: «Нет у нас вовсе никакой веры и никакой Цели. И живем мы просто потому, что живем». Но и таким не верь, ибо если б было так, как говорят, не жили бы они. И даже самые пустые тела в мирах имеют внутри себя веру – хотя бы в то, что будут когда-нибудь востребованы и заполнены хозяевами – и в этом их Цель».
«Истинная вера, – продолжил Учитель, – там, где есть отрицание языка и смыслов, которые представляются человеку в словах. Минуя слова и разум, стремится человек почувствовать Цель – свой путь, отличный от других, – которым предназначено ему достичь звезды. И почувствовав на миг изумрудный свет звезды в своем сердце, человек вопиет к небу: «Верую, стремлюсь к тебе». И тогда начинает строить для себя и других правила.
И вот почему Путь Истинной Веры в том, чтобы принять и исполнять правила и традиции какой-либо одной добродетельной общины на земле, – той, что наиболее близка тебе. Выбери ту общину, что имеет четкие правила жизни, которые многие люди до тебя составили и исполняли, – выучи эти правила и следуй им. Тебе нужно понять, что ты не сам по себе, но что есть ты часть некой группы, что входит в некую другую большую группу, – и так пока не обоймешь мыслью всех людей на земле. Чем же старше правила, традиции и верования выбранной тобой общины, тем лучше. Не спеши – найди для себя именно ту общину, которая укрепила бы лучшее, что в тебе есть. Вспомни, какая из них сделала тебя тем, кем ты являешься; какая из них рождала в твоем сердце вспышки радости. которую можно все отдать… Исполняя правила этой общины, станешь ты желать не для себя одного. И свершится тогда то чего желаешь; и свершится так, что всему мирозданию станет от того лучше»…
Глава XVI
Поиск себя
Первым свое мнение о прочитанном высказал Дипак. – Это и есть то великое знание о том, как правильно управлять Лизой? – Он с разочарованным видом почесал нос. – Выполнять правила?
Самуэль тоже казался недовольным.
– Неужели Леонардо так думал? – нахмурившись, спросил он сам себя. – Правила, верования… Странно, в – Столько разглагольствований, – пробурчал из полумрака Батхед, – а про истинную веру еле-еле два слова. Что там было? Я уже и забыл…
– Если я правильно понимаю, – принялась подытоживать Геня, – нам предлагается внимательно подумать о том, кто мы есть. В тетради написано, что поняв, кто мы есть, надо попытаться определить, кто сформировал нас такими. То есть вспомнить ту среду, в которой мы росли, наших Учителей и определить, кто из них оказал на нас наибольшее влияние. Ведь мы всегда следуем за теми, кого любим, за теми, кто рождает в нас эти моменты – когда внутри нас словно что-то сияет. Когда мы поймем, кто были наши Учителя, вызвавшие у нас вспышку в сердце, мы определим для себя ту, – как называет ее текст, – добродетельную общину людей на земле, которую мы представляем. То есть мировоззрение и культуру какой части общества каждый из нас собой воплотил. А потом надо просто приобщиться к этой общине, к ее мировоззрению и культуре и начать выполнять ее правила.
– Не очень понятно, – почесал нос Дипак, – вот ты сама Можешь понять, кто тебя сделал такой, какая ты есть?
– Меня? – Геня замолчала и задумалась. В – Вот именно, – кивнул Дипак, – сразу не скажешь, – миллион факторов, тысячи людей, сотни ситуаций!
– Нуда, – развела руками Геня, – нужно время, чтобы понять, кто ты есть.
– А я вот знаю, кто я! – с важностью объявил Звеллингер. – И где моя община.
– Ну-ну? – спросил Дипак.
– Мой дед, – Звеллингер поправил отблескивающие светом огня в камине очки, – в тридцать девятом году десятилетним сиротой дошел из Польши до Франции – пешком. Там в Бресте он спрятался в кабине грузовика, который грузили на отправляющийся в США пароход. Он провел месяц в запертом трюме питался галетами из коробок, которые нашел в кузове машины проковырял гвоздем радиатор и пил из него воду. И страна, куда он так стремился попасть, наградила его за упорство, приняла. Он встал на ноги, построил свое дело, – и сын его, мой отец, развил это дело и стал миллионером. И я родился в этой стране. Я горжусь ею, потому что это честная страна. Она вырастила меня и научила, что все в ней движется справедливостью, основанной на честных законах. Честный рынок создает в моей стране честных миллионеров. И мой отец не только зарабатывал деньги, – на эти деньги он усыновил еще одного ребенка, он вылечил меня от тяжелой болезни. Я помню, как часто в детстве я смотрел на флаг, что был поднят перед домом отца… Да, я испытывал в сердце ту самую вспышку, о которой говорится в тетради. Моя истинная вера, если вам так угодно, это вера в мою страну, в демократию, в идеалы, которые создали Америку. И это не только вера американцев, но и вера всех людей планеты, разделяющих наши ценности. Вот вам моя община. И законы и традиции ее – это законы Америки, правила и традиции свободного рынка и равных возможностей.
Он закончил и едва уловимо дернул плечом.
Все замолчали. Тикали на стене ходики часов.
– Я тоже знаю, кто я, – вдруг послышался в тишине хриплый голос Батхеда из кресла в самом темном углу справа от камина.
Все обернулись к нему. Наступила пауза.
– Ну, говори. Кто же ты? Кто твоя община? – спросил Самуэль.
– Не к чему говорить, – Батхед вжался в темноту, – но я знаю.
– А я вот не знаю! – громко заявил Дипак. Он запустил в волосы пятерню, встал с дивана и прошелся в полумраке по ковру.
Все посмотрели на него.
– Ну то есть, не то что я вовсе не знаю, кто я, – индус остановился и растерянно развел руками. – Но я не понимаю, что но мне главное. Во мне столько всего! И я не люблю правила в принципе! Где вы прикажете мне искать мою общину?
– Это называется отсутствие целостности личности, – назидательно сказал Звеллингер, – у каждого должен быть стержень, на который все наматывается. В чем твой стержень? – он посмотрел на Дипака. – В чем в каждом из вас стержень? – обернулся он ко всем.
Огонь снова блеснул на толстых линзах очков.
– Мой стержень мое везение, – задумчиво сказал Дипак, – я всегда полагался на него. Я все время рискую. Я как бы…
Он хотел было рассказать им про старый фильм, который обожал в детстве – с Радж Капуром – «Бродяга». Сам себя он всегда воображал в образе такого беспечного странника, пружинящей походкой идущего с кучей хорошего настроения по пыльной дороге мира, распевающего песни, машущего рукой млеющим по обеим сторонам дороги девушкам – свободного от привязанностей и соблазнов. А соблазны, словно эти обиженные невниманием девушки, бежали за ним, предлагали себя, позволяли достичь в жизни всего без труда…
– Не знаю, – сказал он, нахмурившись, раздумав рассказывать избранным про странника. Он прошел к камину и снова уселся на диван.
– А ты? – обратился Самуэль к сидящей рядом с ним Катарине, – ты знаешь, кто ты есть и кто тебя сделал такой? – Я?.. – Катарина повернулась к нему (угол не больше – не меньше часто репетируемого перед зеркалом, рот полуоткрыт, откинуть назад волосы, сделать серьезный вид…) Пока она проделывала все это, она забыла вопрос. Но не смутилась – такое с ней уже бывало. Она сказала то, что всегда говорила в подобных случаях: К – Мне надо подумать.
– Вот и мне надо подумать, – вздохнул Самуэль, – на сегодняшней лекции мне на миг показалось, что мне не следует верить в то, во что я верил раньше. Но эта тетрадь, как будто написана про меня, про мою родовую пирамиду… Он поднял брови и замолчал; Катарина томно смотрела на него из-под полуприкрых век.
– Послушайте, – зазвенел вдруг со скамеечки голос монаха, – когда мы в моей стране объясняем прихожанам, как правильно молиться, мы учим их вспомнить тот момент в их жизни когда им стало хорошо от того, что они сделали добро другим Этому учит наша вера.
Ли-Вань смотрел в лица сидящим у камина.
– И этому учит любая религия. Религиозная вера помогает человеку ощутить свою связь с другими людьми, стать частью целого. Может быть, вам поможет религия?
Все помолчали в ответ.
– Легко вам, монахам, – пробурчал Дипак, – вам нечего искать. Моменты вспышки в сердце вы вызываете размышлениями о вере, и добродетельная община, которая воспитала в вас эту веру, – это ваши единоверцы. А что делать, если мои вспышки в сердце не связаны с религией?
– Но с чем-то же они связаны? – сказал монах. – Тетрадь говорит, что у каждого есть вера. То, с чем связано появление изумрудного сияния в вашем сердце, и есть то, во что вы верите.
Дипак задумался.
Ему вспомнилась вдруг высокая крутая лестница, ведущая в давно заброшенный горный храм, – и он, мальчишка, на спор, не послушав запретов родителей, лезет через ограду, карабкается, рискуя убиться, по обвалившимся каменным ступеням, а потом, залезши уже высоко, оборачивается и видит раскинувшиеся под собой джунгли. И захватывает у него дух от того, что он смог сделать то, чего другие боялись, и от пьянящего ощущения свободы от всех запретов, – и кажется ему, что сейчас он взлетит…
– Мои лучшие моменты связаны с чувством свободы, – сказал Дипак.
– Хорошо, – кивнул монах, – а можете ли вы проследить это чувство к кому-нибудь из своих Учителей или к тому сообществу людей, которые помогли родиться этому чувству, к каким-то общим правилам вашей общины?
Дипак задумался.
– Да нет, – усмехнулся он. – Пожалуй только если в том смысле, что я отрицал все правила своей общины.
Монах хотел было что-то сказать, но передумал и замолчалВместо него опять загудел Звеллингер:
– Пусть каждый решает для себя сам. Демократия это прежде всего свобода выбора.
– Это поэтому у вас в супермаркетах сто двадцать пять сортов сухого завтрака? – неожиданно зло прокаркал из темноты Батхед.
– Да, представь себе, – с насмешливым удивлением повергнулся к нему Звеллингер, – в том числе. Но кроме этого у нас в школе, как и в средствах массовой информации, не учат только одной истине для всех. Наши преподаватели, и наши медиа, – продолжал он, делая акцент на слове «наши», – знакомят с мнениями, но не навязывают их, – а выбирать из мнений предоставляют самим людям.
Батхед не успел ответить, – на помощь ему неожиданно пришла Геня:
– Я не уверена, что из ста двадцати пяти сортов сухого завтрака покупатели легко выберут самый полезный для себя. В – Почему? Производители по закону обязаны давать информацию, – поправил на носу очки Звеллингер. – Сбор и обработка информации представляют собой труд, усилие. Чаще всего дело кончится тем, что покупатели выберут самый рекламируемый или самый дешевый товар. Таким образом свобода выбора при низкой культуре людей сводится к манипуляции. То же самое происходит и с мнениями. Человек, не наученный делать выбор, либо выберет то, что доступнее всего, либо то, что его подспудно заставят выбрать. Со времен Древней Греции Учителя объясняли детям, что хорошо, а что плохо, что можно, а Что нельзя – не только с точки зрения закона, но и с точки зрения этики. А мы на западе давно перепутали мораль с законом.
– Даже ваша тетрадь говорит, что закон родился из истинной Веры, – запальчиво ответил Звеллингер, – значит, закон это просто верхний уровень морали. Ты упомянула труд, который нужен для того, чтобы сделать выбор – Штаты создавались верующими людьми, которые верили в добродетель труда. То есть, если не работает закон, работает религиозная традиция. Мы живем как раз по Правилу.
