Текст книги "Птицы небесные. 1-2 части"

Автор книги: Монах Афонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 65 страниц)

МОНАСТЫРЬ В МИРУ

Пречудное видение, Господи, – дух человеческий, который Ты животворишь Духом Святым! До оживотворения его в неведении моем казался он слабым и любое дуновение искушений низвергало его на землю и повергало в страх и трепет… А ныне что вижу я? В этом духе человеческом вселенная – словно малая пылинка плывет в его безбрежности, а время теряется в нем, пойманное его безконечностью. Что же говорить о том, что все человечество едино в нем и не с кем мне сражаться и некого считать врагом и противником, кроме греха моего, внедряющего в меня страх и ужас перед несуществующей моей кончиной. Молюсь тебе единым сердцем всего человечества – оживотвори это заблудшее сердце всеобъемлющей Твоей любовью!

Боже, Ты привел меня, невежду, премудростью Твоей к Святой Церкви. Но душа, еще не омытая страданиями и покаянием от страстей невежества, пока не могла воспринять в полноте благодать Святого Причащения и не постигла всей глубины церковных служб. Прошу у Тебя прощения, Боже милостивый, что хотя я начал изредка причащаться, но все еще полагал, что благодатное тепло, возникающее внутри меня, грешного, есть действие того малого количества вина, которое вкушал я вместе с Телом Христовым. Не умел я тогда беречь Святое Таинство Причащения, не понимая, что после литургии лучше всего для души уединяться и пребывать с Тобою, Господи, чтобы Ты через Твое Причащение пребывал во мне неотлучно. Но вместо этого я стремился пребывать со своими друзьями, наслаждаясь неверной теплотой и радостью нашего общения, разговорами и шутками. Каюсь и прошу простить меня, Господи!

Таинство Исповеди я тоже не понимал во всей полноте, а спросить не позволяла гордыня, затемняя взор ума моего и побуждая видеть в священнике не истинного священнослужителя Твоего, Христе, а простого батюшку, который не вполне разбирается в жизни и, как мне тогда казалось, не может дать глубокого и вразумительного совета. И только Ты, Боже, Своим всепрощением постепенно изменил все темное во мне на ясный свет благодати Твоей, все неверное преобразил в сияющую истину Святой Церкви и ее Святых Таинств.

Тот небольшой дом на тихой зеленой улочке, который родители купили для меня и в котором одно время жили квартиранты, нам теперь очень пригодился. Мы с Виктором договорились поселиться в нем и больше не разлучаться, чтобы жить по установленным правилам, как в монастыре. Архитектор, обладая отменным художественным вкусом, сам покрасил детали дома, придумал интерьер двух комнат и кухни, и в комнатах стало красиво и уютно. Одну комнату мы сделали молитвенной, где разместили наши общие иконы, поставили столик для лампад и свечей, на пол положили коврики, чтобы делать поклоны и, сидя, молиться по четкам. Другую комнату сделали жилой, постелили недорогой ковер и курпачи на таджикский манер, купили таджикские одеяла, чтобы жить, молиться и спать на полу в совершенной простоте. Деньги и еда у нас были общие, а покупки совершали по общему совету.

Когда я еще работал на метеостанции, к нам приходил православный литовец Антон, неспешный, вдумчивый парень, добрый и покладистый. Он тоже хотел научиться молитвенной жизни, не собираясь связывать себя браком. Мы приняли его в свое маленькое братство и начали жить втроем. Киевлянин остался жить в своей квартире, в микрорайоне неподалеку, идя по жизни своим путем. За этот год прошли эпизодически в нашей жизни два эстонца – один играл в известном квартете классической музыки, который выступал в Душанбе, другой был его другом. Оба они крестились потом в Оптиной пустыне.

