Текст книги "Птицы небесные. 1-2 части"

Автор книги: Монах Афонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 65 страниц)

ПОИСКИ МЕСТА ДЛЯ СКИТА

Тот, кто не устремляется к истине, уподобляется нравом падшему ангелу, который не устоял в ней, поселившись в обители тьмы и став ее начальником. Устремившийся к истине и избравший стяжание ее благодати, обретает вышеественную и невидимую для других силу – силу ее благотворной любви, уподобляющей душу Тому, Кто был прежде веков и Кто есть сама истина. Эта истина не нуждается ни в каком месте для ее обнаружения, но устремившаяся к ней душа должна установить себя и укрепиться в духовных правилах и распорядке, которым необходимо уединение.

Духовное возрастание в послушании, безусловно, требует не подвергать его воздействию дурных привычек и обстоятельств и, что еще более важно, – всемерно стремиться при этом уподобиться старцу в духе. Как-то после исповеди мне довелось услышать от духовника ответ на давно смущавшие меня недоумения:

– Батюшка, почему вы никогда не говорите как другие духовники: «Сделай то-то и то-то», а всегда советуете? Или часто сами спрашиваете: «А как у тебя на сердце?»

– Видишь, в чем дело… – помолчав, сказал он. – Наши поколения слишком слабы, чтобы со всей решимостью следовать воле Божией, услышав прямое благословение духовника. Если получивший такое благословение не исполнит его, то будет виновен сугубо: перед Богом и перед духовником. А совет он может принять или же отклонить, тогда вины на нем не будет. Поэтому я предпочитаю давать советы, а слушающий волен выбирать, как ему поступить, – по совету духовника или последовать своему решению. Но в случае непосредственной опасности для души ближнего иной раз необходимо прямо указать на требуемое действие, дав свое благословение. На все нужно иметь рассуждение, Симон…

На воскресные и праздничные службы мне доставляло много счастья и радости служить рядом с отцом Кириллом. Всегда спокойный, уравновешенный и невыразимо добрый, он мог направить литургию так, что никто не волновался, а если случались мелкие ошибки, батюшка все покрывал своей любовью. Но однажды произошло неожиданное искушение, во время которого все мы поразились выдержке и хладнокровию отца Кирилла, фронтовика, сражавшегося в годы войны в Сталинграде. На воскресной литургии, когда иеродиакон читал Апостол посреди храма, а Царские врата были открыты, мы, служащие священники, стояли рядом с батюшкой, возглавлявшим служение, на Горнем месте за престолом. В это время перед амвоном появился безумный человек, он встал напротив Царских врат, перекидывая из руки в руку тяжелый камень, и с громким воплем запустил его в священные сосуды на престоле, но промахнулся, и булыжник, пролетев рядом с головой старца, угодил в большую икону Вознесения, написанную на стекле. Она мгновенно покрылась трещинами.

В церкви от неожиданности воцарилось молчание. Оцепеневшие охранники пришли в себя и быстро схватили за руки безумца. Мы, растерявшись, смотрели на отца Кирилла – он был спокоен. На полу рядом с ним валялся увесистый булыжник.

– Ничего, отцы, слава Богу, все хорошо! Продолжаем, продолжаем службу! А этот камень уберите…

Поистине в то богослужение мы как бы заново увидели своего старца. Его спокойствие и благодатная вера словно передавались всем, кто служил рядом с отцом Кириллом. Две недели, прошедшие в ежедневных службах, как будто перенесли душу мою на небеса.

Мне тогда казалось, что благодаря литургии такое молитвенное состояние и такая благодатная жизнь никогда не закончатся. Но эконом, ставший к этому времени архимандритом, обремененный попечениями, заботами и проблемами, вызвал меня к себе в кабинет и сказал:

– Хватит, отец, блаженствовать! Дел полно, а тебя не видно на послушаниях…

– Отче, прости, я еще не отслужил сорок положенных литургий!

– Потом отслужишь, когда время будет, а сейчас принимайся за дела!

Так я снова попал в нескончаемое колесо забот, месяц от месяца становившихся все сложнее и обременительней.

К лету сил моих уже не хватало «носиться» по просторным площадям и корпусам Лавры, где везде шли ремонты и подготовка к празднику Пасхи, чтобы повсюду успеть. Установка строительных лесов и побелка стен главного Успенского храма отняли много сил, к тому же сроки сильно поджимали, но рабочие, штукатуры и маляры, показали себя молодцами. Здание стояло светлое и нарядное. Оставалась еще покраска куполов. Мы выдали рабочим к Пасхе премии, и святой праздник встретили с радостью и облегчением. После праздничных торжественных богослужений эконом и я попросили благословения у наместника съездить в горы помолиться. Покраску куполов отец Пимен доверил своему помощнику, надеясь на его опытность.

Предварительно мы обсуждали со старцем возможность создать скит для молитвы в горах Таджикистана. Батюшка не был против, но рекомендовал вначале присмотреться к обстановке на месте. Мой друг пообещал привезти ему снимки горных уединений, где мы предполагали устроить скит. Мне казалось подходящим забраться в глухие ущелья на противоположном берегу Нурекского водохранилища. Для переправы мы намеривались купить две байдарки. Эконом, как фотограф-профессионал, предполагал снять намеченные горные районы на слайды, которые можно было бы просматривать на большом экране вместе со старцем.

Получив благословение духовника и разрешение наместника, мы начали составлять примерный маршрут. Услышав наши разговоры и сильно заинтересовавшись намеченным походом, к нам присоединился преподаватель академии, отец Анастасий, с которым мы очень сдружились. К нам хотел присоединиться и отец Прохор, но в это время его мама сильно разболелась и он с сожалением отложил поездку. Вскоре его назначили духовником в женском монастыре и наши пути разошлись. Забегая вперед, хочется сказать, что мои родители чрезвычайно полюбили, не меньше меня, отца Анастасия. Особенно не чаяла в нем души моя мама, так что лучшего спутника нельзя было и пожелать. Мы составили маршрут так, чтобы обойти самые глухие места Дарваза и Памира и примерно определить место для будущего скита.

Сначала мы решили добраться до верховий Оби-Хингоу к пику «Москва», до ледников шеститысячника, затем через перевалы на обратном пути выйти в заповедник Сари-Хосор, после чего, обследовав водохранилище, вернуться в Душанбе, рассчитывая пройти путь по этим горным районам за три недели. Но, конечно, одно дело составлять программу похода сидя за столом, а другое дело – пройти все своими ногами.

Вознамерившись помолиться в горах от всей души, я улучил момент и пришел к отцу Кириллу:

– Батюшка, прошу вас, научите меня правильно молиться, потому что я все время сомневаюсь, верно ли я молюсь!

Затаив дыхание, я сидел на стуле, сжавшись в комок и боясь нарушить глубокое молчание, в которое погрузился старец. Наконец, он промолвил:

– Похвальное желание, отец Симон, похвальное, да… К сожалению, мне Иисусовой молитвой серьезно заниматься не пришлось. Но я слышал, как учили молиться Глинские отцы. Во-первых, для занятия ею нужно как следует смирить тело. Человек ты еще молодой, поэтому прежде всего нужно научиться совершать поклоны с Иисусовой молитвой: земные – в посты и обычные дни, и поясные – по субботам, воскресеньям и в праздничные дни. Совершай поклоны до телесного изнеможения, потому что когда устает тело, то страсти тоже изнемогают, а помышления значительно уменьшаются. Это – то, что относится к телесному правилу.

Теперь – то, что относится к обузданию речи или нашего злейшего врага – языка. Для его усмирения и даются в монашеском правиле каноны и акафисты – Иисусу Сладчайшему и Матери Божией – акафист Благовещения. Наилучшее же правило для обуздания многоглаголания, которому цены нет, одно – это благое молчание. «На кого воззрю? – говорит Господь. – Только на кроткого и молчаливого, трепещущего словес Моих», да… то есть не говорить попусту, а лишь по делу и на пользу душевную себе и ближним. Это во-вторых.

А вот что касается сугубо монашеского правила, которое, однако, и мирянам полезно: Иисусова молитва со вниманием и с полным сосредоточением ума. Собери его со всем тщанием в самом себе, не давай ему шататься туда-сюда, ибо он постоянно норовит убежать в мир. Сиди на низкой скамеечке, не сутулься, дыши тихо и ровно, оставь все заботы и попечения о мирских делах и даже о монастырских. Если чувствуешь усталость, можешь стоять на коленях, опершись локтями на стул или табурет, но дело не в этом. А с великой мольбой сердечной говори в себе, то есть мысленно: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» Если будешь соблюдать это правило, не оставляя его и не делая больших перерывов, к тебе непременно придет милость Божия и ты стяжешь дух мирен, дух благодати. Так заповедали молиться Глинские старцы.

– Отче, я читал в «Добротолюбии» и в рассказах Странника духовному своему отцу, а также слышал от братии, что есть молитва с дыханием. Нужно ли мне ею заниматься? – вспомнил я разговоры среди монахов, которые обычно велись в великом секрете.

– Вот что скажу, отче Симоне: тебе так постоянно молиться не благословляю, ни к чему это, да… Многие монахи сильно повредили себе здоровье дыхательной молитвой… А у кого из отцов ты читал о такой молитве?

– У преподобного Григория Синаита, Каллиста и Игнатия Ксанфопулова. Мне монахи говорили: когда сильно борют страсти или обуревают дурные помыслы, тогда можно молиться следующим образом. На медленном вдохе говоришь «Господи Иисусе Христе», а на медленном выдохе – «помилуй мя!» Во время рассеянности ума такая молитва с дыханием хорошо помогает. Еще мне монахи рассказывали: когда чувствуется сильное разжжение похоти или приступы гневливости, то можно прибегнуть к следующему способу. Медленно и глубоко вздохнуть с мысленным произнесением «Господи Иисусе Христе», потом в совершенном молчании задержать воздух в легких и медленно выдохнуть с мысленными словами «помилуй мя!»

– Не советую тебе делать это часто, отец Симон! Все подобные искусственные приемы – лишь поддержка в молитвенной практике, больше уповай на покаяние и на помощь Божию! А в блудных бранях нет ничего лучше любезной для сердца молитвы: «Пресвятая Богородица, спаси нас!»

В келье вновь наступила тишина. Я старался как следует усвоить наставления отца Кирилла, а он молчал, перебирая четки.

– Батюшка, а в рассказах Странника есть другой способ молитвы Иисусовой: произносить «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» на каждый удар сердца. Я тоже пробовал в пустыне по пульсу молиться… – признался я.

– Как, как?.. Ну-ка повтори! По пульсу? – старец близко наклонился ко мне.

– Ну да! Прижимал пульс в левом запястье пальцами правой руки и так молился… – почувствовав изучающий взгляд духовника, я покраснел.

– Ни в коем случае, ни в коем случае, иеромонаше… Ведь это все относится к благодатной молитве или, как ее называют кавказские подвижники, – самодвижной… Такая молитва приходит лишь с благодатью и то не ко всем, а кому дано! Иначе только сердце испортишь, не стоит, не советую… Лучше отдай все свое внимание возлюбленному Христу, чтобы возлюбить Его всем сердцем, всею душею, всем разумением своим и всеми помышлениями своими! Так-то, молитвенниче и пустынниче… – улыбнулся старец. – Возрастай-ка лучше в покаянии, в смирении да в послушании… Кто искренно, без хитростей и приемов прилежит к этим добродетелям, тот и стяжает в свое время непрестанную молитву.

– Понятно, отче, благословите!

– Бог тебя благословит! Ну что, Симоне Ионин, любиши ли мя? – спросил, улыбаясь, отец Кирилл.

– Да, батюшка, вы знаете, что я люблю вас… – ответил я со слезами на глазах.

