355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Осоргин » Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2 » Текст книги (страница 15)
Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:41

Текст книги " Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2"


Автор книги: Михаил Осоргин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 51 страниц)

В ПОДМОСКОВНОМ

Над барским домом в подмосковном селе Новоспасском ночь – как говорится – распростерла свои крылья. Ничего она не распростерла, а одна мученическая мука с сумасшедшим барином Головиным Василием Васильевичем! Дворни у него в доме и пристройках ни много ни мало – триста человек; спят по комнатам, по клетям, по сеням, кухням, каморкам, на лестницах, на лавках, на сеновале, на голой земле под окнами. Дома спать – духота и вонь, все окна и двери не только затворены, а и заболтаны затычками, чеками и закладками, заставлены и приперты широкими досками, железными коваными крючками, висячим замком; а и наруже спать нет сладости, потому что кругом дома всю ночь ходит неусыпный дозор, гремит в доску, бьет в колотушку, трубит в рожок, перекликается по баринову приказу безостановочно – какой уж тут сон!

Хуже всего в комнате, смежной с бариновой спальней: семь кошек и семь девок. Посередине стоит семиногий стол, к каждой ноге на разноцветных лентах привязано по кошке, к каждой кошке приставлено по девке. Утром просто: кошки бродят на свободе, девки каждая бродят за своей кошкой, чтобы и угодить ей вовремя, и доставить на баринов зов, и прибрать тряпочкой кошкин грех. И чтобы ничего без бариного ведома промежду кошками не вышло, не то быть девкам битыми. Работа легкая и среди другой дворни почетная, только смотри в оба. Ночью хуже – и дух от кошек нехорош, и недовольны они привязью, скулят и мяучат и на ласку не поддаются, а как девка заснет и во сне захрапит, – норовит кошка царапнуть ее за горло, думая, что это мышь. Лежат девки на полу вповалку, семиконечной звездой, ногами к окружности, головами внутрь. Блоха их одолевает без всякой жалости, и бедра и грудь расцарапаны в кровь. Все же хуже двум девкам, Дашке с Палашкой, у которых кошки даже и не кошки, а коты, и хотя по баринову строгому приказу одеты в штаны за выключением хвоста, однако те штаны грызут зубами и пластают ногтями ежечасно, желая от них быть навсегда свободными и поступать, как указывает природа, каковое настрого – без баринового ведома и личного присутствия и участия – воспрещено. Догадались было девки, видя отчаянную лютость тех котов, приносить под подолом в комнату кошек свободных и гулящих, которым это все равно, коты же знакомству рады, – но барин, о том проведав, приказал расписать Дашке с Палашкой несказуемые места соленой розгой, чтобы впредь неповадно было.

Нет, барин Василий Васильевич не самодур, барин – сам великий мученик. Днем легче, ночью беда. Сон его посещает редко и только к утру, в последнем утомлении.

В бариновой спальне кровать, ростом в гору, под расписным навесом с гербом, занавесь тяжелая, сверху – парча, с подбою – струящийся шелк. Одних подушек до двадцати, большие – перьевые, малые – лебяжьего пуху. И все напрасно – сна в той постели нет. Василий Васильевич с вечера до зари сидит в креслах, в мягком неподвижном либо в особом кресле, механическом, в котором можно без усилий качаться, как малому ребенку. Чтобы призвать сон, он читает всегда одну и ту же книгу – Квинта Курция «Жизнь Александра Македонского» на иностранном языке, иногда про себя, а чаще вслух, и, чтобы усилие зря не пропало, велит дворовому человеку Яшке стоять против кресла на виду, и слушать, и не моргать, и стоя не спать, а следить, не пролетит ли мимо барского носа черт под видом мухи, и того черта тотчас же поймать и казнить.

У помещика Головина сон плохой с молодых лет, примерно с той поры, как свел с ним счет проклятый временщик Бирон[116]116
  Эрнст Иоганн Бирон (1690–1772), граф, фаворит императрицы Анны Иоанновны, герцог Курляндский.


