Текст книги " Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Михаил Осоргин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)

ЗАЛОЖЕННЫЙ ПРАХ

В московский сад «Эрмитаж» валит публика валом: два человека летят в небеса!

В те времена человек еще не подымался над поверхностью земли иначе как по лестнице на такой-то этаж, редко выше четвертого. И только совершенно сумасшедшие и неуважаемые люди отваживались летать на привязном воздушном шаре. Такого Отчаянного фокусника приобрел сад «Эрмитаж» в расчете на хороший сбор; и даже не отчаянного, а просто – немца. У немцев воображения нет, им все равно, только плати деньги; и бояться немцу нечего, потому что он не личность, а так себе, и притом все соображает заранее. И если валил народ на гулянье и платил деньги, то не на немца смотреть, а на русского добровольного человека: было пропечатано в афише, что с немцем решил полететь отставной флотский офицер Фролов Петр Иванович, человек подлинный, которого многие даже и лично знали, и из хорошего общества.

Чтобы сдерживать толпу и в случае чего тащить в участок, приехал и сам московский полицеймейстер Огарев, важный, громкоголосый и не без усов.

Петру Ивановичу Фролову благоразумные люди говорили:

– Что вы делаете, Петр Иванович! Зачем?

– Да ведь что ж, не все ли равно! Тоже и на земле удовольствия немного.

– Лопнет шар – вы и пропадете.

– Может случиться. Но что же поделаешь: вызвался полететь, и отказаться как-то неловко.

– А вызвались зачем?

– Пришлось. Мне говорят: «Не полетите!» – а я говорю: «Полечу!» Вот теперь и лечу.

Человек был занятный, приветливый и в обращении простой. Считался одним из лучших остроумцев. Обедал по хорошим домам.

Собралось множество знакомых, жмут руку на прощанье. Попрощавшись со всеми, Петр Иванович залез в корзинку, машет ручкой и шапочкой. И вот тут немец, чего-то такое попробовавши, заявляет, что лететь вдвоем и думать невозможно: шар никак не подымет. Петр Иванович огорчился, плечами пожал и говорит:

– Ну, что же делать! Я вылезу.

И действительно вылез, грустный, но спокойный.

Естественно, что публика хотела очень сильно бить Петра Ивановича, и не только знакомые, но и посторонние, кто платил деньги. К счастью, присутствие и распорядительность полицеймейстера Огарева спасли положение, и Петр Иванович успел благополучно скрыться от общего внимания.

* * *

Из-за такого пустякового случая мы бы, конечно, не начали писать рассказ. Как увидит читатель далее, дело гораздо серьезнее и пахнет трупом. Но предварительно нужно было пояснить, каков был Петр Иванович Фролов, герой рассказа, и почему к нему относился с подозрительностью московский губернатор Закревский, человек решительнейший и характера деспотического.

Достаточно сказать, что этот Закревский высек и выслал из Москвы настоящего французского гражданина, дамского парикмахера, который позволил себе не только причесывать дам, но и продавать им какие-то таинственные предметы неизвестного нам назначения, поименованные в губернаторском приказе «механическими аппаратами». Очевидно, это были очень любопытные штуки, так как у нас, в противоположность другим странам, иностранцев любили и никуда не высылали, хотя бы у них были визы и отечество. Выславши парикмахера, Закревский занялся и Петром Ивановичем, вся вина которого заключалась в острословии и находчивости. Было общеизвестно, что именно Петр Иванович назвал губернатора Закревского «китайцем», каковая кличка очень привилась в обществе и навсегда за губернатором осталась. Возможно также, что Петр Иванович наболтал еще чего-нибудь лишнего, что было подхвачено и пошло гулять по Москве. Коротко говоря, Петр Иванович Фролов был внезапно сослан в город Колу Архангельской губернии за болтовню. Там он прожил в ссылке два года.

Но и этот случай – только предисловие. А начинается все с того момента, как Фролов, вернувшись из ссылки в Москву и узнав, что губернатор Закревский уже в отставке, зашел к нему повидаться, остался обедать, провел у него весь день, остался ужинать, – и между гонимым и гонителем установились наидружеские отношения, так что Петр Иванович с тех пор стал в семье Закревских своим домашним человеком, которому безгранично доверяли и без которого просто жить не могли.

Причина такой дружбы остается невыясненной, как неясна была, собственно, и подлинная причина высылки Петра Ивановича. Вообще в этом деле неясного очень много. Кто, например, мог бы сказать, простил ли Фролов Закревскому свое былое унижение или только затаился, чтобы потом отомстить? Однако большинство полагает, что простил, а все дальнейшее было чистой случайностью и следствием природного легкомыслия Петра Ивановича Фролова.

Мы имеем в виду дело о трупе, к которому наконец и переходим.

* * *

Чувствуя свое здоровье достаточно подорванным службой и неприятностями, бывший губернатор Закревский с семейством выехал за границу, а именно в Италию, страну теплую и очень по тем временам приятную.

Соскучившись о дружественном семействе, выехал в Италию и Петр Иванович. Встретились во Флоренции, ели там макароны, осматривали храм Санта Мария Новелла, гуляли в парке Кашинэ, катались во Фьезоле слушать орган и любоваться видом, оказывали, по мере сил и расположения, должное внимание вину кьянти, собирались ехать и в Рим. И посреди всех этих невинных и приятных развлечений бывший губернатор Закревский возьми и умри!

Умирать и дома неприятно, а уж в чужих краях – хлопот не оберешься. Счастье, что у семьи покойного – жена и дочь – оказался тут же преданный друг, Петр Иванович Фролов. Он решительно отстранил от всех хлопот убитых горем родных, не только две ночи самолично читал над покойным, сделал куда нужно заявления и заказал свинцовый гроб, но и вызвался доставить этот гроб в Россию, в имение Ивановское Подольского уезда, где решено было похоронить отца, мужа и друга.

Жена и дочь выехали вперед, чтобы все дома приготовить. Петр Иванович, с печальным грузом, выехал немедленно вслед за ними через Германию. В пути не раз ощупывал в кармане документы, к этому грузу относящиеся, и на остановках проверял, не отцепился ли случайно вагон с телом друга. Но все было в порядке, и в полагающийся день и час Петр Иванович со свинцовым гробом прибыл в немецкий город Берлин.

Он бывал здесь и прежде, хорошо говорил по-немецки, любил и сосиски, и пиво, и сигары из гаванской капусты, и все, чем была славна Германия середины девятнадцатого века. Пожалуй, здесь ему нравилось даже больше, чем в Италии, к тому же теперь в кармане Петра Ивановича были немалые деньги, полученные им на расходы по доставке печального груза.

На этот раз Петр Иванович остановился не в маленьком, как делал раньше, – а в наилучшем отеле Берлина, что было ему необходимо как представителю семьи знатной и высокочиновной. По общительности характера он всем рассказал, что везет в Россию тело усопшего знаменитого генерала, с которым был связан узами неразрывной дружбы. Особенной спешки не было: гробница в имении вряд ли приготовлена, – и Петр Иванович выехать из Берлина не спешил.

Нужно, конечно, учесть и его душевное состояние. Частенько, за бутылкой рейнвейну или просто за кружкой пива, Петр Иванович со вздохом поминал прошлое и говорил:

– За что? За что судьбе было угодно, чтобы я лишился истинного друга, с которым был связан столькими переживаниями! Было время, когда нас разъединяла взаимная неприязнь и несправедливость. Я легкомысленно прославил его на всю Москву «китайцем», тупым и злостным администратором, пускал по городу анекдоты и забавлялся, слушая, как их всюду повторяют. Он отплатил мне по заслугам: отправил меня образумиться в скучный городок холодного края. Но пришло время – и мы поняли и оценили друг друга. Враг подал руку врагу, как и полагается добрым христианам. В наших сердцах ярко и пышно распустился цветок дружбы – и не было бы ей конца, если бы ты не покинул меня вековать одиноким мою пустую и отныне ненужную жизнь!

Допив бутылку рейнвейну, Петр Иванович спрашивал другую, и с каждым стаканом речь его делалась складнее и слезы лились обильней. Когда же становилось совсем невмоготу, Петр Иванович отправлялся осматривать вечерний и ночной Берлин и домой возвращался только под утро чрезвычайно усталым.

Обязанность представительства знатной, хотя и покойной, персоны была сопряжена с немалыми расходами, и в скором времени Петр Иванович, прожив все ассигнованные ему средства, сильно задолжал в отеле, где его, впрочем, уважали как настоящего русского барина, не считавшего ни марок, ни рублей.

Между тем родные умершего генерала забеспокоились, почему его тело так долго не прибывает в место последнего упокоения. Самому Петру Ивановичу было также неприятно, почему он и решил как-нибудь выкупиться из отеля и отправиться в Москву если уж не с печальным грузом – на что денег совершенно не было, – то хотя бы персонально.

