Текст книги "Птицы небесные. 1-2 части"

Автор книги: Монах Афонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 65 страниц)

ИСКУШЕНИЯ

Если Бог благ, то все благо. То, что не благо – не существует, ибо не было создано. Не благо творится нами, ослепленными своими прегрешениями. Отвергнув свои греховные устремления, мы воссоединяемся с вечным благом, будучи родственны этому великому благу по Его исключительному для нас дару – обретать в самих себе это сокровенное благо и пребывать в нем вечно. Как для Бога нет ничего, что было бы не благо, так и для тех, кто соединился с Господом, нет ничего, что могло бы изменить это соединение с благом. Но, забыв это высшее благо, мы приписали нетленную славу Божию тленным идолам своих чувств и переживаний, а из своего ума, прилепившегося к брению, сделали золотого тельца, принеся ему в жертву самих себя и свою жизнь.

Когда мы овладеваем умением всем сердцем держаться Бога, то нет ничего страшного в том, что искушения продолжают возникать, они лишь укрепляют нашу веру.

В сияющую огнями Москву я прилетел в начале августа вечером. Ехать в Лавру было уже поздно и пришлось заночевать в Москве у знакомой молодой женщины, жившей с дочерью-школьницей. Раньше это была дружная семья. Муж, закончив институт, женился на выпускнице одиннадцатого класса. С ним мы одно лето провели в горах Таджикистана. После рождения дочери он увлекся взрослой женщиной, сотрудницей с его работы, и ушел к ней из-за страстной, как он уверял, любви. С ней он прожил не более полу-года, когда она скоропостижно скончалась, оставив его ни с чем.

В квартиру я попал в разгар веселья – хозяйка вместе с подругами отмечала день рождения дочери. Для них я принес подарки и азиатские фрукты, которые были встречены с восторгом. За столом пришлось сказать, что я приехал поступать в семинарию и это признание вызвало на мгновение полную тишину за столом. Затем посыпались вопросы: «Зачем это тебе нужно? Неужели в этом есть какое-то счастье?» И далее – все как обычно. Я отмалчивался, но женщины, пошептавшись, снова принялись расспрашивать меня, делая намеки на то, что вот, рядом со мной сидит убитая горем молодая женщина, от которой ушел муж. Ей нужно воспитывать дочь, а надежного спутника в жизни найти непросто, и все в таком же духе… Я искоса посмотрел на свою соседку – по выражению ее лица видно было, что она все воспринимает серьезно.

Отделавшись уклончивыми ответами, я постарался переменить тему разговора и за столом снова раздались шутки и смех. Но услышанное ранее камнем легло на мою душу: в самом деле, может быть то, что я ищу, ложный путь? Зачем мне семинария и монастырь, если можно найти счастье в семейной жизни? Эта разведенная женщина было добра и миловидна, с ее дочерью мы были очень дружны, в просторной, хорошо обставленной квартире, всегда было чисто и уютно. Все эти помыслы, один за другим, завертелись у меня в голове. Но особенно меня сбило то, что наши взгляды встретились за столом и с этого момента волнение не покидало меня. Гости начали прощаться и хозяйка вернулась в комнату. Она испытующе взглянула на меня и ушла укладывать свою девочку спать, пожелав мне доброй ночи. Было слышно, как она выключила свет в своей комнате.

В квартире стало тихо. Сердце мое билось так, что я боялся, что его стук будет слышен в комнате молодой хозяйки. Семинария, экзамены, монашество – все это вылетело из головы и оставался только стук в сердце. Я привел себе столько доводов против своего поведения, что их хватило бы на все оставшиеся годы. Неимоверная сила влекла меня изменить свою жизнь целиком и забыть о Лавре навсегда. Неотвязные помыслы и картины будущей жизни закружились в голове. Казалось, что этому дурному наваждению не будет конца, как будто в эту ночь все было поставлено на чашу весов: с одной стороны, – молодая женщина и Москва, с другой, – Лавра и отец Кирилл. Как только я вспомнил об отце Кирилле, мне сразу стало легче. Пусть чаша весов, где находилась Лавра и семинария, стала всего лишь на волосок ниже, но это был перевес в мою пользу. В сердце пришла молитва: «Пресвятая Богородица, спаси меня!», которая сразу отогнала все соблазняющие мысли, обуревавшие меня в ту тяжелую ночь. Теперь, оглядываясь назад, мне кажется смешным сопоставлять это искушение с дальнейшей жизнью, но тогда… тогда это стоило мучительной и долгой борьбы. Вместе с тяжелой бранью впервые пришел новый опыт: в подобных мучительных испытаниях Матерь Божия – скорая Помощница и Заступница!

То, что случилось ночью, утром показалось мне дурным сном. Хозяйка, провожая до дверей, с сожалением простилась со мной. «Очень жаль, что ты уезжаешь! А то, что ты поступаешь в семинарию, я совсем не могу понять…» Мы простились, и я на электричке поехал в Лавру.

«Нужно будет обязательно поисповедоваться батюшке…» – думал я, идя по дороге с вокзала. Иеромонах, выслушав мою историю, сочувственно произнес: «Искушение…» На исповеди, с сокрушением покаявшись в своих московских колебаниях, малодушии и неимении душевной стойкости, я пообещал батюшке впредь быть осмотрительнее и получил благословение сдавать документы в семинарию с его рекомендацией как духовника Лавры.

– И еще один вопрос: как понимать чудеса, если они происходят в нашей жизни, разъясните, пожалуйста! – спросил я, рассказав ему об услышанном мною, как я считал, голосе Матери Божией.

– Что, что? Матерь Божия? – старец пытливо посмотрел мне в глаза. – Ну-ка, подробнее!

Я рассказал как мог, пытаясь передать свои ощущения.

– Вот что, Федор, это хорошо, что Пресвятая Богородица утешила тебя и убрала все сомнения. Но вот тебе мой совет: никогда не вдавайся в подобные явления и голоса! Помни что ты грешник и что тебе еще предстоит спастись! Кайся, молись и не думай об этом. А как понимать чудеса? Как заповедали отцы – не принимать, не отвергать, считать себя недостойным всяких чудес. Так не впадешь в ошибки.

Экзамены были уже на носу, и я все эти дни старательно заучивал тропари и кондаки, пытаясь петь их на гласы. К самому началу вступительных экзаменов я сильно простудился. После жарких и знойных Кызыл-Кумов Сергиев Посад с его климатом казался мне полярным кругом.

Предметы, которые мне пришлось сдавать на экзаменах, не были сложными и с ними удалось справиться.

– Главное, пройти собеседование! А пение – не главное… – напутствовал меня иеромонах.

Но во мне холодком закрадывался в сердце страх – запеть перед людьми и опозориться! К этому добавились еще температура и сильная хрипота. Стоя у дверей экзаменационной аудитории, я с ужасом услышал великолепные голоса, которыми блистали абитуриенты. По сравнению с ними мой охрипший голос повергал меня в полное отчаяние. Подошла моя очередь. Я вошел с дрожащими коленками, прочитал наизусть предложенные мне тропари и кондак, не помню какого праздника, кажется Успения, и услышал:

– А теперь спойте нам «Достойно есть».

Я прохрипел эти чудесные слова, как мог, еле дотянув до конца.

– Понятно, баритончик… – сказал один из преподавателей. – Можете идти.

– Все, провалился… – мелькнуло в голове.

Затем состоялось собеседование у инспектора, архимандрита с седой бородкой, вдумчивого и серьезного. Он побеседовал со мной очень ласково, а когда узнал, что рекомендацию мне дал отец Кирилл, то и вовсе растаял: «Ну, вас Сам Бог благословил!» И в дальнейшем этот прекрасный человек не изменял ко мне своего дружеского расположения, и я всегда хранил в душе глубокое к нему уважение. Завершающее собеседование состоялось у проректора. В кабинете меня принял пожилой человек ученого вида, в штатском костюме и галстуке. Говоря со мной, он с прищуром изучающе глядел на меня, а потом задал какой-то провокационный вопрос из области политики. Я попытался как можно более честно ответить, что в своей жизни не руководствуюсь официальной пропагандой.

– Ах вот как вы полагаете… – протянул проректор и забарабанил пальцами по столу. – Ну, что же, можете идти…

Я вышел из кабинета, не зная, прошел ли я собеседование или провалился?

– Теперь нужно терпение. Сейчас все документы прошедших конкурс проверяет КГБ, и только потом вывесят списки поступивших студентов, – сообщил мне отец Пимен.

Несколько дней все, кто сдавал экзамены, находились в тревожном ожидании, часто приходя к мощам преподобного попросить его заступничества и помощи. А пока мы занимались различными работами по уборке территории под наблюдением инспекторов. Здесь мне довелось встретить различные типы человеческих характеров. Я жил в комнате для поступающих, где нас было шесть человек: один – из Петербурга, один – из Москвы, я – из Средней Азии, остальные трое – из Украины. Самый непоседливый и всезнающий из украинцев, поглядывая на нас взглядом знатока, заявил: «Уже сейчас я могу точно сказать, кто из вас поступит!» Он пальцем указал на питерца, который в углу молча писал красками маленькую икону, на меня и москвича. Себя он, безусловно, считал уже принятым. Я видел однажды, как он, ловко опередив всех, открыл дверь в кабинет входящему ректору, высокому статному Владыке, когда мы все, робея, стояли в коридоре семинарии. При этом на лице Владыки чуть двинулась бровь в знак того, что он оценил эту любезность. К этому много повидавшему архиерею у всех семинаристов было уважительное отношение, хотя некоторые его жесты и манеру говорить они копировали очень смешно и весьма похоже.

В один из дней пронесся слух, что вывесили листы со списками поступивших. Мы устремились в коридор, где возле двери проректора на большом щите были вывешены объявления. У некоторых ребят лица были взволнованные и радостные, у остальных – огорченные. С бьющимся сердцем я подошел к спискам и нашел свою фамилию в числе учащихся 1-А класса.

«Слава Тебе, Боже!» – возликовал я и поспешил рассказать о своем счастье иеромонаху, который шел к преподобному в Троицкий храм:

– Отлично, благодари Бога и преподобного за помощь! – мы приложились к раке с мощами и помолились преподобному Сергию за удивительные благодеяния, которые он оказал нам в нашей совместной жизни.

Вечером я от всего сердца поблагодарил отца Кирилла за его молитвы и отеческую заботу.

– Вот видишь, как Бог помогает, а ты сомневался… – улыбнулся старец, благословляя меня.

Вернувшись в свою комнату в семинарии, я нашел опечаленных украинцев: не поступил тот, который предрек нам успешную сдачу экзаменов, а также его сосед по койке, одного украинца зачислили кандидатом в ожидании возможной вакансии. Поступил иконописец из Питера и симпатичный москвич. До начала учебного года оставалось еще две недели. Нам объявили, что желающие могут съездить домой, а те, кто домой не едет, приглашаются принять участие в послушаниях у семинарского эконома, добродушного рыжебородого монаха, которого позже рукоположили в епископа. Я отправил домой радостное письмо родителям, сообщив, что стал семинаристом. В ответ получил телеграмму с поздравлениями и самыми лучшими пожеланиями в учебе.

Мне досталось послушание вахтера на второй проходной, где проезжали хозяйственные машины. Через нее семинаристам ходить не благословлялось. Для преподавателей и студентов семинарии и академии была предназначена первая проходная, где дежурил абитуриент, поступивший в параллельный класс. На проходной требовалось дежурить сутки, затем сутки отводились на отдых. Никакого отдыха, собственно, не получалось, потому что тогда меня назначали в послушания на продовольственный склад – разгружать картофель и разные продукты, или отправляли к благочинному убирать территорию. Под его внимательным взглядом мы также расставляли столы, тумбочки и койки в комнатах, где жили смешливые девушки, поступившие на регентское отделение.

После одного такого трудового дня в послушаниях я почувствовал, сидя на проходной, как сильная усталость смыкает мои отяжелевшие веки. Неодолимо потянуло выспаться. Около двенадцати часов ночи, не в силах бороться со сном, я улегся на стол и мгновенно заснул. Проснувшись, я не мог вначале понять, где я нахожусь и почему кто-то теребит меня. Придя в себя, я вспомнил, что это проходная семинарии и что я сплю на столе, а меня теребит мой друг-вахтер с первой проходной.

– Ты что спишь на столе? Вставай скорее! Может зайти инспектор и вмиг вылетишь из семинарии! Не один уже так попался, не спи, вставай…

Пришлось подняться и сесть на стул. Дул сырой промозглый ветер. Фонарь на столбе то закрывали ветви липы последними желтыми листьями, то открывали вновь, когда я увидел идущую по мокрой аллее черную фигуру в рясе. Это шел строгий инспектор, который мог уволить в один момент. Заглянув ко мне в окно и увидев, что я не сплю, он последовал дальше. Утром я зашел в первую проходную и сердечно поблагодарил молодого паренька из 1-Б класса, ведь он не дал мне «вылететь» из семинарии, в которую я поступил только чудом.

На этой проходной мне пришлось познакомиться с другими реалиями семинарской жизни. Вторая проходная, где я дежурил, находилась в стороне от главного входа в семинарский корпус, отделенная красивым ухоженным садом. Однажды среди ночи меня испугала фигура человека, дерзко перелезающая через запертые железные ворота моей проходной. Выскочив из сторожки, я подошел к нарушителю – им оказался семинарист старшего класса семинарии, который был явно «навеселе». Ничего не ответив на мой вопрос – почему лезет через запертые ворота – он прошел мимо, обдав меня винным запахом, и исчез в темноте сада. За разъяснениями я отправился к другу – вахтеру с первой проходной.

– Знаешь, это особые случаи и ты не лезь в такие дела! Это иподиакон Владыки. Лучше не поднимай шума, а то самому тебе и влетит!

Еще несколько раз я видел семинаристов, возвращавшихся ночью из города через «мои» ворота. Лавра тоже закрывала свои громадные ворота на ночь. Как семинаристы попадали ночью в Лаврский двор, не знаю. То ли их пускали сердобольные вахтеры с главной проходной, то ли эти смельчаки перелезали через огромную крепостную стену Лавры по веревке. Поговаривали, что бывало и такое.

Еще одну неделю перед началом занятий мне пришлось дежурить на проходной столярной мастерской, принадлежавшей монастырю, которая располагалась за стенами Лавры. Те дежурства оказались посложнее. Мне нужно было осматривать машины, выезжавшие с грузом со двора, проверять накладные и смотреть, что эти машины вывозят, а также не пускать посторонних и удалять пьяных. Но, слава Богу, таких я не заметил. Самое главное было ночью. Мне надлежало во все глаза следить за тем, чтобы местные жители не проникали на территорию мастерской за дефицитным тогда лесоматериалом. В случае опасности я должен был вызвать дежурный наряд милиции и оповестить инспектора семинарии. До меня у студента-вахтера во время ночного дежурства утащили какие-то столярные изделия, поэтому его и уволили. Мне строго-настрого велено было не спать ночью и обходить большую территорию складов, осматривать автомобильный гараж и проверять замки на дверях мастерской.

Мне очень не хотелось, чтобы во время моего дежурства что-то произошло. Я не мог допустить и мысли, чтобы потерять семинарию. Возле забора глубокой ночью всегда бродили какие-то полупьяные личности, прячась от света фонарей. Поэтому было довольно тревожно. Для пробы я попытался в одну из ночей дозвониться в милицию по указанному мне номеру, но там никто не брал трубку. Стало ясно, что быстрой помощи от людей, если что-то произойдет, мне не дождаться.

Теперь, как семинарист, я мог свободно входить в монастырский корпус через монастырскую проходную. У меня появился свободный доступ к духовнику, чтобы кратко спросить совета. Улучив днем момент, я попросил знакомого столяра подежурить за меня во время обеда, и отправился к батюшке. Дождавшись окончания приема богомольцев, когда отец Кирилл шел в свою келью читать монашеское правило, я попросил его помолиться, тревожась за свое дежурство.

– Храни тебя Господь! – сказал старец. – А вот тебе совет: не надейся на себя и на милицию, на замки и запоры. А больше надейся на святую силу креста: каждый вечер обходи всю территорию мастерской с крестом в руках и читай псалом «Живый в помощи Вышняго». Все будет хорошо!

– Спаси, Господи, батюшка, за совет! – обрадованный ответил я и помчался на дежурство.

До самого окончания моей недельной вахты ничего не случилось. Даже темные личности перестали собираться у забора. Когда я через полгода перешел в монастырь и стал монахом, вышло так, что меня назначили заведующим этой столярной мастерской. Столяры, с которыми я познакомился во время дежурства, будучи семинаристом, навсегда стали моими близкими друзьями. Мало того, трудясь на послушании в экономской службе монастыря, я как-то разговорился с одним неплохим парнем, принятым на работу в качестве рабочего. Он поведал, что до устройства в Лавру был большим любителем выпить, а денег не хватало. Он и его дружки договорились взломать замок на складе, чтобы похитить там листы фанеры и продать. Зная, что по ночам в дежурке сидит один семинарист, дождливой промозглой ночью они безбоязненно направились к мастерской, неся с собой ломик, чтобы открыть дверь склада. Когда все собрались перелезать через ограду, этот парень обнаружил, что у него совершенно пропало желание воровать. Как он говорил, у него пропал азарт к воровству, а без азарта воровать стало неинтересно.

– Может, в следующий раз придем за фанерой? – спросил он свою компанию, те не стали настаивать.

– В другой раз, значит, в другой! – и они разошлись по домам.

В конце августа несостоявшемуся похитителю пришло в голову устроиться в Лавру на работу и после этого с воровством и пьянством было покончено. Так мне впервые открылась тайная взаимосвязь молитвы и ее воздействия на сердца людей. Лучшее средство предотвратить преступление – это поставить преграду злу крестом и молитвой! Дальнейшая жизнь в лесных дебрях только подтвердила этот удивительный опыт.

Дружба со столярами продолжалась еще многие годы. Это были семейные пожилые люди, настоящие мастера своего дела. У некоторых из них часто недоставало пальцев на одной или обеих руках. По этому признаку я всегда узнавал профессионального столяра. Работал в этой бригаде молодой плотник, который часто докучал мне телефонными звонками с проходной. Заходя без стука в дежурную будку, мой гость безцеремонно спрашивал:

– Можно позвонить?

Затем садился на стул, закидывал ногу на ногу и набирал любой номер из телефонного справочника:

– Добрый день! Скажите, это квартира Синицыных? А у вас есть дочь? Можно ее к телефону? Здравствуйте, с вами хочет встретиться один интересный молодой человек! Нет? Простите!

И снова набирал другой номер:

– Это квартира Соболевых? У вас есть дочь? Ах, это вы? Не узнал. С вами хочет встретиться один интересный молодой человек! Нет? А может быть, да? Простите!

И так далее, пока бригадир не начинал орать из двери мастерской, перекрикивая шум станков и призывая его вернуться к оставленной работе. Наконец мои трудовые послушания закончились, и наступил торжественный день начала учебного года в семинарии. Нас всех, семинаристов и студентов Духовной академии построили парами, и мы чинно отправились к преподобному Сергию в Троицкий собор, чтобы вознести молитвы о начале учебы. Впереди шел Владыка ректор, затем преподаватели и мы, теперь уже полноправные семинаристы, одетые в новенькую темного цвета форму: куртку со стоячим воротником и такого же цвета брюки. За нами шли «академики», студенты Духовной академии, тогда для меня подобные небожителям. Это был самый лучший из моих студенческих дней, не сравнимый с обучением в мирских учебных заведениях, с их сумбурной жизнью и ощущением постоянной неприкаянности. В эти же первые дни учебного года нас, семинаристов первых классов, повезли на автобусах в Москву, где мы посетили все святыни столицы и прикладывались ко всем чудотворным иконам и святым мощам. У иконы Казанской Божией Матери на мою голову вылилась изрядная порция масла из большой лампады, которую я неудачно задел, целуя икону. Хотя масло потекло даже по спине, мне было радостно, все же – это святое масло Матери Божией!

«Что, получил помазание от Пресвятой Богородицы?» – пошутил священник, заметив мои промасленные волосы.

И все же дальнейшая жизнь вовсе не оказалась масляной.

Тот, кто напрямую борется со злом, тем самым укрепляет своей борьбой его существование. Тому, кто борется за святость, зло поневоле являет свое безсилие, становясь несуществующим. Помоги мне, Боже, отдохнуть от самого себя, безпрестанно творящему несуществующее и забывающему о существовании вечно Сущего.

Господи и Владыка жизни моей, если Ты не откроешься Сам, не найти Тебя и вовеки, ибо неуловим Ты для моего сердца и ума, ослепленных тьмой мира сего. Тот, кто отвергает внутреннее, укрепляется во внешнем. Тогда внутреннее для него как бы не существует, а внешнее становится мертвой оболочкой невежества, под которой все внутреннее, предназначенное для жизни, гибнет.