Текст книги "Птицы небесные. 1-2 части"
Автор книги: Монах Афонский
Жанр:
Религия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 65 страниц)
Зверь шел по тропке, опустив голову и настороженно принюхиваясь к следам. Он полностью увлекся запахами и не заметил меня.
Таща тяжелый шифер, я шел, также опустив голову, впереди нашего каравана. Соленый пот заливал глаза. Если бы не крик Андрея, шедшего позади меня с продуктами, «Батюшка! Да медведь же!», столкновение со зверем произошло бы неизбежно. Мы с медведем уставились в глаза друг другу. Затем он резко мотнул головой и бросился через кусты вниз по обрыву. Эта встреча живо обсуждалась на всем пути к водопаду, и многим братьям дала повод поупражняться в шутках по моему адресу. Отца Пимена с нами не было, он простыл и лечился в скиту травяным чаем.
Перед следующим забросом груза на водопад всем пришлось потрудиться на пасеке у Василия Николаевича, где у него стояло более ста двадцати ульев. Братья срезали соты с рамок, я крутил ручку медогонки, а пчеловод и его сыновья подносили рамки с медом. Мед оказался просто превосходен, такого вкусного не приходилось отведывать ни раньше, ни позже, когда я уехал с Кавказа. Чистый и ароматный, он имел удивительный вкус, не похожий ни на какой другой мед.
– Слеза! – с гордостью говорил Василий Николаевич, угощая нас свежим медом. Пасечник рассказал, что некогда абхазские пчелы получили золотую медаль на выставке в Париже. Потом довелось прочитать об этом в книге по пчеловодству.
На пасеке мне впервые довелось отведать «дурной мед».
– Попробуйте для опыта! Это полезно! – уверял Василий Николаевич.
Такой мед, по его словам, пчелы берут с фиолетовых цветков рододендрона, которые нельзя ни есть, ни заваривать в чай. Мед же с белых цветков этого растения считается в народе лекарственным и излечивает от всех болезней. Мне дали только слизнуть несколько капель с кончика ножа, и в голове сразу стало холодно, при резком движении в глазах вспыхивали искры. Вероятно, «дурной» мед сильно понижал давление, потому что в скит я брел покачиваясь, кружилась голова. Когда я пришел на Решевей, пришлось залезть в палатку и лежать до вечера.
О «дурном» меде на Псху рассказывают целые истории. К примеру, старший егерь сам видел, как черный медведь разбил на его пасеке улей с «дурным» медом, а затем с ревом катался по траве, изрыгая из желудка его содержимое. Заметив егеря, одурманенный зверь пытался переплыть реку, но его унесло течением. Человеку, съевшему такой мед, нужно неподвижно лежать часами, чтобы прошла тошнота и исчезло головокружение. Удивительно, что после подобной «пробы» не оставалось никаких неприятных последствий. Однако, несмотря на все эти интересные опыты, многозаботливая и хлопотливая жизнь в скиту не удерживала сердце своей привлекательностью – в нем ширилась и росла неодолимая тяга к лесному уединению и неведомым просторам Кавказа.
Любящие суету ищут ложь и запутываются в ней. Любящие душевный мир ищут благодать и спасаются ею. В темных дебрях мирских суждений и представлений живут демоны тщеславия и спорливости, создающие раздоры и распри. В тихих и светлых водах сердечных глубин отражается Солнце мудрости и благодати, приводящее сердца к любви.
ГОРНАЯ ЦЕРКОВЬ И НЕПРОХОДИМЫЙ КАНЬОН
Надежда греет душу, вера питает, и лишь любовь растит ее благодатью Отчего милосердия, ибо она каждую преданную ей душу принимает в себя навечно. Родители рождают детей в жизнь земную, а Церковь рождает своих чад в жизнь вечную. Как отец и мать дорожат каждым своим ребенком, отдавая ему жизнь, так благодать дорожит каждым сердцем, отдавая ему всю себя без остатка, дабы оно возрастало в вере, познании и Любви.
Любая работа красива тем, что в нее можно вложить всю душу. Но всякая деятельность становится ядом для души, когда она вызывает у нас азарт и привязанность, отрывая сердце от Бога и отравляя душу возбуждением. Для следующего подъема всем братством на Грибзу мы загрузили в рюкзаки походную еду: детские каши, которые можно было есть в сыром виде, разбавив родниковой водой, копченый непортящийся сыр сулугуни, сухари и мед, подаренный пчеловодом. Теперь в скиту у нас стояла целая фляга отличного меда, полученного в благодарность от Василия Николаевича. С папоротниковой поляны, проводив ребят после ночевки, мы еще раз спустились на водопад и подняли крупы, муку и соль. В этом переходе я впервые использовал две лыжные палки. Об этом способе передвижения я прочитал у Месснера, и способ мне показался удачным. Андрей тоже приноровился к использованию двух палок, найдя этот метод очень практичным.
Первым делом мы взялись за установку фундамента. Обнаружив поблизости четыре огромных валуна, дружными усилиями с помощью рычагов мы перекатили их на каменное основание под наклоненной пихтой. К нашему кресту мы прикрепили литую иконочку Пресвятой Троицы и с благоговением прочитали перед ней акафист преподобному Сергию. Затем отобрали самые крупные бревна и из них сделали первый венец нашей церкви.
Впервые мне пришлось взяться за плотницкое дело – рубить лапы для углов храма. Архимандрит подарил книгу «Как построить сельский дом». Смотря в нее, я изощрялся и так, и эдак вырубать в бревнах соответствующие пазы. Не зная самой плотницкой техники и не имея навыков работы с топором, я за это умение буквально заплатил своей кровью. Еще раньше, когда я ошкуривал с ребятами бревна, топор вырвался из рук и вонзился в правую стопу, рядом с пальцами, пробив ботинок. Жуткий вид топора, торчащего в ноге, привел меня в растерянность: что теперь делать и смогу ли я ходить? Вытащив топор, я заклеил рану куском мумие и забинтовал ее, продолжив работу под соболезнующие вздохи своих помощников. На удивление, рана затянулась за неделю, оставив небольшой шрам.
Второй раз, работая с Андреем на стене церкви, я сидел верхом на бревне, вырубая паз. Топор соскользнул с бревна и вонзился в правую ногу, чуть выше колена. Эту рану я тоже заклеил кусочком мумие и крепко перебинтовал. Горестные мысли проникли в сердце: «Почему это происходит? Конечно, по моим грехам и рассеянности…» – укорял я себя. С той поры основным моим правилом стало перед началом всякого дела читать молитвы от всех искушений, поранений, ударений и падений, прося у Бога защиты и укрепления в молитвенном внимании. С этого времени такие случаи прекратились.
Несмотря на мои раны, работа спорилась, и нам за неделю удалось поднять строение до человеческого роста. Теперь началось самое сложное – нужно было пропилить двуручной пилой ровные проемы для двери и двух окон. Как мы ни старались пилить ровно, пила то и дело уходила вбок, оставляя большие зазоры. Сожалея о своей неумелости, вставили в проемы дверь и окна. Церковь сразу приобрела зримые очертания. Пропорции ее казались нам удивительно красивыми.
Помня, как местные жители устанавливали стропила («выше стропила, плотники!»), мы взялись и за это. Однако пришлось изрядно помучиться, чтобы удержать тяжелые балки на высоте и еще закреплять бревна скобами, загонять их ударами тяжелого молота. Тем не менее и это удалось закончить. Не хватало только самой крыши, потому что кровля находилась в тайнике на водопаде. Правда, еще не были готовы полы. Я не успел наколоть досок клиньями. Мы оставили эти работы на осень.
Наконец настала пора похода, которого мы с Андреем ожидали с нетерпением. Перед нами лежал совершенно непроходимый верхний Бзыбский каньон, по которому никогда не ступала нога жителя Псху. Туда не забредали даже охотники. В книге, описывающей географию Чедыма, вершина которого вздымалась над Бзыбским хребтом, говорилось, что в Абхазии, оказывается, есть свой «Бермудский треугольник» – непроходимые ущелья с крутыми водопадами, где пропадают охотники и туристы. Все эти места находились рядом, только по ту сторону Чедыма.
