Текст книги "История моей жены. Записки капитана Штэрра"
Автор книги: Милан Фюшт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
– О-о, а я прямо-таки обожаю двойное темное пиво, – кротко призналась она, точно ангелочек потупив свой взор небесной чистоты.
Стоит представить эту картину: «ангелочек» порхает среди пышных темных волн, со светлой розочкой на груди и огромным кувшином пива в руках, и слизывает с нежных губок своих хмельную пену. Как есть котенок. А вернее, не только пиво обожала она, но и прочие земные блага – например, деньги. И не в принципе, как все добрые люди, а монеты особенно, ежели они были новехонькие да блестящие. Приносил и я ей монетки – сперва, конечно, какие поскромнее: одну-две сверкающих полукроны или последней чеканки талер Марии-Терезии, а под конец даже наполеондор с изображением ангела. Надо было видеть, как мечется ее сердечко: что ей делать со своим сокровищем, ведь это все-таки золото.
– Ах, золотко, золотце! – приговаривала она, разрумянившись, и личико повлажнело от душевных борений. Стоило видеть, с какой внезапностью исчезал вдруг золотой, когда она наконец решалась принять его.
– О Господи, благодарю, благодарю вас, – смятенно восклицала она. – Стало быть, я смею его принять, не так ли? – Вот и щелкнул замочек ридикюля, не видно было, куда пропал сам ридикюль, а уж куда исчез ангел и вовсе было не догадаться.
«Ну, знаете ли, это еще не жадность! – могут возразить мне. – Для нее это исполнение давней мечты, заветного желания детства».
Но ее очень волновало, всегда ли она получает то, что ей положено. Она не стеснялась торговаться, сопровождая процедуру подобными возгласами:
– Как, по-вашему, деньги у меня краденые, что ли?
А вот как распекала она меня однажды:
– Легкомысленный ты человек, Мечислав! Не так уж легко тебе денежки достаются, чтобы можно было разбрасываться ими.
– За свои-то кровные в другом месте разживусь чем-нибудь получше этого, – заметила она однажды трактирщику да с этими словами и встала. – Фи, как только не совестно!
Пришлось нам оттуда уйти, а мне она так объяснила свое поведение:
– Бывают люди, кто за всю свою жизнь даже ненароком не получит ни пенни, чтобы не пришлось его отрабатывать. Подумать только: каких трудов стоит продать какую-нибудь корзинку, за каждый грош в отдельности приходится спину гнуть, и все же хоть часть заработанного уходит впустую. То при сдаче обсчитают работягу, то купит десяток яиц, а среди них два попадутся тухлые – two out of ten are rotten, – не упустила она случая обучить меня правильному выражению, – ну, разве не обидно?
Между делом, как я уже упоминал, она учила меня есть, пить, говорить и всяким разным правилам приличия. Прогуливаться… Мы очень помногу гуляли, Бог весть чего ради. Судя по всему, возможность ходить, гулять давала должный простор ее душе.
Как-то раз, однако, она очень сильно продрогла. Мы вновь предприняли долгую вылазку, довольно далеко от Лондона, как вдруг нас настиг мороз. Правда, мы и раньше часто слонялись вблизи каменоломен, бродили, стояли на мостах, наблюдая за проезжающими мимо повозками.
– Ой, у меня ноги замерзли! – воскликнула она вдруг. – Сейчас вмиг почувствовала: ноги окоченели! – Голос ее звучал задорно.
Я предложил короткую пробежку, в таких случаях помогает, да, может, и трактир попадется.
И мы припустились, ветру и мраку навстречу, через небольшую рощицу – к селу.
– Лучше вам? – спросил я, видя, что она совсем запыхалась.
– Умираю, – коротко ответила она. Тогда я схватил ее на руки и побежал дальше. Стоит ли вдаваться в подробности? Наконец я уловил пивной дух.
– Вот и трактир! – сказал я. – Слезайте, сокровище мое, чтобы мы могли войти.
– Не могу, – мягко возразила она. – Ноги одеревенели.
Тогда я ее поцеловал. Она ответила. Так я и стоял, держа ее на руках и осыпая поцелуями, мы едва не упали, теряя равновесие.