Вот тут-то и помогли ему документы о смерти генерала и о подлинном пребывании его тела, заключенного в свинцовый гроб, на хранении в железнодорожном складе. В обмен на эти документы херр фон Фролов без особого труда получил некоторую сумму денег на проезд, к которой хозяин отеля присчитал и накопившийся должок, обещая вернуть документы по уплате сполна всего, ему причитавшегося. Заложив таким образом прах лучшего друга, Петр Иванович, уже не в первоклассном вагоне, пересек границу германского государства и оказался в отечестве, возврат в которое всегда бывает приятен доброму патриоту.

Из дальнейшего известно, что гроб с телом бывшего губернатора Закревского не остался навсегда в Берлине, но в свое время, усердием обеспокоенных родных, был все же разыскан и доставлен в имение Ивановское Подольского уезда. Этим, между прочим, лишний раз доказывается, что расчетливость немцев, хотя и лишенных фантазии и воображения, всегда оправдывается.

* * *

Нам остается добавить, что история с закладом дружеского праха очень долго служила предметом обсуждения в московском обществе. При этом сразу образовались две партии: одни высказывали мнение, что Петр Иванович просто проявил величайшее легкомыслие, прокутив в Берлине деньги на доставку генеральского трупа; другие, наоборот, полагали, что все это было проделано с заранее обдуманным намерением отомстить бывшему губернатору за самоуправную высылку без достаточных причин в глухой Архангельский край. Таким образом, в глазах некоторых Петр Иванович явился как бы мстителем за административные несправедливости, в том числе и за высеченного парикмахера, французского гражданина. Были, наконец, и такие, которые считали поступок Петра Ивановича одной из обычных его остроумных проделок, которыми он давно славился на всю Москву и в ряду которых несостоявшийся полет на воздушном шаре был только одной из невиннейших шуток.

Мы не беремся быть в этом споре третейскими судьями, особенно – ввиду крайней скудости архивных материалов, которыми мы в данном случае пользуемся. Есть, однако, соображения, по которым мы склоняемся скорее ко второму утверждению, рисующему Петра Ивановича Фролова – суровым мстителем во имя идеи свободы человеческой личности. К этому выводу нас приводит, во-первых, высказанный им взгляд, что «тоже и на земле удовольствия немного», особенно же совершенно неожиданный конец нашего героя: по точным известиям, он, по прошествии многих лет, покончил с собой в Ницце. Что, почему и как – неизвестно. Хотя и были случаи, что кончали с собой знаменитые остряки и забавники, как, например, талантливый поэт Барков,[264]264
  Барков Дмитрий Николаевич (1796–1855) – поэт, театральный критик, переводчик; чиновник петербургской таможни.


[Закрыть] – но гораздо чаще к такому способу расчета с жизнью прибегают натуры скрытные и способные по многу лет вынашивать в душе затаенные намерения.

Несмотря на это, мы, повторяем, окончательного вывода не делаем, тем более что по другим, не менее точным, сведениям Петр Иванович Фролов, покончив с собой в Ницце, где он чрезвычайно много задолжал и за квартиру и частным лицам, впоследствии избегал проживать в этом французском городе, проводя лето по преимуществу на итальянской Ривьере, а иногда попросту оставаясь в Москве и лишь по воскресеньям выезжая не далее Малаховки и Кускова. Все это придает его биографии особый интерес, почему мы и решились использовать некоторые сведения об этом известном москвиче для настоящего рассказа.

ДЕЛО О ТРЕПАКЕ И ЧУДЕСНОМ ЯВЛЕНИИ

Чтобы с места заинтриговать читателя (а дело это, да еще в понедельник, нелегкое!), начнем наш рассказ так.

Над речкой Свиягой стоял густой туман. Под утро туман зашевелился и пополз на городок, затопив тридцать восемь лавок, пятнадцать торговых заведений, сто четырнадцать лиц чиновничьего, сто сорок духовного звания и свыше тысячи мещан и купечества из русских, татар и чувашей – все население уездного города Свияжска. Потонул в тумане дом городничего, где были допиты последние бутылки, часть гостей валялась под столами, а часть доигрывала в карты. Затем, постояв и соскучившись, туман стал подыматься с тою же медленностью, с какой дьячок Василий Варенцов, будучи в расстройстве чувств, поднимался по лестнице колокольни, пока не оказался выше, чем можно было ожидать. В этот момент туман разорвался и первыми лучами брызнуло приволжское солнце, по которому так истосковались мы с вами, люди равнинные, лесные, приречные, а отнюдь не европейцы.

Недурное начало для рассказа о странных приключениях духовной особы. Но возникает вопрос: можно ли называть духовной особой простого дьячка? Дьякона – конечно, но и дьяконы не всегда безгрешны. Из консисторских архивов мы выудили однажды повествование о неблагочинном поведении дьякона Евфимия Денисова, который, по словам священника, приходил иногда в такое исступление, что «забывал сан свой и самого себя, в стихаре шумел, прыгал и делал такие наглости, кои свойственны только сумасшедшим», так что добрый пастырь запер его в чулан, опасаясь, «чтобы он, по природной своей храбрости, не спрокудил чего-нибудь слишком важного». Были у этого дьякона странные выходки. Он не только «выщипал бороду у старика, бывшего бургомистра Полежаева», но и в алтаре вел себя непозволительно: «На горнем месте стриг волосы, отирал руки ризами, вызывал причетника биться на кулачки». При всем том этот дьякон был человек хороший, непьющий, имел склонность к занятию сельским хозяйством, и, думается мне, не был ли он одним из прототипов лесковского дьякона Ахиллы из «Соборян»?

Ино дело дьякон, ино – дьячок, о котором и идет рассказ. Дьячка звали Василием Варенцовым, и был он человек вроде как бы пропащий, так как пил горькую. Не в пример другим дьячкам, был с некоторым образованием, то есть пробовал обучаться в семинарии, но не одолел латыни. Слова латинские мог запоминать, а как доходило до склонения и спряжения – тупел и чувствовал великую и непреоборимую сонливость, пока, по великовозрастию, из семинарии не был удален. Побыв вольным человеком и места себе в природе не обретя, обратился к казанскому преосвященному с нижеследующим прошением:

«По причине моих взрослых лет и по причине забытая латинского языка, учение продолжать на латинском диалекте встретиться могут трудности едва ли преоборимыя; но как в нашем селе дед мой священник при старости; я же до совершенных лет, в которых бы мог получить сан священника, еще не достиг. Того ради, Ваше Высокопреосвященство, всепокорно прошу меня в показанное наше село произвесть в дьякона в надежде получения священства и о сем моем прошении Архипасторское и щедроотеческое учинить благорассмотрение. – К сему прошению бывший русской риторики ученик Василий Варендов руку приложил».

На что и последовала резолюция преосвященного:

«Высечь лозами за недельное прошение».

Быв примерно высечен, однако в скором времени возмог пристроиться хоть и не дьяконом, а только дьячком, но зато в уездном городе Свияжске[265]265
  Свияжск – с 1932 г. село в Татарии.


[Закрыть] при церкви св. Николая.

И все бы ничего, но загубила его, как выше сказано, необычайная приверженность к горячительным напиткам. Говорили про него, что пил он до потери образа и подобия, во хмелю же был не буен, а отменно весел и необычайно храбр: мог схватить бешеного быка за рога или же проплыть реку Свиягу от города до впадения ее в Волгу. Однако бешеных быков в Свияжске не было, и потому храбрость дьячка Варенцова направлялась на иные разнообразные предметы, предусмотреть которые заранее было невозможно, так как он не стремился совершать подвиги непременно на людях, а как придется.

Вот об этом-то дьячке и сохранились в консисторских архивах документы, которыми мы пользуемся. Путем сложных изысканий удалось также выяснить его участие и в необычайном явлении, о котором речь ниже. Непосредственно к нему относится донесение отца Андроника, послужившее основанием для затяжного делопроизводства о не имевшем места оскорблении действием несуществовавшего человека. Это донесение гласило:

«… сей дьяк Василий Варенцов в церкви был так пьян, что не знал, что читать, в течение вечерни еще читал кое-как, но при утреннем богослужении потерял сознание до того, что забыл, что он в церкви, и ударил трепака».

Тут мы делаем в рассказе перерыв и на время возвращаемся к утреннему туману над городом Свияжском.

* * *

Когда туман над городом Свияжском зашевелился и уже некому и нечего стало проигрывать в карты, – гости городничего один за другим выползли из-за столов и из-под столов. Трудовая ночь закончилась, от тезоименитства городничего остались одни пустые бутылки и несколько селедочных хвостов, в большинстве обсосанных. Застегивая непокорными пальцами пуговицы и наматывая заново шейные платки, почтмейстер, смотритель богоугодных заведений и прочие гоголевские типы начали расползаться по домам, по пути подпирая стены, невысокие шаткие заборы и стволы великолепных лип, не нуждавшихся в подпорках.

С последними гостями, наиболее ослабевшими от пережитого, но и наиболее упорными в отрицании необходимости перехода к очередным делам, вышел проветриться и сам хозяин, которого закадычные его друзья поддерживали под ручки и за талию. Так как жизнь в городе еще не проснулась, то опыт хорового, правда – нестройного пения был очень удачен на пустынной улице. Особенно охотно присоединились к хору собаки, которых в Свияжске было, во всяком случае, не меньше, чем взрослых граждан.

А туман все поднимался, и притом с такой отчетливостью, что двухэтажные домики были от него свободны, а водокачка, пожарная каланча и упраздненная за ветхостью колокольня церкви св. Николая были еще увенчаны прозрачным облаком. Как выше сказано, одновременно с туманом на эту колокольню подымался и дьячок Василий Варенцов, не в полном сознании чувств, но с жаждой подвига. Что за предметы он нес с собой, – до сих пор осталось невыясненным; но в том, что в кармане его была косушка водки, не могло быть сомнения. Эту косушку дьячок вознамерился осушить на самом высоком месте, коего ему удастся достигнуть в это прекрасное утро.

В дальнейшем описании должны бы соучаствовать световые эффекты, о которых мы узнаем только из официального донесения свияжского городничего. Должно также играть известную роль столкновение двух туманов, одного – в голове почтенных граждан, наблюдавших явление, другого – окутавшего вершину колокольни. Известно, что даже в горах туманы меняют до причудливости очертания предметов и людей. Во всяком случае, перо городничего как непосредственного свидетеля так называемого «явления в городе Свияжске» будет красноречивее всяких наших толкований. И вот что читаем мы в его донесении:

«Сего Июня 15-го числа на упраздненной колокольне церкви св. Николая крест вдруг покрылся как бы белой пеленой и стал невидим. Через пять минут пелена стала проходить к правой стороне, и когда открылся весь крест, то показалась на верху оного, в рост человека, человеческая фигура, стоящая на одной правой ноге, на левом плече держала крест, а в правой руке и на голове подобие треугольника; одежда беловатого цвета, а лицо смуглое. Через пять минут цвет одежды переменился в светло-желтый, а в правой руке был уже не треугольник, а предмет блестящего вида. После чего явление стало исчезать, а с креста посыпались звезды бледного цвета, посреди же него показалась голова, как пишется Спаситель Нерукотворный, с тою лишь разницей, что голова была не на полотне. Потом снова крест покрылся пеленою, и явление возобновилось прежним порядком, исключая того, что звезды уже не падали и не звенели наподобие стекла. Одновременно с вершины упраздненной колокольни раздались слова, достигавшие до уха некоторых, но неясные по значению. Сего явления были свидетелями многие благородные чиновники города».

Относительно слов некоторые из благородных чиновников утверждали, что смысл был понятен, но для повторения их вслух неуместен и к явлению прямого отношения, очевидно, не имел. Звезды же видели все, а одному из ближе стоявших будто бы одна звезда ударила в непокрытую голову, произведя легкое рассечение кожного покрова, однако найдена им, за общим смятением, не была.

Таковы подробности знаменитого в летописях города Свияжска явления на колокольне св. Николая. Раскрытие его тайны последовало много позже, лишь в порядке разбирательства уже упомянутого нами дела об оскорблении несуществовавшего лица.

Нужно, однако, сказать, что это последнее дело затянулось на многие годы, так как сначала было как бы положено под сукно и лишь потом всплыло при пересмотре всех незаконченных производством дел, что случилось уже в эпоху великих реформ. Возникло оно, как известно, по доносу отца Андроника о неприличном поведении дьячка Василия Баренцева, в пьяном виде «ударившего трепака» в неподобающем случаю месте. Последнее же заключение по этому делу писал уездный протоиерей, человек образованный и неплохой юрист, которому мы, для завершения настоящего несколько путаного повествования, и предоставляем слово:

«…что же касается того, что помянутый дьяк в церкви ударил Трепака, то, как это показывается одним только свидетелем, каковое показание, на основании 330 ст. XV тома 2 части Свода Законов, считается недостаточным, и поелику, по требованию примечания к ст. 1534 Уложения о наказаниях изд. 1866 г., не заявили об этом жалобы ни сам Трепак, ни его супруга, ни родители, то таковое обвинение оставить без последствий, не лишая Трепака права самому лично жаловаться за свою обиду, если он того пожелает».

Излишне прибавлять, что все наши дальнейшие поиски по архивам, в надежде найти жалобу Трепака, его супруги или его родителей, остались тщетными. Единственным результатом проделанной нами работы было посильное пролитие света на столь нашумевшее в свое время дело об «явлении в городе Свияжске», так как в других донесениях отца Андроника вскользь упомянуто и о «распитии сим буйным дьячком горячительного пития на неуказанных высотах, откуда вслед затем швырял стеклянной посудой в мирно проходящих». Но и этот малый вклад в историю города Свияжска мы, без особого хвастовства, считаем нашей скромной заслугой.