В письме я испрашивал благословения у батюшки осмотреть этот район сверху, с хребта, чтобы, в случае нашего изгнания из заповедника, перейти в более глухие места. В последнем письме отец Кирилл разрешил нам присмотреться к этим ущельям, не входя в глубь самой территории. Один из таких участков, Верхний Бзыбский каньон, находился вверх по Бзыби, сразу за Грибзой.
В бинокль, со скал нашей поляны, круто обрывающейся на восток, мы заметили прекрасную долину, посреди которой возвышалась покрытая пихтами коническая гора. Еще отец Пимен, увидев ее с вертолета, вместе со мной мечтал построить там храм в честь святого Иоанна Предтечи. Над этой замечательной долиной возвышалась громадная вершина Герванта, за которой в облаках стояли ледяные гиганты Эрцог, Ульген, переходящие в двуглавый Эльбрус.
Рассвет выдался хмурый. По ущелью наползали клочья тумана, тянуло сыростью, но нас выручало бодрое настроение. Мы с ходу ринулись вниз по обрывам, надеясь без всяких задержек переправиться чрез Грибзу. Но прямой путь оказался значительно труднее длинного обходного. Изрядно промучившись на скользких скалах и ободравшись в мокрых кустарниках, мы наконец оказались на берегу бурного потока.
То, что сверху представлялось красивым голубым каскадом, на месте предстало ревущей стремниной из брызг и пены, перейти которую мы не решались. Теперь у нас в запасе имелась веревка. Один ее конец я привязал за дерево на скале, метрах в трех над рекой, а другой попытался перебросить через ревущий приток, привязав к веревке камень. Но клокочущий напор воды стягивал веревку в поток, когда она провисала.
– Батюшка, бросайте мне веревку! – пересиливая шум воды, крикнул мне товарищ.
Я сверху скинул ему конец веревки. Он обвязал ее у себя на груди и – не успел я опомниться, как он разбежался и прыгнул через реку. Прыгнул он, как настоящий отчаянный каскадер, – распластавшись в воздухе и вытянув руки вперед. Пролетев над стремниной, Андрей ухватился за кусты на другом берегу реки. Хотя он был почти на берегу, ноги его попали в воду, и похоже было, что он ударился правой ногой о подводный камень. Лицо его морщилось от боли. Удар в воде о камень всегда больнее, чем на суше.
Скоро смельчак уже стоял на берегу и знаками показывал мне, чтобы я спускал по веревке наши тяжелые рюкзаки. Его рюкзак удачно съехал сверху по натянутой веревке прямо в его руки. Когда пошел мой рюкзак, на середине реки его заклинило, а взлетающие волны начали затягивать рюкзак в воду. Напрасно Андрей натягивал веревку. Напор воды был такой сильный, что рюкзак крутило и переворачивало стремительным течением. Видя, что река вырывает из рук моего отважного спутника веревку с моими вещами, я обвязался этой веревкой и зашел в бурлящую воду. Меня сразу сбило с ног и закрутило вместе с рюкзаком. Но мой верный напарник прыгнул по пояс в воду и страшным напряжением всех своих сил подтянул меня к берегу.
И вот мы стоим на противоположном берегу, ошеломленно глядя друг на друга, мокрые до нитки. Мой рюкзак со спальником, вещами и продуктами полон воды. Вдобавок начал моросить мелкий дождь. Вылив из рюкзака воду, я предложил Андрею не мешкая искать место для ночевки, чтобы разжечь костер и просушиться. Но еще долго нам пришлось продираться сквозь сплошные заросли огромных кустов рододендрона, с ветвями толщиной в руку. Ветки норовили стиснуть горло мертвой хваткой, рюкзак будто кто-то отрывал сзади вместе с плечами. Лыжные палки отчаянно мешали.
Только к вечеру мы выбрались на относительно свободное небольшое пространство среди зарослей, достаточное, чтобы разместить палатку. Я стал осматривать свои вещи. Долгий опыт научил меня каждую часть груза класть в полиэтиленовый пакет. Слава Богу, продукты и вещи были более или менее сухими, лишь спальник немного промок. Но вся моя одежда, как и одежда Андрея, вымокла полностью. В резиновых сапогах хлюпала вода. К сожалению, костер под дождем развести не получилось. Поэтому мы поужинали сыром и сухарями и, переодевшись, забрались в спальники.