[Закрыть]
, вздернув его на дыбу в застенке. Тогда были у Головина выворочены руки и растянуты ножные сухие жилы, а может быть, повредилось что и в голове. Сейчас он уже стар, но к смерти по-прежнему не готов, смерти страшится и не хочет, а пуще всего боится нечистой силы, которая всюду сторожит его по ночам. Оставив книгу, он качается в кресле, сжав руками седые височки и оттопырив уши, чтобы услышать каждый нежданный шорох и чтобы успеть вовремя заклясть приближающегося духа. Только одного духа закрестит, как подбирается к креслу другой, никому не видим, и почнет колоть барина в бок, под сердце или же щекотать пятку, а то мурашкой бегать по спине. И тогда нужно не медля качаться с ровными причитаниями, то понижая, то повышая голос и не останавливаясь, пока все причитание не скажешь до конца:

«Заговариваю я себе, рабу Василью сыну Васильеву, колотья и болести и вражий подступ сим моим крепким заговором: и заповедаю вам, колотье и болести, таскаться по миру от востока до запада, от озера до болота, от горы до дола, от моря до моря, от избы до терема, от леса до перелесья, от стара до мала человека, от зверя до гада, от города до пригородов, от села до погоста, от деревни до стана, от звезды до месяца; а к востоку до запада не доходить, а в озере со болотом утонуть, а с дола на гору не влезть, от моря до моря не перебродить и в лесу с перелесьем зацепиться…» – и еще много всяческих крепких заклинаний, и все наизусть, без ошибки, без пропуска, ровной скороговоркой, пока хитрый черт с колотьями и болестями не устанет ждать и не провалится в щель.

Иногда удается старику сразу справиться с нечистиком и даже, перейдя с кресел на постель, заснуть мирно. Но чаще бывает, что нечистик перехитрит старика, отойти-то отойдет, а сам обратится в пыль и притаится. Тогда барин, созвав в помощь себе и лакею Яшке еще пяток дворовых поразумнее, делает обход спальни и соседних комнат. Сам идет впереди с колотушкой и с гусиным крылом: чего не спугнет колотушка, то обнаружит гусиное крыло, которым он обметает на пути столы, лавки, стулья, половицы. И если где заметит подозрительную пыль, – а пыли и грязи во всем доме довольно, – то эту пыль самолично подбирает крылом на подставленный скребочек и сыплет на легкую жаровню, которую позади всех несет дежурная девка. Другие же в этом месте курят ладаном и кропят святой водой. Обойдя комнаты, вернутся к спальной, в которую сам барин и Яшка войдут скоренько и бочком, дверь за собой прихлопнув, а люди пущай теперь идут досыпать недоспанное.

Так великим мучеником проводил свои ночи богатейший помещик Головин Василий Васильевич.

* * *

Обедал барин с трех часов до семи. При всех болестях покушать любил и для каждого любимого блюда имел особого повара. Блюд же обычно подавалось семь, а в торжественные дни до сорока.

Начинался обед почти сейчас же после завтрака, так что не всегда барин и из-за стола выходил. Чтобы хорошо закусить, ему было достаточно усердной работы двух-трех десятков дворовых людей, не считая занятых на дворах скотьем и птичьем, охотников, мясников, хлебников и мальчиков-поварят. Один докладывал, двое слуг подводили барина под руки к столу, двое стояли за стулом с зелеными ветками, двое у дверей для бариновых распоряжений. Каждое блюдо приносил особый повар, который за него нес и ответственность: ставил на стол, уносил крышку. Когда выходил повар, являлись двенадцать официантов в кармазинного сукна красных кафтанах с напудренными париками и длинными белыми косынками на шее. Один резал, другой держал тарелку, третий накладывал, четвертый поливал, пятый подавал, шестой повязывал барину салфетку, седьмой по хлебной, восьмой по винной части, девятый при соли, десятому барин плескал в морду горячими щами, еще один бежал за провинившимся поваром, еще другой того повара тут же бил по шее, чтобы барским ручкам не утруждаться, – всех дел не пересчитаешь, у каждого своя обязанность. Сам барин только жевал, глотал и переваривал – и то утомлялся. Слуг по именам не помня и не зная, приказанья отдавал старшему мажордому После обеда пил чай или шоколад, но в другой комнате, для чего и штат прислуги был другой: вперед всех входил слуга с большим медным чайником горячей воды, за ним другой нес железную жаровню с горячими угольями, за ним третий – с веником, насаженным на длинной палке, чтобы обмахивать золу и пыль. В чашку наливали, барину подавали, сахар клали, сахар мешали, зуботычину получали – вместе с тремя прежними всего только десять душ, да двое за стулом, да двое у двери, да тот же самый для всех приказаний дворецкий человек.

Но несравненно больше рабов требовалось, когда барин с барыней, а то и с дочками, отправлялся зимой на Москву в двадцати экипажах на семидесяти лошадях.

Впереди везли в особой золоченой карете на полозьях чудотворную икону Владимирской Божьей матери с фонарем, крестами и попом. За нею барин и барыня в шестиместных фаэтонах, запряженных цугом в восемь лошадей каждый. Дочки всякая в особой четырехместной карете о шесть лошадей. Дальше в бричках и кибитках барские барыни и сенные девушки да разная челядь, раньше вперед не отправленная. При барыне безотлучно два карлика, особо уродливых, да красивый кавказский настоящий черкес. Само собой, гайдуки и скороходы, а для охраны барского поезда – двадцать верховых егерей в одеждах богатых и затейливых.

И все это – не столько для роскоши, сколь по необходимости, для удобства. Вдруг понадобятся барину или барыне в дороге дурак или дура, а то арап, калмычка, башкир, – где их взять, если не возить с собой? Были те времена у порядочных людей потребности широкие и разнообразные, не то что в наше время: в кармане – газета, в чемодане – зубная щетка, а дома в лучшем случае фам-де-менаж[117]117
  Фам-де-менаж (фр. femme de ménage) – приходящая домработница.


[Закрыть]
, а то и сам себе башмаки чистит!

От села Новоспасского до Москвы, по-нашему – рукой подать, а прежде считалось не близко. Едва отъехали версты три – всему поезду остановка, верховой скачет от кибитки к кибитке, босая девка лупит прямо по снегу, другая поспешает за ней: случилось барыне чихнуть, а носа утереть нечем. Чистые платки у Машки, держанный у Акульки, обе бегут барыне на помощь и, пока барыня утирается и снова чихает, стоят голыми ногами в снегу по колено, потому что валенок на ко-ротную дорогу выдавать не приказано, а ноги греют в сене и в тряпках. Отъехали дальше полверсты – новая тревога – середней дочери нужно до ветру, а чтобы из кареты в сугроб не вылезать, требуется помощь трех сенных девушек с прибором. Так и едут с задержками и заминками, почти от утренней зари до вечера, а зимой в поле не заночуешь. С господами сложно, которые же люди, те могут делать все на ходу, а полудничать и ужинать завтра.

В московском господском доме все готово к приему: комнаты натоплены до угару, конюшни очищены, сараи для карет отворены, погреба набиты задолго. Здесь нет деревенского раздолья, жить потеснее, и даже дворовых будет при господах всего-навсего пятьдесят душ с кучерами. Семиногий стол привезен, прибыли и бариновы кошки благополучно, но теперь не на каждую кошку по девке, а на все семь – всего три. Как углядеть за всеми, как уследить за котовыми штанами – ума не приложишь! Сколько забот, сколько хлопот, сколько впереди провинностей и розог!

* * *

Какая жизнь далекая, кошмарная сказочка, забытый быт! И действительно: нынешний раб не так заметен, под ногами не путается, не всегда и хозяина видит.

По этому прошлому никто уже слез не льет: льют по барству недавнему. Но и недавнее – не покажется ли нашим внукам кошмаром, а правнукам – оскорбительной сказкой?

СТАТС-СЕКРЕТАРЬ

Кончился поистине трудовой день Александра Васильевича Храповицкого,[118]118
  А. В. Храповицкий (1749–1801) – сенатор, статс-секретарь Екатерины II, затем генерал-аншеф; писатель.


[Закрыть]
того самого, фамилией коего и поныне обозначается прекраснейший момент человеческой жизни – «задать храповицкого»! Но прежде чем отдаться благодетельному сну, Александр Васильевич, всегда аккуратный и обстоятельный, привел в образцовый порядок и дела, и мысли. На столе стопочкой собрал листы рукописи «Карантинное положение», в ящик стола положил только что составленный четвертый акт оперы «Иван Царевич» с высочайшими пометками, из того же ящика вынул толстую тетрадочку, переплетенную в сафьян, раскрыл на початой странице, написал дату дня и, недолго подумавши, кратко перевел из памяти на бумагу приметную за сей день беседу не забыв выделить вносными знаками собственные ее величества слова:

«Говорено о жаре и что я много потею. Надобно для облегчения употреблять холодную ванну; но с годами сие пройдет, я сама сперва много потела».

Но не только этим неприятным свойством натуры, но и примерным трудолюбием Александр Васильевич был похож на державную повелительницу, при которой состоял статс-секретарем по принятию челобитен. Челобитные в действительности отнимали времени не так много, как всякие иные поручения, главным образом по литературной части. Приходилось то переписывать сочиненную государыней пьесу, то сочинять для нее куплеты или же приписывать арии и хоры белыми стихами. Иногда по собственному побуждению, и, однако, для преподнесения высокой сочинительнице, составлял сборник русских проверб, или же словарь рифм, а то долгими вечерами корпел над «Уставом о соли» и над «Карантинным положением», едва успевая попутно придумывать и забавные сказки, которые и читал государыне, когда она желала развлечься после трудов государственного управления. Сказки Екатерина очень любила и не раз высказывала, что они надобны для разбития мыслей и суть такого рода, что при чтении не требуют внимания, ибо она много читала таких книг, кои мысли занимают.

Не всякая работа была приятна. Случалось, что изволили посылать с поручениями по городу, и притом с великой спешкой, что при основательной комплекции Александра Васильевича было нелегко. Поручения же самые разнообразные, заключавшиеся не только в посещении лиц и передаче им распоряжений ее величества, но, например, и в приобретении для господина Циммермана, живущего в Ганновере, собольей шапки или же в нахождении наилучшего в Петербурге чаю и кофею. И хотя от подобной беготни Александр Васильевич с тела не спадал, а скорее наоборот, все же понятно, что ему приходилось советоваться с медиками по случаю неистового потения. Шутили ее величество, что человека столь неумеренной потливости видят в первый раз, хотя в жаркий день и сами ему уподобляются, но не в такой степени.

И то сказать – труды статс-секретаря императрица ценила, называя его в шутку «суфр-дулером» и при многих случаях одаривая то золотой с бриллиантами табакеркой, то чином, то подарком денежным.

К завтрашнему докладу Александр Васильевич приготовил, кроме четвертого акта «Ивана Царевича», также и на днях законченный и переписанный набело перевод нового сочинения императрицы, направленного против мартинистов: «Тайна противонелепого общества, открытая непричастным оному». Про высокое авторство приказано молчать. Переводил статс-секретарь с некоторым стеснением совести, так как сам имел прикосновенность к ложе Александра Ильича Бибикова,[119]119
  А. И. Бибиков (1729–1774), маршал Уложенной комиссии, дипломат, генерал-аншеф, сенатор, переводчик; название ложи, возглавлявшейся им, неизвестно. А. В. Храповицкий посещал еще четыре масонские ложи.


[Закрыть]
и, однако, пришлось заботливо подыскивать соответствующие тексту забавные выражения и заготовить рисуночки: пучок розог, разинутый рот и другие. На случай, ежели императрица о таковой его принадлежности к тайному обществу проведает и выразит неодобрение, – оправданием послужит добросовестное использование настоящей работы.

По позднему вечернему времени вызова в Зимний дворец ожидать как будто уже не приходится, хотя случаи бывали. И потому, весь порядок завершив, Александр Васильевич снял не только парик, из-под которого капли стекали по шее вдоль косы на спину, но и камзол с цветным отворотом, с особым же блаженством размотал шейный платок и отцепил ниспадавшее кудрявое кружево. Части туалета, стеснявшие окружность под ребрами, были ослаблены ранее, как и всегда при усердном писании.

И затем Александр Васильевич предался преступной и тайной своей слабости, велел слуге принести горячей воды и две бутылки душистого французского вина. Мало кому было известно, что статс-секретарь императрицы изрядно выпивает. Никто, даже из людей близких, не видал его пьяным. На званых обедах воздерживался, да вообще днем не брал в рот лишней капли, боясь увлечься и потерять достойный образ. И только поздними вечерами, в неделю раза два, когда срочной работы не было, позволял себе в одиночку отплывать к берегам фантазии и свершать Бахусову мессу, а попросту говоря – напиваться до состояния безответственности и райских грез. Делал это без особой спешки, со вкусом, и, однако, часа через полтора от первого глотка без зова приходил старый слуга, с натугой брал его превосходительство со спины под мышки и, слегка подталкивая коленом в задок, препровождал в спальню, раздевал и укладывал в постель. По счастливым качествам здоровья, наутро Александр Васильевич просыпался свеженьким, лишь со слегка опухшими глазками приветливого и доброго лица. И то сказать – статс-секретарю было всего за сорок лет, а молодость вынослива.

На этот раз дрема пришла на половине третьей бутылки, напрасно начатой сверх обычной порции. Уложенный в постель, Александр Васильевич некоторое время мычал и шевелил ножкой, требуя еще стакан, но вскоре откатился от действительной жизни в одну из сказочных стран. Было это часу во втором ночи.

Выше было сказано, что о слабости Александра Васильевича никто не знал. Это не совсем точно, так как раза два, ради завязания более близкой дружбы, он столь же приятно провел поздний вечерок в компании приглашенного им Захара Зотова, любимого камердинера Екатерины. Пили поровну, но Зотов выдержал лучше, а хозяин гостю поведал с откровенностью, что французские вина он предпочитает отечественным и потребляет немало. От Зотова о том узнала Марья Саввишна Перекусихина[120]120
  Марья Саввишна Перекусихина (1739–1824) – камер-юнгфрау императрицы.


[Закрыть]
, также приятельница статс-секретаря, а у Марьи Саввишны не было секретов от Екатерины, точно так же, как не было и не могло быть никаких секретов, даже самых интимных, у императрицы от Марьи Саввишны, которая именно по делам личным и секретнейшим при ней и состояла.

И в этот именно раз случилось, что богоподобной Фелице пришло в голову испытать секретаря и потребовать его во дворец на ночь глядя. Прискакал нарочный: приказано явиться немедленно по неотложному делу С большим трудом слуга все-таки умудрился растолкать его превосходительство и передать ему приказ. И хотя удалось Александру Васильевичу спустить с кровати волосатые ноги, но на дальнейшее он не оказывался способным. Сам, чувствуя свою несостоятельность, догадался послать за коновалом, жившим рядом, каковой коновал и пустил ему кровь. Кто же не знает, что люди полные очень чувствительны к такому лечению? Через час – не более – Александр Васильевич, в парике с завитками у висков и в превосходном кружеве на груди, стоял перед ее величеством, как ни в чем не бывало, держа за щекой отбивающую винный дух травку.

Так все благополучно и сошло. Что же до самого дела, то ее величество, весьма хитро посмотрев на секретаря, изволила сказать ему:

– Прости, что послала за тобой ночью. А я сейчас читала из Плутарха жизнь Кориолана[121]121
  По древнеримской легенде, Кориолан – патриций и полководец V в. до н. э.


[Закрыть]
и заметила, что при богослужебных обрядах римлян провозвестники кричали: «Хок аге!», то есть «Вонми!», и что у них были свой оглашенные. До того это меня удивило, что послала за тобой, чтобы скорее тебе рассказать. Ты – человек образованный и сочинитель и уж наверное оценишь.

Александр Васильевич, конечно, оценил. И еще больше оценил милостивый подарок за беспокойство: преизящную табакерку стоимостью тысяч на пять рублей. Сверх того был удостоен высочайшей ручки, а наутро, явившись к волосочесанию, был спрошен:

– Ну как, здоров ли?

– Слава Богу!

– Перестал ли потеть?

– Три дня уж не потею.

Каковой разговор тем же вечером занесен Александром Васильевичем в его дневник, озаглавленный «Памятные записки»[122]122
  «Памятные записки» А. В. Храповицкого были изданы в Москве в 1862 г.; репринтно переизданы в 1990 г.


[Закрыть]
.

* * *

За десять лет секретарства только раз сплоховал Храповицкий, правда, в угоду слишком уж влиятельному человеку, графу Безбородко.

Вместе с Соймоновым Александр Васильевич управлял Эрмитажным театром, где тогда играла замечательная актриса Уранова[123]123
  Уранова – сценический псевдоним Елизаветы Семеновны Федоровой (1772 или 1777–1826), певица-сопрано, с 1791 г. – Сандунова.


[Закрыть]
, а также был славен и актер Сандунов[124]124
  Сандунов (Зандукели) Сила Николаевич (1756–1820) – артист, на сцене с 1776 г.


[Закрыть]
. Уранова и Сандунов любили друг друга и мечтали пожениться. Но в те времена актеры были кабальными и содержались в строгости. За Урановой ухаживал Безбородко[125]125
  Безбородко Александр Андреевич (1747–1799) – дипломат, светлейший князь, с 1775 г. секретарь Екатерины II, фактически руководил русской внешней политикой, с 1797 г. канцлер.


[Закрыть]
, с какими намерениями – понятно. Этого было достаточно, чтобы директора препятствовали браку двух любимцев публики, и никакого выхода для влюбленных не было, – хоть кончай с собой.

Ставили в Эрмитажном театре оперу «Федул с детьми», сочиненную плодовитейшим автором – самой Екатериной, не без сотрудничества, конечно, и Храповицкого, так как в русском языке сочинительница была несильна. И как хороша была в своей роли Лиза! Еще никогда не был так чист и прекрасен ее голос, и сколько в нем было страсти, и как сама актриса была молода и красива! Зрители восторженно рукоплескали, а Екатерина, в знак одобрения и поощрения, все время кивала Лизе головой. Граф Безбородко, сидя в креслах, впивался в Лизу глазами, а в перерывах бегал за кулисы и топтался около ее уборной.

Как автор, Екатерина хорошо знала свою пьесу и, когда Уранова пропела свою последнюю арию, бросила ей свой букет цветов при общем восторге публики. Артистка схватила букет, поцеловала его – и добавила к пьесе сцену, которой автор не заготовил. Она бросилась на колени, воздела руки к Екатерине и тем же своим ясным и певучим голосом, но с надрывом и тоской, закричала:

– Матушка царица! Спаси меня!

Во всех подобных исторических анекдотах у просителей бывают заготовлены за пазухой челобитные. На этот раз челобитную, минуя назначенного для этого статс-секретаря, Екатерина приняла лично из рук Урановой. Там было рассказано все: и домогательства графа, и препятствия счастью любящих сердец со стороны директоров театра.

В ту ночь, вернувшись из театра, Храповицкий спросил себе бутылку раньше, чем снял парик со щекотавшей шею косичкой. И вообще чувствовал себя неприятно. Утром к волосочесанию позван не был, а к вечеру не был больше директором театра: его и Соймонова на этом посту сменил Юсупов.[126]126
  Князь Николай Борисович Юсупов (1750–1831) стал директором театров в 1791 г., впоследствии министр удельного департамента, член Государственного совета. Историю с Сандуновым см. в «Памятных записках» А. В. Храповицкого (с. 236 и далее). Она послужила сюжетом для пьесы П. Н. Арапова «Лизанька» (СПб., 1858).


[Закрыть]
Уранову с Сандуновым приказано повенчать и перевести обоих в театр московский, подальше от старого сатира. И опять пришлось прибегнуть к французскому напитку с горячей водой.

Но был он слишком нужен Екатерине, чтобы она лишила его благоволения. С новым усердием писал ей куплеты, выслушивая ее глубокомыслия, шептался с Марьей Саввишной и водил компанию с Зотовым. Вопреки пророчеству высокой покровительницы, с годами потеть не перестал, – а, впрочем, умер не старым, почтенный чинами и лентами от Павла и Александра, которым, однако, уже не был нужен человек, столь незаменимый в Екатеринино царствование.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю