Текст книги "Страсти по Феофану"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

2.

Да, Кантакузин не считался бы хитроумным правителем, если бы не умел уязвлять врагов с неожиданной для них стороны. Нет, морское сражение было смехотворно проиграно. И тягаться силой с Галатой он не счёл в дальнейшем возможным, и особенно – при отсутствии денег. Иоанн VI сделал не военный, а экономический ход: увеличил пошлину на товары итальянских купцов и одновременно снизил всякие поборы с греческих торговцев. Генуэзцы и венецианцы сразу поутихли. А казна начала пополняться иперпиронами. И кто знает, может, самозванцу удалось бы на какое-то время удержать государство от полнейшего краха, если бы не подросший Иоанн V. Молодой человек больше не желал управлять страной на паях с соперником. И восстал. И гражданская война в империи вспыхнула с новой силой.

Где война – там разруха, перебои с товарами, голод, смерть. Но Никифору Дорифору – что? Чем покойников больше, тем успешнее его предприятие. Мастерская работала днём и ночью. Капиталы гробовщика множились. Он теперь ходил в дорогих одеждах, приобрёл коляску, лошадь, нанял кучера – словом, ездил по городу, как аристократ, в собственном экипаже; и, впервые изменив принципам, закрутил роман с супругой Фоки – Софьей.

Женщина и впрямь была видная – белотелая, с ярко-рыжими волосами и орлиным носом. Говорила громко, хохотала звонко. А когда готовила или стирала, пела во всё горло. И тем самым обращала на себя общее внимание. Антонида и Анфиса её дружно невзлюбили.

А мужчины заглядывались. Даже Иоанн. Иногда проводит её долгим, понимающим взглядом, да и скажет Феофану вполголоса:

   – Эта баба нам ещё устроит.

   – Нам – кому? – удивлялся подросток.

   – Мастерской. Перессорит всех.

   – Ты влюбился, что ли?

   – Я-то нет, у меня жена, и себя блюду. А вот дядя твой, кажется, присох.

   – Да не может быть! Он такой святоша!

   – В тихом омуте черти водятся.

И действительно: бывшая гетера сильно ранила сердце холостяка. При её появлении Дорифор-старший сразу оживлялся, начинал командовать подчинёнными нарочито властно и ругал стряпню Антониды почём зря. А потом велел: пусть мне завтраки подаёт Софья (раньше приносила жена Иоанна или Анфиса). И однажды, когда Фока провалился в очередной запой, благоверная его, поспешив к хозяину с завтраком, задержалась в его покоях много дольше обычного. Вышла возбуждённая, быстро наводя порядок в одежде. И смотрела долу. Тут и целомудренный Феофан понял: надо ждать беды.

Какое-то время жизнь ещё текла по обычному руслу. Подмастерье продолжал бегать на уроки к Евстафию. Аплухир научил его многому – графике и живописи, композиции и обратной перспективе, разнице между реалистичным рисунком и принципами иконописи. Эту разницу объяснял он так:

   – Мы не латиняне. Не изображаем Троицу Святую, Богоматерь и апостолов схожими с простыми людьми. Ибо изображать их такими, как мы, значит, низводить до нашего уровня. А икона обязана потрясать воображение христианина. Дать ему понять, как он мал и ничтожен по сравнению с идеалами святости и духовности. Подлинная икона пишется не умом, но сердцем. В ней должна быть загадка, тайный смысл, не доступный каждому, как не может любой из нас до конца познать Бога.

И к шестнадцати годам Дорифор-младший овладел уже многими приёмами, вплоть до того, что порой наставник поручал ему или Фильке размечать самостоятельно доски с будущими ликами и накладывать основные тона фона, а потом, лишь подправив начатое, сам доводил заказ до конца. Иногда он осаждал Феофана:

   – Слишком ты горяч. Будь спокойнее, не спеши. Наше с тобой искусство суеты не требует. Я не говорю, будто должен ты творить слишком рассудительно – этак ничего не получится. Без накала чувств живопись мертва. Но эмоции и страстность надо усмирять. Управлять ими, как сноровистой лошадью. А не то – сбросит и затопчет.

Фильку же ругал за излишнюю подражательность устоявшимся образцам. И нередко ставил в пример Феофана:

   – Ты смотри, как он фантазирует. У него воображение плещет через край. Никогда не повторяется, ищет и придумывает новые решения. Настоящий талант – это щедрость духа. Сотни вариантов. Жажда неизведанного. А копировать пройденное скучно.

Друг невесело усмехался:

   – Так не зря же его называют Софианом! Больно башковит.

   – Нешто ты глупее?

   – Не глупее, конечно. Только я – талант, а он – гений.

   – Не преувеличивай. И не принижай своё дарование.

   – Я не принижаю, а знаю точно. И не вижу в том ничего дурного: ловкие копиисты тоже без работы не пропадают.

Разница в способностях не мешала молодым людям относиться друг к другу по-прежнему. Только раз подрались всерьёз.

Дело было летом 1352 года, и ребята помогали Евстафию расписывать церковь Покрова Богородицы в женском монастыре на одной из окраин Константинополя. Спор возник из-за крестика на мафории[2]2
  мафорий – в православных изображениях Богоматери – широкий платок, покрывавший голову и плечи.


[Закрыть] Девы Марии. Феофан считал, что коль скоро Пресвятая повернула голову влево и глядит на Младенца, крестик её не может оставаться по центру лба и его необходимо слегка сместить. Филька же упорствовал: надо поступиться реалистичностью и остаться в рамках канона. Слово за слово – перешли на личности. Зная о его симпатиях к итальянцам, подмастерье обвинил Дорифора в ереси:

   – Я не удивлюсь, если ты вообще перекрестишься в католика!

Тот кричал в ответ:

   – Прекрати молоть чепуху! Латинянам и грекам нечего делить, наша вера едина, и должна быть уния церквей!

   – Подчиняться Папе? Хочешь ходить под Папой? Под иудой, христопродавцем?

   – Можно подумать, будто наши патриархи – святее!

   – Да, святее!

   – И поэтому дружат с турками?

   – Турки нам не враги, с ними можно договориться.

   – С турками договориться? Так пойди, сполосни пиписку!

   – Для чего? – изумился Филька.

   – Чтобы чистой была – перед тем, как они тебе её станут обрезать!

Тут уж друг не выдержал и ударил Феофана кулаком в глаз. Завязалась настоящая драка, и подростки бешено катались по полу, молотя друг друга, изрыгая проклятия. Лишь Евстафию, заглянувшему в церковь, чтобы посмотреть, как идёт работа, удалось их разнять. Возмущённый учитель наорал на обоих:

   – Сопляки! Щенки! Где затеяли потасовку? В Божьем храме! Ни стыда, ни совести. Прочь пошли отсюда, чтобы я три дня вас не видел!

Выйдя из монастыря, Софиан, сплёвывая кровь, продолжавшую течь у него из губы, примирительно посмотрел на товарища:

   – Ты куда теперь?

   – Не решил ещё. – У приятеля кровь текла из носа. – Хочешь предложить что-то интересное?

   – Ничего такого. Просто искупаться.

   – Почему бы нет? Омовение в морских водах снимет нашу грязь и грехи.

Так они провожали детство.

А события в доме Никифора всё перевернули вверх дном.

Как-то поздно вечером Феофан вернулся к дяде в мастерскую после очередных занятий у Аплухира. И увидел Анфиску, поливавшую цветы в палисаднике. Дочке Иоанна было уже пятнадцать, и она превращалась из подростка в девушку с хорошо развитыми формами. В отношениях между молодыми людьми ничего нового не происходило: он над ней немножко подтрунивал, говорил снисходительно, по-взрослому, а её глаза выражали вечную тревогу и всецелое подчинение.

   – Здравствуй. Как дела? – помахал рукой юноша.

Та взглянула на него в замешательстве:

   – Плохо, Фанчик, плохо! Целая трагедия без тебя разыгралась.

Он заволновался:

   – Что такое?

   – Софья сообщила Фоке, что беременна. А Фока спросил: от кого – от меня или от хозяина? И как бросится её избивать! Так бы и забил до смерти, если бы не папенька и не маменька, подоспевшие ей на выручку. А Фока – прыг в окно – да и был таков. Пригласили доктора, он привёл Софью в чувство, но ребёночка она потеряла. И теперь хозяин обещает засадить мастера в тюрьму, если он вернётся.

   – Ничего себе! Я пойду, поговорю с дядей.

   – Лучше не ходи: запёрся у себя и не хочет никого видеть.

   – Ну, меня наверное примет.

Сын Николы поднялся из мастерской на второй этаж и подёргал ручку запертой двери. Постучал и крикнул:

   – Это я, Феофан. Ты не спишь? Надо потолковать.

Вскоре звякнул ключ, и Никифор появился в проёме – неприветливый, похудевший. От него разило вином. Оглядев племянника исподлобья, проворчал недобро:

   – Что тебе, поскрёбыш?

   – Разреши войти? Может, что скажу умное?

   – Не смеши, – гробовщик оскалился, показав кривые жёлтые зубы. – Что ещё надо говорить? Мой ребёнок умер.

Молодой человек всё-таки вошёл, потеснив дядю в коридорчике. Сел за стол и спросил:

   – Мне нальёшь?

Тот пожал плечами:

   – Пей, не жалко.

Оба отхлебнули вина.

   – Значит, ты уверен, что ребёнок твой?

   – По словам Софьи. А она лгать не станет.

   – Отчего не станет? Очень даже может.

   – Если бы ребёнок был от Фоки, то Фока не стал бы её избивать.

   – Это ещё не довод. Пьяный Фока на любое способен.

   – Пьяный Никифор тоже. – Дорифор-старший снова выпил, промокнул губы рукавом и проговорил: – Нет, не зря я считал, что от женщин – одни несчастья. Все причины бед. Был я образцом добродетели, проводил время в чтении и молитвах, а вином только причащался. А теперь? Посмотри на меня. Превратился в тряпку, забулдыгу и грешника. Возжелал жену ближнего своего. Преступил одну из главнейших заповедей. И за это буду наказан.

Феофан заметил:

   – Нос другой стороны, будь ребёнок не твой, ты попался бы на крючок и воспитывал чужое дитя. Бог тебя оградил от этого.

Дядя покачал головой:

   – Всё равно. Появись тут сейчас Фока, я его убью.

   – Ну и глупо. Мало того, что нарушишь очередную главнейшую заповедь, так ещё и окажешься за решёткой. Для чего?

   – Отомщу за невинно загубленную жизнь.

   – «Око за око, зуб за зуб»? Но Господь наш Иисус Христос призывал нас не поддаваться мстительным чувствам.

   – Стало быть, простить?

   – По-христиански – простить. И отдать в руки правосудия.

   – Ох, боюсь – не выдержу.

Уложив Никифора, юноша спустился к себе в каморку и прилёг на кровать. Но заснуть не мог, думал о случившемся, глядя в темноту. Прав ли Дорифор-старший – на земле зло от женщин? Ева поддалась искушению, а затем совратила Адама. Первородный грех как проклятие висит надо всеми. Люди из-за него потеряли бессмертие. Но Господь смилостивился над нами и направил на Землю Сына, чтобы Тот попрал смертью смерть. Христиане обретут жизнь вечную. Но борьба за людские души ещё не окончена. Нечестивый продолжает искушать и мужчин, и женщин. Вожделением – прежде прочего. Как здесь отделить плевелы от зёрен? Ведь Любовь есть Бог. Но Любовь есть и похоть, значит – грех. Где граница? Женщина – исчадие ада или же сосуд святости? Мы обожествляем Деву Марию, но Она была смертна, умерла от старости, не воскресла, – получается, первородный грех и на ней? Как сие понять? Можно ли понять в принципе? Или сами эти мысли греховны? Надо просто верить? И не задавать наивных вопросов?

С этими сомнениями он и забылся. Разбудил его грохот наверху, в комнатах у дяди. Феофан вскочил, натыкаясь в темноте на предметы, побежал по лестнице. Дверь была открыта. И окно распахнуто. А за ним, на улице, каркала ворона.

На полу, в луже крови, он увидел Никифора. И огромный столовый нож торчал у него из груди.

   – Что же это? – прошептал Софиан, опускаясь перед мертвецом на колени. – Дядечка, ты жив? Погоди, пожалуйста, умирать, мы тебя спасём...

Но душа Дорифора-старшего отделилась уже от тела...

Тут явились остальные обитатели дома. Софья потеряла сознание, её наскоро привели в чувство и препроводили по лестнице вниз. Иоанн спросил у парнишки:

   – Кто его? Ты или Фока?

Феофан, стоя на коленях, попятился и увидел, что действительно перепачкан кровью – пятна на руках и одежде. Он воскликнул:

   – Ты рехнулся? Для чего мне убийство дяди?

Мастер предположил:

   – «Для чего, для чего»! Ты – наследник. А свалить можно на Фоку...

   – Господи, о чём ты?! Как тебе не стыдно думать такое!

Полусонный столяр почесал в голове и перекрестился:

   – Да, конечно... Человечек ты добрый... Можешь быть спокоен: я и на суде тебя поддержу...

   – На каком суде?

   – Мы теперь обязаны заявить властям. Будет разбирательство, как положено. Коли изобличат Фоку – он и понесёт наказание. Ну, а коли скажут, что убийца – ты, значит, ты.

Потрясённый молодой человек медленно поднялся с колен:

   – Иоанн, родной, посоветуй, что делать? Скрыться, унести ноги?

   – Нет, я думаю, убегать не стоит. Это уж совсем будет подозрительно. Надо доказать в суде свою невиновность, оправдаться полностью.

   – Боже мой, ты же знаешь наши суды... Разве там найдёшь правду?

   – Если будет судить митрополит, не исключено, что найдёшь.

   – Я хочу посоветоваться с Евстафием Аплухиром. Поспешу к нему.

   – Лучше оставайся. За Евстафием я пошлю Анфиску.

Мастер-живописец прибыл в дом к убитому лишь за несколько минут до властей. Он взглянул на тело, выслушал рассказ Феофана, а потом сказал своему подопечному:

   – Ничего не бойся. Мы тебя не дадим в обиду. Но, конечно, чтоб тобою занялся митрополит, надо заплатить кое-какую цену.

   – Денег у меня теперь нет.

   – Дело не в деньгах. Сумму же залога я внесу и сам.

Дело в твоём статусе: должен стать послушником какого-либо монастыря. И тогда перейдёшь в ведение церковников.

   – В монастырь? Ни за что на свете!

   – Что, по-твоему, в тюрьме лучше?

   – Не хочу быть монахом.

   – И не будешь. Можно ведь потом не постричься. И в монастыре жить не обязательно, здесь не Афон, это разрешается. Но носить одежду послушника и не бегать по кабакам, видимо, придётся.

Юноша молчал. На его осунувшемся лице можно было прочесть крайнее смятение. Хрустнув пальцами, он спросил:

   – Вы, учитель, считаете, что иначе нельзя?

   – Самый лёгкий путь. Суд митрополита – быстрый, справедливый. А в суде гражданском, безусловно, завязнем, на одни взятки состояние изведём – и ещё не известно, выручим ли тебя.

   – Хорошо, действуйте, как знаете.

Тут же появились люди эпарха – дознаватели, писари. Начались допросы, составление документов после осмотра места преступления. Ситуация с Феофаном складывалась запутанная: все свидетели отрицали его вину, обвиняли Фоку как единственно возможного виновника злодеяния, но улики были против племянника. Заявление Софиана о желании сделаться послушником тоже не произвело впечатления. Толстый дознаватель, вытиравший пот, струйками бежавший по его вискам и щекам, так ответил:

   – Вот когда перейдёшь в лоно церкви, мы тебя передадим из рук в руки служкам митрополита. А пока посиди у нас. До решения суда о сумме залога.

   – А когда возможно это решение?

   – Где-то в течение недели.

   – Целую неделю в тюрьме! Средь воров и насильников!

   – Не драматизируйте, сударь, – успокоил его толстяк. – И среди убийц попадаются чрезвычайно милые личности. Я-то знаю!

Феофану завязали руки за спиной кожаным ремнём и торжественно увели из дома. Все ему желали скорейшей свободы, а Анфиска плакала, прижимаясь к матери.

3.

Юный Иоанн V потерпел поражение и бежал со своими единомышленниками под крыло итальянцев – на далёкий остров Тенедос. Генуэзцы готовили новое наступление на Кантакузина, а неистовый самозванец опирался турок: брал в наёмники и селил под Константинополем. Между прочим, на пособие войску он истратил всю казну империи, всю церковную утварь и пожертвования московского князя...

(А в Москве в то время правил внук Александра Невского, сын Ивана Калиты – Симеон Гордый. Человек чрезвычайно набожный и большой поклонник Византии, он послал на Босфор, с делегацией митрополита, сундуки с богатствами – на ремонт знаменитого храма Святой Софии... Но о русских делах наш рассказ ещё впереди, а пока только упомянем, что московские дары были израсходованы не по назначению – на солдат эмира, нанятых Кантакузином).

Где военным путём, а где мирным, турки занимали греческие земли пядь за пядью. Иоанн VI, ослеплённый ненавистью к Палеологу, не препятствовал их движению. Вскоре он опомнится и захочет остановить мусульман, но уже не сможет...

Чтобы укрепить свою власть, император-узурпатор объявил о коронации собственного сына – Матфея Кантакузина. Патриарх отказался проводить противозаконный обряд, и его сместили; в страхе он бежал из Константинополя и укрылся на том же Тенедосе, в стане Иоанна V. А на патриарший престол возвели афонского монаха Филофея Коккина, сына видного грека и красавицы-еврейки. Крайний консерватор, он себя окружил точно такими же непримиримыми противниками объединения западного и восточного христианства. Был в его свите и монах Киприан Цамвлак, выходец из знатного болгарского рода; не пройдёт и двадцати лет, как он сделается митрополитом Киевским и Всея Руси... А пока ему, как и Феофану, только-только исполнилось шестнадцать, и до их знакомства – поворотного, судьбоносного, – оставалось немногим более полугода...

Феофан просидел в тюрьме две недели. В полутёмной камере, свет в которую проникал сквозь малюсенькое оконце, забранное решёткой, обитало человек восемнадцать—двадцать – грязных, запаршивевших, одичавших. Их кормили два раза в сутки: отварной морской рыбой и бобовой похлёбкой, да краюхой хлеба в придачу. Из-за хлеба иногда возникали драки – заключённые воровали его друг у друга и готовы были убить соседа из-за лишней крошки. Молодой Дорифор спал на грязной соломе возле выгребной дырки и ужасно мучался от невыносимых условий. Но однажды, потехи ради, стал показывать фокусы и жонглировать – демонстрируя навыки, что ему привили в труппе бродячих акробатов; заключённые млели от восторга, а потом перевели юношу ближе к оконцу. Старший в камере взял его под свою защиту. На прощанье, перед выходом Софиана под залог, покровитель сказал:

   – Если будет трудно, некуда пойти, негде схорониться от гвардейцев эпарха, загляни на улицу Левков, обратись к трактирщику Кипаридису и скажи, что пришёл от Цецы. Он тебя укроет.

   – Благодарствую, Цеца, я твоей доброты до конца жизни не забуду.

   – Ничего, ничего, мы же христиане. Нынче я тебе, завтра ты мне поможешь. Мир-то тесен, где-нибудь да встретимся.

Аплухир внёс за Феофана залог – 50 иперпиронов, – и того до суда отпустили жить на воле. Он сходил на могилу дяди, положил цветы, срезанные Анфиской в их домашнем палисаднике, постоял и повспоминал убитого родственника, странноватого, в чём-то вздорного и упрямого, но в душе бесконечно доброго. Неожиданно услышал кашель за спиной. Обернулся и увидел Фоку. Бывший мастер-гробовщик был небрит и нечёсан, явно с перепоя, в обветшалой одежде и порванной обуви. Красные глаза его по-болезненному блестели.

   – Ты? – проговорил молодой человек. – Я из-за тебя просидел в тюрьме. Тать, убийца.

   – Ну, убийца, – подтвердил столяр и опять покашлял. – Но зато, благодаря мне, ты теперь унаследовал состояние. Главный в мастерской.

   – Нет, до восемнадцати лет я буду под опекой Евстафия Аплухира.

   – Пара лет промелькнёт мгновенно. И тогда я приду получить должок. Если не помру...

Феофан посмотрел на Фоку с явным сожалением:

   – Ты совсем потерял голову, дубина. Мало того, что фактически душегуб и пропойца, так ещё и бесстыдник: хочешь получить с меня деньги за преступление.

Тот пожал плечами:

   – «Преступление»! А Никифор, совративший мою жену, не преступник? Почему я должен был терпеть? Главное, пришёл я к нему по-хорошему: дескать, заплати за ущерб, нанесённый мужу, и останемся каждый при своём. Нет, рассвирепел, вынул нож. И лежать бы мне, а не ему, теперь в этой свежей могилке, если б не моя сноровка и сила. Не моя, но его вина.

   – Так явись на суд, расскажи, как мне, и покайся по-христиански. Докажи, что убил, защищая жизнь. И с меня снимут подозрения.

   – Вот ещё, придумал! Я не столь наивен и глуп. Появлюсь в суде – и меня сразу заграбастуют. Ни черта не докажу и пойду на фурку для колесования. Нет уж, дорогой, обойдусь без этого. А тебя не засудят, не боись. И тем более коли сделаешься послушником.

   – Ты откуда знаешь?

   – Софья говорила.

   – Значит, вы общаетесь?

   – Хм, а то! – он опять закашлялся.

   – Слушай, у тебя не чахотка ли? – взволновался юноша. – Плохо выглядишь. Кашляешь погано.

   – Хватит каркать – «чахотка»! Лихоманка обыкновенная, я простыл намедни, ночевал под открытым небом. – Запахнув на груди тряпье, Фока заторопился: – Ладно, будь здоров. И не забывай, кто твой добродетель. Я ещё зайду за наградой. – Юркнув за деревья, бывший гробовщик скрылся.

Феофан ещё постоял какое-то время, повздыхал, обдумывая сказанное и услышанное, а потом отправился к Аплухиру: обсудить свои дальнейшие действия.

Живописец договорился с игуменом Фотием, возглавлявшим обитель Святого Михаила Сосфенийского, расположенную за городом, о приёме младшего Дорифора в послушники. Настоятель сам решил провести собеседование и в конце недели принял кандидата в своих покоях – скромных, чистых, с толстыми каменными стенами и высокими узкими окнами, выходящими на Босфор. Под скалой рокотал прибой. Резко пахло ладаном.

Фотий усадил Феофана и доброжелательно заглянул в глаза. Был он с длинной белой бородкой и слегка ввалившимися щеками, но не в самом преклонном возрасте – лет, по-видимому, шестидесяти пяти. Лишь отсутствие половины зубов и морщинистая кожа на тонкой шее придавали ему стариковский вид. Задал первый вопрос: верно ли, что вместе с Евстафием юноша расписал церковь Покрова Богородицы? Софиан ответил:

   – Помогал учителю. Третьим с нами работал подмастерье Филимон.

   – Видел, видел ваше творение. Сделано отменно! Луч от солнца падает на лик Пресвятой Девы, и глаза Ея, обращённыя на Святого Младенца, прямо-таки светятся нежностью. Чудно, чудно! У нас при монастыре тоже есть небольшая иконописная мастерская. Два монаха трудятся, ты бы к ним присоединился, а?

   – С превеликой радостью, ваше высокопреподобие.

   – Наш-то монастырь строг не больно. Вместе только молимся, живём и питаемся порознь, не ведём общего хозяйства. Новый Патриарх против этих вольностей, хочет, чтобы все киновии[3]3
  киновия – общежитский монастырь; киновиарх – настоятель, игумен киновии.


[Закрыть] были по примеру афонских. А по мне, это отпугнёт многих верующих. Надо, чтобы каждый выбирал аскезу по силам. И Господь наш, Иисус Христос, совершенно не призывал паству, чтобы бросила суетные мирские дела и жила одними молитвами, истязая плоть. Нет, напротив! Пребывать в миру и при сем не грешить – много тяжелее, чем отгородиться от искушений непреодолимыми стенами. Ты-то постригаться не думаешь?

   – Не решил пока.

   – Торопиться не стоит. Походи в послушниках, приглядись к нашим правилам и канонам, пообщайся с братьями. И тогда делай выводы. Никого неволить не смеем. Постриг – выбор добровольный, надо приходить к нему одному, без чужих советов, как и к таинству смерти.

Говорили долго. Феофану Фотий чрезвычайно понравился, молодой человек больше не боялся своей новой участи, даже радовался во многом – жить на берегу моря, в тишине и покое, заниматься любимым ремеслом, в окружении славных, благообразных людей, но при этом иметь возможность видеться с друзьями, продолжать учиться у Аплухира – разве не великое счастье? И владыка остался доволен собеседованием – юноша серьёзный, вдумчивый, не дёрганый, может рассуждать о Святом Писании, о трудах и подвигах праведников, и ведёт себя скромно, не рисуется, не стремится выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Ясно, что послушничество для него – только способ избежать мирского суда (о котором упоминал Евстафий), ну да ничего, к Богу можно идти разными путями; даже если не сделается монахом, пребывание в монастыре благотворно повлияет на его ум и душу.

Вскоре, на одной из вечерних служб, Фотий объявил инокам, что у них в братстве прибавление – в новые послушники принят Феофан Дорифор по прозвищу Софиан, ученик живописца, даровитый молодой богомаз. Жить он может и дома, и в одной из келий, а его духовным отцом будет сам игумен. Чернецы одобрительно закивали, глядя на стоявшего чуть поодаль юношу. А по завершении литургии многие подходили знакомиться.

Братья Ириней и Аркадий повели его посмотреть на иконописную мастерскую – очень бедную, по сравнению с предприятием Аплухира. И работы, что показывали монахи, показались Феофану чересчур примитивными; даже Филька в своих ранних подражаниях так не опускался. Но сказать правду было совестно, и племянник покойного Никифора не хотел обижать этих простодушных трудяг, искренних в желании рисовать строго как предписано. Дорифор промямлил:

   – Очень хорошо... крепко сделано... – А потом спросил: – Можно я добавлю к лику Святого Михаила несколько мазков?

Ириней с сомнением поглядел на Аркадия, но, как видно, тоже не хотел обижать юного послушника и кивнул:

   – Что ж, изволь. Ученик Аплухира знает, что творит.

Феофан взял из шкафчика чашечку со светлым пигментом, тонкую колонковую кисть, помешал слегка краску и стремительно нанёс на угрюмый фон светлые штрихи – возле глаз и носа. Неожиданно плоское изображение покровителя монастыря изменилось – сделалось объёмнее, резче, выразительнее, как-то по-особому заиграло, вроде ожило.

   – Пресвятая Дева! – вырвалось у Аркадия. – Ну и чудеса! Да твоею дланью водит Сам Господь!

Сын Николы смутился:

   – Будет вам смеяться! Просто так, по-моему, интереснее.

Ириней сказал:

   – Завтра ты исправишь все другие наши работы.

   – Коли в том возникнет сия нужда...

   – Безусловно, возникнет. А пока приглашаю посетить мою келью: у меня есть приличное вино, жареная курица и овощи – надо же отметить, как подобает, новое твоё положение в нашем грешном мире.

   – Пить в монастыре? – удивился юноша.

   – Что ж, по-твоему, монахи – не люди? Красное вино хорошо настраивает на божественный лад...

Быть послушником оказалось совсем не плохо. А митрополит назначил разбирательство дела об убийстве Никифора на конец сентября.