Текст книги "Птицы небесные. 1-2 части"

Автор книги: Монах Афонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 65 страниц)

Поэзия сильно сблизила меня с двумя филологами, которые приняли новоиспеченого поэта в свою компанию, как равноправного друга. Мы часто встречались по вечерам у них на квартире. Я слушал стихи, которые они читали, и чувствовал, что эти люди стали более близки мне, чем все, кого я знал до сих пор. С критиком-филологом мы сдружились, он до слез трогал меня чтением на память стихов Есенина, которого очень любил. Через вечность посылаю ему свою дружескую улыбку и сочувственную молитву! Жаль, что на этом жизненном распутье мы не заметили кроткого Христа, о Котором писал Есенин, и буквально кричал в наши глухие уши и сердца Достоевский. Не заметив протянутую руку Бога, мы потеряли тогда возможность опомниться от своих многочисленных заблуждений…

Как ни искал я утешения в поэзии и как ни пытался найти в ней смысл своей жизни, эти попытки не принесли никакого успеха, потому что душа, для которой лишенное смысла существование становилось омерзительным, не смогла найти для себя опоры в поэтическом творчестве, и об этом я горько рыдал на квартире у поэта, пытаясь пересказать ему всю боль, измучившую мою душу. В это время я сильно увлекся творчеством Бунина, возможно созвучным с той болью искореженных жизней, которые мучились и страдали в его произведениях.

Те, кто отворачивается от Бога, мечтая идти без Него прямыми путями, куда могут прийти? В самые бездны богооставленности, куда ведут кривые пути, истоптанные безчисленным множеством таких же отчаявшихся, как и я сам. Часто зло привлекает ослепленную им душу не своей мерзостью, а личиной тщеславия перед другими, и успех в мерзости зла – жалкая награда за потерю чистоты души.

Кто не замечает ограждающей и спасающей Твоей, Боже, благодати, зачастую, по невежеству своему, исполняется презрения даже к голосу своей совести. По глупой гордости он надменно попирает совесть, но, выйдя на «просторы» беззакония, быстро погибает, не имея в себе Защитника и Покровителя. Тот, кто удаляется от Тебя, Господи, падает безконечно, подобно камню, падающему в пустоту. Он гаснет, не имея в себе Твоего огня, подобно тлеющему и чадящему углю, и перестает отражать Твой свет, подобно развеваемому ветром пеплу. Но приближающийся к Твоему сиянию сам становится светом, подобно солнечному лучу, возвращающемуся к своему источнику. Боже, услышь меня в пустыне жизни моей и отпусти грехи мои! Ныне отказываюсь навеки от всяких догадок и домыслов о Тебе, дабы научиться видеть и созерцать Тебя только лишь в свете Твоей истины.

АРМИЯ И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ

И вновь Ты, Боже, Спаситель мой, отвел меня от врат смерти, именуемых юностью. В премудрости Своей Ты решил исцелить расслабленность моей греховной воли строгостью новой жизни и армейской дисциплины, в которые Ты вверг меня и которые мне предстояло отведать сполна. Если бы не армейские годы, вряд ли мне пришлось бы еще любоваться прекрасным миром Твоим, Господи, созданным для любящих Тебя душ, а не для таких заблудших как я, все время уклоняющегося от прямых путей Твоих. В армии Ты премудро открыл мне настоящие отношения между людьми, указав верные критерии мужской дружбы и взаимопомощи, приведя к скромным, но богатым душою преданным служителям Твоим, которые и есть истинная соль земли.

Только теперь мне стали намного яснее нерушимые вовеки святые заповеди Твои, Боже, подвергший меня суровой закалке, чтобы смог я усвоить их в той мере, в какой Ты открыл их моему сердцу. На своем собственном опыте пришлось познавать, что критерий любви к ближнему – это отречение от себя и искреннее служение, основанное на полном самопожертвовани, а критерий любви к Богу – отречение от мира и самоотверженное служение святой воле Его, до полного забвения себя в Божественной любви. Предел любви к ближнему – готовность отдать свою жизнь ради спасения его во Христе, предел любви к Богу – готовность всецело соединиться с Ним во Святом Духе.