Так как нужно было добывать какие-то средства на жизнь, Виктор предложил вместе с ним оформлять детские и взрослые художественные книги. В ответ на мое сомнение, смогу ли я ему чем-либо в этом помочь, мой друг успокоил меня, заверив, что найдет, чем мне заниматься. Такое сотрудничество с издательством не связывало нас по рукам и ногам и давало возможность молиться и ездить в горы. Я стал работать над шрифтами по эскизам Виктора и заниматься дополнительной оформительской работой, которой мне удавалось вносить посильную помощь в наше совместное предприятие. Так удивительно Господь связал юношеское увлечение рисованием с этим этапом моей жизни. Литовец устроился электриком в общежитие, а так как был от природы добродушным и смиренным человеком, то везде его с удовольствием брали на работу. Его особенно полюбил мой отец, так как на пенсии он тоже закончил курсы электрика, и они нашли друг в друге родственные души.

Нам с Виктором удалось оформить несколько детских и некоторое количество взрослых художественных книг о каких-то приключениях на границе. Все эти книги были на таджикском языке. За них издательство выплачивало нам гонорар. Из общих денег мы покупали продукты и одежду. И литовцу купили обувь, которая у него износилась. Но он сам купил себе черный кожаный пиджак и черные туфли, что придало ему очень импозантный вид. Так как наш друг не мог отлучаться с работы, он всегда с затаенной грустью провожал нас в горные походы. Его любимой поговоркой были слова: «литовец рисковать не любит», которые мы переиначили: «Антон рисковать не любит», но он добродушно посмеивался.

С неразлучным Виктором летом мы прошли многие перевалы на Дарвазе и заглянули в Мунинобадские фантастического вида ущелья, отроги хребта Хазрати-Шох с их поразительными каменными столбами, которые назывались Чильдухтарон, «Сорок девушек». В этом походе, выходя к Чильдухтарону и испытывая сильный голод, я соблазнился поесть неизвестных грибов, которые оказались ядовитыми. После грибного ужина пришлось всю ночь ползать к ручью и вызывать рвоту. Только к утру немного полегчало. Мой друг отделался плохим самочувствием. Случай с грибами научил нас быстро реагировать на отравление и немедленно промывать водой желудок. Это умение пригодилось нам очень скоро. На реке работала золотодобывающая драга, к которой мы вышли совсем изголодавшиеся, так как еда давно закончилась. Хотя вход на золотой прииск был запрещен, директор, узнав, что мы голодны, отправил нас в рабочую столовую. Повар притащил из кухни кастрюлю вермишели, вперемежку с черным медвежьим мясом ужасного вида и компот. Мы поели свой обед с содроганием, так как вкус медвежьего мяса вызывал отвращение. Но, чтобы не обижать повара, горячо поблагодарили его за обед и поспешили к ручью, где нас долго выворачивало наизнанку. Только спустившись с перевала в Товиль-Дору, мы смогли купить гречневой крупы и сварили похлебку из крапивы.

Всюду, где мы устраивали привалы, утро и вечер мы старались провести в молитве. Именно молитва делала эти походы для нас такими увлекательными.

Одной из удивительных по своему горному разнообразию оказалась поездка в Фанские горы с их невероятной красотой, запавшей в душу, – могучими вершинами и уединенными Алаудинскими озерами. По пути мы заночевали в небольшом высокогорном кишлаке, где обменяли русскую шаль на отличное зеравшанское мумие. К нашему походу присоединился дантист из Москвы, дальний знакомый Виктора, в общем то, неплохой парень. Случай с собакой, сторожившей дом охотника за мумие, заставил меня насторожиться. В вечернем сумраке, поднимаясь по невысокой лестнице в дом вслед за хозяином, я заметил под лавкой лежавшего пса. С полным доверием я протянул руку под лавку, намереваясь погладить дремлющую псину. С жутким ревом пес выпрыгнул из темноты, оказавшись мне по пояс. Клыки его пасти щелкнули у самого моего лица.

– Друг, знаешь поговорку, – держись к хозяину ближе, а от зубов его собаки подальше? – обернувшись, строго выговорил мне таджик. – Даже не злой пес кусается очень больно!

