Текст книги "Дети Бога"
Автор книги: Мэри Дория Расселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)
– Фамильная черта, переданная по материнской линии? – спросила она из-под своей роскошной вуали, ныне порванной и обтрепавшейся.
– Да, – подтвердил Шетри, приготовившись к нападкам, если не к оскорблениям.
Но женщина заговорила с мальчиком, бросившим Шетри вызов.
– Рукуэи, – произнесла она величаво, – волею богов ты пришел к… родичам. Жена этого человека тебе двоюродная сестра – по линии твоего отца.
Вновь повернувшись к Шетри Лааксу, она распрямилась.
– Я – Суукмел Чирот у Ваадаи. А это – мой приемный сын, Рукуэи Китери.
Явное удивление Шетри позволило ей на миг ощутить свое превосходство, но она была реалисткой.
– С вашей стороны было очень любезно нас пригласить. Мы у вас в долгу. Мой приемный сын и я… Нет, – поправилась она, протянув руку к Таксаю, – мы все с благодарностью принимаем ваше гостеприимство – на любых условиях, которые вы соблаговолите выставить.
– Не будет ни долга, моя госпожа, ни даже условий, – сказал Шетри, отрывая взгляд от мальчика, в котором он теперь узнал юную и мужскую версию своей жены. – Скорее соглашение – если вам будет угодно остаться с нами.
– Они поют? – спросил в этот момент Исаак безжизненным, лишенным интонаций голосом, так странно контрастирующим с безупречностью его пения.
Суукмел с беспокойством посмотрела на Шетри.
– Мой шурин любит музыку, – коротко пояснил Шетри, понимая, что для подробных разъяснений она слишком устала.
Но Суукмел Исааку ответила.
– Рукуэи знает много песен. У него задатки поэта, – сообщила она и добавила, щадя самолюбие мальчика: – А также воина.
– Он останется, – сказал Исаак, ни на кого не глядя.
31
Долина Н'Джарр
2072, земное время
Не трусость и не слабость подорвали яростную решимость Рукуэи вернуться на юг и сражаться. Причина была в не имевшем ответа вопросе, который он слышал в ироничном голосе своего мертвого отца: «И кого ты вызовешь на бой? Какое-нибудь рунское стадо?»
Будь у его матери первый ранг или хотя бы второй, Рукуэи сейчас именовался бы Предполагаемым Верховным; но у нее был лишь третий. Имеет ли право сын наложницы сражаться в качестве чемпиона своего народа? Не существовало ни сводных братьев, превосходивших его по рангу и готовых принять наследство, ни какого-либо дяди, который мог служить регентом, пока Рукуэи натаскивали бы, если по закону наследство отошло бы ему. Кто же тогда Верховный? – спрашивал себя Рукуэи, больше не видя вокруг ни измученных женщин и детей, ни незнакомца с младенцем, ни этого странного чужеземца, ни разъеденных ветром холмов, ни узких ущелий, проступивших невдалеке, пока беженцы следовали за Шетри Лааксом через лабиринт оврагов.
«Черные камни, белые кости – цвета покинули этот мир», – думал Рукуэи, в позднем свете второго заката не замечая охры, кобальта и нефрита, видневшихся на изломах пластов. «Ушли танец, красота, закон, музыка», – думал он. Остались дым и голод.
Превозмогая усталость, Рукуэи нашел лишь одну определенность, за которую можно ухватиться. Он был теперь старшим мужчиной своего клана, и на нем лежала ответственность за решение. Суукмел, остальные женщины, дети не могли идти дальше. «Мы останемся с этими людьми, пока госпожа Суукмел не восстановит силы», – решил он, когда его маленький отряд продирался сквозь последний ча'ар к лагерю чужаков.
Думать о том, куда они направятся затем, Рукуэи уже не мог – так же, как и видеть. Ощущая себя слепым, он позволил сильным, бережным рукам провести его в место, где пахло незнакомыми телами. Слишком усталый, чтобы есть, он провалился в сон, глубокий, точно обморок, и не просыпался много часов.
Пробуждение было длительным процессом, а глаза Рукуэи открыл в самом конце. Ощутил пульсирующую боль в ступнях, учуял запах мази под чистыми повязками, услышал гомон на разных языках, увидел яркий дневной свет, прорывавшийся сквозь грязную ткань истрепанного тента.
Не двигаясь, он прислушался к разговорам, звучавшим снаружи, – омерзительной смеси к'сана и руанджи с редкими вкраплениями коммерческого маланджи и обрывками придворного палкирн'ала. Ужасная грамматика и небрежная дикция мигом привели его в скверное расположение духа, усугубившееся яростным утренним голодом юного самца, который только начал набирать рост и мускулы мужчины.
Находясь на пределе терпения, Рукуэи вздрогнул, краем глаза ухватив слева от себя легкое движение, и подскочил, готовый драться – с кем, он понятия не имел, а почему, мог лишь гадать. Мир полон врагов, а все хорошее сгинуло. Но это оказалась лишь женская кисть, подтолкнувшая к нему грубо сработанную миску. Рукуэи уставился на миску, испытывая отвращение от вида желеобразного месива, которое она содержала; затем поднял взгляд по руке к лицу и заморгал, увидев глаза своего отца, живые и насмешливые.
Женщина была юна и беременна, без вуали и одежды.
– Ты похож на мою дочь, – сказала она и откинулась назад, чувствуя себя на земле вполне комфортно и не беспокоясь от того, что находится в палатке наедине с ним. Затем снова легонько подтолкнула тарелку.
Брезгливо скривив рот, Рукуэи отвернулся, но вновь услышал ее голос:
– Жизнь, которую ты знал, кончилась. Придется жить по-новому. Раньше все решали за тебя. Сейчас ты сам должен делать выбор.
Она говорила на к'сане, но его четкость оскверняли сливающиеся гласные руанджи – раздражающий акцент деревенской служанки.
– Ты можешь выбрать ненависть к необходимости выбора или можешь им дорожить. Каждый вариант имеет свои последствия, поэтому нужно выбирать мудро.
Рукуэи уставился на нее, и, к его возмущению, женщина улыбнулась.
– В данный момент нужно выбрать, съесть ли эту ужасную на вид пищу или остаться голодным.
Сев прямее, Рукуэи потянулся за миской – она знала, что так и будет. В конце концов, он обычный мальчишка, постоянно голодный даже при лучших обстоятельствах, а сейчас просто умирающий с голоду. Поднеся миску ко рту, Рукуэи отшатнулся от незнакомого запаха; затем жадными, всхлипывающими глотками опорожнил ее.
– Хорошо, – удовлетворенно произнесла женщина, наблюдая за ним.
– Не так плохо, как я ожидал, – сказал Рукуэи, вытирая рот тыльной стороной кисти.
– Подумай хорошенько над тем, что ты сейчас сказал, – посоветовала она. – Из своего опыта я знаю, что многое оказывается не таким плохим, как я ожидала.
Палатку наполнил запах гнева, но женщина не отреклась от использования доминантного местоимения в его присутствии.
– Здесь каждый из нас делает выбор, – сказала она, – поэтому каждый должен учиться быть суверенной душой: я думаю, решаю. Это не оскорбление в твой адрес или в чей-то еще; Жестом женщина указала на опустевшую миску.
– С солью вкусней, – прозаично сообщила она. – Но соль у нас кончилась.
– Что это было?
– Ты уверен, что хочешь знать? – спросила женщина, расставив уши и с интересом наставив на мальчика глаза его отца.
Помедлив, Рукуэи вскинул голову.
– Зародыши юса'ани, – сказала она.
Ужаснувшись, Рукуэи прижал уши к голове, и его едва не вырвало, но затем он посмотрел в ее глаза и с усилием сглотнул.
– Хорошо, – сказала женщина снова. – Ты понял? Все является выбором – даже то, что ты ешь. Особенно то, что ты ешь!
Она встала и сверху посмотрела на него. Ее лицо было изящной версией его собственного – в этом поколении явно доминировала кровь Китери, как и в предыдущем.
– Здесь джана'ата не едят руна. Мы не оплачиваем жизнь смертью. Выбирай, хочешь ли ты жить за счет других или будешь делать, что должно, дабы следовать законам Матери.
И предоставляя ему подумать над этим без помех, она развернулась и покинула палатку.
Рукуэи был юным и крепким, и его ноги заживали быстрее, чем у его спутниц. Через пару дней он смог выйти из палатки и проковылять вверх по склону ближайшего холма к месту, откуда можно было видеть здешние осколки цивилизации. В течение нескольких дней, одинокий и молчаливый, Рукуэи наблюдал за людьми, живущими в этой прохладной горной долине. Осатанев от такого бесчестия, терзаясь из-за их унижения, он отыскал свою мачеху и говорил, говорил, изливая перед ней свою злость. Она молча слушала, пока Рукуэи не выдохся, затем жестом пригласила его сесть рядом.
– Знаешь, что мне дается хуже всего? – спокойно спросила Суукмел Чирот у Ваадаи. – Правила хорошего тона.
Отстранившись, Рукуэи уставился на нее, приоткрыв рот. Суукмел улыбнулась и вновь притянула его к себе.
– Никто не знает, как правильно есть эту пищу. Я уже трижды проливала на себя яйца кха'ани. Как можно сохранять достоинство, когда альбумил разбрызган по всей шерсти? Неудивительно, что Ха'анала ходит нагой!
Суукмел сказала это, чтобы развеселить Рукуэи, но Таксаю была непреклонна:
– Эта особа расхаживает голой, потому что не умеет себя вести, – фыркнула она из своего спального гнезда. – Взращена в лесу чужеземцами и одичалыми руна!
Это необычное заявление не помешало Рукуэи высказать собственное мнение.
– Недопустимо, чтобы джана'атская женщина разгуливала раздетой, – заявил он, – даже если ее плохо воспитали.
– Ха'анала говорит, что джана'ата должны научиться жить, обходясь лишь тем, что производят сами. Нам придется стать полностью независимыми от руна, хотя она надеется, что этого не случится, и делает все возможное, дабы это предотвратить, – сообщила им Суукмел. Оба, Рукуэи и Таксаю, вытаращили глаза. – Ха'анала учится ткать с помощью ножного ткацкого станка, но пока это ей не удается, поэтому она ходит нагой, какой была рождена…
– Можете себе представить? – воскликнула Таксаю. – Джана'ата-ткачиха!
– Кроме того, Ха'анала говорит, что просто не любит одежду, – продолжила Суукмел. – Но она понимает, что нас это огорчает, а делать фиерно ей не хочется.
– Что такое фиерно? – раздраженно спросил Рукуэи, внезапно придя в ярость из-за руанджского слова.
Его бесила речь чужаков. «Как может хоть что-то иметь смысл, если слова, на которых думаешь, сумбурны и неточны?» – мысленно возопил он.
– Я спросила ее об этом, – невозмутимо сказала Суукмел. – Фиерно означает «грозовое облако», но сама фраза подразумевает: «быть причиной сильной грозы».
– Затевать скандал, – буркнул Рукуэи.
– Удачный образ, – заметила Суукмел, отлично зная Рукуэи. – Мне нравится эта фраза. Она напоминает о моем господине муже, рыскающем по двору после какой-нибудь утомительной встречи и доводящем себя до фиерно…
Она резко замолчала, ощутив, как на сердце словно пролился дождь. Палатка вдруг показалась ей тесной и душной, переполненной, хотя с ней были только Таксаю и Рукуэи.
– Мне надо выйти, – неуверенно произнесла она, – на воздух.
Таксаю опустила уши, а Рукуэи посмотрел на нее с сомнением.
– Да, – сказала Суукмел тверже, потому что они усомнились как в ее мудрости, так и приличии ее манер. – Мне надо пройтись.
– Как Ха'анала может быть моей кузиной? – спросил Рукуэи у Суукмел несколько дней спустя, когда они позавтракали странной, но вполне съедобной пастой, поставляемой семейством Лаакс. – У моего отца не было брата или сестры. И как чужеземец может быть шурином Шетри?
Суукмел заметно напряглась.
– Исаак, конечно, необычен, но поет он превосходно – разве нет?
Перемена темы не осталась незамеченной.
– Я задал бестактный вопрос?
– Бестактный? – повторила Суукмел.
Она знала, что этот день придет, но никак не ожидала, что это случится при таких обстоятельствах. Среди лишенных ранга детей, подраставших в гареме Хлавина, гордость своей родословной не поощрялась, но Рукуэи знал, кто его отец, хотя вряд ли был в курсе того, что Хлавин совершил, дабы стать Верховным. «О чьем бесчестье поведать раньше? – спросила она себя. – Отца или дяди? Невинных нет, если не считать детей мертвецов: Ха'аналы и Рукуэя».
– Не отведешь ли меня к своему месту на склоне холма? – весело спросила Суукмел, вставая с неказистой подушки, благоухавшей горным мхом.
Подойдя к выходу из палатки, она подождала, давая глазам время привыкнуть к свету и взирая вверх, на красочные формы, которые она поначалу приняла за причудливо спроектированные городские стены, окружающие долину.
Рукуэи пристально смотрел на нее.
– Все настолько плохо? – спросил он, тоже поднимаясь на ноги.
– Полагаю, со временем я научусь видеть дальние предметы, вместо того чтобы их воображать, – сказала Суукмел, подтверждая его подозрения. – Шетри говорит, что это не крепостной вал, а горы! По его словам, чтобы достичь вершин, потребовалось бы непрерывно взбираться в течение шести дней. А как далеко место, куда ходишь ты?
– Достаточно далеко для секретного разговора, – ответил Рукуэи.
Покинув палатку, они начали подъем, остерегаясь незакрепленных камней, превращавших восхождение в карабканье, Суукмел пыталась сориентироваться, глядя под ноги, – не в знак подчинения, но чтобы сфокусировать взгляд на сравнительно твердом и близком грунте; Поднимая глаза каждые несколько минут, она пыталась оценить размеры предметов, но всякий раз удивлялась, обнаруживая, что какое-нибудь «дерево» – всего лишь кует, растущий гораздо ближе, чем она полагала, или когда яркое цветное пятно, принимаемое ею за плащ человека, находящегося довольно далеко, внезапно обращалось в бегство, взмывая в разреженный воздух.
– Вещи не всегда такие, какими кажутся, – сказала Суукмел вслух, когда Рукуэи помог ей сесть на ствол рухнувшей тупы.
Переведя дух, она оглядела долину, пытаясь привести в согласие то, что говорили ей глаза, с тем, что, как она знала, было на самом деле.
– В этом свете палатки смотрятся восхитительно, не правда ли? Словно драгоценные камни, искрящиеся на солнце. Интересно, что тут истинное? Красота палаток, наблюдаемых издали, или…
– Бедность, которую они скрывают, – закончил за нее Рукуэи, устраиваясь поудобнее. – Скажи, моя госпожа, что является настолько ужасным, чтобы о нем следовало говорить здесь.
Поначалу эта история казалась эпической поэмой о героях и чудовищах, тюрьмах и побегах, триумфе и трагедии. Суукмел рассказывала о сокрушающем единообразии неизменной традиции, о мире, в котором ничто не значимо, кроме того, что было установлено бесчисленные поколения назад. И она пыталась объяснить отчаяние, происходившее от знания, что ничего не изменить, и страх, что какое-то изменение случится: ужас перед неведомым и затаенное стремление к нему, боровшиеся в сердцах столь многих.
Захваченный этой повестью, Рукуэи далеко не сразу понял, что безымянный – это Супаари ВаГайджур; что сей изменник был его дядей – по браку с Джхолаа Китери, родившей ему дочь; что эта дочь ныне взрослая и беременна от Шетри Лаакса вторым ребенком; что глаза Ха'аналы похожи на его собственные, потому что у них общий дед. И прошло еще больше времени, прежде чем он уразумел, что Суукмел повествует о том, как Хлавин Китери сделался Верховным…
– Ты говоришь, что их убил мой отец? – вскричал Рукуэи. – Убил их всех? Собственную родню?
Он встал и шагнул в сторону – не высокий, но тощий и нескладный. Такой юный, подумала Суукмел. Такой юный…
– Я не верю! – настаивал Рукуэи, хвостом очерчивая вокруг себя круг защиты. – Это невозможно. Он бы никогда…
– Он сделал это. Сделал, мой родной! Постарайся понять! – я в таком же отчаянии воскликнула Суукмел. – Твой отец был точно молния в ночи: прекрасный, опасный, внезапный. Его вынудили! Они убивали его! Его упрятали за стены, более высокие, чем эти горы, – сказала она, махнув рукой на огромные скалы, понятные ей лишь наполовину. – Они заставили его умолкнуть, и он умирал! Умирал от молчания! Думай о музыке, которую он сочинял для тебя и других своих детей! Слушай ее в своем сердце! И знай, что она бы в нем погибла, если бы не…
Рукуэи осел на землю, точно ребенок, которым он, собственно, и был. Не стихавший в долине ветер гудел в его ушах, принося с собой пронзительный смех детей, гонявшихся друг за другом среди палаток, крики женщин, песни мужчин – обычный гвалт деревни, живущей повседневной жизнью. Глухой к этому веселому шуму, Рукуэи издали видел то, к чему была слепа Суукмел: нищету, скудость средств существования, неприкрашенную бедность, для которых пока не существовало слов ни в одном из рунских наречий, потому что никогда прежде на Ракхате не жили в таких условиях. – Как? – воскликнул он. – Как могло дойти до такого?
Подойдя к нему, Суукмел опустилась рядом на колени. Ощущая стыд и злость, Рукуэи вырвался из ее рук, затем опять вскочил на ноги, все еще гневаясь и страдая, и оставил мачеху, даже не посмотрев на нее, ибо был сыном своего отца и, ощущая в себе такой же заряд, искал сейчас, кого бы ударить. Сбегая вниз по склону, усыпанному каменными обломками, не обращая внимания на падения и порезы, он спешил на голос своей кузины, к маленькой толпе, состоявшей из руна и джана'ата. Ха'анала помогала им возводить – неведомо зачем – преграду через узкую быструю реку, протекавшую по центру долины, и ее странная речь отчетливо звучала сквозь общий гомон.
– Не надо поднимать! Просто пинай камни перед собой! – весело кричала она своему мужу, Шетри, неуклюже ковыляющему с валуном в руках. – Посмотри на Софи'алу! Кати!
Их перворожденная дочь именно это и делала с небольшим камнем, потешно согнувшись пополам, – короткий хвост вздернут в воздух, крошечное лицо сосредоточенно застыло.
– Гляньте, как трудится моя милая! – воскликнула Ха'анала, нагая и фыркающая, точно портовый грузчик, – Хорошая девочка – помогает нам!
Разъярившись, Рукуэи подступил к ней сзади и, ухватив за лодыжку, развернул женщину к себе – так, что она едва устояла на ногах.
– Ты же Китери! – заорал он на нее, на своего отца, на самого себя. – Как смеешь ты унижаться? Ты губишь собственного ребенка! Как ты можешь…
В мгновение ока плохой солдат Шетри Лаакс подмял мальчика под себя и разорвал бы ему горло, если бы Ха'анала криком не остановила его. Взяв мужа за плечи, она отодвинула его в сторону и, опустившись на колени, вопросительно уперлась в Рукуэи глазами, которыми она не имела права… глазами, которым следовало быть мертвыми.
– Мы близкие родичи, – сердито пробурчал Рукуэи, свирепо глядя на нее с каменистого грунта, на который рухнул под весом Шетри. – Твоя мать была сестрой моего отца!
Ее лицо просветлело, сделавшись растерянным, но счастливым. Больше всего на свете Рукуэи хотелось разбить это счастье.
– Мой отец убил твоего, – с жестокой прямотой сказал он, – дважды двенадцать дней назад.
И был рад молчанию, наступившему после его слов, рад, что заставил еще кого-то задохнуться от утраты, рад, что ее лицо обмякло от боли.
– Твой отец умер не один. Равнина Инброкара завалена мертвыми, и когда я в последний раз его видел, мой отец лежал рядом с твоим. Убитый такими, как эти! – закричал он, широко разбросав руки, словно бы обвинял всех руна, окруживших их. – Ты говоришь о выборе. Так выбирай, женщина! Кто умрет, чтобы возродить честь мертвых?
Вокруг не было звуков, кроме их дыхания, гула ветра, далекого рева какого-то горного животного, которому не было дела до важности момента, и тонкого воя Исаака, безостановочно кружившегося на краю толпы.
Положив руку на живот, Ха'анала поднялась на ноги, и при ярком свете дня Рукуэи увидел, что она не полная и лоснящаяся, как полагалось бы при беременности, но костлявая и измученная. Усталым взором она оглядела джана'ата, выбравших остаться в долине Н'Джарр.
– Вариантов не много, – сказала она им. – Выживание или месть. Я выбрала жизнь.