В конце июня поездом мы выехали в Таджикистан. Помню, на перроне старая узбечка поцеловала рукав моего подрясника: «У, русский поп!» В Душанбе радости моих родителей не было границ. Чрезвычайно обрадовалась нашему приезду и мама моего друга. Мы все собрались за столом. Отец принес лично им приготовленное вино из собственного винограда, удивительно густое, сладкое и, как нам показалось, совершенно некрепкое. Он с видимым удовольствием нахваливал свой напиток: «Собирал виноградина к виноградине, без воды и сахара, делал его по старинному рецепту!» Мы выпили по две небольшие рюмки и хотели, было, повести беседу, но заметили, что языки уже нам не повинуются. Вино действительно оказалось отменным. Назвав его «сказочным», мы отправились отдыхать на топчане в саду, под тенистой яблоней. Родители терпеливо дождались нашего пробуждения, после чего засыпали нас вопросами, но более всего нашего друга-преподавателя, который на каждый вопрос давал обстоятельный ответ.

В дорогу мама приготовила нам нечерствеющие лепешки, придуманные ею. Она смешала с поджаренной мукой измельченные высушенные фрукты – инжир, кишмиш, яблоки, персики и груши, и сделала овощной хлеб, смешав с мукой тертую вареную морковь и свеклу. Эти овощные и фруктовые лепешки мама высушила на жарком таджикском солнце. Они не черствели, в пути давали много сил и можно было весь день, с утра до вечера, идти по горам, не останавливаясь на обеденный привал. Оставалось еще посетить нашего доброго батюшку из Никольского храма. Он радушно угощал нас, и его хлопотливая матушка безпрестанно подносила кушанья и приправы. Мы объелись так, что еле вышли из-за стола. Мудрые рассуждения нашего друга-богослова вызвали почтительное восхищение у отца Стефана и его матушки, которая на прощанье восторженно произнесла:

– Тень вашего богоподобия исцелила нас, немощных, вашей чудотворной благодатью!

Добрый и сердечный друг наш, отец Стефан, дай Бог тебе сил и крепости, если ты жив, а если нет, то милости тебе Божией в Царстве Небесном! Но себе тогда я строго сказал, что так переедать больше не буду, даже если мой отказ от угощения вызовет недовольство гостеприимных хозяев.

Рано утром было тяжело подниматься из-за вчерашней обильной еды, но доверху груженые рюкзаки звали в дорогу. На троллейбусе мы приехали на остановку, которая тогда называлась ДОК – «ловить» попутные машины на Памир. Нам удалось договориться с водителем микроавтобуса, который совершенно не знал этой дороги. Он только спросил:

– А там асфальт есть?

– Конечно! – ответил я, надеясь, что небольшой отрезок грунтовой дороги, которым заканчивался наш автомобильный маршрут, не вызовет проблем. И мы радостно покатили в наш чудесный край – Оби-Хингоу.

Поздним вечером наша группа добралась до Памирской развилки. Вправо, в ущелье, уходил Памирский тракт на перевал Хабуробад. Совершенно усталые, мы выгрузились из машины.

– Знал бы, что так далеко, никогда бы не поехал… – недовольно бурчал водитель.

Но эконом «утешил» его дополнительной денежной компенсацией и шофер уехал довольный. Под пение июньских соловьев и мерцание огромных бархатистых звезд мы заночевали на траве рядом с развилкой. До следующего поворота, где в Оби-Хингоу впадал ее приток, мы добрались в кузове попутного грузовика с семьей таджиков, переезжавших на свои старые места из хлопковых жарких долин. Это было уже новое веяние, сильно меня насторожившее. Раньше таджикам запрещалось покидать хлопководческие колхозы и совхозы. Они довезли нас до своего нового строящегося дома на берегу Оби-Хингоу, где когда-то давно стояла их старая кибитка. Поодаль, во вновь построенных домах, жили несколько других семей бывших переселенцев. Похоже, жизнь возвращалась на прежние места. Мы разговорились с подошедшими молодыми таджиками. За день до нашего приезда перед нами прошла на ледник группа москвичей, нанявших здесь проводников с ишаками. Нам показалось, что неплохо последовать примеру предыдущей группы, что мы и сделали, заключив договор с этими парнями на переход до ледника и обратно. Увы, мы еще не поняли, что ввязались в авантюру, стоившую нам и денег, и нервов…

Вспоминается, как однажды нам с архитектором, еще до монастыря, пришлось «голосовать» на пустынной дороге у безконечной реки Оби-Хингоу. За весь день лишь к вечеру показалась одна машина и мы, пройдя с утра по жаркой дороге сколько хватило сил, усталые, решили остановить этот грузовик во что бы то ни стало. Машина остановилась, водитель и двое пассажиров и руками, и выражением лиц показывали, что места в грузовике нет и, в то же самое время, выражали сочувствие и желание нам помочь. Мы заглянули в кузов – он был битком набит пузатыми большерогими коровами, которых перевозили на летние пастбища. Но мы решительно полезли к коровам, несмотря на уговоры водителя и хозяев этих животных, что находиться в кузове опасно.

Пол в грузовике был густо унавожен, поэтому стоять с тяжелыми рюкзаками среди коров оказалось невозможно. Пришлось протиснуться между рогами и копытами бедных животных и ухватиться за передний борт кузова машины. Мы медленно тронулись дальше. Тряская дорога принялась усиленно «трамбовать» нас коровами. На поворотах грузные животные сильно сдавливали нас боками, тяжелые рюкзаки на спинах превратились в орудия пыток, так как балансировать с ними на скользком полу было невероятно трудно. Но тяжелее, чем опасность быть насаженными на крутые коровьи рога, для нас стали усилия уберечь ноги от копыт этих тяжелых измученных животных. Но что нам оставалось делать, если этим рогатым «путешественникам» даже держаться было не за что? Они наступали нам на ноги, и от боли мы шипели, как змеи, которым наступили на хвост. Когда мы вылезли из машины, измазанные навозом и облитые коровьей мочой, водитель даже не взял с нас денег, а просто махнул рукой и уехал.

Если эта поездка с коровами выглядела более смешной, чем печальной, то нынешнее путешествие с ишаками оставило грустный осадок в наших душах. Ранним утром, погрузив тяжелые рюкзаки на маленьких тщедушных ишаков, мы отправились в путь. У одного из этих жалких осликов от тяжелой работы были полностью стерты копыта, и он начал хромать уже в начале пути. Места становились все просторнее и суровее, а мощная река – все стремительнее и грознее. Лес исчез, и только по лощинам дымчатым бежевым цветом радовали глаза цветущие тамариски. Высокие стебли ферулы увенчивали вершины ближайших холмов. Запах полыни смешивался с дыханием ледников. Вскоре холод с высоких заоблачных вершин заставил нас поёжиться из-за своего ледяного прикосновения. Теперь нам по ночам уже приходилось ставить палатку, потому что под открытым небом ночевать стало невозможно – настолько пронзительный и холодный ветер дул с верховий реки.

Наконец мы приблизились к повороту реки, с ревом вырывавшейся из узкого ущелья. Она представляла собой грозное зрелище: посреди реки вздымался чудовищный гребень из стремительно летящего ревущего потока. Слышно было как громыхали огромные валуны, перекатываемые водой. У берегов течение реки несколько замедлялось, а посредине водяные массы с ревом проносились мимо, образуя чудовищный гребень из пены и брызг. На том берегу царило полное безлюдье. Высоко вверху вонзалась в черно-синее небо гигантская вершина – куполообразный пик– шеститысячник «Москва», весь в застругах снега и льда. Еще выше, вторым ярусом, стоял гигантский купол темно-фиолетового стратосферного облака, переходящего в ярко-красную радугу закатного зарева. От грохота реки закладывало уши и приходилось кричать во время переговоров с проводниками.