Это происшествие стало своего рода прелюдией к Фанским горам. Меня давно привлекало озеро Искандеркуль, что означало озеро Александра Македонского. Войско прославленного полководца в давние времена построило крепость в Ходженте, тогда именовавшуюся Александрия Эсхата, внушительные развалины которой возвышаются по сей день на берегу Аму-Дарьи. Само озеро и окрестные горы вызывают у таджиков мистическое почитание. Необыкновенный цвет скал с безчисленными переходами цветовой гаммы привлекал взор: мы вертели головами во все стороны, пока добрались до озера.

Аквамариновая гладь Искандеркуля заставила задержать дыхание: нежный абрис сиреневых хребтов, поросших темно-зеленым редколесьем арчи, таял в благоухающей вечерней дымке. Стоя на берегу, мы с Виктором погрузились в созерцание. Мягкие очертания горных далей окутывали душу каким-то забытьем. Дантист, чтобы не мешать нам, отошел в сторону и занялся бензиновой походной горелкой. Когда мы подошли к нему, то нас ожидало разочарование: недавно купленная, она ни в какую не хотела работать. Пришлось взяться за это капризное устройство. Бензин бил в бок, обливал лицо и руки, но устойчивого пламени добиться не удалось. Сколько ни прочищал я форсунку, толку не было, а раздражения у всех – хоть отбавляй.

– Ничего не выйдет! Нужно у таджиков примус какой-нибудь попросить! – в конце концов предложил я.

Мы отправились к расположенной в отдалении кибитке. Как ни странно, примус нашелся, и его даже удалось приобрести за небольшую плату.

– А чем знаменито это озеро? – спросил Виктор пожилого таджика.

– О, этот озер сильно знаменит! Каждый ночь конь Искандера выплывает из воды! Совсем живой… Кому можно, тот видит.

Подивившись такому поверью, наша компания вернулась к палатке.

Мы занялись нашим новым примусом, который тоже оказался очень капризным. Ужин прошел в молчании. Луна взошла над горами, отразившись в озерном кристалле мерцающей дорожкой. Лошадь Македонского не выплыла, а сердце, потеряв благодушие, не подчинялось молитве. Виктор кивнул мне, чтобы я прочитал вечернее молитвенное правило. Москвич раздраженно отвернул голову в сторону.

– А ты неверующий? – мой наивный вопрос встретил неожиданное ожесточение.

– Я сознательный атеист и никогда верующим не буду! – отрезал он.

Его озлобленный выпад удивил меня:

– Почем знать? Сколько атеистов уверовало в Бога…

Моя попытка смягчить напряжение не удалась.

– Вот что, Федор, я знаю одно: есть наука, и она все объяснит без вашего Бога! Религия – это просто невежество! – огрызнулся дантист.

– Почему невежество? Святые по благодати могут знать все, что есть на земле и на небе.

– Да что они могут знать? Что происходит на Солнце или хотя бы на Луне?

– Могут, если захотят, и это откроет им Бог!

Спор накалялся.

– Тогда почему же они нам не расскажут об этом? – мой собеседник перешел на крик, злобно сверля меня глазами.

Не удержавшись, я тоже повысил голос:

– Из-за твоей науки уже и так жизни на земле нет! Все, что можно, ученые испортили и продолжают портить!

– А вы инквизицию устроили! – орал дантист, ожесточенно размахивая кулаками.

– Хватит вам, успокойтесь! Это на вас, наверное, примус так подействовал… – миролюбиво вмешался Виктор в наш спор. – Ну, допустим, инквизицию не мы устроили, а католики. Значит, эти ученые тогда уже всех достали… – поддержал он меня.

Мы с другом сидели молча, закутавшись в спальники, пораженные внезапной злобностью нашего попутчика. Луна закатилась за темную вершину. Пейзаж сразу же стал угрожающим и неприветливым. Больше мы не поднимали тему о Боге: прежней задушевности уже не было.

– Вот в компанию я попал… – буркнул наш спутник и ушел в палатку.

Не выдержав холодного ветра, Виктор ушел вслед за ним. Я постелил полиэтиленовый коврик и улегся на острых мелких камешках скального склона. Над головой вспыхивали и дрожали, словно крупные слезы, ночные созвездия. Ветер нес из ущелья пряный дух горных трав. Молитва, перемежаемая острым чувством боли из-за того, что спор опорочил что-то самое святое в душе, не давала успокоения.

– Так о Боге не говорят, – думал я. – Если Бог – это добро, то и говорить о Нем нужно по-доброму…

Под посвисты разыгравшегося ветра пришло решение никогда не говорить о Боге с запальчивостью. От этого на душе стало легче.

«Даже добрый пес кусается очень больно!» – мелькнула в голове фраза, и я уснул.

Наутро обнаружилось, что под ковриком вода замерзла в лед, застудив мне спину. Взошло яркое, в упор бьющее в лицо солнце и вернуло нам мир и спокойствие. Начались утренние сборы. Встретившись взглядом с москвичом, который вышел из палатки, мы улыбнулись друг другу: от прежнего раздражения не осталось и следа. Рябоватая поверхность озера, бледно-зеленая вблизи и густо-синяя вдали, отражая солнце, резала глаза невероятной насыщенностью цвета.

– Красота-то какая! – Виктор, протерев очки, с изумлением осматривался вокруг.

– Ради этого стоило приехать! – поддержал его дантист.

Радость вернулась в мое сердце: «Боже, достаточно всего лишь изменить отношение к людям – и снова жизнь прекрасна!»

Возвращались мы с Фанских гор друзьями.

Обаяние этого горного края оставило в душе чувство соприкосновения с трогательной и нежной красотой этих сказочных мест и ощущение важности обретенного опыта. Любой разговор о вере должен быть молитвой, а не спором. Много лет спустя, разговорившись с одним опытным гидом, я услышал признание: «Сколько гор по белу свету объездил, а лучше Фанских гор ничего не нашел!» С ним невозможно было не согласиться.

Ранней весной мой друг и я попали в переделку: когда мы спускались с верховий высокогорной долины к Ховалингу, нас неожиданно настиг сильный снежный буран. По пути встретилось разрушенное здание подстанции. Устроившись в тонких спальниках на бетонном полу, мы обнаружили, что холод пробирает до костей. Насобирав немного щепок, я развел слабенький костерок, не дававший особенного тепла. Виктор, порывшись в углу, обрадованно воскликнул:

– Федор, я нашел старые галоши! Теперь будет теплее!

У ярко пылавшего огня мы обогрелись и поставили поближе к костру мокрые ботинки, чтобы они обсохли. Даже сильная вонь от горящей резины не помешала нам вдоволь помолиться, слушая как по крыше шуршит мелкий снежок. Утренний холод рано разбудил нас. В рассветном сумраке мы не могли удержаться от смеха: наши лица покрылись черной копотью, придав им зверское выражение. Утеревшись свежим снегом и размазав грязь по лицам, мы принялись надевать обувь. Но не тут-то было: ботинки съежились от жара.

– Не беда! – бодро воскликнул Виктор. – Пойдем в домашних тапках… А ты в чем пойдешь?

Мне пришлось обрезать задники ботинок, и так, ковыляя, мы побрели по неглубокому свежевыпавшему снегу. Ехавший навстречу тракторист остановил трактор и выпучил глаза:

– Эй, куда идете, такие чумазые?

– В магазин, обувь покупать! А то наша совсем износилась! – мой друг нашел в себе силы пошутить.

В сельском магазине мы купили новые резиновые галоши и в них прибыли в Душанбе. В городе нас останавливали старые таджики:

– Хорошая обувь…

– Хорошая, – отвечал Виктор. – Горит хорошо!

Благодушие моего товарища вызвало во мне большое к нему уважение. Его умение не унывать в трудных ситуациях сблизило нас еще больше.

Несмотря на различные тяготы пути, из каждой поездки в горы удавалось привозить не только разнообразные впечатления, но и ценный опыт соединения молитвы с повседневной жизнью. Помимо этого, благодаря быстрой смене обстоятельств, молитва становилась более живой и зрелой. Молитвенный опыт, собранный нами в нашем «монастырском» уединении, снова и снова проходил нелегкую проверку в непростых горных условиях. Тогда душа закалялась и набиралась мужества в различных сложных ситуациях, ум учился находить правильные решения, а сердце – не терять молитвенного состояния. Но случались и досадные ошибки.

Однажды, ради любопытства, нам показалось интересным посмотреть семитысячники в Залайском хребте. На маленьком «кукурузнике» мы прилетели в Джиргаталь. Наш взор приковала грандиозная панорама ледяного безмолвия двух семитысячников – пика Коммунизма и Корженевской, возносивших в черную пустоту стратосферы свои ледяные вершины. С них текли длинные полосы снега, сдуваемого сильным ветром. Перед нами была грунтовая дорога на перевал в Алайскую долину, где находилась Киргизия. Безконечный затяжной серпантин уходил высоко вверх, и конца этому подъему не было видно. Надеясь на случайную машину, мы долго сидели под перевалом, когда, наконец, показался длинный грузовик, груженный такими же длинными арматурными стержнями, которые свисали с заднего борта. На наше настойчивое размахивание руками водитель с неохотой остановился. В кабине сидели попутчики.

– Вы что, не видите, что места нет?

– Возьмите нас хотя бы на арматуру, мы будем крепко держаться!

– Если так, то* сами будете виноваты, если не удержитесь! – сурово добавил шофер. – Мы будем ехать с открытыми дверями… Если увидите, что все выпрыгивают из машины, прыгайте поскорее в сторону дороги!

– Ничего себе… – вырвалось у Виктора. – Таких условий нам еще никто не ставил!

Только на перевале мы поняли предостережение водителя. Так как грузовик был слишком длинным, он плохо вписывался в крутые повороты. Водитель проезжал их медленно, открыв дверцу кабины и держа ее рукой, чтобы успеть выпрыгнуть, если машина начнет заваливаться в обрыв, то же самое делали и пассажиры-киргизы. Но Бог оставил всех нас в живых, и мы благополучно спустились с устрашающей кручи. Ночевать было негде, поэтому нам вновь пришлось ожидать попутного транспорта, которым оказался большой колесный трактор, и мы, подпрыгивая на ухабах, понеслись по долине, сидя в просторной кабине. Но вскоре и трактор свернул в сторону, и мы с Виктором остались одни на безконечной пустынной дороге. Справа возвышался ледяной хребет с огромным снежным куполом семитысячной вершины. За ней в ряд выстроились снежные шеститысячники. Налево уходила небольшая проселочная дорога, рядом с которой торчал плакат с непонятной надписью по-киргизски – «Женип чигалы».

– Действительно, дела наши «чигалы!» – заметил Виктор.

Вода у нас закончилась, а набрать ее было негде. На востоке угрожающе клубились черные тучи, быстро приближающиеся к нам. Мы оробели.

– Будет страшная гроза! – поделился со мной своей тревогой архитектор. – Может, зато воды наберем…

Из клубящихся черных туч полились потоки густого ливня, но, не долетая метров тридцать до земли, высыхали в воздухе. На нас упало всего несколько капель. Расстроенные, мы отправились искать какой-нибудь источник, но нашли только грязную лужу, полную жидкой грязи. Набрав эту грязь в котелок, мы поставили ее отстаиваться и вновь принялись вглядываться в темнеющие дали в ожидании попутной машины. В сумраке долина стала как будто еще шире.

Показался ЗИЛ, в кабине которого сидел только водитель, но, увидев нас, «голосующих» на дороге, сделал крутой вираж и прибавил скорость, также поступали и все водители, которых мы умоляли подобрать нас, несмотря на наши размахивания руками. Все автомобили как будто старались побыстрее проехать это место.

Слепя фарами, машина за машиной проносились мимо. Вскоре настала глухая беззвездная ночь. Темнота охватила нас кольцом. Пришлось ночевать у дороги без питьевой воды, так как грязь не отстоялась. Мы легли спать, пожевав насухо лепешку. Чтобы не пропустить на рассвете первую машину, мы улеглись у обочины.

Рано утром мы заглянули в котелок. Чистой отстоявшейся воды было не толще пальца, а вид её не внушал никакого доверия. Как только показался первый грузовик, мы выскочили на трассу, показывая, что мы не уйдем с нее, даже если автомобиль не остановится. Водитель затормозил почти в полуметре от нас, глядя настороженно из окна:

– Вам что, жить надоело? Кто такие?

– Туристы!

– А что здесь делаете?

– Путешествуем.

– Ладно, садитесь, путешественники! – недовольно ответил он.

Любопытство просто разбирало нас:

– Почему никто не останавливался здесь, когда мы до самой ночи пытались остановить машину?

– А вы что, с луны свалились? Здесь рядом исправительная колония! Кто же вас тут заберет? Вид у вас тоже, надо сказать, жутковатый…

Только теперь нам стало ясно в чем дело. Немытые и с бородами, мы не внушали доверия ночным водителям и они предпочитали поскорее убраться, а не связываться с нами.

Но на этом наши приключения не закончились. Измученные долгими попытками остановить попутные машины, мы решили ехать до тех пор, пока сам водитель не приедет в свой пункт назначения. Видя, что мы проехали уже достаточно много, а остановки все нет, я спросил у шофера:

– А вы сами куда едете?

– На погранзаставу! Вот она, впереди. Уже немного осталось!

– Останови, дорогой, мы здесь выйдем! Нам не нужно на погранзаставу! – попросили мы шофера.

Он остановил машину, недовольно качая головой. Перед нами расстилалась безконечная ровная долина. Внизу под насыпью протекала какая-то мелкая речушка. В полутора километрах от нас дорога упиралась в ворота заставы, дальше синели горы Китая. Мы расположились у воды, вдоволь напившись и набрав полные фляжки, умылись и приняли более или менее сносный вид. Как только мы закончили свое умывание, возле нас затормозил военный «уазик» и из него вышел лейтенант – начальник погранзаставы. То, что с ним диалога не получится, было видно с самого начала. Проверив наши паспорта, он грубо приказал нам убираться прочь, а если найдет нас на этом месте через час, то заберет в погранчасть.

– А, кстати, как вы попали сюда? – пытливо глядя на нас, спросил лейтенант.

– С перевала!

– Здесь нет никакого перевала!

– Но мы приехали оттуда! – указали мы в сторону Таджикистана.

– Вот туда и убирайтесь! – хлопнул дверью «уазиака» начальник и уехал.

Слава Богу, в конце часа нас подобрал грузовик, которого мы уже не чаяли дождаться, и увез нас обратно. Так состоялось в тот раз наше самое неприятное и безполезное путешествие, совершенное из простого любопытства и, к сожалению, без молитв. После этого мы с Виктором условились в такие поездки больше не отправляться, а если придется путешествовать, то только для того, чтобы вдоволь помолиться среди чистой горной природы.

Зиму мы прожили втроем, как обычно. Молились, топили печь и варили еду. Во дворике обрезали виноградную лозу, посадили аллею хурмы и индийскую сирень. Днем читали свои любимые книги и молились по ночам. На пишущей машинке я перепечатал «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу», после которых я впервые задумался о своем жизненном пути и конечных его поисках. У Виктора были краткие Жития святых, которые мы читали по очереди. В молитвенных бдениях мы руководствовались, в основном, описаниями молитв в «Рассказах странника», а также «Отечником» святителя Игнатия.

В утренние и вечерние часы мы молились без Антона, так как он рано уходил на работу, а приходил поздно. Особенно нам полюбились молитвы ночью, когда маленький огонек лампады уютно освещал комнату. Улица, которая была и без того тихая, уже спала. В раскрытые окна лился запах цветущей сирени. Если сидеть, затаив дыхание, то становилось слышно, как бьется сердце соседа. Время словно не существовало. Была лишь долгая чудная ночь и нескончаемая молитва, из которой не хотелось выходить, если бы не затекшее тело.

Случались и забавные эпизоды. Антон, сидя на коленях в молитве, постепенно наклонялся, все ниже и ниже, головой свисая почти до пола, но не выпускал из рук четок. Бедняга работал иногда допоздна и сильно уставал. Виктор проявлял строгость и стучал рукой по полу. Наш друг вздрагивал и тут же смиренно выпрямлялся. Иногда литовец во время молитвы начинал громко храпеть и Виктор подталкивал его локтем:

– Молись, не спи!

– А я не сплю… – шептал тот.

– Да как же ты не спишь, если храпишь?

– Я могу не спать и слышать, что я храплю! – упрямо шептал Антон.

В летние месяцы в наш «монастырь» приезжали гости – верующие ребята из Москвы и Питера. Нам больше нравились питерцы – тихие, спокойные и интеллигентные. С некоторыми из них мы подружились на всю жизнь. Помню, когда гость северных широт увидел у нас зеленый неспелый виноград и стал его с удовольствием есть, я обратился к нему: «Через две недели виноград поспеет и лучше есть его потом!» На что получил ответ: «А у нас в Питере это считается спелым виноградом!» Пришлось купить на рынке спелый виноград, и Максим открыл для себя его истинный вкус.

Втроем мы посетили далекую Хиву, где, помимо старины, столкнулись впервые с каракалпакским шаманизмом… Тогда древности восточных городов произвели на нас сильное впечатление. В этих исторических и архитектурных центрах в давние времена были захоронены главы различных суфийских орденов, которым поклонялся народ, и реально ощущалась некая мистическая сила, присутствующая в таких местах. Позднее, отвечая на мой вопрос, старец объяснил мне, что имитация диаволом благодати может осуществляться до очень высоких степеней, но полностью отличается по своей сути от истинной благодати.

Когда мы приехали к древнему памятнику XII века, нас поразило большое число людей, которые варили в огромных котлах мясо поблизости от необозримого кладбища. На нашу компанию никто не обратил внимания, кроме молодой женщины, похожей на шаманку, сновавшей среди сидящего у котлов народа и читавшей им какие-то молитвы. Пристально взглянув на нас, она быстрым твердым шагом подошла к нам:

– Идемте со мной, я вам тоже прочитаю молитвы.

– Мы в них не нуждаемся. – ответил я. – Просто хотим посмотреть древний памятник…

– А, просто… – усмехнулась она.

Глаза ее неприятно сузились и шаманка забормотала заклинания. Я почувствовал в голове странное оцепенение, которое, по видимости, ощутили и мои друзья.

– Идите за мной, – приказала женщина и повела нас к какому-то пустому навесу. – Рассаживайтесь!

Мы повиновались ей, как завороженные.

– Ты где живешь? – уставилась она холодным взглядом в мои глаза.

– В Душанбе.

– У тебя дом есть?

– Есть.

– Один живешь?

– Один, – механически отвечал я и думал: «Зачем я все это говорю?»

Мне стало не по себе. Шаманку кто-то окликнул и она оставила нас.

– Ребята, нужно уходить! Как вы себя чувствуете?

– Жуткое состояние… – ответил Виктор.

Питерцу, похоже, стало совсем плохо. Заметив, что шаманка возвращается, я быстро предложил:

– Ребята, молимся про себя все вместе, иначе отсюда не выползем…

Женщина присела рядом на какой-то пень. Она собиралась что-то сказать, но молчала. Лицо ее приняло свирепое выражение.

– Слушай, я к тебе приеду, буду у тебя жить. Давай мне свой адрес. Я шаманка в третьем поколении…

Несмотря на тошноту, я с усилием молился. То же самое делали и остальные.

– Ага, вот вы как… – процедила колдунья и забубнила свои заклинания.

Затем остановилась:

– Что-то голова заболела… – со стоном сквозь зубы протянула она и быстро вышла из-под навеса.

Мы поднялись и поспешили убраться подальше от этого места. Виктора стошнило, у нашего друга Максима носом пошла кровь, кое-как придя в себя, мы подвели итоги нашей «встречи»:

– А сила у нее страшная… – заметил Виктор.

– Так и помереть можно… – отозвался Максим.

– Парни, пока ясно вот что: в такие дела лучше не соваться и осмотр азиатских древностей вообще следует прекратить. Здесь нам делать нечего… Но вот что ценно: ведь как нам помогла Иисусова молитва!

– Это верно, – согласились друзья. – Без молитвы от колдунов никак не отбиться…

Тогда впервые от нашего друга и любителя винограда из Питера, серьезного исследователя русского Севера, я услышал о великом русском святом – преподобном Серафиме Саровском. Жития его у нас не было, пришлось ограничиться рассказами питерского гостя. Место духовных подвигов этого святого настолько благодатно, как рассказывал наш почитатель преподобного Серафима, что там все окрестности исполнены благодатью. Знаменитому подвижнику несколько раз являлась Матерь Божия, поэтому Дивеево – великая святыня. Теперь в Сарове, где подвизался преподобный Серафим, секретная зона и сотрудники спецслужб с собаками прогоняют всех паломников, пытающихся пробраться к святому источнику. Услышав такой волнующий рассказ, я обратился к преподобному с просьбой хотя бы раз одним глазком посмотреть на это святое место, что и исполнилось спустя несколько лет.

В те годы нам с Виктором не довелось попасть в разоренное Дивеево, но Господь промыслительно привел нас в Троице-Сергиеву Лавру, где преподобный Сергий стал моим любимым святым. Помню, как в одну из поездок мы вошли в храм, наполненный верующими. В углу отсвечивала разноцветными огоньками лампад серебряная рака с мощами. У раки иеромонах служил молебен преподобному. Небольшой хор певчих стоял тут же, в стасидиях вдоль стены, и трогательно подпевал священнику. Встав в длинную очередь, мы поклонились мощам преподобного Сергия и поцеловали стекло, под которым виднелся монашеский покров. Все в этом старинном храме с древними иконами словно дышало и жило преподобным. Кроме того, здесь чувствовалось что-то еще, какая-то возвышенная неземная святость, которая заставляла трепетать сердце.

– Какое невероятно благодатное место! – поделился я своим восторгом с Виктором. – Какая удивительная святость!

Несколько лет спустя я узнал, что рядом, за железной старинной дверью с дырой от пушечного ядра, находится место, где стояла келья преподобного, в которой ему явилась Пресвятая Богородица. Чувство неизъяснимого счастья неспешно, словно подготавливая трепещущее сердце к главной встрече в жизни, начало овладевать моей душой, как будто она давно тосковала об этой встрече и ожидала ее. Это чувство становилось все больше и больше, не вмещаясь в сердце, пока из груди не вырвался возглас удивления: «Матерь Божия, как же велик Твой святой!» Кроткая животворящая благодать преподобного Сергия словно привязала мое сердце к вечному духовному единению с преподобным и Троице-Сергиевой Лаврой. Голоса певчих растворились в незримом веянии благодатной нежности, которая нескончаемо струилась от мощей святого угодника Божия. По моим щекам тихо катились слезы благодарности. Сердце плачем сообщало, что оно нашло свою земную родину – Свято-Троицкую Сергиеву Лавру, и Небесную родину – преподобного Сергия, который до того стал родным и близким, словно был моим родным отцом. С той поры сердце мое стало принадлежать преподобному Сергию и, вместе с ним, его святой обители, не ведая, через какое горнило искушений ему еще предстояло пройти.

Душа, свободная по рождению, добровольно впадает в рабство похоти и гнева, уверяя себя, что они присущи ей с момента ее появления на свет. Сколько душ поддалось и поддается этим нелепым утверждениям, считая эти страсти «естественными». Но истинная свобода от похоти и гнева втайне живет в каждом сердце и говорит с ним неслышимым голосом совести, голосом, который не может заглушить никакой разврат и никакая злоба.