Текст книги "Птицы небесные. 1-2 части"

Автор книги: Монах Афонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 65 страниц)

ПАМИР

Бог не может стать менее добрым, чем Он есть, поэтому Бог – Свят. Мы сотворены Им как Его подобие, но склонны изменяться на худшее состояние, поэтому мы– грешные люди. Если нам удается с помощью Бога преодолеть изменение в нас на худшее и обратиться к святости, то наше истинное богоподобие восстанавливается в нас во всей полноте добра, вложенного в нас Богом. Неизменяемость в нас добра обретается через безстрастие, а восстановление в добре совершается через покаяние. Неизменяемость благодатного состояния духа и безстрастие приводят нас к истокам Божественной жизни – к Божественной любви, начинаясь с откровения благодати внутри нашего сердца.

Душа ищет безконечную усладу в мире вещей, где нет Бога, недоумевая, почему ей не удается ухватить эту воображаемую сладость, а Бог ищет для души спасения, зная, что ее блуждания и поиски в конечном мире полностью тщетны. Пустое «счастье» тщеславия, богатства и похоти полностью лживо по сравнению с простой радостью, которая естественно приходит к простому сердцу, хотя и не сравнима с подлинной истинной радостью спасения в Боге. Наука существует для угождения амбициям политиков и маньяков для достижения безграничной власти над людьми. Мудрость же дается Богом в помощь людям для достижения истинной власти над своим умом и обретения вечной жизни в Царстве Небесном. Духовная свобода не является безсмысленным бродяжничеством. Она есть совершенная независимость от всех обстоятельств. Но для того, чтобы прийти к ней, необходимо убедиться в простой истине – под лежачий камень вода не течет.

Возвращение в самого себя возможно в любом месте: в пустынях, в лесах, в горах и монастырях, а при особых условиях – даже в городе. Жизнь на этом этапе предоставила для моих поисков удивительные и своеобразные безкрайние хребты и просторы Средней Азии. В период жизни на Пештове мне удалось совершить невероятную в то время поездку, которую долго Бог не благословлял. Это был Памир, цель всех моих мечтаний, который мне даже снился. Он влек меня неудержимо какой-то своей загадочностью, где, как мне казалось, я найду ответ на свои вопросы и поиски. Во снах мне грезились встречи с таинственными святыми старцами и беседы с ними, полные глубокого смысла. Но чем больше я мечтал об этом высокогорном крае, тем дальше он отодвигался. Два года я обивал пороги разных организаций и даже побывал в Геологическом управлении, где мне предложили работу откатчика вагонеток в штольне по добыче полудрагоценных камней. Когда я в душе уже с горечью отказался от Памира, считая, что обойдусь и без него, Бог подарил мне весь этот уникальный край целиком, вплоть до самых заповедных его уголков, чтобы душа на опыте постигла всю тщетность земных исканий и решительно отважилась устремиться вглубь сокровенных душевных глубин, где обитает Христос. Но для этого Господь еще долго воспитывал и переплавлял мое непокорное сердце.

На третий год кто-то из знакомых сказал, что в Институте геологии формируется картографическая экспедиция на Памир. С чьей-то рекомендации я отправился к начальнику экспедиции, и когда увидел его в кабинете, он мне сразу понравился. Не лукавя, этот человек открыто сказал, что в такие поездки берут только сотрудников и близких людей, но когда я ему признался, что уже третий год пытаюсь увидеть Памир, он посочувствовал мне и зачислил на август в экспедицию рабочим.

– Кстати, со мной едет и моя шестнадцатилетняя дочь. Она учится в Питере, а на лето едет в горы со мной. Остальные – это мои сотрудники, – добавил он, давая понять, какая у него будет группа.

Но к этому времени обстановка на границе сильно осложнилась. Весной над Пештовой несколько ночей подряд стоял сильный гул тяжелых самолетов, летевших в сторону Афганистана. По радио открытым текстом работали военные радиостанции, где кто-то кричал военные позывные и докладывал: «Мы в Афганистане советскую власть устанавливаем!» Потом радио и телевидение официально сообщили о военной помощи правительству Афганистана со стороны Советского Союза. Некоторые сотрудники нашего Института несколько раз бывали в этой стране в командировках, и даже водитель рассказывал о необыкновенном уважении к белому человеку – «сахибу» – местного населения. Когда простой институтский шофер входил в чайхану, все вставали и отдавали ему честь. В Душанбинском университете учились афганские студенты и с некоторыми из них у меня были дружеские отношения. Теперь все это рухнуло навсегда.

Мне удалось присоединиться к небольшой группе геологов на самый дальний маршрут, в которую ее руководитель включил и меня, – в юго-восточный угол Памира на границу с Афганистаном, где находится грандиозный горный узел планеты: Каракорум, Гиндукуш и Гималаи. «Вот это удача, слава Тебе, Боже!» – радовался я, укладывая наше снаряжение в грузовик. Получив на погранзаставе дополнительный пропуск в запретную зону Памира, мы все собрались у машины, чтобы проверить наш груз еще раз. Уже много дней я замечал на востоке, на территории Китая, гигантское белое облако, которое не меняло очертаний, словно застыло над землей.

– Что это за огромное облако, которое не двигается? – спросил я у начальника. Он протянул мне бинокль:

– Это не облако, это пик Музтаг-Ата, семь тысяч шестьсот метров.

В бинокль я увидел необозримые ледяные поля с гигантскими трещинами и провалами, сама вершина уходила в стратосферу, где начиналась неестественно черная синева. У меня перехватило дыхание – такой величественной красоты в созданном Богом мире мне встречать не доводилось. От такого зрелища душа испытала настоящий шок, созерцая запредельное творение Божие. Эту космическую панораму можно было рассматривать часами, но пора уже было лезть в кузов, где сидели дети геологов – молодые ребята, записанные рабочими. Среди них сидела на спальных мешках девочка, дочь старшего геолога, которая удивительно легко переносила высоту.

К вечеру машина прибыла к границе с Афганистаном на высокогорную заставу. Рядом с заставой из земли били минеральные горячие источники, над которыми клубился пар. Поблизости от них мы разбили наш лагерь. Над одним из источников пограничники устроили баню, внутри находился бассейн с горячей водой. В нем по очереди мылись все – от начальника до рабочих. В горячих источниках можно было сидеть даже на улице по горло в воде. Одно было трудно – вылезать из нее на холодный воздух. После чая все разошлись по палаткам. Я остался снаружи, очарованный необыкновенным закатом на самом краю Памирского высокогорья. Необычные золотисто-алые полотнища вечернего света полыхали по необъятному куполу неба. Предельная чистота и прозрачность воздуха усиливали красочность гор. Каждая гора и каждый хребет имели свой цвет – серебристый, сиреневый, черный, зеленый, фиолетовый, и вся эта цветная палитра разноцветных горных хребтов уходила к горизонту, где возвышались поднебесные пики Каракорума и Гиндукуша.

От чистого и разреженного воздуха все внутри – в душе, уме и сердце постепенно успокаивалось и обретало невыразимый покой. Помыслы перестали тревожить сердце и оно само устремилось к молитве и благодарности Творцу за потрясающую красоту мира, в котором мы находились, и за которую можно, наверное, непрестанно славить Бога. Даже в палатке я долго не мог заснуть, боясь утратить это молитвенное чувство благодарности и восхищения творением Бога.

Несколько дней прошли в совместных маршрутах с начальником экспедиции, кандидатом наук. Он до того стал близок мне, что казался старым знакомым или добрым искренним другом. Этот удивительный человек прямо сказал мне, что давно заметил, что я верующий, но из деликатности не хотел говорить об этом. Он признался, что всегда носил в себе эту невысказанную жажду веры, но, связанный работой, не сумел сблизиться с Церковью. Горы, как он считал, заменили ему Церковь. О них он тосковал всю зиму и уезжал в летние геологические маршруты с чувством отречения от городской суеты. У многих геологов и альпинистов, как я потом узнал, есть это стремление бежать из суеты и многочисленных забот, чтобы остаться наедине с самим собой и чистой природой.

Дочь начальника экспедиции серьезно занималась плаванием в Питере и уже имела спортивный разряд. Спорт сформировал из нее больше мальчика-подростка, чем девочку. Отца удручало то, что его замкнутая дочь часто становилась объектом шуток молодых парней. После этого разговора я, как мог, старался утешать девочку различными забавными историями, и она счастливо смеялась, слушая их. Тогда ее лицо преображалось и снова становилось беззаботным и детским.

На последней неделе меня определили в помощники молодой худенькой женщине – геологу спортивного вида с короткой стрижкой. Ее муж трудился старшим геологом в другой геологической партии, но иногда, если позволяли обстоятельства, приезжал в наш лагерь. Эта женщина ловко ходила по горам и умела находить лучший подъем по скальным кручам. С ней я впервые поднялся на пятитысячную вершину и чувствовал себя отлично. Там я впервые увидел эдельвейсы, и маленький букетик положил себе на память в записную книжку. Для геологов, как заметила моя начальница, пять тысяч метров – это рядовая вершина. Им приходилось подниматься и на шесть тысяч, так что рекорд высоты остался за ней. Только на Памире мне довелось увидеть высокогорных уларов – крупных птиц, которых мы вспугивали на большой высоте, и красавцев-архаров, с рогами, закрученными почти к спине.

На этих маршрутах мы все получили предупреждение от начальника заставы, что иногда, в связи с военным положением в Афганистане, границу переходят китайские диверсанты. Поэтому, если из нас кто-либо заметит незнакомого человека, то в контакт с ним не вступать, а самое лучшее – вообще не высовываться. Поэтому моя спутница, замечая вдали какой-либо каменный столб-останец или вертикально стоящую скалу, испуганно вскрикивала: «Китаец!» – и пряталась за камень. То же самое приходилось делать и мне, хотя на китайца эти каменные изваяния совсем не походили.

Вместе с моей руководительницей мы набрели на залежи мумие; она проявила смекалку, точно определив скрытый от глаз выход этого целебного вещества из скальных пород на поверхность. Мы шли по гребню горы. Внезапно моя спутница остановилась:

– Пахнет мумие! Оно должно быть где-то здесь. Но его признаком могут служить только определенные породы, а их пока не видно. Будем искать дальше!

По мелким обломкам, как специалист, геолог профессионально проследила эту скальную жилу до выхода на поверхность. Мы увидели узкую расщелину в скалах. Заглянув в нее, обнаружили вытекающую из скалы стеклообразную желтую массу, похожую на канифоль, но отличающуюся своеобразным запахом. Как ни пытался я сколоть часть этой массы, мой нож лишь тщетно скользил по ней, не оставляя следа, а ширина щели не позволяла орудовать геологическим молотком. Тогда мы набрали вторичное мумие черного цвета, скопившееся перед щелью и смешанное с песком. Вечером, под присмотром моей наставницы, я долго выпаривал найденное лекарство. У меня получилась полулитровая банка превосходного мумие, которым, спустя многие годы, мне приходилось заклеивать раны и порезы у себя и друзей. Даже несмотря на вездесущие грязь и пыль во время походов, раны быстро затягивались от мумие, не оставляя воспалений.

В течение этих дней, возвращаясь с маршрута, я начал замечать улыбки, многозначительные подмигивания молодых геологов и, наконец, откровенные подшучивания. Я не обращал на них внимания, потому что шутки были беззлобны и добродушны: «А наша геологиня, кажется, влюбилась!» Но молодая женщина краснела и смущалась. Скоро все эти шутки закончились, когда наша работа приобрела по своей серьезности совсем иной характер.

В один из дней наш руководитель долго говорил с начальником погранзаставы. Затем они созвали нашу группу. Старший геолог объявил, что для завершения картографической съемки этого района нам предстоит выехать на территорию Афганистана, в так называемый Афганский коридор, поэтому всем нужно быстро и собранно, в течение последней недели, закончить работу. Лейтенант добавил свои замечания, предупредив, что на границе расставлены скрытые системы оповещения и нам следует быть осторожными. Заодно он предостерег нас, чтобы мы внимательно следили за всеми передвижениями вооруженных групп и боевой техники, потому что за нашу группу на той стороне он уже не отвечает. Мы молча переглянулись.

С первого же дня, когда мы подъезжали к Афганской границе, шофер нашего грузовика, особенно после объявления лейтенанта, начал сильно опасаться за свою жизнь. Мы ехали по широкой долине, полого спускающейся в сторону Афганистана. Внезапно мне бросилось в глаза, что мы тянем за собой целый моток тонкой серебристой проволоки со стальными колышками. Постучав по кабине водителя, я попросил его остановиться. Наш руководитель высказал догадку, что по всей видимости мы вырвали крепления секретной системы оповещения, о которой говорил начальник погранзаставы. Шофер от волнения не заметил сигнализацию и наехал на нее. Но этим дело не закончилось. Посмотрев еще раз карту, начальник объявил, что мы вообще давно нарушили границу в неположенном месте и едем по чужой территории, а наш маршрут находится совершенно в другом месте. Пришлось разворачиваться и ехать обратно.

На второй день, когда я сидел в кабине рядом с геологом и моей начальницей, слепящий блик резкого света ударил по глазам, отразившись от ослепительно белого кряжа, сложенного из серебристого сланца. Я мгновенно получил сильный ожог сетчатки и как ни завязывал глаза носовым платком, резь в глазах не проходила и слезы заливали лицо. Все это закончилось тем, что геологиня достала из рюкзака свое полотенце и посоветовала мне обмотать им всю голову, чтобы исключить попадание света на глаза. Целый день я просидел с полотенцем на голове рядом с машиной, а бедная женщина сама прошла весь маршрут и отобрала образцы.

На следующее утро я был здоров и смог как следует осмотреться. Мы въезжали в Афганский коридор всегда в одном и том же месте, а потом исследовали различные участки горного кряжа, южные склоны которого находились в Афганистане. Посередине широкой долины большими рукавами текла река Памир. На противоположной стороне громоздились угрюмые склоны шеститысячного хребта Гиндукуш. В высоких седловинах тускло поблескивали громадные пласты висячих ледников, наглухо перекрывая все перевалы. Лишь в одном месте оставался узкий проход. Старый геолог рассказывал мне, что в пятидесятые годы геологи спокойно ездили на лошадях по этому проходу в Индию поохотиться, здесь всего сорок километров. Охотились они и в Китае. Тогда границы здесь были чисто условными.

Когда мы подъехали к началу маршрута, машина заглохла на крутом подъеме. Шофер, оставив нас с геологиней в кабине и поставив грузовик на ручной тормоз, вышел из машины, открыл капот и начал возиться в моторе, тревожно поглядывая по сторонам. Внезапно автомобиль тронулся с места и, быстро набирая скорость, покатился назад. Водитель пытался бежать рядом с катящейся под уклон машиной и прилагал отчаянные усилия, чтобы вскочить на подножку. Не знаю, как получилось, но что-то сработало во мне и в одно мгновение я схватил рычаг ручного тормоза и стал тормозить им скатывающийся в обрыв грузовик. Со скрежетом машина остановилась и перепуганный водитель вскочил в кабину.

– Как здорово у вас получилось! – переведя дух, обратилась ко мне геологиня. – Спасибо вам за быструю реакцию! Вы, наверное, хорошо разбираетесь в автомобилях и тормозах…

– Да я этот тормоз первый раз вижу! – с полной искренностью ответил я ошарашенным спутникам.

В Афганистане полыхала война. Вечером на западе Афганской долины стала слышна орудийная канонада и ночную темноту прорезали вспышки выстрелов. Нам оставался еще один день работы, но шофер-таджик заметно нервничал и наотрез отказывался выезжать на маршрут. Начальник экспедиции долгими уговорами и угрозами лишить его дополнительной надбавки за высоту и опасность убедил перепуганного водителя поработать еще один день. Полдня мы с женщиной ползали по кручам и отбирали образцы, поглядывая в ту сторону, откуда ночью доносилась орудийная пальба. К обеду мы спустились к машине, чтобы перекусить вблизи нее. Только мы достали свои свертки с продуктами, как шофер испуганно указал пальцем за наши спины: «Кто-то едет!» Мы оглянулись: на большой скорости по долине мчались два танка желтопесчаной окраски без каких-либо опознавательных знаков, поднимая клубы пыли.