Расстроенный таким началом похода, я молчал.
– А можно было и поблагодарить! – подал голос Андрей.
Он явно прокручивал в памяти свой лихой прыжок над водой.
– Да, ты такой трюк исполнил, как настоящий каскадер! Спасибо тебе, что рюкзак не уволокло течением… Но так прыгать через реку, словно ты киногерой, нельзя! Можно убиться…
– А я действительно подражал моему любимому киногерою! – признался мой сосед по палатке.
– Кому же это? – заинтересовался я.
– Есть такой, называется Рэмбо!
– Сам ты Рэмбо! – усмехнулся я.
Фильмов я не видел уже много лет и ничего не знал о кинозвездах. Андрей, почувствовав мое совершенное неведение того, что творится в киномире, до ночи рассказывал мне сюжеты своих любимых фильмов.
Перед сном, при свете фонарика, мы прочитали монашеское правило. Я еще попробовал помолиться по четкам под монотонный шум непрекращающегося дождя. Почти засыпая, услышал, как мой «Рэмбо» застонал.
– Что с тобой, Андрей?
– Правая нога чего-то побаливает… Ударился о камень… – прошептал он.
Подсвечивая фонариком, мы осмотрели его ногу: ступня опухла. Было видно, что ушиб серьезный.
– Боже, только бы не перелом! – взмолился я. – Тогда нам будет совсем худо, слышишь, Андрей?
Достав из рюкзака освященное масло от лампады у мощей преподобного Сергия, я помазал распухшую ступню.
– Молись преподобному Сергию, друг, иначе нам несдобровать…
– Молюсь, батюшка… – отозвался напарник. – Подождем до утра…
Мы заснули, а дождь все барабанил по палатке, словно уверяя нас, что ему не будет конца.
Утро наступило нескоро. Вернее, оно давно уже началось, но густой туман стоял почти до полудня.
– Как твоя нога? – спросил я, когда Андрей пошевелился.
– Болит пока…
Мы осмотрели ушиб и опечалились: опухоль увеличилась. Мы снова помазали ступню освященным маслом, но нам обоим стало понятно, что в таком состоянии поход невозможен. Дождь перестал. В облачных просветах проглянули горы. Насобирав сырого валежника и наползавшись под мокрыми кустами, я смог развести костер. До вечера мы просушивали промокшую одежду. Отсыревший спальник тоже высох, развешенный на ветках рядом с костром. Вечер мы опять провели в палатке. Андрей рассказывал мне свои любимые фильмы, пока не уснул. Я долго молился по четкам под вновь начавшийся шум дождя.
Нас разбудил звонкий пересвист птиц. Первые лучи солнца расцвечивали узорами стены палатки. Я открыл вход и зажмурился: ослепительные искры сверкающих капель вспыхивали на ветвях и слепили глаза. Выпукло и близко прорезались горные дали. От свежего воздуха по коже шел озноб. Вдали голубели горные хребты.
– Боже, какое чудесное утро! – вырвалось у меня из груди.
– Батюшка, у меня нога не болит! – раздался радостный голос из палатки.
– Да ты что? Вот здорово! – обрадовался я. – Проверь ногу на всякий случай, походи немного возле палатки!
Андрей вылез и убедил меня, что нога совершенно не болит. Улыбка вновь вернулась на его лицо. Осмотрев ступню, мы удостоверились, что опухоль совершенно спала.
– Это тебе преподобный помог! Значит, Господь благословляет наш поход… – сделал я вывод под торжествующую улыбку Андрея.
Одно обстоятельство омрачало мое настроение. Идя на Грибзу, я надел новые резиновые сапоги с нестертыми подошвами, оставив старые в скиту. Горные ботинки не выдерживали множества ручьев и частых дождей. Ради тренировки Андрея, который первый раз был в «больших» горах, в перерыве между работами мы несколько дней назад поднялись в альпийские луга напрямую по лесистому обрывистому склону, продравшись сквозь колкую сетку ежевики. На крутых травянистых участках подошва резиновых сапог стала подводить меня. Я часто падал и ударялся всем телом о склон так сильно, что перехватывало дыхание. Осмотрев подошвы, я долго не мог понять: где же мои новые сапоги? Затем догадался: Адриан, уходя с братьями с Грибзы, по ошибке надел мои новые сапоги, оставив мне старые.