Не мог я, одурманенный юностью своей, уразуметь добровольно пути Твои, Господи, поэтому милосердие Твое, имеющее в запасе суровые школы для исправления таких своевольников как я, пригнуло мою упрямую выю под тяжелую, но благую десницу Твою армейской дисциплиной. Ты Сам научил меня, неразумного, постигать, в поте лица своего, кроткие наставления Твои, дабы уразумел я, что если мы любим ближних больше Бога, то теряем и Бога, и ближних. А когда мы сами хотим быть любимыми и получать любовь от близких людей, мы дерзко попираем Евангелие и превращаемся в законченных эгоистов. Возлюбив же Бога всем сердцем, мы открываемся Его истинной любви, и такое сердце любит ближних, не губя ни их, ни самого себя своей глупой привязанностью.

Повестка о призыве на воинскую службу застала меня в Белгородской области на последипломной практике. В военкомат я явился с пустыми руками – без чемодана и вещей, окруженный сослуживцами с гармошкой и плачущими старушками, жалеющими одинокого прзывника без отца и матери. Военком был тронут и честно поделился со мной стоявшим перед ним выбором: первый набор призывников, в который поначалу меня записали, следовал в Забайкалье, а следующий имел назначение в Крым и был приписан к Черноморскому флоту. Сжалившись над моим одиноким положением, капитан переписал меня во вторую команду – так я оказался в Севастополе. Нас поместили в матросскую казарму, и среди призывников прошел слух, что если нас определят во флот, то придется служить три года. Такой срок службы в юности казался приговором, подобным тридцатилетнему заключению. Набравшись терпения, мы ожидали решения нашей судьбы. Утром всех нас выстроили на плацу и зачитали приказ, объявив, что наш призыв определен к прохождению службы в строительных частях Черноморского флота сроком на два года. Это был первый набор на двухгодичный период военной службы.

Всех новичков повели на склад, где «салагам» выдали солдатскую форму, сапоги и портянки. С этими сапогами у меня сразу вышла неувязка. Они оказались узкими и сильно жали. На просьбу заменить их, я получил ответ, что нет времени подбирать другой размер, так как пора рассаживаться по автобусам, которые один за другим отъезжали, увозя призывников к месту прохождения службы. «Ничего, растопчешь как-нибудь!» – услышал я вдогонку. В тесноте автобуса ногам стало невмоготу от сильной боли, снять же сапоги из-за тесноты оказалось невозможным, и я приготовился терпеть. Тут-то пригодилась молитва, в которой я понемногу научился устранять ум от ощущения неудобств и боли. Пришлось настроиться на самое худшее, а в армии самое худшее – это начало службы, так тогда называли «курс молодого бойца», что в солдатском обиходе означало «гонять салаг». Собравшись с духом, я приготовился вытерпеть две недели этой подготовки, надеясь, что мне попозже все же заменят сапоги.

Вечером нас разместили в казарме, уставленной двухъярусными койками. Мне досталась верхняя койка. Сержанты объявили, что подъем будет в шесть утра, на одевание отведено тридцать секунд. Подъем оказался чем-то похожим на ад: крики приставленных к каждому взводу сержантов, суматоха и страшная неразбериха с одеванием, возня с сапогами и портянками. Если кто-то не укладывался в отведенное время, следовал приказ снова раздеться и забраться в койки, после чего по команде «подъем» та же процедура повторялась снова. Не знаю как и почему, но у меня эта «подготовка» не потребовала длительного привыкания, а больше всего я пострадал от строевого шага.

