Текст книги "Птицы небесные. 1-2 части"

Автор книги: Монах Афонский

Когда однажды после молитвы я открыл глаза, возможно я сидел в молитве дольше обычного, меня смутило удивленное выражение лица молодой сотрудницы, сидевшей за столом напротив. Догадалась ли она, что я молился, или просто удивилась тому, что я вытворял, не знаю, но мне пришлось прекратить в кабинете такие молитвенные занятия. Ради продолжения их, я попробовал уходить в туалет и закрываться в кабинке. Но это также показалось странным для библиотекарей, к тому же к моей молитве в туалете добавилось много мешающих обстоятельств. Лучшим из всех способов оказался самый простой и естественный. Предупредив коллег, что мне нужно размять спину, затекавшую от долгого сидения за столом, я выходил во двор на тенистую платановую аллею, где неторопливо прохаживался, повторяя про себя Иисусову молитву. Когда мой взгляд замечал голубеющие вдали над крышами домов такие близкие и в то же время такие далекие горные хребты с заоблачными пиками, сердце мое само устремлялось к ним, опережая события и желая одного – остаться с ними навсегда.

Возможно, для кого-то самым сильным и ошеломляюще прекрасным событием в жизни стало постижение безграничности просторов сибирской тайги или милой красоты березовых лесов средней полосы России. Но мне лишь в горах удавалось ощутить необыкновенную полноту жизни, когда начинают оживать все тайники души, погребенные под сором повседневных забот. Но и горы, и леса, и степи остаются пустыми без горячей, искренней, идущей из самого сердца молитвы. Поэтому снежные вершины, видневшиеся над крышами городских зданий, звали мою душу, изнывающую и томящуюся в суетном городе в рутинной работе библиотекаря в отделе каталогизации, обещая ей самые удивительные и невероятные открытия. Заведующая отделом хвалила мою старательность и исполнительность на общих собраниях коллектива библиотеки и это еще больше усилило расположение ко мне наших сотрудниц, причем на самую молоденькую из них мне старательно указывали как на достойную пару для женитьбы.

И все же мне не хватало рядом человека, с кем можно было бы поделиться своими проблемами и переживаниями. Заходя по делам в президиум Академии, я постоянно встречал там секретаря президента Академии наук, молодого молчаливого парня моих лет, в очках, с добрым смышленым лицом. Мы познакомились, но пока наши судьбы шли своими путями, не слишком сближаясь. Он, как мог, поддерживал меня, уверяя, что все образуется, нужно только потерпеть, ведь горы совсем рядом – рукой подать.

Как благодарен Тебе, Господи, я, только начавший познавать пути Твои, что Ты открыл мне простые и вечные истины, состоящие в осознании того, что от любви к красоте земного мира необходимо перейти к постижению любви, которая выше естественной. Перейти для того, чтобы самому стать выше естества и успеть утвердиться в нетленном мире, а не распасться вместе с земной красотой, обратившись в пыль и атомы. Когда мы любим близких, лучше всего возлюбить в них Творца и Создателя, и такая любовь не пройдет в веках и останется с нами в вечности. Невозможно и безполезно искать счастье в стране мертвых. Его истинная обитель – в вечно сущем Иисусе Христе, пребывающем в Небесах нашей собственной души.

Ты, Боже, преподал мне жизненный урок, ибо Ты, Господи, истинный Утешитель, утешающий сердца человеческие, особенно – родителей, а наиболее – материнское сердце. Ты явил нашей семье Свою чудотворную милость и открыл мне, невежде, что как бы я ни пытался убежать от мира и от родителей, долг сыновьей любви, который я не вернул им при нашей «совместной» жизни, Ты, Господи Человеколюбие, заставляешь возместить сторицей тем, кого мы обидели. В Твоей святой воле и Промысле Ты содержишь аскетизм и отшельничество и, самое главное, – спасение, ибо только Ты волен даровать их преданной душе в нужное время и в подходящий момент по Своему усмотрению. Хотя Ты научаешь души узкому пути, но и на широких скорбных путях, которыми мы уходим от Тебя, Ты, Боже, в милосердии Своем, не оставляешь нас и возвращаешь к Себе, дабы мы вошли в узкие врата Небесной жизни.

Боже истины, благодарю Тебя и за другой ответ на вопрос, так долго мучивший меня: почему изучивший все земные науки так неугоден Тебе? Почему тот, кто не знает ничего, блажен для Тебя, ведающего все просторы вселенной до мельчайшей пылинки? Потому, как сказал умудрившийся в Тебе, что все суета сует, всяческая суета…

БРОСОК В ГОРЫ

По святой премудрости Своей, Ты, Боже, на мгновение приоткрываешь нам пути наши, чтобы мы на краткий миг увидели горизонты, к которым предстоит идти, а затем, закрывая видение их, побуждаешь сердца наши к душевному очищению от застарелых грехов и постыдных привычек, замутняющих ясность нашего духовного зрения, и научаешь осознаванию сил человеческого духа перед новыми испытаниями.

Душа моя, не следуй за плотью, как делает весь мир. Пусть плоть следует за тобою, как делали все святые. Когда Ты, Господи, ведешь душу Своим Промыслом к познанию Тебя Самого, попускаешь Ты ей еще и еще слушать лживые слова мечтаний и заблуждений и уноситься ветром пустых измышлений, пока не придет она к полному отвращению от них, чтобы омерзительным стало для нее, отринув Тебя, обращать к мечтам и помыслам свой слух.

Малейшее отступление от Бога удерживает душу в миру. Сердце, забывшее Бога, и есть отступление.

Я оказался пойманным в ловушку городской суеты и рутинной работы. Едва поступив в библиотеку, я сразу попал в списки сотрудников, уезжавших на уборку хлопка, которая по безсмысленности самого труда людей, не привыкших к изнурительной работе на палящем солнце и долго не заживающих ранок на пальцах рук от колючих коробочек хлопчатника, ничем примечательным не запомнилась. Но, тем не менее, эта поезда привела к знакомству с двумя интересными людьми – молодыми научными сотрудниками АН Таджикистана. Один трудился в Институте сейсмологии, другой – в Институте гастроэнтерологии, оба они приняли в моей жизни самое непосредственное участие.

Работая библиотекарем в академической библиотеке, я продолжал наведываться и в городскую библиотеку, где теперь мне предоставили некоторые льготы. У меня появилась возможность перепечатывать некоторые книги по истории христианства на копировальном аппарате в фотолаборатории библиотеки. Там работал общительный разговорчивый парень, с которым мы иногда беседовали о жизни. Он первый и спросил меня напрямую:

– А ты верующий?

– Да, – решительно сказал я. – Православный!

– А я тоже верующий, – доверительно признался фотограф. – Мой папа был раввином.

Новый знакомый оказался из семьи иудеев, живших неподалеку от центра на еврейской улице. Он очень хотел найти Библию на русском языке, которую мне удалось для него приобрести в дальнейшем.

Сотрудник Института гастроэнтерологии продолжал заходить в библиотеку Академии для работы над своими материалами. Как-то в разговоре он сказал, что у них в Институте преподает лечебную гимнастику местный йог, русский парень. Я попросил его познакомить меня с этим преподавателем. Мне было любопытно увидеть, кто он такой. Через некоторое время йог позвонил в библиотеку и по-военному четко и кратко сообщил мне, что готов встретиться у меня на работе и назначил время встречи. Этот парень пришел с толстым альбомом своих фотографий, где он был снят в различных позах, но то, что я мельком взглянул на них и отложил альбом в сторону, покоробило его. Мне же было интересно другое: есть ли в нем тяга к Богу и Православию?

– Да какой там Бог? Делаешь вот эти упражнения, вот и весь Бог!

– А каких-нибудь верующих в городе знаешь? – попытался я зайти с другой стороны.

– Конечно! – с гордостью ответил он. – Это известные люди: один старый йог, на пенсии, напрямую общается с йогами из Индии!

– Каким же образом?

– Телепатически!

– Понятно. А кто еще?

– Еще есть кандидат наук, ученик Смирнова!

– Какого Смирнова? – заинтересовался я.

– Который перевел «Махабхарату»! Читал?

– Нет.

– Я тоже не читал. Говорят, книги серьезные…

– Так что же, кандидат наук – верующий?

– Еще какой! Он верит в Агни-Иогу! Могу познакомить.

Подстрекаемый любопытством, я познакомился с ними: телепатия оставила жалкое впечатление, а Агни-Йога в устах ученика Смирнова предстала какой-то заумной говорильней. Тем не менее, обнаружив в недрах библиотечного каталога книги «Махабхараты», а заодно найдя «Рамаяну», на какое-то время я увлекся индийской мифологией, не давшей, впрочем, никакой опоры в жизни. Запомнилось отношение моих новых знакомых, любителей Востока, к христианству: и тот, и другой утверждали, значительно глядя в глаза: «Мы Христа уважаем…»

Быстро выяснилось, что все эти люди полностью равнодушны к Православию, и мы расстались. По неосторожности я рассказал любителю упражнений о верующем фотографе в городской библиотеке, и он выразил удивление, что в таком известном учреждении работает верующий. Когда через несколько дней я встретился с фотографом, он со встревоженным лицом вполголоса рассказал мне, что на днях к нему зашли два агента КГБ с вопросом, кто тут верующий в библиотеке? Ему пришлось выкручиваться и делать вид, что он ничего не знает. Горький опыт показал, что искренность и открытость опасны, а йога и КГБ могут без помех работать друг на друга.

На некоторое время меня увлекли своей мистичностью романы Германа Гессе «Игра в бисер» и «Степной волк», но чуждый мне мир его героев постепенно потускнел, не оставив глубокого следа в душе. Роман «Игра в бисер», как ни странно, сильно заинтересовал мою маму, и некоторое время мне часто приходилось выслушивать от нее цитаты из этой книги, которыми она любила подкреплять свои нравоучения.

В этих библиотеках я мало-помалу увлекся так называемой таджикской переводной поэзией, трудами старинных корифеев стихотворства, писавших на фарси или на персидском языке. Среди них – Омар Хайям, Фирдоуси, Хафиз, Руми, Джами. Последний очень понравился моей маме, которая мне в назидание часто цитировала строчки из его стихов. В букинистическом магазине мне посчастливилось приобрести огромную Антологию таджикской поэзии, и этот сборник стал одной из самых читаемых моих книг того периода. Прочел я и все книги «Тысячи и одной ночи», удивившись ряду безнравственных сцен в этих сказках Востока, а семь томов Абу Али ибн Сины или, в европейских языках, Авиценны, внушили мне уважение к его подходу к самой сути разных болезней и методам их излечения.

В библиотеке я взял на дом и заново перечитал все собрание сочинений Достоевского. Как и прежде, душа вновь пережила его романы на пределе своих сил, обретя в них поддержку и опору в своих духовных поисках. На этот раз сильное впечатление оказали на меня «Записки из Мертвого дома», вызвав некоторые ассоциации с моим затянувшимся библиотечно-каторжным городским периодом, окончания которого я дожидался, словно заключенный. Мама, в мое отсутствие, все свободное время отдавала этим книгам. Увидев ее с заплаканными глазами над книгой «Идиот», я спросил:

– Почему ты раньше не говорила, что читала Достоевского?

– Тогда его книги тайком передавали из рук в руки. Ведь они были запрещенными! Дочь приносила их, и мы читали по очереди…

– Можно было дать и мне почитать! – обиженно заметил я.

– Тебе тогда было рано все это знать, сынок! Всему свое время… Я чувствовала, что ты к этому все равно придешь…

Проходил месяц за месяцем однообразной работы в библиотеке. Я начал понемногу терять силы сопротивляться греховным наклонностям и бороться за свое целомудрие. Находясь постоянно в женском коллективе, я слабел в молитве. Все больше помыслы о новых поисках спутницы жизни теснились в моем сердце, а женские улыбки, взгляды и разговоры размягчали волю и душевную стойкость. С другой стороны, одна мысль о том, что горы находятся рядом, рукой подать, а я сижу в одной комнате с женщинами и теряю самообладание, не дыша ароматом горных лугов, не вдыхая их свежий воздух, текущий с кристально-чистых высот, не брожу вдоль горных рек наедине с Богом, – все это подтачивало душу и убивало ее. По выходным дням я старался уезжать в ближайшее красивое ущелье и там, сидя среди камней и скал, отдавался искренней слезной молитве. Но эти молитвенные выезды на природу были подобны глотку воздуха для утопающего, у которого все остальное время легкие задыхаются от нехватки кислорода. В своих молитвах я горячо просил Бога забрать меня в горы только одному Ему ведомыми способами, пусть даже в самые унылые и безводные места, но только чтобы я мог остаться с Ним, один на один, среди неба, скал и безкрайних просторов.

Между тем в библиотеке начались переглядывания, усмешки, намеки и шутки сотрудниц. В их разговорах упоминалось имя молодой девушки, с которой женский коллектив предполагал меня соединить. По-видимому, и она была не против, потому что вся вспыхивала, когда нам случалось работать рядом. Пора было уходить, но куда? Никаких вариантов я не видел и не представлял, пока все не изменилось самым чудесным образом. Ближе к весне в библиотеке появился научный сотрудник из Института сейсмологии, с которым мы познакомились на уборке хлопка. Мы разговорились и он поведал мне о своей давней мечте. Он был большой любитель походов по горам в одиночку и часто в свой отпуск исследовал безлюдные горные хребты. Ему опостылело убивать свою жизнь, сидя безвылазно за рабочим столом:

– У меня есть на примете один хороший вариант! – доверительно сообщил мне любитель гор. – У нашего Института существует сеть сейсмостанций, расположенных в различных районах. Есть такие станции и в горах. Работа несложная, периодически нужно снимать показания с приборов, записывающих землетрясения, а остальное время – целиком твое! – с энтузиазмом закончил он, проверяя произведенное впечатление, и спросил, не хотел бы я устроиться вместе с ним на такую станцию.

Энтузиазм собеседника передался и мне:

– Ну конечно! Я сам сижу здесь в библиотеке, как на иголках!

Он протянул мне руку:

– Договорились! Только просто так туда не попасть. Но у меня есть знакомый, который может за нас похлопотать!

Мы пожали друг другу руки, и я вернулся в свой библиотечный кабинет, от радости ничего не видя перед собой. Для меня словно раскрылись небеса, в тесной комнате как будто исчезли стены и повеяло свежим ветром с открывшихся горных круч.

Я погрузился в долгое ожидание новостей от моего друга. Время словно остановилось. Через месяц сейсмолог появился снова и предложил мне познакомиться с человеком, занимающимся распределением специалистов на станции. Заведующий сектором сейсмического районирования, кандидат наук, произвел на меня хорошее впечатление. Он по-доброму принял нас и дал свое согласие. Мы вышли от него с подписанными заявлениями, причем все было обговорено заранее. Моему коллеге не было необходимости увольняться, он только написал заявление о переводе на другую должность, а я – заявление о приеме на работу, пообещав в ближайшее время принести документы в отдел кадров.

Но директор библиотеки встретила мою просьбу с очень недовольным видом и долго пыталась меня отговорить от перехода на другую работу. Потом, видя мою неуступчивость и сердито нахмурив брови, подписала мое заявление. Подобное отношение к людям, как я заметил, повторялось не один раз, и я сделал для себя вывод, что каждый руководитель считает любого сотрудника своей пожизненной собственностью и всякую просьбу об увольнении рассматривает как личное оскорбление. В тот же день, когда я сдавал свои дела в библиотеке, меня позвали к телефону. Мой напарник грустным голосом сообщил, что жена недовольна его решением и он не сможет поехать со мной на станцию. Я снова остался один, веря, что Бог, нашедший для меня выход из тупика, найдет с кем мне придется жить в горах и делить кров и хлеб.

Как бы там ни было, меня все же зачислили на сейсмостанцию «Конгурт» с обещанием подыскать напарника в ближайшем будущем, а пока придется пожить одному, как объяснил руководитель отдела. О лучшем невозможно было и мечтать. Я очутился в местности, расположенной в безлесном предгорье. По жаркой узкой долине текла небольшая речушка, бравшая начало в горном невысоком кряже, красиво выделявшимся вдали на фоне голубого неба красноватыми складками. Напротив станции все пространство занимал пологий хребет, покрытый кустами миндаля, боярышника и редкими зарослями арчи. Впервые я увидел кишлак вблизи и получил возможность наблюдать за жизнью его обитателей, потому что дорога в магазин проходила через это селение. До крайних домов от нашей станции было примерно метров триста. По холмам, поросшим скудной выгоревшей травой с редкими султанчиками ковыля, бродили стада коров и овец, которых пасли подростки. В сильную летнюю жару эти стада жались в тени одиноко стоящей станции, блея и мыча под самыми окнами.

Когда институтская машина въехала в пустой, без единого деревца, дворик, у сетчатого забора собралась толпа зрителей. Пожилые таджики уселись на землю, поджав ноги. Те, кто помоложе, стояли поодаль. Детишки облепили металлическую сетку забора и неотрывно следили за каждым нашим движением. Это поначалу смущало, так как каждый новый предмет, вынимаемый из машины, сопровождался возгласами и комментариями. Толпа не расходилась до самой темноты. Некоторые из вчерашних зрителей пришли рано утром, и мы пригласили их на чай. Они оказались нашими ближайшими соседями, хорошими приветливыми людьми, но их наивность и совершенная неосведомленность иногда поражала. В полдень машина уехала, и я остался один, без знания языка, обычаев и нравов сельских жителей. Мне было сказано дожидаться помощника, но он приехал только через несколько месяцев.

Пока я возился в доме, заперев на всякий случай все двери, раздался стук. Я решил не выходить, надеясь, что стучавшему надоест долгое ожидание, и он уйдет. Но стук становился все более громким и настойчивым. Я открыл дверь и увидел раздосадованного парня, постарше меня, с большим мешком у ног. Он знаками показал мне, что живет неподалеку, а мешок он принес для меня. Не зная, что принес мой гость, я знаками показал ему, что мне ничего не нужно. Свирепо взглянув на меня, он высыпал содержимое мешка у моих ног и ушел, покачивая головой. Осмотрев то, что принес этот парень, я предположил, что это, по-видимому, какие-то азиатские овощи, вроде редьки зеленого цвета и величиной с кулак. Пока я стоял над ними, раздумывая, что делать с этим подарком, сосед появился снова и, подойдя, стал показывать жестами, что это подарок от его семьи. Гость достал перочинный нож и очистил один плод. Он оказался сладковатым, с легкой остротой и необыкновенно сочным. Эта азиатская редька «турб», как называл ее гость, мне пришлась по вкусу, и в горах я всегда ее выращивал, если была возможность. Мой сосед оказался неплохим человеком, местным шофером, и время от времени приходил на чай.

Через несколько дней в дверь раздался новый стук, но теперь я не стал медлить и поспешил ее открыть. Это пришел почтальон, пожилой таджик, принесший мне конверт из Института с различными предписаниями. Почтальон немного говорил по-русски и попросил чаю:

– Чай, чай давай! Что стоишь? – усмехнулся он.

Я включил электрочайник, достал пиалы, конфеты и зеленый чай. Желая доставить гостю удовольствие от моего гостеприимства и предположив, что в кишлаках пьют чай покрепче, я высыпал в чайник большую горсть зеленого чая и залил кипятком, стоя у плиты. Почтальон в это время смотрел в окно и барабанил пальцами по столу. Я налил ему в пиалу чая и пододвинул конфеты. Мой гость сделал глоток, страшно скривился и выплюнул чай на пол:

– Ты что сделал? Это же не чай! Сколько ты положил заварки?

Я показал – горсть.

– Ты с ума сошел! Дай мне сюда чай, я покажу тебе, как нужно заваривать!

Так состоялся мой первый урок восточного гостеприимства и правильного заваривания чая. Потом я уже не ошибался.

Оглядывая окрестности, я был счастлив тем, что живу пусть не в очень живописных, но все-таки настоящих горах и, наконец, смог установить для себя молитвенный распорядок. Просыпался рано утром и молился до наступления жары, потом немного читал Евангелие. В течение дня я просматривал свои записи и изучал привезенные книги о растительном и животном мире Таджикистана. В сильную жару есть не особенно хотелось, поэтому мне на обед достаточно было редьки с солью, лепешки и винограда, которые я покупал в местном магазине. В полуденный зной я сбегал вниз к сильно обмелевшей речке, где воды было чуть выше колен, и немного лежал в ней, чтобы освежиться, находя неглубокие ямки за большими камнями. В этой речушке всегда плескались местные ребятишки, и мы быстро сдружились, сообща построив высокую запруду из камней, в которой даже мне глубина достигала почти по грудь. После, к сожалению, запруду смыло осенними паводками, называемыми «сель». Вечер снова был посвящен молитве, в которой я старался пребывать с захода солнца до ночи, в упоении сидя под звездами на дощатом помосте.

Иногда, не обращая внимания на сильную жару, я уходил в далекие прогулки на весь день, взяв с собой воду и лепешку. Истоки реки начинались километрах в десяти от моего дома; она вытекала голубыми каскадами из красивого скалистого ущелья. По берегам речушки стлались невысокие заросли тамариска. Там, в верховьях, находился последний маленький кишлак, куда меня пригласили на чай. В этот период религиозного энтузиазма, подражая древним аскетам, я отказался и от чая, считая его нарушением аскетики и возбуждающим напитком, поэтому установил себе строгое правило пить только воду. Меня усадили, как гостя, на почетном месте, во главе «дастархана» – большой цветастой скатерти, растеленной на войлочном полу. Принесли угощение: мед, орехи, местную халву из обжаренной пшеничной муки с маслом и сахаром, домашнее сливочное масло и кислое молоко – «джаргот», затем подали чай. От чая я сразу отказался, заявив, что пью только воду. «Ну, воды у нас много!» – засмеялся хозяин, говоривший немного по-русски. Пришли посмотреть на гостя и старики – пожилые седобородые таджики, которые долго расспрашивали меня о том, где я был и что видел, а потом, оставив меня в покое, заговорили о своем. Больше всего мне понравилось в гостях кислое молоко и его мне наливали в большую пиалу несколько раз. Без знания языка приходилось чувствовать себя очень стесненно, и я поставил себе целью, по возможности, выучить таджикский язык.

В конце лета на станцию снова приехали сотрудники института посмотреть, не сбежал ли я? Увидев, что я на месте и даже не жалуюсь, они обрадовались, но в то же самое время выразили удивление, – чем же я занимаюсь целыми днями? Один из инженеров заметил:

– Ты бы хоть колодец выкопал, все равно делать нечего! Или у тебя что ни день, снова лень? Можешь тополя, к примеру, посадить вдоль забора!

– Лопаты нет…

– А что есть?

– Один лом…

– Вот ломом и сажай! – засмеялись сотрудники.

Полагая, что это шутка, улыбнулся и я. Определив место возможного нахождения воды, старший группы прикинул на глаз, что до воды метров пять копать придется. Преисполненный веры в невозможное, я пообещал взяться за колодец.

– Ты что, серьезно будешь копать? – не поверили некоторые сотрудники, отведя меня в сторону.

– Серьезно! – ответил я. – Как только обзаведусь лопатой!

Они рассмеялись, посчитав, в свою очередь, мой ответ иронией.

С тополями меня выручил местный почтальон, когда я рассказал ему о шутке с ломом.

– Да это ерунда, я тебя научу!

С первыми дождями он появился на станции с большим пучком тополевых свежесрезанных веток.

– Ну-ка давай свой лом!

Он ловко проделал одним ударом в глине дыру и поставил в нее ветку:

– Лей из ведра воду! Вот и все дела!

Остальные ветки я «посадил» ломом вдоль всего забора сам, осталось лишь решить вопрос с колодцем. Он принес мне огромную таджикскую лопату и я, вместо утренней и вечерней зарядки, прилежно взялся за колодец, не заботясь о том, смогу ли его выкопать.

Глубокой осенью, занятый своим колодцем, я заметил идущего к станции крепыша с бородкой, по виду русского. Представившись, он сказал, что пришел со станции «Богизогон», которая расположена дальше в горах за голубеющим вдали Вахшским хребтом, в прекрасном лесном заповеднике горного ущелья Сари-Хосор, где людям запрещено селиться. Живет он с таджиком, с которым не очень ладит, и пришел познакомиться со мной, чтобы подобрать себе напарника. Когда я угощал его чаем, выяснилось, что он – большой любитель приключений, бывший золотоискатель, ранее возглавлявший старательскую партию на Алтае и, кстати, может меня обучить, как мыть золото. Заметив мое недоумение, он рассмеялся: «Да его в Таджикистане лопатой можно загребать!» Он объяснил мне, что для промывки золота необходим специальный лоток, но можно обойтись и обыкновенным тазиком. Мы купили в местном магазине цинковый тазик и договорились утром пойти в верховья реки, чтобы поискать золото повыше последнего кишлака.

На следующее утро мы отправились в путь с тазиком. Золотоискатель внимательно оглядывал берега реки, ища наносы песка, где река выносит мелкую каменную взвесь различных пород, из которых некоторые являются спутниками золота. Найдя подходящую песчаную отмель, он стал показывать мне сам процесс и вскоре на промытом песке в тазике заблестела мельчайшая золотая пыль.

– Вот оно, золотишко! Но все же здесь его маловато… – заметил золотоискатель. – А на Кафирнигане, в Ромите, даже видно, как золотой песок блестит на отмелях! Для промышленной добычи его, конечно, недостаточно, а для старателя – в самый раз!

Позднее, при случае, я проверил его слова – оказалось, что так и есть.

Местность, в которой я жил, ему не понравилась:

– Жарко! – отдуваясь, заявил мой гость. – На моей станции, к сожалению, напарник неподходящий. Ты бы поехал со мной в Богизогон?

– Поехал бы! – с радостью согласился я. Но золотоискателя внезапно озарила новая идея:

– Слушай, давай вместе махнем в экспедицию на байдарках по реке Лене!

– Как же мы это сделаем? – не понял я.

– А вот как, очень просто! Объявим в «Комсомольской правде», что хотим пройти на байдарках от верховий Лены до устья в Ледовитом океане и посвятим этот переход какому-нибудь коммунистическому празднику. И деньги будут, и поживем на всю катушку!

Я отказался, сказав, что от холода убежал в жаркую Азию и возвращаться в холодный климат не хочу ни за что.

– Ну, что же, оставайся в Таджикистане. А я все-таки пройду этим маршрутом!

Он сдержал свое намерение. Через полгода я услышал в новостях по радио о байдарочной экспедиции по Лене под эгидой «Комсомольской правды». Несколько лет спустя эта же газета участвовала в организации поисков снежного человека на одной из горных рек Таджикистана.

Зимой, наконец, приехал мой напарник, сын известного душанбинского юриста, бывший сотрудник уголовного розыска, который после развода с женой от сердечного расстройства ушел работать на горную сейсмостанцию. Мне понравилась его простота и открытость, странная для бывшего милиционера. Сын узбека и русской матери, он был толковым и смышленым человеком. С ним мы быстро залили бетонный блок под установку аппаратуры, благодаря тому, что мой напарник привез из дома все свои рабочие и садовые инструменты. Закончив работу, он снова уехал в институт, прокричав из окна машины: «Брось эту затею с колодцем!»

Началась моя новая азиатская зима. С облачного неба немного сыпал снежок и тут же таял, но по ночам по берегам речушки образовывались тонкие наледи. Каждый день я углублял на штык лопаты колодец диаметром два метра. Понемногу он становился глубже, но признаков воды не было. Однако желание докопаться до водной жилы увлекло меня. Заодно мне показалась неплохой идея научиться преодолевать холод, и я приступил к интенсивному закаливанию.

Утром я босиком, раздевшись по пояс, выбегал по снегу на берег реки и окунался в неё, пугая стариков-таджиков, одетых в толстые ватные халаты и проезжавших мимо на бегущих мелкой трусцой ишаках. Еще я пробовал молиться во дворе, стоя на льду босиком, терпя холод и воображая себя суровым аскетом – это грело тщеславием мое сердце. К весне, когда мои посаженные ломом тополя зашелестели молодыми листочками, приехала машина с инженерами-взрывниками и моим другом-милиционером, который радостно приветствовал меня из окна кабины. Все вместе мы занялись установкой в доме записывающей аппаратуры, а взрывники выдолбили взрывчаткой большую штольню в скальном массиве в полукилометре от станции для установки в ней датчиков.

После завершения этих работ старший инженер похлопал меня по плечу: «Вот за тополя тебе спасибо, молодец! А колодец хватит копать, есть работа в другом месте!» Оставив колодец выкопанным почти вровень с головой, я попрощался с моим милиционером и покатил вместе с инженером на другую сейсмостанцию, расположенную в более гористой местности.

«Что же это выходит? Как только я настроился на то, что безропотно подклоняюсь под волю Божию и принимаю, как должное, и жизнь в этом не слишком радостном месте, и даже безконечное рытье колодца, – как тут же все закончилось. Удивительно! Это нужно запомнить…» – размышлял я, сидя в машине, мчавшейся к большому плоскому кряжу на горизонте. Станция представляла собой вагончик, стоявший на небольшой площадке высоко в горном ущелье, откуда открывалась грандиозная панорама величественных хребтов загадочного Сари-Хосора. Позади, над обрывистой вершиной, поросшей кизиловым кустарником и мелкими деревьями боярышника, высоко в небе парили большие орлы. Из ущелья вытекал чистый горный ручей, откуда мне пришлось затем носить воду ведрами.

Это место мне понравилось больше, чем то, откуда я уехал. Здесь у меня снова возникло сильное желание писать стихи. Любуясь по вечерам безбрежными просторами золотистых холмов с мягкими красками ковыльной степи, окутанной голубоватой весенней дымкой, с бархатистыми первыми звездами, загорающимися над далекими хребтами Сари-Хосора, я вложил в эти записи всю душу.

* * *

 
Вечереет холмов перелив,
Изумительно нежные росписи,
Акварельные радуги нив,
Разнотравья безумные россыпи.
 
 
Я проник в эту ярь красоты,
В эту бурю с ее фейерверками.
Чьих-то глаз две огромных звезды
Отразились в космическом зеркале.
 
 
И земли фантастический газ
Разрывал обращение трудное,
А в разрывах космических масс
Открывалось и двигалось чудное.
 
 
И вскричал я, могучий, как зверь,
Осчастливленный и огорошенный.
Но уже устремлялись к земле
Зрелых ливней литые горошины…
 

Истина всегда перед нами, но прямо увидеть ее нам мешают наши представления о ней. Ум никогда не может быть высшим, надежным и неизменным благом, ибо без Бога он безкрыл и обречен ползать в прахе страстей. Но когда он просветится благодатью и покорится ей, то оставляет свои притязания на высшее благо, предоставляя ее власти Святого Духа.