Текст книги " Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Михаил Осоргин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

КИШИНЕВСКИЙ СЛУЧАЙ

На пригорке двухэтажный дом, одинокий, среди небогатой зелени. Окна нижнего этажа с решетками. С верхнего балкона великолепный вид на лощину и на небольшое озеро, в которое впадает речка Бык. Левее – молдавские каменоломни, еще левее – новый Кишинев. Вдали – горы.

Этот вид успел надоесть жильцу нижнего этажа, смуглому молодому человеку с наголо бритой головой. Голову пришлось вторично обрить, потому что волосы, после горячки, растут клочьями. Крайне неприятно, хотя можно, выходя из дому, надевать молдаванскую шапочку или турецкую феску.

– Никита!

Слуга на пороге.

– Узнай, Иван Никитич дома ли.

– Уехали они; сейчас после обеда уехали.

– Ну, подай мне пистолеты.

Никита осторожненько и недоверчиво берет два пистолета, подает лежащему на диване барину и поспешно отступает спиной к дверям.

Молодой барин, опершись на левый локоть, нацеливается в муху на окрашенной в голубой цвет стене. После выстрела на стене оказывается восковая лепешка, в которую он целит из второго пистолета, и довольно удачно: лепешки сидят рядышком, на полвершка одна от другой. Следовало бы встать и посмотреть, нет ли под первой лепешкой останков мухи; но, во-первых, лень, во-вторых, муха, наверное, улетела.

Что делать дальше? Лежать надоело, писать стихи не то чтобы надоело, а как-то не пишется. Не переодеться ли армяшкой, турком или жидом и не пойти ли в кофейную Фукса играть на бильярде? Тоже не забавно! Подняться наверх к Инзову[188]188
  Иван Никитич Инзов (1768–1845) – генерал-лейтенант, главный попечитель и председатель Комитета об иностранных поселенцах южного края России, к канцелярии которого был прикомандирован А. С. Пушкин в Кишиневе. Масон, член ложи в Одессе.


[Закрыть] и учить попугая хорошим словам? Дернуть к Кириенке?[189]189
  Д. А. Кириенко-Волошинов, чиновник канцелярии И. Н. Инзова, сослуживец А. С. Пушкина.


[Закрыть] Закатиться к Крупянскому,[190]190
  Речь идет о Матвее Егоровиче Крупенском (1781–1848), кишиневском вице-губернаторе, или о Тудоре Егоровиче Крупенском (1787–1843), чиновнике особых поручений при И. Н. Инзове; живя в Кишиневе, А. С. Пушкин часто бывал в домах братьев Крупенских.


[Закрыть] но он накормит плациндами и каймаками – покорно благодарю.

 
Тю юбески питимасура…
 

Этакая прелесть песенка! Посмотреть бы и послушать мититику или, еще лучше, сербешти… Хорошо поют молдавашки!

 
Пом, пом, пом, помиерами пом…
 

– Никита, одеваться!

Слуга в соседней комнате шевелится нехотя.

 
Дай, Никита, мне одеться,
В митрополии звонят!
 

Никита на пороге:

– Да во что же одеваться, Лександра Сергеич? Сапоги генерал приказали отобрать; я их Федору выдал.

Федором Никита зовет Бади-Тодора, слугу Инзова. Раз генерал отдал приказ, Федор нипочем сапогов не вернет. Сказано – на двое суток.

Конечно, мог бы Александр Сергеевич, наказанный поэт, выйти в сандальях или турецких туфлях и в своем любимом пестром архалуке[191]191
  Архалук – верхняя распашная одежда у народов Кавказа.


[Закрыть], – но нельзя нарушить слово, данное добрейшему Ивану Никитичу! Придется просидеть вечер дома под арестом. А все – шалости! Пора бы и остепениться.

– Ну ладно. Набей мне трубку и ступай.

Под окном голос:

– Эй, Саша, Пушкин, ты дома?

Скачок с дивана к окну:

– Дома, заходи!

– Некогда. Я пришел спросить, пойдешь ли ты в ложу? Ныне у нас прием.

– Душа моя, выйти не могу, под арестом. Инзушка и сапоги отобрал.

– Опять? Эх ты, бес-арабский! А жаль, мы посвящаем ныне болгарского попика, отличнейший человек. А после, конечно, застольная ложа.[192]192
  Заседания масонов зачастую завершались так называемыми столовыми ложами.


[Закрыть] Братья жалуются, что ты мало бываешь.

– Ходил, да скучно. А что до трапезы, то скажу тебе, душа моя, – вино ни к черту! Скажем, был бы —

 
…хоть, например, лафит
Иль кло-д-вужо, тогда ни слова,
А то – подумать так смешно —
С водой молдавское вино!
 

– Значит, не пойдешь?

– Говорю – не могу, Инзушка обидится, я обещал.

– Ну, так прощай, куконаш Пушка!

– Прощай, ангел! Кланяйся Пущину, Раевскому и всем боярам и фанариотам! [193]193
  Павел Сергеевич Пущин (1789–1865), генерал-майор, бригадный командир 16-й пехотной дивизии, мастер стула (руководитель) масонской ложи Овидий; Владимир Федосеевич Раевский (1795–1872), майор 32-го егерского полка 16-й пехотной дивизии, член декабристского Союза благоденствия, член масонской ложи Овидий; в ложу Овидий входили представители молдавской и греческой аристократии (бояре и фанариоты).


[Закрыть]Забеги потом рассказать.

Опять один. Закат румянит домики на горном склоне.

 
Ардема, фридема!..
 

Подобрав ноги на диван, поэт сидит среди кучи исписанных бумажек. «Ардема, фридема!..» – «Режь меня! Жги меня!» Лицо серьезное, сразу на десять лет старше. Никита заглянул было – и испуганно стушевался:

– Пойти постеречь, чтоб кто-нибудь не нарвался на молодого барина, когда он пишет!

* * *

Подъезжают экипажи и подходят люди к одноэтажному домику на площади близ старого собора в нижней части Кишинева. Экипажи подвозят господ и отъезжают пустыми: значит, господа останутся в домике надолго. В доме молдаванина Кацики[194]194
  Дом Михалки Кацики сохранился до настоящего времени (ул. Олега Кошевого, д. 2).


[Закрыть] живет дивизионный доктор Шулер[195]195
  Федор Михайлович Шуллер (ум. 1829), венгр, плененный во время Отечественной войны 1812 г. и оставшийся в России, дивизионный врач 16-й пехотной дивизии, масон, член лож в Париже и в Кишиневе.


[Закрыть], родом эльзасец. Почему у него бывает столько народа – неизвестно, но слухи ходят странные; в народе даже говорят, что в этом доме бывает «судилище дьявольское»…

На площади толпится, по обычаю, городская рвань, болгары и арнауты[196]196
  Арнауты – турецкое наименование албанцев.


[Закрыть] из беглых гетеристов[197]197
  Гетеристы – члены греческой революционной организации «Филики Этерия», которая ставила своей целью освобождение страны от османского гнета.


[Закрыть]. На подъезжающих смотрят без особого дружелюбия; многих знают: купца Драгушевича[198]198
  Матвей Драгушевич, австрийский подданный, измаильский негоциант.


[Закрыть], боярина Бернардо[199]199
  Мануэль Бернардо, член лож в Яссах и Одессе, один из основателей ложи Овидий.


[Закрыть], генералов Пущина и Тучкова[200]200
  Сергей Алексеевич Тучков (1767–1839), генерал-майор, затем сенатор, основатель города Тучкова, основатель и амунир ложи Овидий.


[Закрыть], доктора Гирлянда[201]201
  Брачини Рафаэль, хирург, живший после греческой революции в Кишиневе, основатель и обрядоначальник ложи в Кишиневе.


[Закрыть], аптекаря Майглера[202]202
  Мейглер – член ложи Овидий.


[Закрыть], инзовского чиновника помещика Алексеева[203]203
  Николай Сергеевич Алексеев (1788–1854), чиновник особых поручений при И. Н. Инзове, казначей ложи Овидий, друг А. С. Пушкина, подарил ему «масонские» тетради.


[Закрыть]. А вот приехал зачем-то и болгарский архимандрит Ефрем, человек святой и добрый, – что ему делать с нечестивцами? Арнауты спрашивают болгар, зачем их поп сюда пожаловал, – болгарам ответить нечего: сами не знают. У решетки, которой отделен от улицы двор, толпа любопытных растет. Видят, что одни входят в дверь, другие спускаются по лесенке в подвальное помещение. Архимандрита встретил один русский офицер и повел его в дом. На улице темнеет – съезд кончился.

Камера приуготовления, черная храмина, устроена наверху; самая ложа помещается в обширном, очень странно разукрашенном подвальном этаже. Там же и комната, где пришедшие братья могут переодеться в голубые камзолы и белые кожаные запоны. В отличие от остальных мастер стула, Павел Сергеевич Пущин[204]204
  Его руководству в ложе А. С. Пушкин посвятил стихотворение «Генералу Пущину» (1821).


[Закрыть], надевает голубую шляпу, украшенную золотым солнцем. В петлице камзола – на голубой ленточке золотая лопатка; на шее, в знак подчинения законам Братства, – золотой наугольник. В правой руке – круглый молоток белой кости.

Посреди ложи, обитой голубым, разостлан символический расписной ковер первой степени: колонны, ступени, зодиаки, масонские клейноды. Занимают места мастер стула, надзиратели, секретарь, другие чиновники ложи; братья на боковых скамьях. Стучат три молотка; обычными малопонятными словами открыта сия достопочтенная ложа, и брат вития[205]205
  Вития – должностное лицо в масонских ложах; вития составлял и читал обычно нравоучительные речи на заседаниях ложи. В кишиневской мастерской витией был Иван Бранкович, бывший учитель в Яссах, писатель.


[Закрыть] с братом ужаса и помощниками удаляются, чтобы приготовить и ввести должным образом профана – Ефрема, архимандрита болгарского.

Совсем иная обстановка в черной храмине, куда посажен Ефрем для размышления о бренности жизни. Малая комната без окон. С потолка свешивается лампад треугольный с тремя тонкими свечками. Черный стол и два стула. На столе человеческие кости и череп, из глазных впадин которого вырывается голубое пламя горящего спирта. Библия и песочные часы. В темном углу скалит зубы человеческий скелет, и на доске белая надпись: «Ты сам будешь таков!» У стены два гроба: один с мертвецом, другой пустой.

Перед профаном высокий человек в запоне и ленте. И тот самый голос, который шутливо звучал только что под окном Пушкина, говорит важно и торжественно:

– Вы посажены были в мрачную храмину, освещенную слабым светом, блистающим сквозь печальные останки тленного человеческого существа; помощью сего малого сияния вы не более увидели, как токмо находящуюся вокруг вас мрачность и в мрачности сей разверстое слово Божие… Желающий света должен прежде узреть тьму, окружающую его… Человек наружный тленен и мрачен, но внутри его есть некая искра нетленная, предержащая Тому Великому Всецелому Существу, которое есть источник жизни и нетления.

Помолчав, вития говорит простым обычным тоном:

– Вам придется снять обувь и верхние одежды и открыть грудь. Вот так. Есть у вас при себе деньги, драгоценности, металлы? Вы должны отдать все. Теперь я завяжу вам глаза и поведу вас.

Глаза профана завязаны, и опять торжественно и важно звучит голос витии:

– Труден путь добродетели! Следуй за мной! Помни, что не войдет в наш храм вольнодумец, раб пороков и страстей, сын неги и сластолюбец! Ты должен преодолеть каменные крутизны и в неизвестные глубины нисходящие скользкие ступени. Будь осторожен!

Маленькое неудобство в том, что каменные крутизны и скользкие ступени, по которым нужно спуститься в нижнее помещение, находятся на дворе и другого спуска нет. Человек в голубом камзоле, переднике и ленте в сопровождении других, так же странно одетых, спешно ведет с крыльца к подвальной лесенке полураздетого монаха, одна нога которого боса, другая в туфле, глаза повязаны черным, к обнаженной груди приставлена острием шпага. Сквозь частую решетку забора эту сцену жадно наблюдают десятки глаз. Процессия спускается в подвал, откуда доносится не очень стройное пение:

 
От нас, злодеи, удаляйтесь,
Которы ближнего теснят;
Во храмы наши не являйтесь,
Которы правды не хранят!
 

В подвале у внутренней двери вития стучит ударами профанов. Пенье прекращается, и голос изнутри спрашивает грозно:

– Кто нарушает покой наш?

– Свободный муж, который желает быть принят в почтенный Орден вольных каменщиков!

Еще вопросы, и громкий голос Павла Сергеевича Пущина отдает приказ:

– Введите сего профана!

Ритуальное испытание профана сложно. Но оно неожиданно еще осложняется до крайней степени. Хотя окон в ложе нет, но и через две двери доносятся крики и вопли болгар, ломящихся в ворота. Арнауты стоят поодаль кучкой и с живым интересом наблюдают, удастся ли болгарам освободить своего архимандрита, уведенного в подвал какими-то странными людьми, раздетого ими и ослепленного. Может быть, уже убили его, а может, еще жив?

От напора толпы ворота трещат. Дверь подвальная не заперта. Только бы успеть спасти, а с разбойниками можно будет потом расправиться! И с бранью и угрожающими криками толпа врывается в голубую масонскую ложу.

* * *

Бумажки вокруг поэта валяются в изобилии. Никита был допущен зажечь свечи и теперь оберегает входную дверь. На громкий окрик с улицы отвечает степенно:

– Генерала нет дома, а должны вернуться скоро. Вы подождите, барин, у них, наверху. А к Лександре Сергеевичу пропустить никак не могу.

– Мне нужно, Никита, ты хоть доложи.

– И доложить не могу. Сами знаете, барин, уж если они пишут, лучше не суйся: изорвут все свои бумажки и запустят в рожу. А после ругаться будут.

В вечерней тишине голоса ясны. Пушкин хохочет и отшвыривает бумагу:

– Никита, пусти!

Врывается в комнату недавний вития, взволнованный и словно бы потрепанный:

– Инзова нет – вот горе! Нужно предупредить его, пока его полиция не известила. Такое произошло, Саша, что не знаю, как и рассказать!

Чудесный выдался вечер! Молодой хозяин с бритой головой катается по дивану, держась за живот:

– Ой, не могу! Никита – дай воды! Инзушка-то будет рыдать! Никита, дай лучше вина! Ой, не могу!

Звонкий смех поэта бьется в голубые стены и выпархивает за решетку окна.

– Это не смешно, Саша, а истинный ужас! И ложа-то еще не утверждена[206]206
  Было установлено, что каждая масонская ложа должна была получить разрешение на открытие от губернских властей и руководящей масонской организации. Ложа Овидий получила «конституцию» от руководящей организации лишь 17 сентября 1821 г., однако вскоре была закрыта.


[Закрыть], ты пойми!

– Ничего, Инзушка не выдаст, он тоже – брат! Ой, не могу! «Ар-рдема, фр-ридема!» – «Режь меня, жги меня!» Отойди, душа моей души, сейчас лопну! Никита, давай вина скорее!

Веселье заразительно, и испуганный вития начинает улыбаться и кончает таким же хохотом.

На друзей с добродушной приязнью смотрит верный Никита, ухом прислушиваясь, не дребезжат ли дрожки генерала.

САМСОН И ДАЛИЛА[207]207
  Самсон и Долила – ветхозаветные персонажи: еврейский богатырь, наделенный невиданной физической силой, источником которой были его волосы, и его возлюбленная, филистимлянка, виновница его гибели.


[Закрыть] ПРОШЛОГО ВЕКА

В столетней давности воспоминаниях совершенно неизвестного человека мне встретилось имя Терентия Трифоновича Трифонова, тоже ничего никому не говорящее; и, однако, автор воспоминаний называет Трифонова замечательной и загадочной личностью, ссылаясь при этом на его бороду и на его способ лечения всех болезней. Трифонов был врачом в Петербурге в двадцатых годах прошлого столетия. Впрочем, самый рассказ о Трифонове занимает не больше странички текста, а фактов так мало, что приходится дополнять воображением.

В наш бритый век забывают, что борода служила раньше одним из существеннейших отличий человека и часто отражала его внутренние качества. Попробуйте мысленно обрить, например, русских литературных классиков – получится картина нестерпимая. Пушкин без бакенбард, Толстой без нестриженой мужицкой лопаты, Тургенев без шелка мягких, добрых, выхоленных волос, Некрасов без клинышка, Достоевский без скудного волосяного хозяйства, Гончаров без губернаторских булочек. Мыслимы ли без соответствующих бород и бородок лица Щедрина, Аксакова, даже Чехова? С другой стороны, попробуйте представить себе с окладистыми бородами Блока или Маяковского. Думается также, что весь капитал Маркса – в его бороде; обрить ее – и останется один марксизм.

Между прочим, именно замечательной бороде Трифонова автор воспоминаний уделяет только одну строчку, посвящая остальное его методулечения; при современном состоянии медицины об этом методе не стоило бы и говорить, в то время как чудо бороды остается. У Трифонова была не окладистая и пышная, а тощая и ничтожная бороденка, но зато длиной почти до полу, причем сам он был, как сказано в воспоминаниях, «более нежели среднего роста». Эту необычную ленту волос он никогда не стриг и не носил ее, так сказать, навыпуск, а свертывал и закладывал за галстук; вспомним, что галстуки, точнее – шейные платки носились тогда обстоятельными и пышными.

Так как бороды обычно соответствуют облику человека, то приходится представить себе Терентия Трифоновича господином довольно высокого роста, худым, со слегка впалыми щеками, острым носом, выразительными глазами магнетизера, в длинном сюртуке, светлых широких штанах-веллингтонах, с модной дубинкой и при цепочке. Обычному типу женщин такие мужчины не нравятся, но знаменитая аракчеевская любовница Настасья к обычному типу не принадлежала. Это была хитрая и сластолюбивая баба-зверь, притворявшаяся овечкой перед Аракчеевым, державшая в руках его подчиненных и приближенных, жестокая с крестьянами, из среды которых она вышла. Неизвестно, каким образом Терентий Трифонович стал ее лекарем; вероятно, она услыхала о методе его лечения, выписала его и пожелала испытать на себе. Известно только, что именно она пустила в оборот Терентия Трифоновича в высоких чиновничьих кругах. Сначала, конечно, она держала его для себя одной, как делала со всеми, кто имел удачу чем-нибудь ей приглянуться – в данном случае, надо думать, не бородой, а хитрой наукой. А позабавившись – отпустила с миром и добрыми рекомендациями. Долго она не удерживала даже молоденьких адъютантов, в которых не было недостатка у ненасытной бабы.

Искусство Терентия Трифоновича заключалось в том, что он натирал своих пациентов лампадным маслом, натирал до тех пор, пока они не становились красными, а сам он не впадал в некоторый транс. Из лампадки, горевшей перед иконами, он выливал на руки масло и приступал к работе. В сущности, это был обычный массаж, но с привкусом мистики; от простуды излечивал великолепно и без промаха, немало помогал также и при нервных заболеваниях. В транс он впадал попросту от усталости, как человек жиденький, весь ушедший в длинную бороду. Но называлось это магнетическим лечением, иначе был бы Терентий Трифонович простым знахарем и не мог бы сделать карьеры. Растирая больного или больную, он делал страшные глаза, пришептывал и пританцовывал; и тогда исходили от него неведомые флюиды и уничтожали болезнетворное начало. Растерев, подвертывал одеяло, накладывал поверх гору теплых шалей и шуб, отходил на несколько шагов и сам падал, преимущественно на мягкое, чтобы и одежды не попортить и не причинить себе синяков. Пока он лежал, должен был лежать и больной; а когда оба подымались, оба оказывались здоровыми, разве что болезнь слишком упорная, и сеанс магнетизма приходилось повторять, конечно, уж не в тот же день, а с передышкой.

Простой, но очаровательный метод лечения; и неудивительно, что он нравился Настасье Минкиной, женщине энергичной и вообще никакими болезнями не страдавшей, но следовавшей за тогдашней модой. Конечно, еще моднее было лечиться водой по способу доктора Лодера – пить ее стаканами и прогуливаться быстрым шагом (откуда и пошло выражение «гонять лодыря»); но Настасье это было недоступно, так как она обычно жила в имении Аракчеева, а выезжать в свет не могла.

Как бы то ни было, Терентий Трифонович прославился и приобрел большую практику в столице. Дома он не принимал, выезжал по вызову, но, конечно, не ко всякому, а только к людям богатым и сановным, преимущественно – аракчеевского окружения, которым его лечение особенно помогало. И самому ему оно помогало неплохо: у Терентия Трифоновича завелся домик, выезд, превосходные шейные платки, за которые он упрятывал свою необычную бороду; и сам он, раньше худощавый, начал округляться, невзирая на постоянные трансы. Дошел даже до того, что начал подумывать о помощниках, которые бы заменяли его в менее важных случаях у менее важных людей; но если это возможно было при лечении мужчин, то женщины протестовали, так как верили только в чудодейственную силу самого Терентия Трифоновича, а как раз среди женщин он и пользовался особенной славой.

Собственно, только этим и исчерпываются печатные сведения о необыкновенном докторе Терентии Трифоновиче Трифонове. Еще приводится эпизод, окончившийся для него неудачей. Два его пациента, оба – царедворцы, обещали ему представить его императору Александру, но так и не представили. Почему? Это остается тайной, которую пытаются объяснить тем, что царедворцы как бы застыдились, потому что чувствовали, что Трифонов – порядочный шарлатан. Неудовлетворительность объяснения бросается в глаза. Во-первых, сами-то они пользовались его услугами, значит, считали их действенными; во-вторых, последние годы царствования Александра Первого были вообще вполне благоприятной эпохой для карьеры шарлатанов разного типа, особенно мистического: с одной стороны – Татаринова и баронесса Крюднер, с другой – Анна Орлова-Чесменская и архимандрит Фотий. Так что дело, конечно, не в этом. Не без труда нам все-таки удалось добиться и в этом деле, как и в других, установления исторической правды путем обращения преимущественного внимания на бороду доктора Трифонова.

Ни одним намеком нигде до сих пор мы не заподозрили загадочного доктора в злоупотреблении доверием больных и в поступках, противных нравственности. Несомненно, однако, что он, не будучи семьянином, не был застрахован от случайных увлечений. Одно из таких увлечений постигло его как раз перед решительным моментом его карьеры – за неделю до предложенного представления его императору. Имя его пациентки для истории потеряно; известно только, что она была женщиной уже в годах, но не утратившей темперамента юности. В один из сеансов она решила во что бы то ни стало удержать доктора, спешившего навестить еще несколько больных. Как он ее ни убеждал, она не слушала никаких резонов и, руководясь чувством ревности, ухватила его за бороду, намотав ее на руку, и таким путем лишила свободы передвижения. Сначала Терентий Трифонович старался воздействовать ласковым словом убеждения, затем прибег к словесным угрозам, наконец попытался вырваться, – но никогда еще мужчина не был в таком беспомощном и таком унизительном положении. Будь борода Терентия Трифоновича обыкновенной, то есть восстановимой, он мог бы в крайнем случае ею пожертвовать, в уверенности отрастить ее вновь через некоторое время. Его же борода была исключительной и невосстановимой, на отращение которой он затратил не месяцы и годы, а всю свою жизнь, начиная с появления первого пушка на подбородке. При этом она была для него существенно необходимой, как бы одним из признаков и доказательств его таинственной посвященности: о ней все знали, ей придавали огромное значение, и, быть может, не напрасно, – быть может, природа действительно вложила в нее запас своих никому точно не ведомых сил. Не известно ли нам из Библии, что таковыми именно чудодейственными свойствами обладала шевелюра Самсона? И не обратился ли в беспомощного младенца этот герой, когда Далила обкорнала ему кудри?

Говоря коротко, приблизительно то же самое случилось и с Терентием Трифоновичем. Нам неизвестны подробности его борьбы с Далилой – известен только исход этой тяжелой истории. Можно предположить, что в пылу борьбы Терентий Трифонович рванулся слишком сильно, еще проще думать, что жестокая женщина, видя неуспех своих чар и боясь, что доктору удастся освободиться и благополучно ускользнуть к ее соперницам, схватила ножницы и, сведя мистическое к обыденному, превратила талисман Терентия Трифоновича в коротенькое социал-демократическое оперенье. Свершилась трагедия. Остался ли хвост в руках Далилы или унесен с собой потерпевшим – не играет никакой роли в этой забавной, но печальной истории.

Рассказав то, что положительно нами установлено, не будем фантазировать о дальнейшем. Весьма вероятно, что сам Терентий Трифонович навсегда или временно отказался от чести быть представленным августейшему монарху, которому уже было доложено об оригинальных и редко встречающихся качествах загадочного врача. Так как дело происходило в 1823 году, то ясно, что за два года он все равно не успел бы восстановить утраты даже в скромной степени, а преемник монарха, Николай Первый, решительно никакой склонности к мистике не проявлял. Столь же возможно, что оба сановника, узнав о случившемся несчастьи, отказались оказать Трифонову обещанную услугу: экспонат потерял значительную долю занимательности. Нет сведений и о том, продолжалась ли с прежним успехом практика Терентия Трифоновича или он ее утратил и поступил на государственную службу рядовым чиновником, тем использовав прежние связи. И вообще дальнейшее интереса для серьезного исследования не представляет.

Если же подойти к этой загадочной истории с любознательностью научно-медицинской, то придется признать Терентия Трифоновича первым или одним из первых врачей-магнетизеров, а по теперешнему – гипнотизеров. При этом, если лампадное масло считать случайной и незначащей условностью, а массаж – приемом второстепенного значения, то относительно бороды не может быть спора: она, несомненно, являлась тем искусственным зрительным раздражителем, который вызывает бездейственность зоны внимания и способствует автоматизации нервно-мозгового процесса, свершающегося в цепи нейронов на разных уровнях симпатической и центральной нервной системы, в то время как ассоциативные центры зоны внимания служат обычно лишь для связи между центрами представлений, то есть центрами чувства сознания. Если высказанное положение недостаточно убедительно для читателя, то можем подкрепить его указанием на то, что в случае с Далилой Терентию Трифоновичу, очевидно, не удалось локализовать и изолировать ее зону внимания и ограничить ее представление лишь качественными символами памяти, хранящимися, как известно, в корковых центрах органов чувств. Но этому вопросу мы предполагаем посвятить особую статью.