Текст книги " Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2"

Автор книги: Михаил Осоргин

СЕРДЦЕ ПОМЕЩИКА

Рязанский помещик Дмитрий Николаевич М-в не зря был избран предводителем дворянства: он был человеком обстоятельным. хозяйственным, расчетливым и передовым, свое родовое поместье сделал образцовым, число крепостных душ приумножил правильным спариваньем и разведением и удачными покупками, а в селе устроил конфетную фабрику.

По утрам, после первого хозяйского обхода, помещик читал либо календарь с полезными сведениями, либо «Ведомости», приходившие дважды в месяц и ценные, главным образом, своими объявлениями. Он читал не через две строчки третью, как читают сейчас газеты, и не одним глазом, а внимательно, буковка за буковкой, ничего не пропуская, а окончив, – читал снова с первой строки до последней и опять это повторял, пока не приходил новый номер. Особо тщательно он читал объявления:

«Продается, за ненадобностью, кучер с женой, умеющей ткать холсты и шить. Тут же продается и коляска в добром состоянии. Спрашивать в доме купца Терентьева у дворника Антона наискосок церкви Вознесенья, третий дом с угла».

«Девка продается молодая, обученная разным вышивкам, и сука лягавая двух лет, отменных родителей».

«Вдовую коровницу с малолетним грамотным сыном продаю дешево за излишеством. Видеть у парикмахера во все дни при театре на площади».

Кучер и коляска ни к чему, своих довольно, девок дворовых полный штат. А вот грамотного мальца с матерью, если подойдет, купил бы Дмитрий Николаевич. А кто продает? Не иначе как сам директор театра, тоже рязанский помещик. На театре и порастряс свое благосостояние.

Отметив объявление аккуратной скобочкой, со вторника на среду побывал в городе и посмотрел вдову с сыном. Вдова крепкая и может еще пойти замуж за пожилого, а сынишка шустрый и толковый.

Повидался с горе-помещиком, поторговался и купил за наличные.

Мальчика звали Ванькой – Иван Сибиряков. Русый, нос загогулей, читает бойко, почти без запинки, нараспев. И разные стихи говорит наизусть, не хуже актера; обучен в Москве, в народной школе, да наслушался в театре бывшего своего помещика.

* * *

На конфетной фабрике варили леденцы простые и барские и печатали пряники всяких сортов: одномедные, медовые, сусланые, сахарные, битые – весом до пуда, писанки, печатные, коврижки, жемки, жемочки; меньше на меду, больше на патоке, а также из соложёного теста с разными пряностями. Из села везли в Рязань, а оттуда по ярмаркам. Дело большое и нелегкое, нужен недремлющий хозяйский глаз, а еще пуще – честные приказчики. И приказчик должен знать все производство, приучаться к делу сызмальства, не сбиваться в счете, уметь говорить с заказчиком, вести записи. Теперь не те времена, чтобы отмечать на дверном косяке палочками да держать в памяти, как раньше делали; теперь при фабрике контора, в конторе торговые книги, по книгам месячный и годовой отчет. Как в Европе.

Грамотный малый – клад. Ваня Сибиряков недолго пробыл на производстве, скоро перешел в контору, а одновременно стал при барине как бы личным секретарем: подавал умыться, чистил сапоги, составлял письма, вел счетоводство и читал вслух книжки в праздничные дни. Еще в церкви читал Апостола и подпевал на клиросе. За то ему была отведена в барском доме отдельная комната, вроде чуланчика, но с окном.

Был работящ и жаден до книги. День-деньской занят, а по ночам еще читает при коптилке и чего-то пишет свое. Другой бы помещик наказал и запретил, а Дмитрий Николаевич, наоборот, доволен, сам потакает, ибо знает силу просвещения. Умный человек из просвещения деньги чеканит.

В двенадцатом году барин взял Ивана Сибирякова с собой в поход, за денщика, за конюха, за лакея, – и не раскаялся. Особенно полезным оказался Иван за границей, где ему очень легко дались языки – и французский, которому он обучился самоучкой прежде, и особенно немецкий, выученный им в походе, почти шутя. Барину, который немецкого языка одолеть никак не мог, Сибиряков служил переводчиком, а сам с немцами свободно изъяснялся и вел разговоры даже о разных высоких материях. Пришлось его приодеть прилично, и многие, не зная о его крепостном положении, здоровались с ним за руку и удивлялись его уму и образованности. Помещику это нравилось – вот какого слугу вырастил! За стол с собой, конечно, не сажал, но знакомствам не препятствовал: пусть молодой человек развлекается в свободное время, лишь бы хорошо чистил сапоги и все подавалось вовремя. Не пьет, табаку не курит, пишет свои тетрадки – никому и ничему не помеха.

В бытность наших войск в Австрии случилось, что добрые люди, узнавши о зависимом крепостном положении молодого человека, предлагали ему остаться за границей, обещали подыскать ему прекрасную невесту и устроить его в жизни, как прилично человеку просвещенному. Но Сибиряков был патриотом и мечтал о возвращении на родину. Не век же будет он торчать при барине и на конфетной фабрике, – времена подошли замечательные, и может ли быть, чтобы император Александр, окончив войну победно, не облегчил участь крепостных людей? От тех образованных офицеров, которых он встречал в походе и которые оказывали ему внимание, он ожидал поддержки и дома. А главное – чувствовал в себе талант и призвание по части литературной, и неужели же не откроется перед ним иная славная дорога?

Когда после двухлетнего похода вернулись домой, помещик с новым упорством занялся конфетным делом, а Сибиряков, пачкаясь в патоке и работая как оглашенный, писал по ночам свои вдохновенные строчки, посылая их на оценку в журналы и великому писателю Василию Андреевичу Жуковскому. А однажды решился на последнюю дерзость: послал самому императору Александру стихи, в честь его написанные.

* * *

Возвращаясь в дом с фабрики, где помещик приставил его наблюдать за изготовлением большого заказа на леденцы и постный сахар, Сибиряков долго обтирал у крыльца о железную скобу подошвы сапог: очень приставала патока и разные сладкие осколки; черным ходом проникал в коридорчик и свою камору – приют залетных муз. Придя, отмывал с рук сладкое, переобувался и брался за тетрадочку.

Но тут и не умылся, и не переобулся, а прямо принялся за полученное в конторе письмо и за книжку журнала. Письмо было ответным от великого поэта Жуковского, а в книжке «Вестника Европы» горело и прожигало страницу его, Сибирякова, первое напечатанное стихотворение.

К иному человеку слава подкрадывается незаметно и ударяет его по макушке сладким пудовым пряником! Не рассказать, что испытал в этот день крепостной поэт-конфетчик; нужно порасспросить об этом молодых поэтов, впервые тиснувших трепет сердца «из цикла».

Стала ли светлее жизнь его с того дня? Нет, стала сто крат тяжелее! На смену мечте шли достижения, но, приблизившись, в руки не давались, а только кривлялись и манили несбыточным: раб ты и сын раба, не по тебе шита поэтическая тога!

 
Могу ли жизнь еще сносить
С растерзанной душою?
Ужасна бедность, но стократ
Презренье тяжелее:
С ним жизнь – не благо, лютый ад,
И ада мне страшнее!
 
 
             Увы, и я, и я рожден
             В последней смертных доле.
             Природой чувством наделен,
             Столь гибельным в неволе!..
 

Потом появились его стихи в «Трудах Московского общества любителей словесности», – и еще ближе слава, и еще горше конфетная неволя и чистка барских сапогов. Про его успехи узнал, конечно, и помещик. Однажды, ко сну отходя, протянул ему ногу и сказал ласково:

– А ну, Ваня, снимай осторожнее, чтой-то я пятку натер. Слыхал – пропечатали тебя в журнале. Старайся, я тебе не препятствую. Ужо будут гости, прочитаешь им.