Палатку мы не взяли, рассчитывая одну ночь продержаться под пленкой. Но мерзли так сильно, что постоянно приходилось переворачиваться, закутываясь в шуршащий полиэтилен. При этом то один, то другой съезжали вниз по склону метра на два, потому что более ровной площадки на крутом склоне не нашлось. Альпика нас поразила множеством пастушеских балаганов, из которых вился дымок. Слышалось мычание коров, пасущихся в пестром разнотравье, с бегущими по нему зелеными волнами от свежего ветра. По лугам лежали огромные тени от кучевых облаков.
– Батюшка, это перед нами какая вершина? – спросил мой неугомонный спутник.
– Цыбишха.
– Давайте взойдем на нее! Тут же близко! – принялся он уговаривать меня.
– В другой раз, Андрей. Пора вниз идти! – пришлось остановить рвение восходителя.
– Ну ладно… – согласился он с неохотой. – А все же мне здесь нравится…
На спуске в лесу Андрей внезапно остановился и стал очень серьезным. Он уставился куда-то вниз и знаками показывал, что внизу кто-то бродит. Его настороженность передалась и мне.
– Что там? – шепотом спросил я.
– Медведь. Большой. Рыжий… – так же шепотом ответил он. Я приблизился поближе, но увидел лишь сомкнувшиеся кусты. – Ушел… – выдохнул мой помощник. – Ну и что?
– Знаете, он очень внимательно на меня посмотрел… Я не ожидал… – задумчиво произнес Андрей.
При возвращении на поляну мне вновь пришлось неоднократно испытать крутизну склона собственной спиной. Как бы там ни было, я в сильном унынии опять держал в руках доставшиеся мне старые сапоги и удрученно рассматривал их стертые подошвы, слушая веселое пересвистывание птиц, зовущих нас отправиться в неведомые края. В самом начале трудного похода я оказался в изношенной чужой обуви, доставившей мне уже много неприятностей. А теперь движение в ней по сложным горным трассам становилось опасным.
– Такие сапоги на склоне меня держать не будут! Это совершенно ясно! – вслух высказал я свое огорчение.
– Отче, возьмите мои сапоги, а я пойду в ваших! – великодушно предложил мой товарищ.
– Нет, Андрей, у твоих сапог размер меньше, спасибо! – с признательностью поблагодарил я его за самоотверженный порыв.
С тех пор я всегда осматривал обувь перед походом и просил это делать и своих спутников. «Что ж, буду в опасных местах держаться за Бога, больше не за кого!» – решил я, и на сердце посветлело.
Когда глаза начинают видеть сокровенное, а уши способны слышать потаенное, сердце легко принимает истину. Но еще требуются долгие годы для ее глубокого осознания и усвоения душой. Поверхностные знания ум схватывает на лету, это отличительный признак пустых знаний. Но даже самый сильный ум не может быстро усвоить духовные знания, так как вначале он должен отказаться от самого себя. Простой и цельный ум, не имеющий предпочтений, быстрее овладевает сложными духовными знаниями, чем сложный и многознающий ум – простыми истинами.
МЦРА, МАЛАЯ АННА И ЧЕДЫМ
Когда в душе умолкнут размышления и представления о чем бы то ни было земном, в ней наступает дивное молчание, немое от всего вещественного. И это молчание становится небесным молчанием, когда в нем начинает говорить Господь неизреченными словами, воспринимаемыми духовным слухом чуткой души как веяния Божественной благодати. Хотя из любви возникает все, что есть, что было и будет, сама любовь остается всегда той же самой, без всяких изменений, ибо она даже сейчас такая же, какой была и будет во веки веков.
Преодолевая жизненные рубежи, мы преодолеваем на самом деле собственные страхи и опасения, чутьем проникая в обостренное восприятие Божественного Промысла, хранящего нас и ведущего по жизни на встречу с Богом.
Мы вновь долго пробивались сквозь сплошные заросли рододендрона и лавровишни, пока не оказались прямо напротив виденной нами в бинокль прекрасной уединенной долины. С трех сторон ее закрывали скальные хребты. В центральной части зубцами поднимался красивый пик, слева реяла в синеве громадная глыба массива Герванта. С огромной, отполированой древними ледниками каменной стены падал водопад, переходя внизу в красивую голубую реку, приток Бзыби. Посреди этой сине-зеленой чащи, как зеленое украшение, стояла наша уединенная гора – место предполагаемого храма.
Необходимо было спуститься к Бзыби, но нам ее никак не удавалось увидеть. Мы находились в непроходимых широких кустарниковых зарослях, не ведая, где они заканчиваются. Стали ориентироваться на смутный шум реки, но прошло уже два часа нашего утомительного лазания по зеленым дебрям, а мы все еще не достигли берега. Земли под собой мы тоже не видели, так как уже несколько часов шагали по толстым переплетенным ветвям могучих кустов.
Случайно глянув вниз, я ужаснулся: мы все это время ползли над Бзыбским каньоном на огромной высоте! Ветви, подобно крыше, срослись между собой. Река шумела далеко внизу под нами, белея порогами. Не зря этот каньон считался непроходимым! Пришлось еще некоторое время ползти по кустам, опасаясь свалиться вниз. Вскоре начались громадные скальные блоки из базальта, затем каменные осыпи, и мы очутились на берегу реки, за пределами верхнего каньона.
Перед входом в узкое непроглядное ущелье Бзыбь привольно текла по галечниковым отмелям. Перейти ее вброд не составляло труда. Интересно было подняться на вершину нашей лесной горы – вид с нее открывался замечательный. Но с мечтой о постройке здесь уединенной церкви пришлось расстаться. Никакой груз по каньону затащить в эту даль не представлялось возможным. К востоку от вершины, где мы стояли, отходила узкая перемычка, поросшая редким кустарником. Она переходила в пологий склон левого борта долины, смыкаясь с большими скальными уступами, внушающими трепет.
– Батюшка, а куда идти дальше? – озираясь, спросил Андрей.
– Наверх, по скалам. За ними большие озера. Мне о них рассказывал лесничий, – ответил, я внимательно рассматривая лобастые скалы.
– Но там же стена!
– Вот туда и пойдем!..
На месте стало заметно, что на стену можно взойти по пихтовому редколесью. На карте у лесника стояли обозначения, что скальные уступы на подступах к озерам непроходимы. По опыту мне уже неоднократно пришлось убедиться, что на картах горы – это горы официальные, а на месте – они живые и умеют говорить о себе лучше всяких карт.
Солнце уже закатывалось за Чедым, когда мы, сильно уставшие, поднялись в луговое высокогорье. Повсюду рос низкорослый белый рододендрон. Его цветки были сладкими на вкус, и мы заварили их как чай, разведя слабый костерок из случайно найденной коряги. Пока ставили палатку, солнце почти закатилось. В долине Бзыби наступила ночь, а на гребне, где стояла палатка, все еще было светло. Нас мягко окутал загадочно-безмолвный вечер. Травы, палатка, наши лица, горы и небо – все погрузилось в розовое зарево тонких и нежных оттенков. Это было настолько красиво, что мы сели на розовую траву, достали четки и молились, пока не подступила темнота. Разговаривали мы шепотом, не желая тревожить этот не от мира сего удивительный розовый свет, который тихо угасал на наших лицах, словно это было сокровенное свидание с небесами.
Стемнело. Резкий холод потек с вершины. Мы поднялись с камней. Вдруг Андрей застонал.
– Что с тобой?
– Батюшка, ногу свело. Разогнуть не могу. Нужно делать массаж ноги! Сам я не смогу его сделать…
Оказалось, что у него редкое заболевание: ленточные мышцы бедра могут от холода захлестнуть друг друга. Это может произойти и от неудачного положения ноги. В палатке Андрей лег на живот, и из его объяснений я пытался понять, что мне нужно делать.