Наконец полоска света метнулась к моим ногам – кто-то вышел из трактира. Я внес свою ношу в тепло. Посетители решили было, что у меня на руках покойница, и протестующе вскинули руки. Но когда разглядели прелестное создание, заулыбались.
– Дайте поскорее комнату! – потребовал я, потому как трактир был при постоялом дворе. – Жене моей сделалось дурно.
Комната аккурат нашлась, к тому же хорошо протопленная: комната местного ветеринара, которую по пятницам всегда протапливают. Я пронес барышню прямо туда.
А теперь позвольте привести сцену, свидетелем которой я стал однажды в Гамбурге. Пьяный человек сидел посреди улицы в луже – дождь поливал вовсю, – и громко сетовал, что никак не может выбраться оттуда. Тем более что стоило ему шелохнуться, как приятель заталкивал его обратно. – Ich bin der Herrgott[1]1
Я – Господь Бог! (нем.).
[Закрыть], – говорил он пьянице и не давал ему ни малейшей возможности подняться. – Was machst du mil mir?[2]2
Что ты со мной вытворяешь? (нем.).
[Закрыть] – плаксивым тоном повторял бедняга, но приятель не давал ему пощады. – Ich bin der Herrgott, – раздавалось сверху.
Примерно в таком же положении очутился и я, подробности сей момент расскажу.
– Надо поскорей сунуть ее под одеяло, – посоветовала мне трактирщица. «Ее» – то бишь «леди», как она выразилась. – И грелку к ногам, я сейчас принесу.
С тем и вышла. А я сделал все, как она мне советовала: сунул «леди» в постель. Конечно, раздел перед этим. В чем это заключалось?
Снял с мисс блузочку и юбочку, и она не противилась. А вот в поясе и подвязках для чулок я совершенно увяз, запутавшись в уйме голубых и розовых тесемок. От усердия меня аж пот прошиб. «Знай, чем дело кончится, нипочем бы не взялся!» – растерянно бормотал я.
Понятное дело, мне было не по себе. Что толку, что на шее у нее был медальончик, назначение коего оберегать ее от всех бурь земных и небесных, а ручки и плечики такие тоненькие и беззащитные… но когда выпрастываешь бутон из укрытий или достаешь восхитительный кулечек, в котором скрывается клубничка, благоухая неземными ароматами… ощущение было в точности такое. В общем, неудивительно, что мозги у меня пошли набекрень. А ведь я, после того, как опустил ее на кровать и укрыл одеялом, разложил в порядке ее одежду – безумие чистой воды! Юбочку расправил, блузочку отдельно расстелил на стуле, чтобы не помялась, башмачки сунул под стул, а у самого уже глаза на лоб лезут. Ну, и наконец обратился к ней:
– А теперь подари мне поцелуйчик. Кажется, я заслужил, – попытался я взять беспристрастный тон, думая про себя: если уж сейчас не попросить, то, право же, курам на смех себя выставить.
Да ведь и прошлый раз она осердилась аккурат потому, что я не попросил.
– Поцелуйчик! – повторил я и попытался послать ей завлекательный взгляд, насколько это в моих силах. Только она не ответила. Вернее, не сразу.
– Спать хочется, – медленно процедила она, лениво помаргивая, – точь-в-точь сонная кошечка.
– Ну, хотя бы один! На сон грядущий.
В ответ она протянула мне руку. И я припал к ней сперва, а затем, помнится, без промедления потянулся к губам. Если уж быть точным, то и руку, и волосы, и губы, даже подушку готов был проглотить. Что вполне понятно, если учесть, что малышка чуть не выбила мне зуб. С такой страстью меня еще отродясь никто не целовал. Я даже не подозревал, что такое бывает. И что столько пыла и огня может таиться в этакой щупленькой кошечке.
Здесь, в этом месте, я должен поделиться одним своим странным соображением, от которого никак не могу избавиться. Ведь до чего же вульгарен и пошл человек, если вдуматься! Скажем, что делал я всю свою жизнь? Все то же самое, что любой другой сделал бы на моем месте. Будем откровенны. Когда представлялась возможность целоваться – целовался, непременно и неукоснительно, будто машина. К тому побуждает нас заведенный порядок жизни. Ведь что было бы, к примеру, если бы девушка и в самом деле уснула, да и я тоже? Возьмем этот крайний случай. Двое влюбленных, которые в порядке исключения один-единственный раз не пожирают друг друга глазами, губами, руками, а засыпают один подле другого тихо-мирно, что твои птенчики, погрузясь в некое нескончаемое блаженное взаимодоверие. И сколь бы странной ни показалась иному эта мысль, мне она теперь пришлась бы по нраву. И не только потому, что перегорел я в земных огнях, но… и тогда мне хотелось не этого. Никоим образом не того, что происходило до сих пор. На память я покамест не жалуюсь. Взаимодоверие – вот чего искал я по свету! Но не станем продолжать, не хочу взывать к чувствительности. И так всегда случалось совсем не то, чего мне хотелось бы.
Продолжим лучше с того места, на чем я прервал свое повествование. Признаться, теперь я склонен считать себя счастливчиком из-за того, что произошло потом, – как бы я ни был огорчен в тот момент.
Барышня на миг коснулась рукой моего лица, я тотчас вскочил и метнулся к двери.
У порога топталась трактирщица, не могла открыть дверь, потому как руки ее были заняты обмотанными тряпьем кирпичами. Я долго не мог взять в толк, что бы это значило.
– Боже милостивый, на кой они мне, эти кирпичи? Дом я строить не собираюсь!
Затем разобрались – кирпичи прогретые. Я их взял, но тут же и переложил куда-то. А теперь следует более трудная часть событий: я возьми да и запри дверь за трактирщицей.
Действия мои были встречены испуганным воплем, да таким, будто барышню жизни лишают. Я еще удивился, как это слуги не сбежались.
– Что ты там делаешь? Никак, запер дверь?
– Уж не собираешься ли ты соблазнить меня? – в страхе вопрошает она. А я от волнения чуть не рассмеялся при виде ее ужаса. Сидит на постели этакий взъерошенный ангелок, а в глазах – сплошной кошмар. Будто бы только сейчас до нее дошло, куда она попала и что с ней могло произойти. Пальцы запустила в волосы, встопорщила, как отчаявшееся дитя, бретелька с плечика приспущена, маленькая грудь полуобнажена. М-да… Мы-то ведь даже вообразить не в состоянии, что для них значит целомудрие. А мы, соблазнители, для них страшнее душегубца любого!
– Ступай отсюда! – вдруг принялась она умолять меня. Лучше уж эту сцену не описывать. Ах, не губил бы я ее жизнь молодую! На коленях молит-заклинает меня, если я люблю ее хоть чуточку, уйти из ее жизни. Ведь она так жить не может, для нее это верная погибель…
И плачет, плачет, не переставая, печально и чуть слышно. Прежде уж на что она любила своего папеньку, а теперь даже в глаза ему смотреть не решается.
– Вот ведь как низко я пала, – жаловалась она мне. – Теперь и сама я уподобилась тем несчастным созданиям, кого общество вне закона ставит. – И в отчаянии давай по одеялу кулачками лупить, даже сбросила его с себя.
Поднял я одеяло и попытался успокоить ее в меру сил своих. А что еще остается в таких случаях, особенно ежели со стыда провалиться готов!
Хотя, с какой стороны ни поверни дело, а все же характерно то, что со мной тогда произошло. Я не говорю, будто бы из этого действительно могло что-нибудь выйти – хотя как знать. Ведь человек, он на многое способен, сколько я всякого насмотрелся, – но заранее никто не знает, что с него станется. Вот и в связи с этим случаем у меня в точности такое ощущение, что никогда еще я не был так близок к тому, чтобы изменить свою жизнь, как именно тогда и там, во тьме трактира. То был один из редких моментов, когда не оставалось во мне больше никаких сомнений. Поскольку самого себя я спрашивал только об одном: что ты собой представляешь? Разве не в том смысл дней твоих, чтобы об этой малышке мечтать? Но даже и это невозможно – мечтать. Ведь стоило мне только на миг решиться и понадеяться на лучшее, как сила, покрепче моей, обратно толкала. В самую середку той самой лужи, безжалостно, неумолимо.
Все же стоило бы хоть малость призадуматься над тем, что тогда творилось со мной. Не был я таким уж слабаком. Собраться бы мне с духом, и не сыскалось бы Высшей силы, способной мне противостоять. Только ведь тот гамбургский нытик был пьян и – не следует забывать! – я на свой лад тоже. А уж до какой степени я был опоен, лишь сейчас начинаю понимать в полной мере. Насколько каждая клеточка во мне была пропитана тем ядом, который тогда я называл понятием: «моя жена».
Вот к чему я упомянул только что гамбургских пьянчужек. То бишь вот почему не мог я выбраться из лужи.
– Что же ты гонишь меня прочь, коли я так крепко тебя люблю? – сказал я барышне. – Экая, право, глупость несусветная!
– Не нужна мне твоя любовь!
– Ты тоже любишь меня, сама же признавалась.
– Не хочу я тебя любить! – рыдая, отвечала она. – И видеть тебя больше не желаю! – Рыдания продолжились.
Я ласково обнял ее.
– Нет, нет! – вскричала она вне себя от ужаса. – Ненавижу тебя и любить никогда не любила! У тебя только и было одно на уме, как бы соблазнить меня!..
Очень я тогда обиделся. И почему именно из-за этого обвинения? Не зря же ссылался я на тот случай в Гамбурге.
Надел я пальто и подался к выходу. Причем молча. Вроде как достоинство не позволяет отвечать на подобные оскорбления.
И тогда она заговорила, нарушив тишину. Не то что ангельская чистота – звук хрустальных колокольчиков, вот что было в ее голосе.
– Прощай! – горестно выговорила она.
И я был вынужден остановиться – до того сделалось сердцу больно от этого ее стона души.
– Не обождать ли мне все-таки снаружи?
Она закрыла глаза рукой.
Стало быть, ушел я. Но возле трактира постоял еще какое-то время. По-другому не мог: не слишком сил-то хватало идти, спотыкался на каждом шагу.
Что творилось во мне? В сердце – тупая немота. В ушах – какие-то бессмысленные речи и даже музыка.
А если уж точнее выражаться: внутри все словно заполнено было колокольным звоном, и я слушал его.
– Ах, господин решил удалиться? – могли бы спросить меня. А почему, собственно, он удаляется? Уж не порешил ли он ту барышню наверху? – И другие аналогичные разговоры звучали внутри. – Так что же он содеял с нею? – допытывался некий голос. – Раздел ее? Браво! Малость побаловались, значит?
Надо бы припуститься бегом, чтобы успокоить ток крови и вытеснить из памяти пережитое унижение, но не получалось.
– Выходит, я пригвожден к этому столбу позора? Будь он неладен, весь этот мир! – заругался я про себя.
Ведь у меня даже мелькнула мысль, а уж не вернуться ли мне и не вышибить ли дверь там, наверху…
– Как у нее хватает дерзости гнать меня прочь после того, как сама же позволила мне раздеть себя? Что за наглость? Обращается со мной, как со скотиной, вертит мною, как вздумается!
И тут меня бросило в жар с такой силой, что я едва устоял на ногах.
Мне вдруг почудились огоньки вокруг ее губ, померещились те самые ароматы, что источает она, как будто в комнате ненароком опрокинули горшок с медом.
– Дьявол! Да ведь не факт, что ей действительно хотелось, чтобы я ушел! – осенило меня вдруг. – Поди знай этих женщин, чего им по правде хочется! – Меня так и подмывало броситься обратно. Тем более что смешок жены моей сделал свое дело. Тот оскорбительный смех, каким она сопровождала разыгрываемые ею сценки моего неловкого поведения с женщинами. Ею же придуманные истории, которые вот ведь возьми да сбудься.
– Опять разиню из себя состроил? Его отсылают шутя, а он поворачивается и уходит! – слышалось мне в этом смехе. – Там, наверху, в теплой постельке дожидается юная красотка!
Внезапно на меня навалилась усталость и – странным образом – стронула с места. Топ, топ – услышал я звуки собственных шагов.
Ну, наконец-то! Главное хоть с места сдвинуться.
Теперь уже я мчал во всю мочь, чтобы как можно скорей очутиться в Лондоне. И вид у меня был такой, будто бы где-то ждут неотложные дела.
Но что же мне делать сейчас в Лондоне? Идти домой? Да ни за что на свете!
Подался я к Кодору, и встретил он меня с бурным восторгом. По двум причинам.
Во-первых, мне предстоит немедленно отправляться в Брюгге: там подворачивается возможность, и не абы какая, и даже не у спасательных служб – контракты с прекрасными условиями вот они, можно сказать, на руках… и так далее. Главное, что платят там очень хорошо. Так что надо ехать в Брюгге, да не откладывая. Вернее, не сей момент, придется обождать малость, он сам скажет, когда пора отправляться. Словом: сидеть, не ехать – это было первое неотложное дело.
А во-вторых, прямо сейчас я должен отправиться вместе с ним на «одну приятную встречу», чтобы он не помер со скуки, потому как там соберутся сплошь бородатые да убогие придурки, с которыми он, хоть убей, не знает, что делать.
– Пошли, Якаб, ты должен развлекать-потешать этих бородачей, – такую мне поставили задачу. – И не вздумай увильнуть, лишние связи не повредят. Почем знать, может, там враз влюбится в тебя кто-нибудь, – уговаривал Кодор. Говорил он по-итальянски, как всегда, когда на него находил стих.
А меня чуть кондрашка не хватил от усилия не только прислушиваться к его речам, но и всячески выказывать, что я, мол, на седьмом небе и от приятной перспективы, а главное, от него самого. Ну тут уж никуда не денешься. Ведь я прикинул, будь что будет, сейчас поднажму, глядишь и выдавлю из него хоть что-нибудь. Потому как разгуливать по этому городу я больше не собираюсь. Хватит, нагулялись.
– Постой, – удержал меня Кодор, – отведаем-ка этого молочишка! – (Понимай: «винишка».) И забегал, засуетился, сам налил мне чего-то темного.
– Что это, по-твоему? – с довольным видом спрашивает он, спрятав бутылку за спину. – Определи, если сумеешь, конечно! Нюхать бесполезно, все равно ничего не унюхаешь! – принялся он подначивать меня, хохоча во все горло. – Ну, так что это такое?
Я даже пробовать не стал. Смолянистый дух вперемешку с дымком. Этого мне было достаточно.
– С островов Самоса, – вынес я суждение тоном заправского дегустатора.
– Из моих родных краев, – растроганно прошептал он. – Новый бизнес я начинаю, старина, – перевел он разговор на другое, и видно было, что сам не свой от счастья.
И принялся посвящать меня в подробности. Два греческих предприятия обанкротились, а он все перекупил у них. – К тому же и английские интересы здесь замешаны! – радостно воскликнул он. Интересы Англии были у него на первом месте.
– Я парень ушлый, семи пядей во лбу! – кричит он мне. – Признай, что я гений! – И пошел распространяться, до чего он умник-разумник. Эти (знать бы еще, о ком речь!) воображают, будто бы он оказывает им услугу, а наряду с этим некий грек по имени Никандер даже вот-вот разорится, что и есть самое пикантное во всей истории, потому как Никандера он терпеть не может…
– Вычитаешь, складываешь, прибавляешь и получаешь чистую прибыль, – с торжествующим видом втолковывал он мне. И добавил: – Слово чести, Юпитером клянусь. – По ходу дела он перешел на английский. Ни словечка разумного, сплошная белиберда. Но главной причины тому я так и не сумел уразуметь никогда. Берут, допустим, молодого человека в обучение и отчего бы не с самого начала втолковывать ему азы дела? Нет, нипочем не дождетесь! Выталкивают его на самую что ни на есть середку, и доходи до начала своим умом. Точно так же и с «гениями» этими дело обстоит. Ни за какие коврижки не объяснят честь по чести, чтобы и несведущему человеку ясно стало.
Наконец все же расхлебал я это хлебово и смекнул, что речь идет о масле оливковом, да в таких несметных количествах, что им хоть все Соединенное королевство умаслить можно. Но что за масло! Глянешь на свет – точно солнце жидкое переливается, и цвет не желтый, а золотистый.
– Ну-ка, дай, – говорю, – на твой чудо-продукт подивиться!
Какое там! Нет у него масла этого, ну ни пинты. Вот они, дельцы гениальные, какими капиталами заправляют, а предмета сделок не увидишь, не ухватишь. Судя по всему, они не товаром торгуют, а сделками – бумажками. Мне до таких масштабов далеко, я когда сделку заключаю, на бочке сижу. И люблю, когда денежки на бочку выкладывают. Ну ладно, оставим это.
В общем, выяснилось следующее: Кодор основал компанию по торговле маслом, все дела у него в руках, за «сущие гроши», как он выразился. Не пройдет и двух месяцев, как масло хлынет в Лондон. «На кой ляд?» – подмывало меня спросить, но я промолчал. «Ну, и пусть его хлынет!» – подумал я. Все эти богатства хранятся в «прекрасном» порту у него на родине, а в каком порту – он сказать не может. Больше мне и по сию пору ничего не известно об этом деле.
– Вот на радостях мы и решили собраться сегодня, – заявил Кодор. – Я имею в виду основных пайщиков. Тебя я тоже включу в их число, – адресовался он ко мне. – Не беспокойся, такую жирную добычу я не упущу!
А теперь представьте себе следующее. Сам не знаю, что тогда на меня нашло. Морок, что ли, какой-то навалился или отупение чувств? Такое впечатление, будто окутало бурым туманом. Сидел я там, кивал головой с таким видом, будто все его восторги и великие прожекты меня ах как интересуют, и вдруг поймал себя на том, что к словам его даже не прислушиваюсь.
А Кодор распахнул дверцу одного из гардеробов и шагнул внутрь, словно это была всего-навсего соседняя комната. Я и уставился туда, в этот шкаф, раздумывая, что бы это могло быть – умывальная и гардеробная, соединенные вместе, и до чего странно это, как и все остальное, что его окружает. Кодор меж тем разделся, надел чистое белье, другую одежду, а сам все говорил, говорил… И вдруг я ни к селу ни к городу перебил его:
– Послушай, Кодор, не мог бы ты через свой банк достать мне металлические монетки? Новехонькие, разумеется.
Он чуть из гардероба не вывалился.
– Ну, и просьбы у тебя! – развеселился он. А я только в тот момент очухался. Мысль-то у меня была простая: хорошо бы раздобыть несколько новеньких монет и послать барышне, без всяких сопровождений. Ну, разве что черкнуть пару слов: шлет, мол, на память г-н капитан Я. Шт.
– У меня из головы нейдет прибор новой конструкции по проверке монет, – наспех подбросил я Кодору идею. – Такой небольшой приборчик, чтобы в денежных автоматах можно было выбраковывать фальшивые монеты. Для чего и требуется несколько новеньких образчиков, – выкрутился я.
– Да что ты говоришь? – глянул он на меня с подозрением. – Ишь ты, какой умник выискался! – съязвил он. – А я и не знал, честное слово.
Он уставился на меня, словно желая сказать:
– Плут ты, братец! Не иначе как задумал обвести меня вокруг пальца!
Затем, в отдельном кабинете гостиницы «Брайтон», со стенами, затянутыми красным шелком, я достал свое самопишущее перо и настрочил супруге следующее послание:
«Крохотулька моя! Я сейчас с Кодором, с ним же вынужден остаться и на ночь. Бизнес есть бизнес. А там – в страну диких голубей, в Бразилию, судя по всему, на полгода.
(Эти слова я подчеркнул.)
Прежде, однако, на следующей неделе наведаюсь в Брюгге. Но еще допрежь того предстоит обмыть дельце – так требует мораль, ну и жизнь тоже. Надо же размягчить старого сухаря, поскольку сейчас, к сожалению, я целиком завишу от него. Стоит только ему захотеть, и все пойдет как по маслу. Далее: сегодня, пожалуйста, не зачитывайся заполночь, иначе будешь не в духе, когда я загляну к тебе под утро с охапкой солнечных лучей. Под стать Аполлону».
Закончив послание, я обратился к Кодору:
– Не желаешь ли передать поклон моей супруге?
– Как не желать, очень даже желаю. – И на оборотной стороне листка приписал: «Почтенного супруга вашего пытаюсь сделать женоненавистником. Старый черт: сэр Александер Кодор».
– Ты уж и сэром успел заделаться? – испуганно поинтересовался я.
– А ты и не знал? Уже целую неделю.
Однако быстро же у них эти продвижения получаются!
Словом, отправил я письмецо вместе со скромным букетом роз, какой удалось раздобыть в вестибюле гостиницы, затем подсел к столу и предался житейским радостям.
– Мясо, хлеб да вино – без этих трех вещей мне и жизнь не в жизнь, – объявил я компании. И должен заметить, людей завоевать не трудно, в особенности если есть у тебя к тому хоть какие-то способности. Да тут много и не требуется. Если перед вами толстяк, это можно обыграть. Или, ежели человек умеет подражать животным, скажем, ржать, как лошадь, что ли. У Кодора, к примеру, есть характерная плутоватая усмешка и этакие сладковатые морщинки в уголках глаз, делающие их похожими на изюминки. Представляете, какое впечатление это производит, вздумай Кодор клиента к его же собственной пользе склонять?
«Что ж, – подумал я, – сегодня я в состоянии покорить мир. Отчего бы и нет? В особенности, ежели тут эти дивные чаровницы!»
Для начала я продемонстрировал собравшимся, сколько я способен съесть и выпить. Кодор, кстати, меня и представил такими словами:
– Честь имею представить вам пожирателя устриц!
И, оборотясь к гостям:
– Прошу любить и жаловать: отважный капитан ван Малахольн. – И все рассмеялись. (Представлена была и «нахохлившаяся птица» – как потом оказалось, врач на пенсии.)
Однако, что гораздо существеннее, присутствовали в компании две очаровательные дамы, которые – хотите верьте, хотите нет, тотчас зачислили меня в свои любимцы и давай пичкать. Своими нежными ручками пододвинули ко мне уксус, горчицу и прочее, что требуется, и со смеху покатывались, на меня глядючи. Видать, душа просила озорства незатейливого, стосковались милые дамочки по невинным развлечениям. От аппетита моего пришли в восторг и принялись соперничать, кто из них ловчее сумеет приласкать меня и высмеять. Словом, в считанные минуты воцарилось за столом развеселое настроение, и Кодору это явно пришлось по сердцу.
– Капитан – парень что надо! – аттестовал он меня. – Ну а я, по крайней мере, хоть знаю теперь, как ему удается покорять женщин.
– Он действительно покоряет их? – уточнила одна из дам.
– Это не человек, а волшебник, – подхватил мой приятель. – Стоит прекрасному полу увидеть его на перроне, и красотки, все как одна, готовы соскочить с поезда.
Дамочки и вовсе покатились со смеху.
– И до чего же он огромный, – заметила одна из них не без страха в голосе. Со страхом, но и с интересом, – подобное нельзя не почувствовать. В ответ я, не поднимая головы и не переставая работать челюстями, лишь искоса бросил на них устрашающий взгляд.
– Уверяю вас, это сущий чародей, – повторил Кодор. – Ну-ка, расскажи нам, что ты умеешь, – обратился он ко мне. – Начать с того, что в нем четыре сотни фунтов веса, так сказать, нетто. Ей-богу, не вру! Съесть за один присест четырех гусей – ему раз плюнуть, а после закусить двумя десятками фаршированных колбасок, в уксусе. Вот так-то! Верно я говорю? – обратился он ко мне. Я холодно кивнул.
– Одним словом, чудовище, – заметила одна из дамочек. Подобные замечания мне тоже по нраву: ведь как подсказывает мой опыт, они всегда неотделимы от сладостных страхов.
Компания потешалась на мой счет, и я был не против. А с чего бы мне спорить да возмущаться? Пускай их резвятся. Весь мир наш – что рыхлый клубок. Взъерепенишься, дернешь не за ту нитку, и все связи порушатся. Нужно ли мне это?
Я обвел взглядом собравшихся: небольшая, приятная компания деловых людей – шестеро мужчин, считая и нас с Кодором, и две дамы. Незачем говорить, что ни один из них не был бородатым простецом, как заранее характеризовал их Кодор. Далее: ничего общего между ними не было – это сразу же чувствовалось. Впрочем, нечто общее все же отмечалось: каждый надеялся извлечь какую-то выгоду из общения с другими, ну, и в бизнесе они разбирались слабо. (То есть четверо, кроме нас.) В особенности, уже упомянутый мною господин доктор, мужчина с суровым взглядом.
Касательно торговца чулками и нижним бельем – его пьесу даже ставили на венской сцене, – смело можно сказать: такой не станет за сделками гоняться. И еще двое: судовладелец и держатель пакета акций стекольного завода – бесспорно, легкая добыча для хищнических аппетитов Кодора. Кстати, даже в юные свои годы я и предположить не смел бы, что подобных простаков можно встретить в самом центре Лондона. А эти живут здесь, как ни в чем не бывало, убаюканные своей детской верою. Дивны дела твои, Господи! Но мне с тех пор не раз доводилось подмечать подобное, и именно здесь, в Англии.
Кодор и общался с ними соответственно – ласково и бережно, чисто родная мать. Ему явно хотелось привлечь их на свою сторону, на этот счет у меня не было никаких сомнений.
Более того! Да ведь я и обе прелестницы находились здесь только ради этой цели: мы поставляем музыку к застолью. Стало быть, немалые суммы стоят на кону – не станет же этот прохвост созывать столь большую компанию в отдельный кабинет, обитый красным шелком, – сообразил я в мгновение ока.
Впрочем, мое дело сторона!
Я объедался жарким из телятины, с пылу с жару – нога, запеченная одним куском.
– Пусть будет фунта два, не меньше, – заказал я официантке, с давних пор зная, что нет ничего вкуснее, как прямо с огня и цельным куском. Тогда мясо сочное и воздушное, как розовое облако.
Я упивался наслаждением. Никому было не догадаться, что происходит у меня внутри.
– Уважаемые дамы и господа! Прошу не беспокоиться, желудок у меня в полном здравии, – доверительно заметил я. Стоит ли вдаваться в подробности? Как сытый голодного, так и здоровый хворого не разумеет!
«Ну, держись, старина, я тебя повыпотрошу», – лукаво подумал я и, конечно, не скупясь, вливал в себя дорогие напитки. Кодор не преминул устроить из этого цирковое представление.
– Смотрите, смотрите! – возопил он. – Что вытворяет негодник! Вливает в себя, словно в бездонную бочку, и даже не глотает!
– Ой, я хочу посмотреть! Я хочу посмотреть! – вызвались обе куколки. Им я тоже показал, как это делается. Как вливает в себя человек полпинты спиртного и даже не сглотнет, чтобы воздуха набраться.
– Может, у него глотка луженая? – интересуется одна милашка.
– Скорее уж у него душа каменная… – замечает другая.
Ага, эта дамочка поумнее будет. «Душа окаменелая», – так и хотелось мне ответить.
– Что же касается внутренних сил, – сказал я, – то, пожалуй, воздержимся от их упоминания, хотя бы минут на пять. Выясним, что скажет на это душа жареного теленочка. Сперва его съедят, а уж потом проявят к нему милосердие.
Дамочка какое-то время молча разглядывала меня, словно ей тоже хотелось сказать: «С этим держи ухо востро!»
Здесь самое время описать прелестниц. Они и впрямь были прелестны и обольстительны, к тому же обе черные. С головы до пят, точно лоснящиеся, черные пантеры – поистине демонические создания. Прежде всего у обеих были черные глаза, но ведь сколько оттенков может быть у черного: у одной – мечтательно-манящие, у другой – горящие пламенем. Одежда на них тоже сплошь темная, волосы – воронова крыла, а зубки остренькие… Так и подмывало попросить: кусни меня за ушко.
Готов понять человека, не согласного со мною по части женского очарования. Правда, мне тогда почти все молодые особы нравились, это точно. Однако могу заверить каждого, что эти женщины обладали властью над мужчинами. Только вот как доказать? Призвать в свидетели старого доктора, который тоже принял мечтательный вид, печально помаргивая и озираясь вокруг, – этим никого не убедишь. Торговец дамским бельем вообще не в счет. Стало быть, наиболее убедительное свидетельство все же мое, если принять во внимание, что сам Кодор не напрасно привлек их сюда, а явно для того, чтоб те покорили наши сердца. Не говоря уже о том, что одна из дам (на груди которой, кстати, красовалась маленькая бабочка из черных кружев) была пассией самого Кодора. Это довольно скоро выяснилось из ее мимолетного замечания.