355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мэри Дория Расселл » Дети Бога » Текст книги (страница 36)
Дети Бога
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 02:13

Текст книги "Дети Бога"


Автор книги: Мэри Дория Расселл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 36 страниц)

Кода

Земля: 2096

Вновь радиоволны принесли музыку с Ракхата на Землю, и опять Эмилио Сандоса опередили новости, которые изменят его жизнь.

Задолго до того, как он прибыл на родную планету, общественная реакция на ДНК-музыку обрела вполне четкие формы. Верующие сочли ее чудесным подтверждением существования Бога и свидетельством Божественного Провидения; Скептики объявили ее подделкой: хитроумным трюком иезуитов, который должен отвлечь внимание от их предыдущих неудач. Атеисты не оспаривали подлинность музыки, но воспринимали ее как еще одну счастливую случайность, которая – так же, как и сама Вселенная, – ничего не доказывает. Агностики признавали, что музыка великолепна, но с заключением не спешили, ожидая невесть чего.

– Ее копии были помещены на горе Синай и поддеревом Будды; на Голгофе и в Мекке; в священных пещерах, возле колодцев жизни, внутри каменных колец. Знамения и чудеса всегда подвергались сомнениям, и, возможно, так и должно было происходить. В отсутствие уверенности вера больше, чем мнение; это – надежда.

Эмилио читал как-то об одной ученом в Лесото, выучившем наизусть каждую улицу в каждом городе Африки, Если бы такой человек превратил названия в ноты, обнаружил бы он гармонию в адресах? Может быть – если б у него было достаточно данных и достаточно времени и не было занятий получше. «И если бы это произошло, – спрашивал Эмилио себя во время долгого перелета, – была бы та музыка менее прекрасной?»

В конце концов, он был лингвистом, и ему казалось вполне вероятным, что религия, литература, искусство, музыка – это лишь отражения мозговой структуры, которая пришла во вселенную, готовая создавать речь из шума, рассудок из хаоса. «Наша способность к наложению смысла на явления, – думал Эмилио, – запрограммирована развертываться, как развертываются крылья бабочки, когда она покидает куколку, готовая взлететь. Мы биологически нацелены создавать смысл. И если это так, – спрашивал он себя, – разве чудо делается менее значимым?»

Именно тогда Эмилио вплотную приблизился к молитве. «Какова бы ни была истина, – подумал он, – да будет она благословенна».

«Джордано Бруно» преодолел почти половину пути, когда Нико заметил, что кошмары дона Эмилио прекратились.

Когда до прибытия на Землю осталось лишь шесть месяцев субъективного времени, Эмилио Сандос сосредоточился на ближайшей задаче: обучить Рукуэи английскому, подготовить поэта к тому, что его ждет. Эмилио делалось легче, когда он беспокоился о ком-то еще, прилагал свой опыт, помогая Рукуэи. Оказавшись вне времени, он отказывался слушать передачи с Ракхата, перехватываемые Францем, и игнорировал ответы на них, поступавшие с Земли. «Все будет хорошо, – говорил себе Эмилио, – и пусть вселенная сама заботится о себе, пока он будет заботиться об одном способном и старательном ученике. Поэтому, когда Франц Вандерхелст наконец пристыковал «Бруно» к Орбитальному Отелю Шиматсы, парившему высоко над Тихим океаном, Эмилио Сандос был во многих отношениях безмятежным человеком. И поэтому он оказался совершенно не готов к своей реакции на письмо, прождавшее его почти четыре десятилетия.

Написанная на тонкой тряпичной бумаге, выбранной из-за ее долговечности, записка гласила:

«Эмилио, мне очень и очень жаль. Я не стану опускаться до аргумента мерзавцев: у меня не было выбора. Просто я действовал по принципу, Что легче молить о прощении, нежели просить разрешения. Поскольку я верю в Бога, то верю также и в то, что ценой своего путешествия ты чему-нибудь научишься. Pax Christi.[45]45
  Мир во Христе (лат.).


[Закрыть]
Винч Джулиани».

Немолодой иезуит, вручивший Сандосу эту записку, не знал ее содержания, однако знал автора и обстоятельства, при которых она была написана, поэтому мог с достаточной уверенностью предположить, что сказал давно умерший отец Генерал.

– Последний рывок за цепь – ты, чертов сукин сын! – воскликнул Сандос, подтвердив гипотезу священника.