– Только один доктор в Лавре умеет вправить мышцу, – стонал Андрей. – Если вы не вправите ее, я не смогу идти с тяжелым рюкзаком…
Я взялся вправлять ему ногу, не представляя себе, что из этого может получиться. Мой спутник был атлетического телосложения, и нащупать захлестнувшуюся мышцу было очень тяжело.
– Ну и нога у тебя, Андрей, – вырвалось у меня от усталости. – Как у слона!
– Делайте, батюшка, другого выхода нет. А я постараюсь молиться…
Час шел за часом, мы отдыхали и снова пытались вправить мышцу. К счастью, наконец-то что-то щелкнуло, когда я разминал ногу, и она выпрямилась.
– Батюшка, получилось! Слава Богу! Теперь нужно быть осторожнее, чтобы снова не свело… И боли почти нет! Невероятно… – радовался Андрей. – А вы помните, как вы это сделали?
– Нет, Андрей, не помню…
– Жаль… – вздохнул он.
Радостные, мы забрались в спальники. Над палаткой бродил тонкий свет нового месяца.
Утренний чай из белых цветков дался нам с большим трудом. Его пришлось готовить на слабом огне из тонких веточек, вдоволь намахавшись ковриками, чтобы раздуть огонь, и наглотавшись дыма. Ища выхода на верх скальной стенки, мы обнаружили едва заметную тропинку, ведущую в небольшой лесок в узкой щели среди отвесных скал.
– Смотри сюда – трос! – указал я рукой Андрею.
Это стояла охотничья ловушка – петля на медведя. Стало ясно, что поблизости есть люди. Тропа зигзагом уходила круто вверх, лавируя между скальными башнями. Еще немного усилий – и мы вышли на обширное плато, посреди которого мерцало синими искрами большое горное озеро, километра полтора в длину и ширину. На дальнем берегу виднелся пастушеский балаган, вился дымок, паслись лошади. По склонам разбрелись коровы.
Мы подошли к горному жилищу из камня, покрытому дранкой. Двое греков, заросших бородами по самые глаза, с изумлением уставились на нас.
– Откуда вы пришли?
– По тропе снизу… – ответил я.
– А как же вы ее нашли?
– Случайно.
– А на тропе трос видели?
– Видели.
Греки переглянулись.
– Ну ладно, мацони пить будете?
– А что это такое? – спросил мой друг.
– Как что такое? Настоящее кислое молоко!
Они дали нам в руки миски с густым кислым молоком, в котором торчали ложки.
Пока мы угощались, пастухи рассказали нам, что каждое лето пасут здесь коров с побережья, которых гонят сюда десять дней. Это озеро Мцра, в переводе с грузинского значит «уединенное», или Большая Анна по-абхазски. Рядом с этим озером, за небольшим водоразделом, есть другое озеро, поменьше, называется Малая Анна. О тропе они попросили нас отдельно:
– Это наша секретная тропа, никому о ней не говорите…
Мы заверили пастухов в своей надежности держать слово.
Расспросив путь к Малой Анне и попрощавшись к греками, мы через полчаса вышли к небольшому темно-синему озеру, по которому плавали большие льдины. Оно находилось повыше первого озера, поэтому даже летом лед не смог растаять полностью. Над ним нависал красивый зубчатый пик, отвесно уходящий в воду. Мы поставили на берегу озера палатку, а Андрей, взяв в подарок пастухам плитку шоколада, убежал с котелком за новой порцией мацони.
Солнце стояло высоко и я отправился осмотреть окрестности. Со стороны озера понравившийся мне пик выглядел совершенно неприступным. С обратной стороны он не казался таким устрашающим, его массив составляли ступенчатые складки горной породы. Желая помолиться на теплых скалах и ища укрытия от довольно холодного ветра, я начал подниматься по каменным блокам.
Азарт подъема увлекал меня все выше и выше. Вскоре зубчатая вершина замаячила высоко вверху, на фоне быстро летящих облаков. Останавливаться не хотелось. Сверху хорошо было видно, что наша палатка пуста и мой друг еще не вернулся от пастухов.