– А бомбить страну, что находится за десять тысяч километров от вас, это часть какой вашей традиции?.. – сверкнул из угла глазами Батхед.
Самуэль встал с места и поднял вверх ладони:
– Хватит! Не хватало нам сейчас еще поссориться. Ясно, что мы сейчас не сможем прийти к единому заключению о том, где каждому из нас искать свой стержень. Но Тэд прав – каждому надо будет решить это для себя. Мы знаем правило: стержень надо искать в мировоззрении, существующем в близкой каждому из нас добродетельной общине.
– Это похоже на коралл! – глядя на переливающиеся алым угли в камине, сказала Геня. – Смотрите: каждая часть кораллового рифа отличается от другой цветом, и весь риф светится разными цветами, переливается. И вот, от того на какую часть коралла положить серый камешек, зависит то, какими кораллами он обрастет в дальнейшем, каким цветом заиграет. Но не сам камешек выбирает этот цвет, он просто развивает выше к солнцу, ту часть общего рифа, на которую был положен.
– Вот для чего важно понять, кто твоя община, – одобрительно кивнул Самуэль.
Он встал из кресла, прошел к двери в спальню и, нащупав на стене выключатель, включил свет в комнате. Все зажмурились, потом открыли глаза и посмотрели друг на друга, словно очнулись от сна.
– Друзья, – сказал Самуэль, – я предлагаю не сообщать пока ни Ректору, ни в посольство о том, что нам известно. Вы говорите, машина жива, – давайте попробуем подключиться к ней. Но сначала, конечно, пусть каждый определится со своей общиной и теми правилами, которые возьмется исполнять. И посмотрим, что получится.
Никто, даже Звеллингер, не возразил.
– А община может быть любая? – спросила Катарина.
– Тетрадь говорит, что да, – пожал плечами Самуэль. главное, насколько я понимаю, чтобы это была сколько-нибудь большая община добродетельных людей и с некоторой историей Катарина важно кивнула.
– Решено, – подвел из угла итог Батхед.
Прощаясь с Самуэлем, избранные под мерный бой часов Охотничей башне один за другим покидали кабинет. На потер том диване отсвечивала глянцевым боком забытая Катариной белая сумочка-клатч.
Глава XVII
Кабальеро
Геня шла по темной улице в сторону дома.
Торопиться было некуда, дома ее никто не ждал. Геня вдохнула ночной сырой воздух и посмотрела на темное небо. Где-то за тысячу километров от этих фасадов домов, смотрящих засыпающими окнами на растворенную в лужах кровь светофоров, лежала на океанском дне в саркофаге Машина Счастья. Сейчас она ловила ее, Гени, мысли и желания.
Геня шла и думала о том, как правильно настроиться на работу с машиной, как начать желать правильно. Ей надо выйти на свою общину – понять, кто она и кому она обязана тем, что она именно такая, какая есть, а не иная.
Сначала она, воспроизведя в уме прочитанный Самуэлем текст, принялась вспоминать все те моменты, когда была в жизни счастлива. Моментов этих на удивление она вспомнила очень много; и чем больше, она вспоминала, тем больше их становилось. В Какой выбрать?
Тот, когда она под рукоплескания зала получила на выпускном вечере золотую оливковую ветвь? Да нет, это была радость победы, гордость от того, что она стала первой. Она даже не стала искать в голове, кому была обязана этим чувством; чувство, очевидно, было не то, которое требовалось.
Она подошла к перекрестку и подождала, пока перед ней повернет машина. Машина проехала, она перешла дорогу.
Как насчет всех тех состояний удовольствия, которое она получала от решения сложных математических задач?
Решить интегральное уравнение для трехуровневой системы с несколькими неизвестными было очень приятно. Это давало ощущение успешно завершенного сложного дела – достижения. Но это тоже было не то чувство, за которое она бы отдала все на свете.
Секс?
Нет, это было удовольствие тела.
Сырой ветер, подув из-за угла дома, забравшись под легкий розовый шарф, проник под воротник и похолодил шею. Она поправила шарф, запахнулась поплотнее.
– Вот интересно, – подумала она, – если все это не так для меня важно, почему я потратила на эти занятия столько лет своей жизни?
И она опять принялась искать.
Испытывала ли она в жизни счастье от того, что делала счастливыми других?
Она, кажется, не была органически добрым человеком. Доброту, как ей казалось, ей надо было в себе постоянно искусственно поддерживать, как поддерживают аппаратом искусственного дыхания жизнь в больном человеке. Нет, она много делала для других: и отдавала деньги на благотворительность, и еще живя в Америке ухаживала там за одной больной старушкой, и взяла себе с определенных пор за правило всегда при первом признаке неприятностей у других спрашивать, не надо ли им чем-нибудь помочь… Но про себя все это казалось ей искусственным, тяжеловесным, натужным, – словно она обманывала кого-то. И не было у того чувства гордости собой, которое появлялось у нее от того, что она напряглась и кому-то помогала, – не было у этого чувства ощущения чистоты, и завершенности, и успокоенности, которое она искала.
Она подошла к перекрестку на Сан-Симон стрит. На левой стороне была подсвеченная прожекторами церковь Святой Анны.
Ей вспомнился отец, вечно сидящий в своем кабинете. Когда она маленькой девочкой украдкой заглядывала к нему в комнату, она видела за столом его спину, из-за которой струился свет лампы. Получалось, будто бы светилась вся фигура отца, вот как сейчас светится эта церковь перед ней.
Любуясь церковью, она замедлила шаг.
Отец часто чувствовал или слышал, как она открывает дверь в его кабинет и оборачивался. Обычно он спокойным голосом просил ее закрыть дверь и не мешать ему работать. Но несколько раз, – она помнила чуть ли не каждый, – он вместо того, чтобы попросить ее закрыть дверь, разрешил ей зайти, и сам встал с места, и подошел, легко поднял ее и усадил рядом с собой разговаривать на большой диван. Он рассказывал ей про физику, про то, какие замечательные вещи становятся для людей возможны, если научиться правильно считать…
Геня вспомнила то чувство абсолютного счастья, что переполняло ее в эти минуты. Вдруг она почувствовала, как все ее, озябшую в легком пальто, стало обволакивать со всех сторон идущее тепло. Ах, вот оно что – она проходила мимо вентиляционной решетки подземки.
– Да, точно! – обрадовалась она этому теплу, словно знаку, – вот оно, правильное чувство! Я не испытывала в жизни ничего приятнее, сильнее и завершеннее, чем чувство отцовской любви. Но как и с какой общиной людей могу я соединить в своем сознании это чувство? Разве со всеми теми девушками и женщинами в мире, которые не получали в детстве достаточно внимания от своих отцов? Да нет, это глупость.
Мимо нее на новом перекрестке медленно проехало черное такси. В заднем стекле машины стала видна вставленная бледная листовка, она успела прочитать крупные буквы: «Спасение близко… Слово… Христианские семинары…»
Вдруг на противоположной стороне перекрестка, справа из-за кустов, как будто соткавшись из темноты Риджент-парка, показался стройный высокий силуэт. На широкоплечей спортивной фигуре был старомодный плащ, под ним мелькнула красная перевязь, на голове незнакомца была круглая испанская шляпа….
Геня ахнула – как это было возможно? Перед ней вдруг возник тот самый галантный кабальеро, с которым она познакомилась сегодня на балу в Рэйвенстоун. Она потеряла его в зале, когда погас свет и началась суматоха. Сейчас он был без маски, она видела его со спины – но это был точно он; там в зале, не видя его лица, она хорошо запомнила его фигуру. Сейчас Кабальеро удалялся, перейдя по переходу на другую сторону Улицы.
Геня вдруг остро поняла, что неожиданное появление незнакомца могло быть только следствием работы на дне океана Лизы.
Поправив шарф и на ходу взбивая прическу, Геня устремись на красный свет через дорогу.