Но про стихи, посланные его человеком самому государю императору, барин узнал только из полученного им письма за большой сургучной печатью от петербургского военного губернатора М. Милорадовича.[185]185
  Михаил Андреевич Милорадович (1771–1825), граф, генерал от инфантерии, герой Отечественной войны 1812 г.; был смертельно ранен во время восстания декабристов.


[Закрыть]

Письмо тонкое, почтительное, с ясным намеком, но и с вежливой осторожностью. Его величество заинтересован судьбой крепостного человека, приславшего ему стихи собственного сочинения; и другие видные особы также проникнуты вниманием к таланту молодого человека. «Дарование свободы ее заслуживающему есть подвиг, приятный для всякого благородного сердца». Но чтобы не вышло подобием приказа, – сердце дворянина свободно в движениях и поступках, – прибавлено в письме:

«Не расположены ли Вы продать его и за какую именно цену? В таком случае он куплен будет для того только, чтоб получить в то же самое время свободу».

Приятно получить такое письмо. От сердца помещика ждут жертвы – сердце его на жертву готово. Не в пример прочим, предводитель дворянства не темный рабовладелец, а истинный отец своим крепостным людям. Взял мальчонку с матерью-коровницей, вырастил из него образованного человека и поэта, – ужели же держать его вечно в неволе?

Пред барские очи предстал Иван Сибиряков трепещущим и полным предчувствий.

– Вот просит за тебя военный губернатор по указанию его императорского величества. Я тебе не враг, а как бы отец, и воля государя священна. Ответ писать будем.

Сам помещик по части писанья не мастер – на то и держит при себе секретарем крепостного человека.

– Слушай, что скажу, да пиши аккуратней; это тебе не стишки. И помни всю жизнь мое благодеяние.

Вначале дрожит перо в руках поэта, дальше тверже, а к концу письма голова как бы в тумане:

«Ваше высокопревосходительство, милостивый государь мой! Означенный в письме Вашем Сибиряков по всей справедливости дарованиями заслуживает одобрение. Он, с немалыми издержками будучи воспитан в московских училищах, приспособлен мною к письмоводству и теперь прекрасным отправлением оного и честным поведением заслуживает совершенного моего доверия, почему я не решился бы ни за какую цену его продать опять в крепостное право».

– Понял? Вот как я тебя аттестую его высокопревосходительству. Пиши дальше!

«Почитая священною обязанностью способствовать счастию человека, своими достоинствами умевшего в почтенных любителях отечественной словесности снискать участие к его освобождению, я поставляю приятным долгом содействовать к общему их удовольствию».

Клубок радостных слез подкатывается к горлу поэта: последним жестом раба – не броситься ли к ногам благодетеля и не облобызать ли их в сыновнем умилении?

«Но как Сибиряков обучен еще кондитерству, почему для занятия должностей, ныне им отправляемых, должно заплатить значительную сумму, каково расход при неизбыточном моем состоянии очень чувствительный, то по всей справедливости считаю непревосходную цену получить за него 10 000 рублей, дабы процентами с оной мог платить занимаемую услугу вместо Сибирякова, не стесняя издержек на воспитание малолетних детей моих».

* * *

Писали в журнал:

«Состраданье великодушное готовит уже свободу и счастье печальному любимцу муз. Многие знаменитые особы соглашались содействовать искуплению».

И правда, выкупили в то время, добровольной подпиской, майора Швецова из чеченского пленения и грузина Джуджи от турецких разбойничков. Конечно, десять тысяч за крепостного – цена неслыханная! За такие деньги можно купить десяток семейств на вывод да в придачу две своры борзых. Но сердца нежные и отзывчивые ужель не откликнутся щедрой жертвой, презрительно указав расчетливому барину-конфетчику, что любители отечественной словесности не позволят ему держать в плену печального любимца муз!

Дважды напечатано в журналах пламенное воззвание. Майор Швецов гулял на свободе героем и потом всю жизнь, пыхтя трубкой, рассказывал о своем пребывании в плену у чеченцев. Грузин Джуджи, освобожденный доброхотными жертвователями, не столько думал о благодарности им, сколько о мести проклятым турецким разбойникам.

Но нет сведений в старых журналах о конечной судьбе Ивана Сибирякова.[186]186
  Иван Семенович Сибиряков был выкуплен благодаря хлопотам В. А. Жуковского, П. А. Вяземского, Ф. Н. Глинки, братьев Тургеневых, М. А. Милорадовича и других лиц в 1820 г. Был актером, суфлером. Умер в 1848 г.


[Закрыть] И – по всему видно – напрасно пропал великодушный порыв помещичьего сердца!

ПРИКЛЮЧЕНИЕ КУКЛЫ

Как случилось с Микеланджело, так же точно произошло и с русским кустарем Иваном Рыжевым.

Достался великому Микеланджело преогромный кусок мрамора самой отличной породы; колоть его на части – жалко, а что же высечь из цельного куска? Смотрел-смотрел Микеланджело, и в некий момент встал в его воображении юноша Давид, такой величины, что таких и взрослых не бывает; и весь юноша, вместе с пращой, вошел в кусок мрамора очень ловко и без остатка. Можете убедиться, побывав во Флоренции.

А с Иваном Рыжевым, даровитейшим кустарем-самоучкой, дело было так.

Бил Иван баклуши, – но не в том смысле, как это теперь понимают, а в первоначальном, деловом. Баклуши – деревянные чурочки для всяких поделок, для разного щепного товару. Наколов таких чурок сколько требовалось, приступил Иван к изготовлению монахов.

Раскрашенные куклы монахов и монахинь ходко шли на ярмарках, и купец Храпунов выделывал их на своем кустарном заводе в Богородском уезде Московской губернии, а также заказывал кустарям-одиночкам, которых было много в игрушечном районе близ Сергиева Посада. Делали монахов деревянных с раскраской, делали и глиняных, внутри полых, с горлышком в клобуке – как бы фляга для разных напитков.

Кто первый сделал монаха – неизвестно. Но известно, кто первый сделал монаха со снопом, а в снопе спрятана женщина: именно Иван Рыжев.

Было так, что одна чурочка оказалась с горбылем: с одной стороны ровная, а с другой закруглилась горбиком от попавшего сучка. Дерево хорошее, бросить жалко. И вот стал Иван Рыжев смотреть, как смотрел когда-то Микеланджело, и усмотрел сноп, перекинутый у монаха через плечо. Самый же сучок в расколе до удивительности напоминал бабье лицо.

Иван заработал ножичком с обычным своим неоцененным искусством. Вырезав, загрунтовал белым, а по белому разрисовал, как обычно, яичными красками. И ожил монах!

Идет, старый и длиннобородый, согнувшись под тяжестью, в черной манатье, в черном клобуке, несет на плече желтый ржаной сноп, а из того снопа в одну сторону торчит бабья головка, в другую – ножки.

Игрушка-балушка, детская потешка, но богоугодная: видно сразу, что спас монах женщину от какого-нибудь бедствия, вынес ее незаметно в снопе и доставил в безопасное место. И хотя баба внаготку, одежи на ней не видно, но все неподобающее прикрыто соломой, так что никому не зазорно.

Приняв заказ от Ивана Рыжева, купец Храпунов игрушку оценил. Повертел в руках, щелкнул бабу по деревянной пятке, хитро улыбнулся: пойдет! И заказал Рыжеву наделать таких именно монахов, со снопом и с бабой, десятка четыре – на пробу.

На первом базаре в престольный праздник всего бойчее были раскуплены монахи со снопом. Даже и цена на них повысилась. По рыжевской модели стали работать и другие кустари, так что появились монахи со снопом на всех ярмарках и в Москве, на Красной площади, разошлись и по всей России.

* * *

В 1821 году был праздник в Саратовском монастыре и, конечно, ярмарка. Навезли продавцы товаров: разного кустарного барахла, посуды, игрушек, образков, чарочек, фляжек, ложек, тут же и сладости – пряники расписные и подовые, леденцы, постный сахар, орехи, подсолнечное семя. Сам архимандрит Савва прошелся по рядам балаганов и лотков, особо остановившись посмотреть яркие цветные игрушки. Хороши старик со старухой, она в красном сарафане и ярко-синем повойнике за прялкой, он – в синей рубахе, расцвеченной у ворота красной полосочкой, а между ними на лавке, как статуй, черная кошка. Хорош и пляшущий крестьянин со скрипкой, не хуже всадник на серой лошади в яблоках, и очень забавен для деток Ноев ковчег, игрушечный домик, внутри оклеен обоями, а в нем уложены разные зверушки, семь пар чистых и две пары нечистых, как и полагается по Священному писанию.

Хороши херувимчики и серафимчики, розовые и шестикрылые, у иных в задике свистулька – развлеченье для детского возраста. Ходит разносчик середь толпы и покрикивает:

– А вот – остатки небесных сил! Штука семишник, за две пятачок!

И монахи хороши – стоят на прилавках рядами, которые подешевле, работы топорной, а которые в блеске красок и лакировки. Иные потоньше, другие в полном теле. Есть и такие, что видно: не пожалел кустарь дерева на иноческое чрево. Но это ничего, обиды в том нет. Смотрит игумен Савва и ухмыляется с добротою: он и сам природой не обижен. И вот тут-то и попадись ему на глаза рыжевское творение: старый монах со снопом, а в снопе неведомая женщина.

Посмотрел неодобрительно и сурово, ничего не сказал, а вернувшись в монастырь, послал отца-ключаря купить либо просто отобрать у торговца две штуки на просмотр.

Не все понимают чистое искусство, и много в людях напрасной подозрительности.

* * *

Саратовскому преосвященному Амвросию от архимандрита Саввы донесение.

При донесении пакет за монастырской печатью. В пакете расписная кукла-монах со снопом.

Было над чем задуматься! Есть ли сие монашеский подвиг или соблазн? Задумался преосвященный, долго рассматривал куклу, даже поскоблил ногтем бабью головку у горлышка. Вспоминал, нет ли такого предания о монахе, спасшем женщину в снопе, но припомнить не мог. В прежнее время оставил бы донос без внимания, но нынче пошли по духовному ведомству строгости, а черное духовенство имеет сильную руку даже при царском дворе: младого старца Фотия, а за ним благочестивую девицу графиню Анну Орлову-Чесменскую. Лучше пересолить, чем недосолить!

Первым делом решил преосвященный снестись по делу с управляющим Саратовской губернией.

Губернатором был старый генерал, пустяков не любивший. Однако кукла ему понравилась:

– В чем дело? Ну, несет монах бабу – и на здоровье! При чем тут губернаторская власть?

– Ходатайствует преосвященный о воспрещении.

– Пусть и обращается по ведомству Министерства финансов.

– Финансовое ведомство, ваше превосходительство, все равно запросит отзыв губернского правления.

– Не хватало, чтобы мы в куклы играли!

И поехал многострадальный монах дальше по путям бумажным, с копией жалобы и отзывом властей губернских.

* * *

Вот он и в городе Санкт-Петербурге у министра духовных дел князя А. Голицына.

Повертел князь Голицын куклу так и сяк, усмехнулся в усы, но кстати вспомнил про главного своего неприятеля Фотия. По архиерейскому докладу выходит, что тайные враги духовенства сеют в народе соблазн. Однако губернское правление в отзыве своем пишет иное:

«При рассмотрении при сем прилагаемого произведения кустарной деревянной промышленности саратовское губернское управление полагает, что данная игрушка служит не соблазном, а лишь примером добродетели, представляя старца, стремящегося спасти невинную жертву от злодеев. На указанном основании губернское правление не видит достаточных оснований для представления в ведомство государственных финансов на предмет ходатайства о воспрещении продажи вышеуказанного образца рыночной торговли оптом и в разнос».

И, однако, зачем-то несет монах женщину! А где же разбойники?

В сем спорном деле чиновникам не доверяя, пишет князь А. Голицын собственноручно письмо министру внутренних дел графу Виктору Павловичу Кочубею[187]187
  В. П. Кочубей (1768–1834), дипломат, управляющий министерством внутренних дел, председатель Государственного Совета и Комитета министров.


[Закрыть], приложивши к тому письму и обвиняемого монаха, несущего сноп с запрещенным содержанием:

«Усматривая, что таковое изображение может дать повод к толкам, противным благонравию, и, заражая тем невинные понятия неопытной юности, внушить неуважение к духовенству – поставляю долгом препроводить к вашему сиятельству означенную фигуру, предоставляя на усмотрение ваше, милостивый государь, угодно ли будет вам снестись с г. министром финансов о воспрещении продавать и выделывать на фабриках подобные вещи или не признаете ли нужным поручить мне».

* * *

Перед столом министра внутренних дел стоит секретарь с бумагами.

– А это что за чучело?

– Кукла, ваше сиятельство. При письме князя Голицына.

Граф Кочубей – человек светский, без предрассудков.

– Ловко сделана! Куда же монах несет эту… солому?

– Полагаю, ваше сиятельство, что в безопасное место.

– Не иначе, как в безопасное! А как там сказано, в губернской бумаге?

– Спасает невинную жертву от злодеев, ваше сиятельство.

– Да уж, очевидно, спас, коли несет. Князь, значит, не согласен?

– Высказывает опасение, что сим колеблются невинные понятия неопытной юности.

– Ну, юность тут, пожалуй, ни при чем; монах старенький. Нужно, однако, ответить, а?

– Я бы полагал, ваше сиятельство, препроводить министру финансов на усмотрение, приложив и подлежащий суждению предмет.

– Вы уж напишите сами и дайте мне. А куколка недурна, а?

– Работа отменная, ваше сиятельство.

– Мордочка у бабы словно бы напоминает графиню Орлову. Вы эту отошлите при отношении, а мне постарайтесь раздобыть такую же. Хороша куколка!

* * *

«7 ноября 1821 года. Циркуляр министра финансов управляющим губерниями. Принимая во внимание, что на некоторых фабриках деревянных изделий изготовляются для продажи фигуры безнравственного содержания, могущие дать повод к толкам, противным благонравию, и, заражая тем невинные понятия неопытной юности, внушить неуважение к духовенству, а также основываясь на жалобе преосвященного Саратовской епархии, отзыве управления Саратовской губернии, отношении Министерства духовных дел и министерства внутренних дел, предписывается вашему превосходительству воспретить повсеместно во вверенной вам губернии производство и продажу раскрашенной деревянной куклы, изображающей монаха, несущего сноп со включенной в оном женщиной неизвестного происхождения и для невыясненной цели, могущей возбуждать сомнения. О последующих ваших распоряжениях по сему предмету благоволите уведомить немедленно канцелярию господина министра финансов».

– Самый предмет препроводить, ваше высокопревосходительство?

– А сколько прислано образцов?

– Один, ваше выс-ство.

– Как же вы разошлете при всех циркулярах? Соображать надо, молодой человек! Оставьте куклу здесь, я еще рассмотрю. А недурно работают наши кустари!

* * *

У Ивана Рыжева новая изба. Сам уже не бьет баклуши – на то есть помощник. Другой помощник, паренек способный, выделывает монахов начерно, а Иван только доканчивает и раскрашивает саморучно яичными красками.

На ярмарках лотошник пытает у оптовика:

– Чего получше нет, Митрич?

– Какого тебе получше?

– Мне бы пяток со снопом. Цена-то как нынче?

– Цена нынче за штуку рупь.

– Летось по три гривенника давал.

– Ныне не те времена.

Юркий разносчик выглядел покупателя:

– А что, ваше степенство, не нуждаетесь ли в чернеце с бабочкой?

– Какой такой чернец?

– Извольте посмотреть в сторонке. Спасение невинной жертвы. Душевный инок избавляет барышню от разбойников. Благородные побуждения престарелого старца.