Наконец я добрался, запыхавшись, до острой, составленной из раздробленных гранитных блоков, вершины. Панорама вокруг лежала необозримая. Главный Кавказский хребет сверкал своими могучими ледниками. Два озера внизу, большое и малое, с его льдинами, вспыхивали солнечными искрами. Справа уходил в небо огромный пологий склон с альпийскими лугами – массив Герванта. На этом склоне я заметил маленькую фигурку, быстро движущуюся к вершине. В бинокль я разглядел, что это поднимался Андрей.
«Не удержался… – прошептал я. – Впрочем, в этом мы похожи друг на друга…»
Найдя острый камень, я выцарапал на вершине большие буквы ТСЛ – Троице-Сергиева Лавра. И выложил из камней крест.
«Пусть это будет пик в честь Лавры преподобного Сергия!» Затем достал из кармана четки, нашел укрытие от ветра и вдоволь помолился. Вид бегущего далеко внизу по лугам Андрея, с котелком мацони, заставил меня с сожалением покинуть покоренную мной вершину. К палатке я спустился со стихотворением «Мцра».
* * *
Даже в июле не тают льды
На матовой сини озер,
Когда до них доберешься ты,
Одолев бастионы гор.
Вода этих чаш чиста, холодна
И где-то, на самом краю,
Блестит расплавленный слиток дня,
Обжигая душу твою.
А склон перевала горяч и сух,
В шафранной ржавчине скал.
И ты не знаешь, что делать вдруг
С тем счастьем, что ты отыскал.
У палатки мы встретились почти одновременно.
– Батюшка, простите меня! Я соблазнился – поднялся на вершину Герванта! Она же была совсем рядом… Какой там вид, если бы вы знали… – запыхавшись, начал оправдываться мой восходитель.
– А я тебя хорошо видел, как ты поднимался!
– Откуда же вы могли меня видеть, если наша палатка стоит внизу и отсюда вершина закрыта ближайшим хребтом?
– Вот с этого пика, который теперь называется пик ТСЛ – Троице-Сергиевой Лавры!
Андрей рассмеялся:
– Так мы оба побывали на разных вершинах? Но моя вершина лучше!
– Лучше, лучше, – улыбнулся я. – Но моя тоже неплохая…
Пока мы обедали восхитительным мацони и большой лепешкой, которую подарили пастухи, внизу подул холодный ветер. Солнце ушло за пик ТСЛ, и стало очень холодно. Мы залезли в палатку и, после вечерних молитв, быстро уснули, утомленные прошедшим днем. Пастухи указали нам обход этого скального района, приведя нас к тропе, уходящей на юг, в сторону моря. Нам нужно было выйти к склонам пика Чедым с южной стороны, где начинался абхазский «Бермудский треугольник».
Тропа сначала повела нас глубоко вниз, в глубокие врезы ущелья, а затем пошла параллельно Бзыбскому хребту, пересекая один за другим крутые горные отроги. То круто забирая вверх, то уходя в ущелья, где она часто терялась, тропа забирала все наши силы. В сильной усталости мы выползли на очередной водораздельный хребет. Когда справа мелькнула вершина, мы решительно устремились прямо вверх, взяв ориентиром Чедым.
На жарком и сухом южном склоне воды не было. Полынный горький запах сушил горло. Наши фляжки давно опустели, а склон уходил все выше и выше. Цепляясь за кусты и острые скалы, мы упрямо поднимались вверх. На этом изнурительном подъеме у меня начали срываться ноги с уступов из-за стертых подошв старых сапог. Я безпрестанно падал, едва успевая схватиться руками за сухие колючие травы, чтобы не улететь вниз. К тому же нагретая резина сапог жгла так, что ноги горели, как в огне.
Сильная жара, раскаленный склон, обжигающая резина на сапогах, постоянные падения на глинистых обрывах и отсутствие воды превратились в какой-то затянувшийся кошмар. И только когда свежий прохладный воздух проник в наши легкие, мы почувствовали, что этот кошмар остался позади. Мы встали на дрожащие ноги и огляделись. Перед нами расстилалось горное плато, усеянное огромными валунами. Вдали блестели белые нитки ручьев, бегущих по зеленым лугам со склонов Чедыма.