Вдруг первый танк сделал выстрел – сначала из орудийного ствола показался дымок, потом до нас докатился звук выстрела. Куда он стрелял, не знаю, но явно не в нашу сторону. Также не знаю, чьи это были танки, так как я не разбирался в их моделях. Пока мы с геологиней, замерев, наблюдали за развитием событий, наш бедняга-шофер прыгнул в кабину, завел мотор и рванул с места, намереваясь бросить нас. Но моя спутница не растерялась и грозно закричала ему: «Стой, стрелять буду!», хотя никакого пистолета у нее не было. Водитель испуганно остановился. Мы влезли в машину и с облегчением покинули негостеприимный Афганский коридор. Стоит заметить, что даже на погранзаставе еще чувствовался дух чего-то родного и знакомого, но когда мы выезжали за пределы нашей границы, чувство враждебности и чуждости всего окружающего охватывало душу, и от этого все дни нам было как-то не по себе.

Подошла пора прощаться с геологами – хорошими честными людьми, любящими работу, природу и горы. На Памире я снова начал писать стихи и посвятил их моим друзьям: старичку-геологу, который учил меня ходить в высокогорье, начальнику экспедиции, открывшему мне свою душу, его застенчивой дочери и моей спутнице, с которой совместно покоряли пятитысячник. К сожалению, в памяти не осталось ни одной строчки от Памирского периода, но стихи были приняты со снисходительной благодарностью за внимание и с добрым расположением.

Тепло попрощавшись с моими друзьями, упаковав в рюкзак мумие, корни родиолы розовой, собранной в походах со старичком-геологом, подальше запрятав образцы агата, яшмы и лазурита, подаренные им, а также букетик эдельвейсов, которые мы добыли с геологиней, я на попутной автомашине отправился по трассе Памир-Ош в Киргизию, чтобы оттуда улететь самолетом в Душанбе. Слева синее холодное озеро Каракуль огромным зеркалом отражало облака, стоявшие над гигантским заснеженным Заалайским хребтом. Несмотря на ровную голую местность, по которой летели, вращаясь, пыльные смерчи, мотор надрывно завывал, словно мы взбирались на крутую гору. Шофер, заметив мое недоумение, пояснил: «Это самый высокий перевал на Памире, больше четырех тысяч метров! На глаз даже подъема никакого нет, а машина с трудом его берет. Очень опасное место! Одним словом, – „Долина смерти“, Маркан-Су!» Это он сказал точно. Более безотрадного и безжизненного места я не видел. Вправо, в сторону Китая, уходила покрытая мелким щебнем пустынная холодная долина, по которой со свистом дул ледяной ветер, занося песком киргизское кладбище – каменные гробницы с рогами архаров, «мазары».

– Несколько лет назад тут одна история с шофером приключилась, – рассказывал словоохотливый водитель. – Обычно мы на Северный Памир колонной ездим, случись поломка – замерзнуть можно! Один паренек на ЗИЛе отстал немного, мотор стал барахлить. Он колонне крикнул, – трогайте, мол, скоро догоню! Ну, те и уехали. А машина совсем заглохла. Дело к осени шло, холод стоял собачий, к тому же ночь подошла. Он смекнул, что дело дрянь, снял запасное колесо с машины и жег его до утра вот в такой могиле! – водитель кивнул головой на мазар. – Утром слышит, машины идут! Выскочил на дорогу, – а люди шарахаются от него, так никто и не взял… Наконец, кто-то сжалился, остановился. Тот залез в машину, еле живой, чуть, говорит, не помер в мазаре… Народ жалости не имеет, голосую – никто не берет! А шофер ему отвечает: «Да кто же тебя такого возьмет? Ты же весь черный от сажи! И голосуешь возле могилы! Люди думают – шайтан!»

К вечеру мы спустились в Алайскую долину, которая обрадовала глаза первой травой и обширными пастбищами, по которым бродили отары овец. Из крутых ущелий с грохотом летящего железнодорожного состава пенным буруном вылетали свирепые реки, волоча валуны размером с легковой автомобиль. Заходящее солнце залило безпредельные снеговые поля гигантских вершин алым светом. Среди этих пиков выделялся огромный купол семитысячника, на который мне пришлось смотреть из кабины чуть ли не запрокинув голову. В надзвездной высоте Заалайский хребет словно навсегда расставался со мной, подарив на прощание последние отблески космических высот. Из города Ош я улетел в Душанбе, любуясь в окно безконечностью высочайших горных хребтов, протянувшихся от горизонта до горизонта. В этих горах я увидел не только первозданную красоту созданного Творцом прекрасного мира, но и обнаружил еще более удивительную трогательную красоту человеческих душ, которую мы не замечаем на улицах городов.

И все же я остался разочарован. Памир, со всеми его необыкновенными впечатлениями, не принес мне чего-то главного, того, что я тщетно искал во всех походах и путешествиях, – определенной устойчивости молитвы и молитвенного духа, которые я не хотел утрачивать снова и снова, несмотря на все свои усилия. «Прощайте, восторженные мечты и нелепые сны о встречах с загадочными святыми людьми! Все это не то, что мне нужно. Хватит мечтать! Это правило нужно зарубить себе на носу!» – укорял и стыдил я себя, летя в самолете.

В Душанбе, утешив родителей своим возвращением и рассказами о Памире, я стал собирать рюкзак, готовясь к отъезду в Пештову. Ни матери, ни отцу не хотелось расставаться со мной, но пока они сдерживали свои просьбы. Им очень хотелось, чтобы я остался с ними. Когда я находился в горах, мой напарник Авлиекул, познакомившись с моими родителями, иногда ночевал у них дома, найдя у старичков ласковый прием и заботу. Правда, отец наладился угощать Авлиекула вином своего изготовления и на закуску по кубанскому обычаю ставил на стол яичницу с салом.

– Папа, – бывало упрашивал я его, – Авлиекул не пьет вино и не ест сало, ему нельзя этого делать по своим законам!

– Знаю, что нельзя, – отвечал отец, – но когда я угощаю его, он не отказывается!

– Не отказывается, потому что очень тактичен и не хочет тебя обижать!

– Ну вот, сам видишь, как не угостить хорошего человека? – отвечал отец.

– Ладно, ваше дело… – махал я рукой.

Дружба с геологами вернулась ко мне неожиданной встречей. До отъезда в Пештову я обнаружил в почтовом ящике письмо. В нем женщина-геолог, у которой я состоял в помощниках на памирских маршрутах, убедительно просила меня встретиться с ее мужем-геологом. Он, по ее словам, крайне нуждался в поддержке. Мы встретились в городском саду. Рослый крепкий парень, волнуясь, сильно пожал мне руку и представился:

– Георгий. Спасибо, что вы нашли время. Можно на «ты»? Жена мне рассказывала, что ты верующий, это правда?

– Правда!

– А ты видел Бога?

Заметив такую прямоту, я не стал уклоняться от ответа.

– Видел!

– Тогда, может, возьмем пивка, и ты расскажешь мне о Нем?

– За пивом говорить не буду, а за чаем согласен!

Мы уселись в городской чайхане.

– Бог – это невыразимая совершенная красота, красота любви! Только не той, как ее понимают люди… Об этом вообще трудно говорить… – попытался я подыскать нужные слова.

– Ничего, я понимаю, – серьезно ответил геолог. – А как Он выглядит?

– Ну, как Свет, только гораздо ярче солнечного…

– Ага. Вот про красоту я лучше понимаю, – задумчиво начал говорить мой собеседник. – Мне кажется, что Бог – это что-то очень прекрасное и доброе… Однажды утром, на Памире, я любовался восходом в горах. Знаешь, как красивы эти горные хребты в утренней дымке… И тут у меня сердце как-то сильно защемило, даже слезы из глаз полились… – голос геолога задрожал. – И я внезапно понял, что Бог есть! И доказывать это мне не нужно… Это со мной приключилось два года назад, а поговорить не с кем. У нас геологи – народ ушлый, сразу на смех поднимут! Ты как считаешь, то, о чем я тебе рассказал, нормально? Или это у меня с головой не в порядке?