На плацу, под жарким солнцем, приходилось впечатывать каждый шаг в горячий асфальт и всякий удар стопы острой болью отдавался в мозгу. В конце недели я уже начал хромать и на вопросы сержанта ответил, что не могу больше ходить из-за невыносимо узких сапог. Сердобольный сержант обещал помочь и посоветовал еще немного потерпеть. Нужного размера на складе не оказалось, сапоги обещали подвезти в ближайшее время, а пока: «Терпи, солдат!» – услышал я снова.

Терпение – сколько в этом слове скрыто тайны и сколько силы. Без терпения все наши усилия превращаются в ничто: физические неудобства представляются непереносимыми, а душевные утеснения кажутся непреодолимыми. Мне в моей ситуации оставалось терпеть и присматриваться к тем парням, которые рядом, бок о бок, терпели сами себя и других, и тех, для кого такое терпение оказалось не под силу. Именно терпение стало той суровой проверкой на стойкость души, проверкой на прочность, которой подвергла нас армия. Некоторые юноши вступили на путь уклонений от солдатской муштры и различными хитростями избавлялись от нее. Другие пошли на открытый ропот и неповиновение. Им пришлось хлебнуть немало горя, в то время как слабые духом впали в отчаяние, из которого лишь немногие нашли для себя правильный выход. Но крепкая и здоровая душой часть призывников решила для себя выжить в новых условиях не за счет хитрости и изворотливости, а опираясь на сохранившуюся в них нравственную прочность и мужество характера.

Одиночество и тяготы армии вначале представляются непосильными. Поэтому люди начинают отыскивать земляков, и это облегчает им службу, уменьшает чувство уныния и оторванности от дома. Я попал в Белгородский призыв, где у меня не нашлось земляков, тем более что призывников с Дона и Кубани отправляли служить или на Север, или в Сибирь. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как надеяться на то, что, может быть, удастся встретить среди похожих внешне новобранцев простых надежных парней, чтобы с ними бок о бок выдержать новую нелегкую жизнь и устоять в ней, не лицемеря и не подличая ради своей выгоды. Когда люди поставлены примерно в одинаковые условия, одинаково одеты и внешние различия между ними стерты, тогда они начинают различаться по внутренней сути, которую скрыть невозможно. Душа, желающая сохранить в себе крупицу добра, начинает развивать в себе скрытое умение видеть сокровенную сущность другой души и выявлять ее добрые наклонности, ибо только за них и можно держаться в непростых армейских буднях.

Муштровавшие нас сержанты, вначале казавшиеся неумолимыми исполнителями солдатской казенщины, в жизни открылись как простые скромные парни, которые всего лишь на полгода были старше меня. Застенчевые и неиспорченные, красневшие от любого грубого слова, они стали мне близки, я подружился с ними и с грустью провожал своих друзей, когда подошла к концу их солдатская служба. Запомнился командир роты, пожилой старший лейтенант, молдованин, немногословный, со строгим усталым лицом. Он оказался настоящим солдатским отцом, заботившимся о нас, как о своих собственных детях.

– Мне нужно вернуть вас матерям целыми и невредимыми! – часто говорил он, расхаживая перед строем и цепким взглядом осматривая нас. – Они доверили вас армии, чтобы вы стали настоящими мужчинами! Что такое настоящий мужчина? Тот, кто подтянулся двадцать раз на турнике? Пробежал десять километров? Нет! Тот, кто помог подтянуться слабому и добежать усталому. Вот что такое настоящий солдат! Понятно всем?

Мне он очень понравился. Не знаю, чем я тронул его сердце, но он незаметно приблизил меня к себе и откровенно, без всякого устава, рассказывал о своей жизни, когда мы сидели у него в кабинете после отбоя.

Труднее всего оказалось найти близкую душу среди солдат, потому что все ребята поделились на землячества. Вдобавок, наш призыв был в основном сельский и сильно сказывалось различие в миропонимании. Это затрудняло наше сближение. Мне полюбился белгородский добродушный богатырь по фамилии Деревлев, снисходительная доброта и покладистость которого привлекли меня, к тому же наши койки были рядом. Правда, храпел он по ночам ужасно. Я часто пытался с ним в шутку бороться, желая повалить его каким-нибудь приемом, но он со смехом подавлял всякое мое сопротивление, нисколько не злобясь и не гневаясь. Все призывники моего возраста были владимирские и белгородские добродушные парни из сельских механизаторов и трактористов. Остальные солдаты считались «стариками» и мы смотрели на них с почтением – они отслужили почти три года и слово их было законом.

Через полгода к нам в часть прибыл младший лейтенант, выпускник Харьковского института, лет на восемь старше меня, назначенный заместителем командира роты. Добрый, тактичный и заботливый, он привлек мое внимание скромной красотой души. Глядя на него, я постепенно начал понимать главную ценность этого человека – необыкновенно привлекательные, очень добрые черты его характера и мудрость его отзывчивого сердца. Именно этим хорошим качествам я захотел подражать и поставил целью моей солдатской жизни воспитание в себе таких свойств характера.

Благодаря этим внешне неприметным людям, незаметно помогающим другим и облегчающим их солдатские будни, армейская жизнь не превратилась для меня в безсмысленную муштру, а стала непростой, но полезной школой взросления души.

Определившись в своей конкретной цели – помогать ребятам, с которыми пришлось служить бок о бок, оторванным, как и я, от дома и испытывавшим различные душевные тяготы, я принял твердое решение провести эти два года армейской службы с пользой для души. Лишь впоследствии мне стало понятно – кто, как не Ты, Господи, вложил в мое сердце желание помогать хорошим парням, трудно привыкающим к нелегкому распорядку армии и тосковавшим о своих домах и невестах, чтобы до некоторой степени облегчить им жизнь? Возможно, это и почувствовал во мне мудрый молдованин, когда согласился с моими предложениями. Благодаря установившимся хорошим отношениям со старшим лейтенантом и его заместителем, появилась прямая возможность сделать что-то полезное для сослуживцев. К этому времени, а прошло уже больше полугода, часть пополнилась новым призывом из Москвы и Одессы.

Одесский призыв стал наиболее трудным для командования части. Начались уклонения от службы, бегство из армии, поиски пропавших солдат или отправившихся за «приключениями» в ближайшее село, что называлось «самовольной отлучкой» или, попросту, «самоволкой». Вновь прибывшие были помоложе меня, и я начал потихоньку помогать им: слабых мы с младшим лейтенантом устраивали в лазарет или упрашивали командира роты предоставить им освобождение от нарядов. Для нашего призыва мы придумали писать от имени части благодарственные письма родителям добросовестных и работящих парней, хлопотали об увольнительных разрешениях для поездок в город. Так как наша военная «площадка» находилась недалеко от моря, мы уговорили командира части, доброго неплохого человека, выделить машину для оздоровительных поездок солдат на море, чтобы хоть чем-то порадовать их. Это по тем временам было неслыханно.

Одним из забавных видов помощи сослуживцам являлось составление писем по их просьбам для любимых девушек. Обычно мои друзья начинали письма строкой «Привет из солнечного Крыма!», а заканчивали свои послания всегда так: «Жду ответа, как соловей лета!» Между этими двумя предложениями мне нужно было вставить описание разбитого страданиями влюбленного солдатского сердца и ожидание будущей радостной встречи с любимой девушкой после демобилизации.

Всех нас сделали строителями станций космической связи, так как тогда шло быстрое освоение космоса. Заодно пришлось строить лунодром, имитировавший лунную поверхность, для испытаний советского лунохода. За все это нам платили жалованье в сто двадцать рублей, что тогда составляло немалые деньги. Большинство солдат отправляло зарплату домой, но мне родители написали, что им высылать деньги не нужно. К концу года на моей сберегательной книжке скопилось около полутора тысяч рублей. Нам с младшим лейтенантом пришла идея создать в части музыкальный ансамбль, что тогда воспринималось в новинку. Наша затея вызвала энтузиазм среди солдат и мы быстро собрали в складчину довольно большую, как нам казалось, сумму на музыкальные инструменты. Этим новшеством заинтересовался даже замполит части, разрешив закупить на собранные средства аппаратуру и инструменты. За покупками мы отправились в Симферополь с сержантом, помощником замполита. Музыкальные инструменты оказались страшно дорогими. Мне пришлось выложить дополнительно все свои сбережения, чтобы купить несколько простых гитар, барабаны, электроаппаратуру и еще очень дорогую гавайскую электрогитару, потому что эстрадных гитар еще не было в продаже. В роте, состоявшей из москвичей и одесситов, подобрались неплохие музыканты с хорошими голосами, и вскоре ротный ансамбль выступил со своим первым концертом. Неожиданно к выступлениям присоединились жены офицеров и прапорщиков из театральной группы, что весьма украсило концерт.

Вся эта деятельность сблизила меня с удивительным чистосердечным парнем, старше меня на полгода, сержантом и помощником замполита, вместе с которым мы ездили в Симферополь. Родом из Одессы, сын учительницы литературы, он стал моим лучшим другом за все время службы и немало облегчил мою тоску по дому и об оставленной жизни. Этот скромный юноша был по-настоящему талантливым поэтом. Он уже писал серьезные стихи и любил декламировать их наизусть, хотя они казались мне непонятными из-за сложных сравнений, в которых я не находил завершения. Тем не менее он завораживал мелодичностью своих стихов и самозабвенной интонацией настоящего поэта. Мой друг так увлек меня своей поэзией, что я тоже решил начать писать нечто в этом роде. Я уходил в уединенную комнату, клал на стол чистый лист бумаги, брал в руки авторучку и нахмуривал лоб, но слов, наболевших и выстраданных, тогда еще не было.

Пришлось узнать поближе и некоторых деревенских хитрецов, быстро попавших на работы на склады или дежурными по кухне. Некоторые из них открыто мечтали о сержантских нашивках и даже подумывали о сверхсрочной службе. С одним из таких изворотливых парней мне пришлось даже подраться вечером в коридоре казармы. Мы инстинктивно чувствовали непримиримость друг к другу и схватились не на шутку из-за какой-то ерунды, разодрав гимнастерки, пока нас не растащили «старики». Этот неприятный для меня тип уже заведовал вещевым складом роты и, надо отдать ему должное, выдал мне после драки новую гимнастерку, а сержанты замяли этот скандал.

Попадали в часть и парни из разряда «сорвиголов», которые могли спокойно угнать офицерскую машину и уехать за пятьсот километров домой. Некоторые тайком покидали казарму, их поиски длились месяцами и доставляли немало неприятностей командованию и всему нашему отряду. Из-за сокрытия одной из таких самовольных отлучек, связанных с угоном армейской машины, подал в отставку командир части, неплохой человек сложной судьбы. Когда после года службы мне удалось съездить домой в отпуск на две недели, это сильно выбило меня из армейской колеи и в результате начался спад в отношении к службе.

Между тем в отряде появилось пополнение. Командиры переключились на новобранцев, а у нас, прослуживших год, появились некоторые послабления в солдатском распорядке. Терпение постоянной боли от первых моих узких сапог закалило мою душу, но пальцы ног, особенно мизинцы, оказались испорчены навсегда. Хотя мне давно уже заменили не одну пару солдатской «кирзы», я продолжал хромать и избавился от хромоты лишь после особого распоряжения командира части, когда мне разрешили носить кеды, что вызывало удивление у окружающих.

К этому времени мои сверстники начали частенько самовольно уезжать по вечерам на попутном транспорте в женское общежитие сельскохозяйственного техникума, расположенного где-то по дороге в Евпаторию. Я тоже присоединялся к ним, чтобы в веселой компании забыть тоску о доме и немного украсить приключениями и крымским самодельным вином однообразную солдатскую жизнь. Мы тайком выбирались из расположения части и «голосовали» на трассе проезжающим автомашинам. Один из наших друзей, большой поклонник женского общества и вина, поздним вечером «проголосовал» на трассе и угодил прямо в машину командира части, отделавшись ночным сидением в комнате штрафников и внеочередным нарядом на чистку картошки на кухне.

На утреннем построении пришлось выслушать краткую, но сильную речь командира части:

– Тут некоторые солдаты настроились совершать самовольные отлучки в женское общежитие и походы за вином в соседнее село. Все это мы будем строго пресекать! – командир сделал небольшую паузу. – Особенно, если выпивоха будет лежать головой в сторону села! А если найдем его лежащим головой в сторону части, – простим! (на солдатских лицах появились улыбки). Все это пока шутка, но если еще раз дойдет до того, что подвыпивший самовольщик будет просить командира части подвезти его в свою роту, то простой отсидкой в карцере не отделается, загремит в штрафбат по полной, понятно говорю?

Из политических моих казусов запомнился случай с чтением передовицы газеты «Правда» на политзанятиях. Обычно такие статьи перед собравшимися солдатами читал командир роты. Как-то однажды его срочно вызвали в штаб части и он попросил меня прочитать первую страницу газеты с докладом какого-то очередного партийного съезда. Там были призывы к досрочному выполнению новой пятилетки и перечислялись планируемые цифры роста производительности труда и доходов на душу населения. Видя, что аудитория зевает от газетной трескотни, я решил изменить содержание газетной статьи и начал пересказывать ее своими словами, добавив от себя юмористические комментарии. Такой веселой передовицы солдатам вряд ли приходилось когда-нибудь слышать, и слова мои неоднократно прерывались солдатским хохотом. Добравшись почти до конца газетного листа, я увидел, что дверь в комнату для политзанятий приоткрылась и командир роты пальцем манит меня к себе. Когда я вышел в коридор, он страшным шепотом прошептал:

– Ты что, под суд хочешь угодить? А если кто донесет? Немедленно прочь с моих глаз!

Не представляю, как и чем он закончил этот политчас, но никто не донес и дело замялось. Последние месяцы службы пронеслись очень быстро, хотя мне тогда казалось, что время словно замедлило свой ход. Нашу роту перераспределили в Евпаторию, а мы, небольшая группа солдат вместе со старшим лейтенантом, попали в окрестности этого приморского городка. Там мне очень нравилось бродить в свободные минуты по пустынному зимнему пляжу, озаренному неярким и мягким солнечным светом, вдыхать йодистый аромат моря, следить за стаями дельфинов вдали и тихонько напевать строки из полюбившейся мне песни: «Море позовет и мне пропоет свой любимый мотив. Первая любовь придет и уйдет, как прилив и отлив…» Да, море как будто само пело мне о своей красоте и безпредельности, о дальних неведомых берегах, утопающих в бирюзовой дымке. Смутные надежды на новую прекрасную жизнь, которую я обязательно начну по возвращении из армии, теснились в моей груди.

Большой и разнообразный опыт вынес я из солдатских будней, но самым главным было открытие истинной опоры в жизни, опоры нравственности и добра, а не ложных и предательских форм выживания за счет ближних. Знания эти были оплачены соленым солдатским потом. Горький опыт показал мне на деле, что плод греха – неправда, вкус его – преступление, зрение его – слепота, а состояние – полное отчаяние души. Вкушающие ядовитый плод греха не могут видеть красоту неба и земли, не слышат чистого голоса лесов и полей и не чувствуют свежего аромата луговых трав и цветов. Им недоступно очарование неоглядных морских просторов, а еще больше, и это самое трагичное, – им недоступны таинственные просторы человеческой души, живущей Богом. Ибо они не ведают благодати и не имеют сил к духовным изменениям, происходящим на основе опыта жизни в добре и нравственности, которые невозможны без Христа. Но отыскать Христа в повседневной жизни оказалось очень непросто, для этого понадобилось не несколько лет, понадобилась вся жизнь, чтобы душа пришла в себя и возжаждала духовного роста и постижения Бога.