Стало ясно, что о переправе не может быть и речи. Мы решили подождать до утра, но даже в палатке особенно помолиться не удалось, как, впрочем, и выспаться. Пронизывающий ледяной ветер не утихал ни на мгновение. Палатка ходила ходуном, трепыхаясь полотнищами и хлопая ими, подобно ружейным выстрелам. В лужах, отражающих закат, стыл молодой ледок.

Утро тоже не обещало ничего хорошего. В верховьях, где клубились темные тучи, прошли недавно грозовые ливни. Хотя река к нашему приходу немного присмирела, все попытки переправиться через нее не принесли успеха. Валуны, с тяжелым грохотом катящиеся по дну бешеного потока, подтверждали наше поражение. Понимая, что нам не пройти дальше, и с большим облегчением выяснив, что переправа невозможна, мы повернули обратно. Ниже по течению, на другой стороне реки, стоял пригнанный снизу гусеничный трактор, около которого толпилось много людей. А другие бродили вдоль притоков реки, внимательно осматривая перекаты. Наши таджики разузнали в чем дело: за день до нашего появления группа москвичей пыталась перейти реку на связке. Их сбило с ног, и погибли двое туристов, тела которых теперь разыскивали.

Наши несчастные ослики не выдержали обратного перехода. Сильно хромавшее животное не стали вьючить, а просто погнали домой. Остальные ишаки, ощутив, что вес их груза увеличился, забастовали. Они ложились на землю и не хотели вставать. Владельцы этих горемык прибегали к побоям, но наше единодушное возмущение остановило издевательства погонщиков. Сообща мы разделили между собой наш груз, меньшую часть оставив ишакам, и наш вызывающий жалость караван, замыкаемый хромающим осликом, двинулся дальше вниз по течению. Но даже с малым грузом бедные животные изнемогали и ложились отдыхать, тяжело дыша мокрыми боками.

Этот поход, несмотря на изумительные виды и наличие безлюдных мест, не принес нам ни утешения, ни молитвы. Жизнь в высокогорье требовала усилий на выживание. В безлесных пространствах холодных долин трудно было укрыться. Убедившись в том, что верховья Оби-Хингоу не подходят для создания скита, мы утвердились в решении, что лесистое среднегорье – это то, что нам нужно. Вдобавок, во время последнего ночлега разгорелась перепалка с местными таджиками на тему – чья вера лучше. Подавленные аргументами лаврского богослова, наши спорщики впали в агрессивное состояние и взгляды их не предвещали ничего хорошего. Наконец, толковый ответ отца Анастасия разрядил обстановку:

– Знаете что? Молитесь так, как вам нравится, а мы будем молиться так, как учит нас наша вера!

В полной темноте и очень недовольные результатом спора, кишлачные ревнители отошли от нашего костра. Это говорило о многом: времена изменились и изменилось отношение горных таджиков к русским… Тем не менее, все еще полные надежд на остальную часть маршрута, мы сошли с попутной машины у подвесного хлипкого моста, устроенного из подгнивших дощечек и еле державшегося на тонких тросах над стремниной Оби-Хингоу. Помолясь и перекрестясь, мы перебрались на противоположный берег. Затем, сопровождаемые басистым лаем кишлачных собак, углубились в лес, тянувшийся вверх по тихо журчащему притоку. Живописные берега густо покрывало летнее разнотравье: пижма, шалфей и зверобой, вперемешку с золотистыми свечами эремурусов. Неожиданно хлынул такой проливной ливень, что, пока мы спешно ставили палатку, на нас не осталось ни одной сухой нитки.

На рассвете нас разбудил оглушительный пересвист дроздов. Кукушка куковала где-то высоко в горах. В палатке, проникая через ее тонкий полог, разливался зеленый свет от лучей восходящего солнца. Подсохнув и воспрянув духом, наш небольшой отряд с любопытством первопроходцев устремился по тропе, теряющейся в зарослях папоротника, к встающему впереди перевалу. К вечеру мы вышли на обширную предперевальную поляну с темно-зелеными шатрами старых тутовых деревьев. На многих из них уже чернели первые сладкие и сочные ягоды. Поэтому после утреннего монашеского правила все мы уже сидели на толстых корявых ветвях, угощаясь вкусным лесным завтраком, который к тому же был очень сытным.

За утренним чаем мы с экономом вспомнили драматический случай, произшедший на этом самом месте в один из наших прежних походов. Наша небольшая группа шла с южной стороны на этот самый перевал, который возвышался над нашей палаткой. Перед нами стоял выбор: пройти его прямо в лоб или обойти по узкому каньону с водопадами и выйти на нижнюю тропу. Из-за сильной усталости ни у кого не было желания лезть на перевал, и мы единодушно устремились в каньон, надеясь пройти его сходу. Но, войдя в круто низпадающее ущелье с бурной рекой, мы поняли, что будь этот путь легче, то тропа, несомненно, шла бы через ущелье. К сожалению, она уходила вверх, теряясь в густом арчовнике не слишком высокого перевала, от которого мы так самонадеянно отказались.

По пути через каньон нам пришлось вдобавок обходить водопады, поднимаясь на обрывистые скалы. Это отнимало последние силы. К нашей усталости постепенно стало примешиваться непонятное чувство ужаса, причину которого никто определить не мог. Эти волны ужаса ощущал каждый из нас, что заставляло каждого человека с тревогой осматриваться по сторонам. Спеша и спотыкаясь, мы спешили побыстрее выбраться из этого жуткого места. Ко всему прочему на дне этого мрачного ущелья я обнаружил многочисленные следы лап здоровенного медведя.

Выйдя с большим вздохом облегчения на поляну, мы остановились, совершенно потрясенные открывшимся зрелищем: по всему лугу валялись истерзанные трупы овец. Что здесь произошло, и, похоже, совсем недавно, мы не могли даже представить. Не задерживаясь на поляне, с разбросанными по ней тушами животных, мы быстро ушли из этого мрачного места, забыв о страшной усталости и боли в ногах. Километра через три навстречу попался старик с винтовкой, едущий на ишаке:

– Откуда идете? – спросил он с большим удивлением, поприветствовав нас.

– С перевала, – ответил я.

– А видели там убитых овец?

– Видели.

– Значит вам сильно повезло, раз вы остались живы!

И старик рассказал, что на днях пастух пас в этих местах овец. Из ущелья вышел огромный медведь и убил одну овцу. Пастух, пытаясь отомстить хищнику, изо всех сил ударил его мотыгой по голове, но только нанес ему сильную рану. Разъяренный медведь ударом лапы сбил пастуха с ног и содрал когтями скальп с его головы. В ярости зверь убил всех овец, которых смог поймать, и скрылся в непроходимом ущелье. Происшедшее видели издалека подростки из ближайшего кишлака, собиравшие в это время в лесу дрова. Они со всех ног помчались домой и рассказали людям, что произошло. По рации вызвали вертолет и на нем увезли тяжело раненого пастуха. А теперь все взрослые мужчины из окрестных селений охотятся на этого медведя, который скрывается где-то в каньоне. Тогда нам стал понятен тот безотчетный ужас, который холодил наши сердца. Это был ужас от присутствия свирепого хищника, прятавшегося рядом в ущелье. Взволнованные воспоминаниями, мы засиделись за поздним чаем, не заметив, что подошло время вечерних молитв.

Мои друзья в этот вечер предпочли молиться в палатке, а я, истосковавшись по молитве, долго молился у догорающего костра до тех пор, пока Млечный Путь не оказался у меня за спиной.

От больших радостей – к большим скорбям, так движется суетный мир. Если мы выходим из радостей мира сего, то мы заодно выходим и из больших скорбей, ибо они взаимосвязаны, как свет и тень. И так же, как мы входим в свет духовной жизни, невещественной и неразрушимой, мы можем войти и в радость нетленную, не зависящую от каких-либо перемен, в радость и мир во Святом Духе.