– Не то, что нормально, а удивительно! Все то, что ты почувствовал и понял – это твое личное настоящее чудо! – успокоил я взволнованного парня. – Только нужно знать одно: Бог – это Христос! Иначе легко запутаться…

– Вот именно! Я и сам так начал догадываться. Наверно, нужно что-нибудь почитать. С чего начать, не знаю…

– Начни с Евангелия! Если хочешь, я тебе достану эту книгу.

– Отлично! Только у меня есть проблема: в основном, моя жизнь проходит на Памире. Я занимаюсь добычей полудрагоценных камней и завтра улетаю. Давай встретимся месяца через два, сможешь?

– Постараюсь. Напиши мне письмо, когда прилетишь.

– Договорились!

Мы еще раз крепко пожали друг другу руки и расстались, веря, что расстаемся не навсегда. К сожалению, весной я нашел в почтовом ящике письмо от Георгия, в котором он писал, что управление отправляет его с женой на Алтай, – и больше мы не виделись.

Осенью ко мне на станцию заглянули двое русских геологов-охотников с собакой, восторженно рассказывая о своей находке. Их пес в одном месте на скале лапами начал сдирать мох. Они обратили на это внимание и, когда расчистили участок скалы, то обнаружили, что большой камень закрывает вход в скальный грот. Отвалив камень, внутри они нашли обитый железом старинный сундук со старыми вещами и множество рукописных книг на арабском языке, написанных золотом. Геологи спрашивали меня, не помогу ли я незаметно вывезти их клад на институтской машине, обещая мне некоторое вознаграждение за помощь. Книги они намеревались продать в Институт востоковедения, зная, что там принимают редкие рукописи. Я посоветовал любителям кладов не трогать эти книги, потому что у них, возможно, есть хозяин. Геологи ушли, о чем-то совещаясь друг с другом. По-видимому, они оставили пещеру в покое, потому что через несколько дней ко мне заглянули местные охотники и спросили, слышал ли я, что русские нашли в горах книги?

– Слышал, – сказал я. – Но посоветовал не трогать их.

– Если бы они посмели взять наши книги, то живыми бы не вышли из этих гор… – мрачно заявили охотники.

Как с этими найденными книгами, так и с многочисленными кладами Сари-Хосора, связан целый трагический период в жизни таджиков. Сюда, в глухой удаленный край, бежали остатки разгромленных басмачей, уходя в Афганистан. То, что они не могли унести с собой, прятали в горах. Некоторые старики, которых я встречал в кишлаках, были теми самыми состарившимися басмачами. Неподалеку от Пештовы, рядом с водопадом, находилось местечко «Муллоконы», по-арабски «Муллоконья», что значит – «Училище мулл». Советская власть выселила всех жителей этого края вниз, в жаркие долины, на хлопок, где все они умерли от тяжелого климата. Всю долину Сари-Хосора объявили заповедником и закрыли для поселения. Вот почему повсюду по берегам реки Сурхоб и по боковым долинам старые тополя указывают места бывших кишлаков, от которых остались одичавшие сады – приволье для пиршества медведей и кабанов. Старики говорили, что в пятидесятые годы сюда даже забредали тигры из поймы Пянджа и из Афганистана. В связи с вторжением Союза в Афганистан, зверь кинулся в дикие места Дарваза, меняя места своего обитания. Настроение населения тоже стало меняться в худшую сторону по отношению к России.

Радость от славы, получаемой от людей, – мимолетна, а отчаяние, при ее потере – убийственно. Радость от прославления Бога в словах и делах – неизменна и спасительна и приводит к молитвенному благодарению Премудрости Божией, все устрояющей во спасение.

Земное счастье улетучивается раньше, чем удается его достичь. Небесное счастье не покидает нашу душу, даже если мы оставляем эту землю. На путях вне Христа всякая добродетель имеет только вид добродетели, по сути – мнимой и ложной, только благодать Христова – истинна и неподдельна, проясняет ум, очищает сердце и спасает душу.