Прочие комментарии были весьма прочувствованными и высказаны на великолепной смеси языков. Когда Сандос иссяк, а на это ушло немало времени, он встал в изогнутой шлюзовой камере, подперев руками бока, и раздраженно потребовал ответа на английском:

– Кто вы, черт возьми?

– Патрас Яламбер Таманг, – ответил священник и продолжил на превосходном испанском: – Я из провинции Непал, но до Недавнего времени преподавал в Колумбии, в институте Святого Педро Аррупе. Последние пять лет осуществлял контакт с миссией на Ракхате, а также взаимодействовал с правительствами, международными агентствами и рядом спонсирующих корпораций, дабы обеспечить мистеру Китери надлежащий прием. И, конечно, орден хотел бы предложить лично вам любую помощь, которую вы согласитесь от нас принять.

Все еще кипя от злости, Сандос, тем не менее, выслушал краткое изложение мер, предпринятых, чтобы сделать пребывание Рукуэи на Земле комфортным, а возвращение Сандоса и команды «Джордано Бруно» менее трудным; персонал отеля состоял из тщательно отобранных и отлично подготовленных добровольцев, которые знали историю иезуитских Миссий и хотя бы немного говорили на к'сане. Медицинская группа была наготове; несколько месяцев путешественники будут пребывать в карантине, но для них зарезервировали весь отель, а здешние удобства очень приятны и весьма разнообразны. Для Франца Вандерхелста подготовлен специально оборудованный номер – в центре отеля, возле стадиона с низкой гравитацией, где он сможет свободно дышать. Эксперты-эндокринологи готовы Франца обследовать; они надеются устранить генетическое повреждение, расстроившее его метаболизм. Груз Карло Джулиани, разумеется, задержан – необходимо утрясти сложные юридические вопросы, из которых не последний: намерен ли Сандос выдвинуть обвинения касательно своего похищения. Престарелая сестра синьора Джулиани уведомлена о его возвращении, но, похоже, не спешит взять на себя юридическое представительство.

Новости с Ракхата, скопившиеся за эти годы, были двойственными. Атаанси Лаакса низвергли, но его группировка все еще отказывалась соглашаться с решением о резервации; Дэнни Железный Конь сочувствовал им, но продолжал настаивать на переговорах. В 2084 году через Н'Джарр прокатилась какая-то болезнь, но к тому времени джана'ата стали питаться лучше, и число жертв было не таким высоким, как опасались поначалу. Джон Кандотти сообщил о смерти Софии. Шетри Лаакс был здоров и женился во второй раз, добавив двух сыновей к тому, которому помог родиться Эмилио, – ныне молодому человеку, имевшему собственного ребенка. Вторая жена Шетри снова была беременна; они надеялись на третью дочь. Согласно последней переписи, проведенной Шоном, численность джана'ата составила почти двадцать семь сотен. Джозеба приложил аналитическую справку, свидетельствующую, что, если показатели рождаемости и смертности, а также прочие условия сохранят устойчивость, этого хватит для стабильности. В год переписи к ван'джарри добавилось примерно сорок руна. Это не вполне возместило число рунских ван'джарри, умерших от старости, но было несколько больше, чем приток предыдущих лет.

– А Суукмел еще жива? – спросил Эмилио, зная, что это будет первым вопросом Рукуэи.

– Да, – ответил Патрас, – Во всяком случае, была жива четыре года назад.

– А музыка? На Ракхате?

– Идут споры по поводу того, сочинять ли к ней стихи, – сообщил Патрас – Полагаю, это неизбежно.

– Кто-нибудь спросил у Исаака, что он об этом думает?

– Да. Он сказал: «Это проблема Рукуэи». Сейчас Исаак изучает библиотечные файлы по южно-американским круглым червям, – сухо доложил Патрас. – Ни у кого нет ни малейшего представления зачем.

Сандос задал еще несколько вопросов, получил исчерпывающие ответы и согласился, что все под контролем.

– Спасибо, – сказал Патрас, довольный этим признанием. На самом деле он совершенно вымотался, стараясь все подготовить.

– Позвольте мне показать комнаты, приготовленные для мистера Китери, – предложил он и повел Сандоса вниз по закругляющемуся пандусу подъездному пути. – Как только вы немного отдохнете, мать Генерал хотела бы с вами поговорить…

– Простите? – споткнулся Сандос, – Мать Генерал? – Он фыркнул. – Вы шутите!

Патрас, уже ушедший на несколько шагов вниз по коридору, повернул назад, вопросительно вскинув брови: «Что, какие-то проблемы?» Сандос ошарашено пялился на него.

– Ну да, шучу, – признался Патрас и пришел в восторг, когда Сандос разразился смехом.

– Знаете, нехорошо подтрунивать над стариком, – заметил Эмилио, когда они возобновили прогулку. – Сколько лет вы ждали, чтобы опробовать эту шутку?

– Пятнадцать. У меня степень доктора философии: история миссий, с акцентом на Ракхат. Вы были темой моей диссертации.

В следующие несколько часов они сосредоточились на процессе внедрения Рукуэи в новое общество и новую среду. Под напором обязанностей личные дела были отложены в сторону, но прежде чем закончился этот длинный первый день, Эмилио Сандос сказал Патрасу Яламберу Тамангу:

– Есть одна женщина…

Последовали запросы, были обшарены базы данных. Очевидно, она опять вышла замуж, изменив фамилию; избегала огласки и жила закрытой жизнью, которую могло обеспечить богатство и к которой могло принудить чувство вины. Было на удивление трудно найти о ней хоть какое-то упоминание.

– Мне очень жаль, – сказал Патрас спустя несколько недель. – В прошлом году она скончалась.

* * *

Ариана Фиоре всегда любила День Мертвых, Ей нравилось кладбище, аккуратное и прямоугольное, с его каменными свежеподметенными дорожками, тянувшимися между бесчисленными рядами могильных ниш с высокими стенами, – островок благочестия среди шумного Неаполя. Сами склепы к первому ноября всегда очищались от пыли и мерцали в золотистом свете осеннего солнца или серебряного дождя. Ариана была археологом, а потому привыкла к обществу мертвых и наслаждалась этой аккуратностью, получая удовольствие от острого аромата хризантем, смешанного с более глубоким, мускусным запахом осыпавшихся листьев.

Некоторые из усыпальниц были просты; полированная медная табличка с именем и датами да крошечный огонек, чье горение поддерживалось какое-то время после смерти. Гордые и процветающие нередко добавляли к этому маленький экран, который можно было активировать касанием, и Ариане хотелось ходить от склепа к склепу, встречаясь с их обитателями, слушая про их жизни, – но она не поддавалась этому порыву.

Вокруг нее звучали тихие голоса и хруст шагов по гравийным дорожкам. «Poveretto»,[46]46
  Бедняжка (ит.).


[Закрыть]
– слышала она время от времени, когда в маленькую вазу усыпальницы ставились цветы. Молча подтверждались старые привязанности, обиды, долги, а затем откладывались до следующего года. Взрослые беседовали, дети ерзали. Было ощущение сиюминутности и формальности, которое Ариану привлекало, но это кладбище не было местом активного горя.

Вот почему она обратила внимание на человека, который сидел на скамье перед склепом Джины, уронив на колени руки, упрятанные в перчатки. Единственный из посетителей кладбища в этот прохладный и солнечный день, он плакал – глаза открыты, слезы стекают по неподвижному лицу.

У Арины не было желания навязываться этому незнакомцу и даже не было уверенности, что он сегодня придет. Первые месяцы после окончания карантина были настоящим цирком, водоворотом публичного интереса и приватных приемов – каждая минута на счету. Ариана ждала долго, но она была терпелива по натуре. И вот он здесь.

– Падре? – спросила Ариана тихим голосом, но уверенно.

Уединившись в своей печали, он едва взглянул на нее.

– Я не священник, мадам, – произнес он настолько сухо, насколько мог плачущий человек, – и не отец никому.

– Взгляните еще раз.

Он посмотрел на нее и увидел темноволосую женщину, стоявшую позади детской коляски; ее сын был столь юным, что все еще спал свернувшись – в память о материнском лоне. Надолго повисло молчание, пока Эмилио изучал ее лицо: сложная амальгама Старого и Нового Миров, живого и мертвой. Он засмеялся и всхлипнул; и снова засмеялся, пораженный.

– У тебя улыбка матери, – сказал он наконец, и его усмешка стала шире. – И, боюсь, мой нос. Прости за это.

– Мне нравится мой нос, – негодующе воскликнула она. – А кроме того, у меня ваши глаза. Мама всегда говорила, когда я сердилась: «У тебя глаза отца!»

Он опять рассмеялся, не зная, как это воспринимать.

– А ты часто сердилась?

– Нет. Думаю, что нет. Но всякое бывало.

Она распрямилась, приняв официальный вид, и произнесла: – Я – Ариана Фиоре. А вы, насколько я понимаю, Эмилио Сандос?

Теперь он смеялся по-настоящему, забыв про слезы.

– Не могу в это поверить, – произнес он, качая головой. – Не могу поверить!

Он изумленно огляделся, затем подвинулся на скамье и сказал: – Пожалуйста, присядь. Ты часто сюда приходишь?.. С ума сойти! Я говорю так, точно пытаюсь подцепить тебя в баре! А бары еще есть?

Они говорили и говорили, и полуденный свет омывал их лица золотом. Ариана вкратце обрисовала события, произошедшие в их жизни за годы его отсутствия.

– Селестина – главный дизайнер по декорациям в театре Сан Карло, – сообщила она. – Пока что она была замужем четыре раза…

– Четыре? Мой Бог! – сказал он, расширив глаза. – А ей не приходило в голову, что лучше брать напрокат, нежели покупать?

– То же самое и я ей говорила! – воскликнула Ариана, чувствуя себя так, словно знала этого человека всю жизнь. – Если честно, – добавила она, – я думаю, возможно…

– Она бросает их раньше, чем они успеют бросить ее, – предположил он.

Ариана состроила гримаску, но затем доверительно сказала:

– Если честно, она обожает драмы! Клянусь, она выходит замуж, потому что ей нравятся свадьбы. Ты бы посмотрел на вечеринки, которые она закатывает! Вероятно, скоро увидишь – в данный момент она совершает гастрольное турне с труппой театра, а обычно это плохая новость для ее текущего мужа. Когда Джанпаоло и я венчались, присутствовало пятеро наших друзей и мэр – но мы действительно заслужили вечеринку, которую устроили в прошлом году на десятилетнюю годовщину!

Потревоженный разговором и смехом, малыш потянулся и захныкал. Оба уставились на него, застыв в напряженном ожидании. Когда ребенок затих, Ариана вновь заговорила, теперь приглушенно:

– Я забеременела сразу после того, как умерла мама. Знаешь, что мы говорим на Новый год?

– Buona fine, buon principio, – произнес Эмилио. – Хорошее завершение, хорошее начало.

– Да. Я надеялась, что родится девочка. Думала, как будто вернется мама. – Улыбнувшись, она пожала плечами и, потянувшись, коснулась пальцами пухлой и мягкой щечки малыша. – Его зовут Томмазо.

– Как умерла твоя мать? – спросил он наконец.

– Ты знаешь, она была медсестрой. Когда я пошла в школу, она вернулась на работу. Благодаря тебе мы ни в чем не нуждались, но мама хотела приносить пользу.

Эмилио кивнул с застывшим лицом.

– В общем, была эпидемия… патоген изолировать не смогли, и болезнь разошлась по всему миру. По какой-то причине хуже всего ее переносят пожилые женщины. Здесь, в Неаполе, ее называют поппа-болезнь,[47]47
  Поппа – бабушка (ит.).


[Закрыть]
потому что из-за нее умерло очень много бабушек. Последняя разборчивая фраза, сказанная мамой, была: «Богу придется объяснить мне кое-что».

Рукавом куртки Эмилио вытер глаза и рассмеялся:

– Как это похоже на Джину.

Они надолго замолчали, прислушиваясь к пению птиц и разговорам, звучавшим вокруг.

– Конечно, – сказала Ариана, словно бы не было паузы, – Бог никогда не объясняет. Когда жизнь разбивает тебе сердце, предполагается, что ты должен собрать осколки и начать сначала.

Она посмотрела на Томмазо, спящего в коляске. Нуждаясь в утешении его теплого тельца, наклонилась и осторожно его подняла, одной рукой придерживая поросшую мягкими волосами голову. Чуть погодя Ариана улыбнулась отцу и спросила:

– Не хочешь подержать внука?

«Дети и младенцы, – подумал он. – Не делай со мной этого опять».

Но отказываться было неловко. Эмилио посмотрел на дочь, о которой даже не мечтал, и на ее крошечное дитя, нахмуренное и кроткое в этом сне без сновидений, и нашел свободное пространство в переполненном некрополе своего сердца.

– Да, – наконец сказал он – изумленный, смирившийся и отчего-то довольный. – Да. Я очень этого хочу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю