Текст книги "Падальщик"
Автор книги: Ник Гали
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
Девин сделал паузу. В зале было тихо, как в церкви. – Кажется, вы следите за моей мыслью, – похвалил аудиторию Девин. – Вернемся, однако к русскому поэту Тютчеву.
Он остановился и задумчиво продекламировал:
– «…Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь,
Взрывая, возмутишь ключи,
– Питайся ими – и молчи…»
Поэт, как и многие великие люди до него, – продолжил Девин. – интуитивно уловил суть процесса, происходящей при Речевой коммуникации: говорение выхолащивает глубинный смысл ситуации, о которой идет речь; тот смысл текущего момента, которые люди стремятся уловить в моменте, понять и передать друг другу. Именно в этом смысле язык, каждый раз когда мы используем его, лжет нам.
С кресла рядом с кафедрой послышался голос Дерека:
– Но не каждое же произнесенное нами слово, в самом деле есть ложь.
Девин повернулся к нему своим орлиным профилем и, зачем-то легонько поклонившись головой, тихо, но так, что все в зале услышали, сказал:
– К сожалению, каждое.
Зал отреагировал недоверчивым шуршанием.
– Позвольте мне, – поднял обе руки вверх Девин, – кратко остановиться на выводах, сделанных после нескольких лет экспериментов собранием лучших экспертов, работающих над лингвистической частью проекта Лизы. Вкратце расскажу вам ту гипотезу, которую они выдвинули. – Как мы говорим, язык есть кодовая система, которая вырабатывает общие для всех людей символы и которая стремится обозначить этими символами все элементы и проявления бытия. Оказывается, что символы эти, будучи общими для всех, не выражают того, что, по выражению Тютчева, «хочет выразить сердце» индивидуального человека, – или, говоря научно, не выражают интенции говорящего, не выражают истинного ощущения реальности отправителем речевого послания. В такой ситуации закономерно вслед за Тютчевым спросить о слушающем: «Поймет ли он, чем ты живешь?» – то есть, поймет ли слушающий то, что вы хотите ему сказать? Выражая мысль словами, значащими одно и то же для всех, говорящий оказывается не в состоянии выразить свое уникальное отношение к реальности и соответственно передать точную свою оценку этой реальности слушателю Уникальность восприятия мироздания говорящим оказывается при формировании языкового сообщения утерянной. Так происходит первоначальное искажение оригинальной мысли в процессе пользования языком, а вместе с ней искажение истины, искажение того Слова, которое, как говорит Евангелие было «в начале».
Девин щелкнул пультом на кафедре, и на экране появился слайд с картинкой:
– Еще раз, – Девин убедился, что картинка была на экране, и повернулся к залу. – Мысль по наполнению не равна своему словесному выражению.
– Почему не равна? Мы же понимаем друг друга! – громко не выдержал сидящий по правую руку от Дипака кучерявый студент по имени Саймон. – Язык это то, что позволяет нам взаимодействовать, без него был бы хаос!
Девин болезненно поморщился:
– В языкознании давно идут споры о том, можно ли точно и без потерь передать подразумеваемый говорящим смысл в речевом сообщении, – или выражает ли слово точно то понятие, которое мы хотим им выразить. Большинство ученых придерживается того мнения, что адекватно мысль, в общем и целом, в языке передать можно, хотя при передаче иногда и могут происходить большие или меньшие потери смысла. Принято думать, что смысл в целом искажается в нашей речи «незначительно», в «допустимых пределах».
Девин на секунду замолчал, усмехнулся и покачал головой:
– Скажите мне, что скажут родные пациента, услышав от врача, что он «незначительно» мертв? Лингвисты, работавшие на проекте Лиза, в результате долгих лет исследовании установили: любое искажение смысла, уловленного человеком в мире, или, по-другому, любое искажение изначально появившейся у него мысли, фатально для нее и губит ее полностью и безвозвратно.
Девин снова взошел на кафедру: На Возьмем для примера какое-нибудь простое слово, – он секунду задумался, – ну, например, упомянутое Тютчевым в стихотворении – «ключ». Когда мы произносим слово «ключ, вне ситуации, вне, как сказали бы лингвисты, контекста, каждый из нас представляет себе некий особый, отличный от других «ключ»; представляет себе тот объект, образ которого подается ему его психикой из сознательной или подсознательной сферы – он всплывает как реакция на произнесение данного кода, символа. Мы можем иметь дело с различными путями формирования образа объекта. Например, образ может всплывать из детских воспоминаний, из тех времен, когда предметы и проявления окружающего мира впервые получали свои наименования (в нашем примере это может быть увиденный в детстве ключ – на иллюстрации в книге, в руках у родителей, или любой ключ, поразивший в детстве воображение). У другого человека при произнесении того же слова в воображении может возникнуть предмет, образ которого услужливо предлагается ему психикой в виду частоты употребления данного объекта, или его совсем недавнего употребления (тот ключ, которым человек часто пользуется). Иногда воображение воспроизводит не сам предмет, но его свойство (холодный, блестящий, тяжелый, и так далее). Наконец, это может быть не один, а несколько образов одновременно, на разных уровнях психики, – причем в ассоциациях может участвовать и ключ, которым открывают дверь, и ключ в смысле «родник», «источник», и ключ в смысле «разгадка к коду»… Все эти ассоциации, кроме того, могут быть нестойкими, меняться в зависимости от той ситуации, в которой происходит использование слова. Таким образом, даже если двум разговаривающим людям кажется, что они говорят об одном и том же, – о «ключе», – связанные с этим словом ассоциации и их мироощущения в ситуации, связанной с этим ключом, у обоих будут разные. Вследствие этого, изначальная мысль говорящего, то есть смысл для него текущего момента, искажается; слово не выражает все" оттенков, связанных для говорящего с ситуацией вокруг ключа.
– А что, если я передаю кому-нибудь конкретный ключ? – гаркнул со своего места в пятом ряду краснолицый здоровяк-студент с докторского курса, – и мы говорим конкретно о ключе, который видим? У нас же с собеседником будет совершенно одинаковое представление об обозначаемом этим словом объекте?
– Нет, неодинаковое, – направил свой пронзительный взгляд на толстяка Девин. – Вы, как слушатель, не знаете, как ощущает этот видимый вами ключ говорящий, то есть как он ощущает связанную для себя с этим ключом реальность. Его ассоциации и отношение к этому ключу не передаются в коде-символе, ведь каждый из вас «вбирает» в себя, воспринимает даже этот единый объект в данной ситуации по-разному, в соответствии со своим индивидуальным мироощущением в этот момент. Девин поднял вверх точеный подбородок.
– Поймите следующее: в каждом миге нашего с вами бытия закодирован свой смысл, – тот смысл, который подразумевало изначальное Слово.
Девин поднял вверх обе руки и согнул указательные и средние пальцы, давая понять, что он в данный момент подразумевает под Словом лежащую в основе мироздания единую истину.
– Смысл того Слова, то есть истины, которая была в начале творения, разлит вокруг нас в окружающей действительности. А код, в который эти смыслы оказались зашифрованы мирозданием – это сама жизнь, те жизненные ситуации и обстановка, которые мы встречаем и видим вокруг себя; единицы этого кода – все, от цвета обоев в помещении, куда мы попадаем, до тех людей, которых мы случайно встречаем на улице, – установлены вдоль нашего жизненного пути, наподобие того, как дорожные знаки установлены вдоль дороги. Код указывает, что делать, как себя повести, чтобы направить каждого из нас по единственно верному, предназначенному только ему пути. В этом случае и мироздание во всей своей совокупности придет в конечном итоге к своему единственно возможному идеальному состоянию. Но код мироздания надо уметь расшифровать.
– Простите, но это что же, каждую секунду надо искать вокруг себя и расшифровывать какой-то код? – скептически спросила рыжая девушка, сидевшая в толпе на ступеньках. Самуэль Не видел ее лица, видел только, как она то и дело встряхивала огненной гривой.
– Вокруг столько всего, – недоуменно продолжала огненнорыжая девушка, – все равно что-нибудь да упустишь, и тогда пропала ваша конечная гармония! А то каждый человек должен, видите ли, всю жизнь не отрываясь глазеть на реальность, словно рыбак на поплавок, чтобы, не дай бог, не упустить смысл разворачивающегося перед ним кода. Нереально!
Девушка презрительно фыркнула.
– Следовать инструкциям кода мироздания проще, чем вам кажется, – осторожно возразил ей Девин. – Все тела мироздания, одушевленные и неодушевленные, – все, кроме человека, – следуют в своем поведении этому коду без всякого труда или принуждения, следуют, все равно как поезд следует по рельсам. Впрочем и человек тоже следовал бы по этим рельсам, не зная забот, если бы в какой-то момент не оказался «пушен под откос» языком. Действия человека вследствие влияния на его поведение кода языка вносят хаос в общую картину мироздания.
– Как интересно вы говорите, – вступил в дискуссию с первого ряда гуру с большими белыми бакенбардами, – в каждом миге действительности, с которым я сталкиваюсь, по вашему] содержится некий участок кода мироздания, относящийся к моей индивидуальной судьбе? Но ведь, – поднял плечи и, оборачиваясь по сторонам, развел руками гуру, – этот ваш код мироздания чрезвычайно напоминает то, что даосизме называется Дао. Дао, говорили древние китайские философы, разлито во всем, его невозможно понять умом или описать словами, его можно только почувствовать. Слиться с Дао, действовать по его скрытым направляющим, согласно даосизму, означает достичь гармонии, истинно понять окружающих людей и мир.
Девин слушал, опустив голову, взявшись рукой за подбородок.
– Ощущение единого скрытого закона, управляющего Вселенной, присутствует практически во всех учениях, пытающихся объяснить мироздание. В индуизме и буддизме есть понятие Дхармы, в христианстве есть разлитые во всем сущем божий дух и благодать…
Он хотел было продолжить, но передумал, на секунду замолчал, потом развернулся на каблуках.
– Вернемся, однако, к примеру с лежащим на ладони ключом. Задача говорящего будет выразить смысл ситуации, включающей ключ, правильно поняв и передав значение каждого момента этой ситуации для своей судьбы. Ваша же задача слушающего – понять смысл этого момента для себя, расшифровав однако, как часть этого момента, в том числе и значение этого момента для говорящего. Мы помним, однако, что уже на этапе формирования речевого послания изначальный чистый смысл, Подразумеваемый говорящим, оказывается утерян. Слушающий ищет в послании то, чего там уже нет!
Левин остановился и обвел глазами зал.
– Давайте посмотрим подробнее, что происходит на этапе восприятия речевого послания.
Он выпрямился и громким голосом, так что некоторые в зале вздрогнули, сказал:
– Звучит речь! В ту же секунду слушающий внутренне напрягается (мы помним, что язык зародился как сигнал об опасности); тело слушающего переходит в режим «борись или беги», большинство данных природой сенсоров человека отключается от восприятия момента действительности во всей его совокупности, слушающий фокусируется лишь на одном аспекте окружающего мира – на речевом послании говорящего. Из этого послания человек хочет узнать о текущем моменте действительности все. Пришедшее же в боевую готовность тело говорит ему: все в данный момент есть опасность. Сфокусируйся на опасности, где она? что она из себя представляет? куда от нее бежать? как с ней бороться?
Девин кивнул сам себе.
– Так происходит вторичное искажение оригинальной мысли говорящего. Не только говорящий не смог передать в словах своего истинного мироощущения, но и слушающий ищет в его послании то, что говорящий и не предполагал туда вкладывать – сообщение об опасности.
Зал заворожено слушал.
– И вот изначальный смысл происходящего, этот дорожный указатель, призванный вывести нас на наш единственно верный для нас путь, оказывается прочтен неверно.
Девин помедлил.
– Чтобы вам было понятнее, представьте себя как озеро, гладкая поверхность которого, отражает четко и правильно все, что смотрится в него – небо, лес на берегу, горы и замок. А теперь представьте, что подул ветер и на воде возникла рябь – отражение исказилось! А если ветер сильный и по воде пошли волны, воде не будет видно уже ничего, кроме самой воды. Поверхность озера это наша способность отразить мироздание вокруг нас таким, какое оно есть, с вложенным в него смыслом. Ветер же, искажающей поверхность воды – это язык…
– Я все-таки нахожу сложным поверить, что слова языка никогда не передают действительность адекватно, – прервал лектора Ректор.
– В какой-то очень короткий период своей жизни они передают действительность достаточно точно, – с готовностью отозвался Девин. – Это происходит при первичном употреблении слов. Ведь в момент своего рождения единицы кода-языка выражают уникальное восприятие действительности говорящим – пусть даже это явление опасность. Затем – очень быстро, уникальность слов-символов «стирается» в говорении. Причем люди интуитивно чувствуют, как слова теряют «свежесть»; и им не нравится такое «омертвление» в языке смыслов.
– Если им не нравится, почему они ничего с этим не делают? – послышалось из зала.
– Почему же не делают? – Девин весело обвел глазами зал. Люди придумывают новые слова. Они придумывают синонимы, метафоры, фигуры речи, и надеются на некоторое время оживить язык с их помощью. Бесполезно! Чем больше они говорят, тем короче становится время слов «на полке», тем быстрее свежие слова-смыслы «портятся», становятся «мертвыми». – Интересно, – продолжал Девин, – что чем менее грамматически сложным, громоздким является язык, тем менее его структура способна передать истинное мироощущение говорящих – в частности, например, путем сложной морфологии, – то есть комбинациями окончаний, суффиксов, приставок. Это открытие, кстати, явилось опровержением общепринятого сегодня в языкознании постулата о том, что наиболее «обкатанный», приспособленный временем к удобному пользованию язык является и наиболее эффективным для передачи смыслов.
Он сделал паузу, выпил воды из стакана на кафедре и продолжил:
– Увы, это не так. Наш родной английский, – по общему мнению лингвистов, один из самых лаконичных и «обкатанных» языков мира, – оказался, согласно нашему открытию, языком наименее приспособленным для передачи истинного мироощущения говорящими на нем. В рейтинге наших исследований он закончил одним из самых «испорченных» в этом смысле языков планеты.
Протестующий ропот прокатился по залу.
– Это и мой родной язык тоже, леди и джентльмены, – приложил руку к сердцу Девин, – но жаль что я не могу рассказать нам в деталях о том, сколь долго мы занимаемся этим вопросом, и назвать количество нулей в сумме, потраченных на получение убедительных доказательств.
– На английском говорит полмира, как на родном, а еще четверть населения планеты его выучили, потому что он удобен! А что до «мертвых» смыслов, то вы, верно, никогда не читали Шекспира! – раздался крик из правого темного угла амфитеатра.
Самуэль улыбнулся. Краснолицая студентка Эльза из Алабамы, кажется, приняла оценку родного языка слишком близко к сердцу.
– Я думаю, вы можете немного ошибаться с процентным распределением говорящих на английском, но по сути вы правы, – добродушно согласился с ней Девин. – Я соглашусь с вами в том, что английский язык действительно один из удобнейших по скорости и эффективности коммуникации язык – вопрос лишь в том, что мы понимаем под «эффективной» коммуникацией, и куда такая «эффективная» коммуникация ведет человечество. Что же касается Шекспира, – которого я, кстати, очень люблю, – улыбаясь, склонил голову Девин, – то, простите, но это совершенно другая история: поэты творят свой уникальный язык каждый раз вновь. Их язык – не язык в прямом смысле, а в большой степени средство художественного, то есть чистого выражения своего мироощущения, – подобно тому, например стандартные предметы быта, установленные в галерее виде арт-инсталяции, не являются ни для художников, ни для публики предметами быта по своей роли и предназначению, но призваны передать некий свежий смысл, некое истинное незамутненное мироощущение художника.
Он замолчал, глядя на Эльзу. Та предпочла не продолжать дискуссию.
– Но не переживайте только за английский язык, – Девин примиряюще поднял вверх обе руки, – в конечном счете, мы имеем дело с тем фактом, что ни один человеческий язык на земле по природе своей не передает уникального ощущения человеком реальности. Те различия между языками, о которых мы говорим, это, строго говоря, не отличия между собственно языками в их способности передать живой смысл, это отличия между тем, насколько долго пользовались различными языками носители, и насколько привыкли разные нации к поглощению «мертвых слов», «падали».
Девин вынул из кармана платок и вытер пот со лба.
– Чтобы пояснить последнюю мысль, расскажу о результатах одного забавного побочного исследования, которое провели наши ученые. Было установлено, что процесс «омертвления» смыслов до сих пор идет в разных языках неравномерно; разные нации по разному долго в разных областях своей жизни сопротивляются «омертвлению» в своих языках живой мысли, живого мироощущения. Интенсивность такого сопротивления, как было замечено, напрямую зависит от того, к какому аспекту действительности относятся те или иные слова.
Девин улыбнулся, вокруг рта у него обозначились жесткие складки:
– Логично было бы предположить, что люди дольше всего будут сопротивляться омертвлению в своем языке смыслов тех аспектов реальности, которые им особенно дороги. Для таких аспектов реальности они будут создавать все новые и новые синонимы, метафоры, фигура речи – в стремлении оживить быстро меркнущий уникальный смысл любимой части бытия. Среди этих аспектов действительности есть и чемпионы, занимающие первые строчки в рейтингах симпатий всех народов Как вы думаете, кто они? За «жизнь» каких смыслов в языке, независимо от своей национальной принадлежности, люди цепляются сильнее всего? Какие понятия они хотят как можно дольше сохранить для себя «живыми», свежими, наполненным" истинным мирозданческим смыслом?
– Свобода? – это была попытка Анны-Мари из Нью-Джерси.
– Смелое предположение, но, увы, абсолютно в молоко. Мы выяснили, что такие единицы кода языка как «свобода», «равенство», «справедливость», равно как и «демократия», мертвы давным-давно и практически во всех языках. Они не наполнены реально существующим в мироздании смыслом. Достаточно поикать им точные и короткие синонимы.
Зал замолчал, переваривая неполиткорректный вывод.
– Будут еще попытки? – подзадорил Девин.
– Секс? – хохотнул здоровяк Рон.
– В точку! – Девин показал на Рона пальцем. – Секс и еда! Вот две вечные темы, на которые человечество не устает придумывать новые лексические вариации. Хотя существуют и различия между языками. Знаете, сколько слов есть в итальянском языке для обозначения разновидностей пасты? С диалектами – больше сорока! В английском? Кроме заимствований из итальянского – от силы два-три.
– Зато у нас много слов для обозначения дождя, – сострил малыш Кэлвин.
В зале засмеялись.
– Продолжим, – сказал Девин, когда смех утих. – Самым неабразивным для изначальной истины, человеческим языком, был, как это ни удивительно, язык древних египтян. Когда Жан Франсуа Шампольон в девятнадцатом веке расшифровал первый отрывок иероглифического текста – на знаменитом камне Розетты, – он рассчитывал, что открытие поможет ему прочесть лишь небольшую часть надписей на древних египетских монументах – логично было предположить, по аналогии с современными языками, что на протяжении тысячелетий язык египтян претерпевал значительные изменения. Каково же было удивление Шампольона, когда он выяснил, что может спокойно читать тексты, между написаниями которых лежали тысячелетия! Язык иероглифов не менялся с начала существования Египта, – вдумайтесь: тысячелетия, со времен древнейших царств, люди говорили и писали на одном и том же языке, – языке богов, как они его называли. И знаете, в чем было основное отличие этого языка от всех других, известных ныне науке?
Девин повернулся к экрану и нажал кнопку на пульте.
На экране возник слайд:
– Древние римляне и греки считали иероглифы ритуальными картинками, но не знаками письменности. И на самом деле только некоторые из древнеегипетских иероглифов обозначали звуки. Другие иероглифы действительно были рисунками, изображающими описываемые объекты. «Язык богов» изначально придавал огромное значение тому, чтобы не потерять обозначаемый словом смысл передаваемого понятия, тот самый логос о котором мы все время говорим. Для этого язык-код египтян помещал изображение понятия, обозначаемого словом, рядом с обозначениями звуков слова, визуально воссоздавая вместе со звуками образ понятия – с тем, чтобы при взгляде на знак у читающего помимо понимания понятия, возникло еще и ощущение того предмета, о котором идет речь. – Взгляните, – Девин обернулся к экрану, – перед вами иероглиф, обозначающий слово «кошка»…
Зал оживился.
– Я вижу, визуализация «кошки» состоялась, – улыбнулся Девин, – Пройдем, однако, по знакам по очереди. Итак, первый знак обозначает звук, состоящий в нашем языке из двух букв – «ми», второй знак добавляет к первому звуку еще одно «и», усиливая и продлевая предыдущую гласную; наконец, третий звук £ обозначает согласную «в». Последним стоит сам рисунок кошки, предоставляя читателю зрительный образ обозначаемого понятия. Все восстановленное слово дает таким образом «миив». Если вы быстро произнесете это слово, фонетически вы получите «мииу» – звук, напоминающий мяуканье кошки. Итак: читая слово, вы, помимо того, что понимаете, о ком идет речь, зрительно видите кошку, и произнося слово, вы эту кошку слышите.
Зал в удивлении смотрел на иероглифы.
– Скажу вам больше! – довольный произведенным эффектом продолжал Девин. – Греки неспроста заблуждались по поводу значения иероглифов. Не только сам язык предполагал визуальное и фонетическое воспроизведение обозначаемых понятий, но и использовавшие этот язык люди стремились усилить эти ощущения присутствия реального образа понятия в слове. Древнеегипетские писцы, например, составляя тексты и подбирая слов3 старались использовать те из них, чьи иероглифы по форме и звучанию наиболее соответствовали ощущению описываемой ситуации». Дели форма иероглифов не подходила для темы, ощущение которой надо было передать в тексте, писцы иногда произвольно сами меняли форму знаков, обозначавших отдельные звуки, с тем чтобы эта форма как можно больше визуально напоминала образ описываемых понятий. Тенденция эта была доведена до крайности на закате истории Древнего Египта, когда и «язык богов» – первый и наиболее совершенный из всех созданных человеком языков, просуществовав тысячелетия, начал «убивать» заключенные в нем смыслы. И вот, стремясь спасти эти смыслы, писцы-жрецы доходили до крайности. Взгляните…
Девин опять щелкнул пультом.
На экране появился новый слайд:
– Это фрагмент настенной надписи в Храме Эсны, датируемая первым веком нашей эры. Текст – гимн богу-барану Хнуму. Каждый иероглиф, обозначающий звук, изображен в тексте в Форме барана. Это как если бы в английском слове «ram» вы бы Каждую букву изменили до неузнаваемости, украсив хвостом и Рогами, и поместив в завитки баранью морду. После такого творце кого подхода только начальные слова гимна сегодня можно достоверно расшифровать. Но кто знает, может быть в этом и была истинная цель писцов, спасающих язык богов от порчи? Может быть, этот язык к тому времени перестал быть языком в нашем понимании, но не перестал истинно передавать истину, кто мог ее прочитать?
Зал жадно слушал.
Девин вытер со лба пот:
– Вернемся, однако, к механизму искажения мысли словом Безусловно, слушающий речь ближнего не буквально впадает в дрожь от ее звука; он не начинает судорожно дышать и искать вокруг себя бейсбольную биту, чтобы ударить ею говорящего или искать ближайший пожарный выход, чтобы поскорее убежать. Ощущение опасности кристаллизуется глубоко в психике слушающего. Словно безвкусный яд, кристаллы страха в сознании омертвляют природные сенсоры человека, данные ему, чтобы расшифровывать правильно код мироздания. Вместо того, чтобы попытаться прочувствовать мироощущение говорящего и сделать это предусмотренным мирозданием способом – то есть ощутить говорящего, следя за его жестами, мимикой, позой; почувствовать, как он связан с текущим моментом реальности; почувствовать не только его, но и являющиеся составной частью ситуации запахи, вкусы, увидеть составляющие ее цвета, – слушающий старается вывести смысл текущего момента лишь из одного маленького фрагмента ситуации – слов говорящего. Отключенный в момент слушания от действительности, слушающий не имеет возможности правильно понять смысл момента. Не найдя в словах говорящего выражаемого им мироощущения, он заполняет смысловую пустоту послания собственным мироощущением, подсознательным чувством страха.
– Послушайте, – включился снова Ректор. – Будем все же практичны. Что вы предлагаете использовать вместо слов? Ощутить, почувствовать, – вы же не предлагаете всем людям кинуться развивать у себя паранормальные способности – телепатию, экстрасенсорику и все такое прочее?
– А разве сам факт существования людей с такими необычными способностями не говорит о том, что в принципе это возможно?
– Помилуйте, это же единичные случаи! – всплеснул руками Ректор. – К тому же случаи, неквалифицированные наукой И даже если время от времени появляются люди с такими способностями – что с того? От того, что в результате генной мутации под воздействием радиации где-то родится ребенок с жабрами, мы не можем требовать от всех живущих на Земле людей вырастить жабры и начать жить под водой!
– Это очень интересно, что вы упомянули радиацию, – улыбнулся Девин. – Вопрос лишь в том, кто был облучен и Мутировал – большинство людей, живущих на Земле, или ваш ребенок с жабрами? Но я попрошу вашего терпения; скоро все прояснится.
Девин выпрямился:
– Вы, конечно, слышали про компьютерные программы, позволяющие достроить утерянное целое на основе имеющихся фрагментов этого целого – они широко используются в археологии, криминалистике и других областях. Компьютер позволяет уловить общий мотив структуры объекта, делает заключение о том, как должны достраиваться недостающие его фрагменты, и сам завершает картину целого. Нечто подобное, сообщили нам наши эксперты, происходит и в сознании слушающего человеческую речь: он достраивает утерянные участки мироощущения говорящего и ситуации в своем сознании, вытягивая, дублируя и последовательно меняя воспринятые им области сообщения. Когда это происходит первый раз при коммуникации некого речевого символа – когда символ еще «свеж» – у слушающего может произойти даже достаточная точная реставрация изначально переданной ему мысли. Но вот слово употребляется во второй, в третий, в миллиардный раз – употребляется уже в ситуации, когда говорящий визуально отсутствует – в печатном слове, в электронном сообщении, в CMC… С каждым новым употреблением область искусственно созданного смысла, которым разум воспринимающего заполняет пустоты непереданного в символе мироощущения, растет.
Девин обвел глазами зал – в зале многие хмурились; кажется к этому моменту уже не все поспевали за объяснениями.
Проще говоря, – пояснил Девин, – чем больше «обкатывается» язык, чем большее количество раз употребляются слова, тем обширнее становятся на них «заплатки» искусственно воссозданного, «растянутого» смысла. Слушающему становится все сложнее раскрыть код мироздания, заключенный в каждом моменте его жизни, он увлечен поисками представляющейся ему кругом опасности, увлечен натягиванием понятых превратно смыслов на пустоты в сообщениях. Язык в этой ситуации, – Девин сделал приглашающий жест в сторону Ректора, – действительно, словно радиация, начинает облучать способность человека понимать мироздание. Природные механизмы, которые заложены в человеке, чтобы коммуницировать с природой и другими людьми забываются, атрофируются, получают наименование «паранормальных».
Зал безмолвствовал.
Девин снова взял в руки пульт и щелкнул кнопкой.
– Итак, происходит на первый взгляд совершенно фантастическая вещь: в процессе употребления слов людьми, «заплатки» смыслов на словах растут, так что в конце концов все понятия, обозначаемые языком, наполняются тем смыслом, который во Вселенной не предусмотрен, которого во Вселенной просто нет.
На экране возникла новая картинка:
– У вас тут написано: «Мысли языка», – удивленно обратился к Девину с первого ряда толстенький гуру в сером костюме с высоко подтянутыми брюками. – Вы же не будете утверждать, что у языка появляются собственные мысли?
– Не просто мысли, сэр, у языка появляется интенция, то есть намерение что-то создать. И создать это что-то язык хочет через людей.
Люди в зале вытянули шеи.
– Это было одно из самых удивительных открытий нашего проекта: в процессе использования языка сформировавшиеся унифицированные значения слов начинают влиять на формирование мыслей в головах у самих говорящих людей. Взгляните сюда!
Девин снова нажал на кнопку пульта:
– В то, что показано на этой простой диаграмме, сначала сложно поверить, но результаты исследований убеждают: речевые послания, которыми люди обмениваются сегодня, почти полностью заполнены обезличенным смыслом, ничьим мироощущением – как мы называли его здесь, «мыслью языка». В процессе активного говорения человек все в большей степени самою свою уникальность, свою судьбу начинает строить так, чтобы она соответствовала не логике идеального кода мироздания, но логике интенции некого другого кода – кода-языка. Постепенно унифицированные мысли языка зомбируют людей, эти мысли начинают возобладать у них над ощущением своей собственной уникальной судьбы, формируют у них превратное представление об их месте в мироздании.
Девин, склонив голову, посмотрел на зал.
– В результате исследований, мы пришли к выводу, что имеем Дело с неким альтернативным кодом, чья искусственно созданная, не отражающая ничьего мироощущения воля, диктует людям выбор в жизненных ситуациях. Под воздействием этого "Радиоактивного облучения" код, существующий в мироздании для строительства идеальной Вселенной и заключенный в каждом моменте нашей жизни, оказывается не разгадан, его подменяет смысл, заключенный в единицах другого кода, искуственно созданного кода-языка. Последний начинает через людей выстраивать извращенную, уродливую версию конечного состояния Вселенной.