Опустив глаза на Рукуэи, Ха'анала указала на каменистую тропу, уводившую на восток, к проходу между двумя вершинами.
– Там живут другие, кто, подобно тебе, выбрал смерть. Три дня пешего хода по этой дороге. Спроси племянника моего мужа, Атаанси Эрата. В своем лагере они едят хорошо, – сказала она, повышая голос, чтобы все могли ее слышать. – Следовало бы сказать, объедаются. Они выбрали смерть. Они мстят за свои потери и за смерть платят смертью, и они умрут окровавленными, но с полными животами. Тебя там охотно примут, кузен. А я буду чтить наших мертвых, продолжая жить и уча тех, кто захочет слушать, что доблесть именно в таком выборе.
Вой Исаака опустился до стона, к которому добавилось поскуливание младенца-джана'ата, отнятого от груди. Присев рядом с Рукуэи, Ха'анала прижалась к его голове своей и, обхватив тонкой рукой его плечи, притянула к себе.
– Наши отцы мертвы, – прошептала она, когда мальчик заплакал. – Мы – нет. Живи со мной, кузен. Живи…
Завороженные этой драмой, жители поселка стояли, раскачиваясь или просто глазея, пока Шетри не увел их прочь. В конце концов здесь не осталось никого, кроме двух родичей и Исаака, постепенно замедлявшего свое кружение.
Став старше, спокойней и менее уязвимым к суматохе, если ее быстро брали под контроль, Исаак не понимал и даже не замечал эмоций, обуревавших его сестру и ее кузена. Но он сделал, что мог, дабы внести четкость.
– Я хочу что-то сказать, – громким, лишенным интонаций голосом объявил Исаак. На Рукуэи он не смотрел и, безусловно, не стал бы приближаться ни к кому, настолько явно непредсказуемому, но обращался Исаак именно к нему. – Твоя работа – это учить песни. – Он подождал с минуту, затем добавил: – И учить им.
Тишина сохранялась, поэтому Исаак смог закончить.
– Когда-нибудь я научу тебя одной, – сказал он мальчику. – Она еще не готова. Можешь уйти на время, но возвращайся назад.
* * *
«Джордано Бруно»
2084, земное время
– Я оставался с Ха'аналой и моей мачехой, Суукмел, пока мне не исполнилось четырнадцать; – расскажет Рукуэи Китери Эмилио Сандосу много лет спустя. – Я учился петь вместе с Исааком, а время от времени он делал крайне необычные заявления. Я стал доверять его… суждениям. Исаак был очень странным, но он был прав: я рожден, чтобы учить песни и учить им. Почти пять лет я провел, скитаясь по горам Гарну, – мне нужно было услышать и запомнить рассказ каждого джана'ата, пережившего эти последние дни. Я жаждал колыбельных песен и рассказов. Я хотел понять законы, политику, поэзию, желал сохранить хотя бы крохотную частицу интеллекта и искусства мира, погибшего на моих глазах.
– Но все-таки ты вернулся в долину, – сказал Сандос. – К Ха'анале и Исааку.
– Да.
– И к тому времени Исаак был готов позволить тебе услышать найденную им музыку.
– Да.
Исаак встретил Рукуэи на выходе из ущелья. Как всегда голый, с рваным зонтиком над головой, он не взглянул на Рукуэи, не поприветствовал его, не спросил о его странствиях. Он просто стоял на пути.
– Я знаю, зачем ты здесь, – наконец сказал Исаак. – Ты вернулся, чтобы научиться этой песне. – Пауза, – Я нашел для нее музыку. – Еще одна пауза. – Но у нее пока нет слов.
В его голосе отсутствовали эмоции, но, понукаемый каким-то внутренним смятением, вызванным неустраненным беспорядком, Исаак начал кружиться, гудеть, хлопать в ладоши.
– Что случилось, Исаак? – спросил Рукуэи, к тому времени уже многое узнавший о чужих страданиях.
Кружение резко прекратилось, и Исаак закачался, тряся головой.
– Музыку нельзя петь, если у нее нет слов, – сказал он затем. – У песен есть слова.
Рукуэи, научившийся любить необычного брата своей кузины, хотел его утешить.
– Я найду слова, Исаак, – пообещал он.
Это была клятва, данная в юности и неведении, чтобы сдержать ее в зрелости и полном разумении. И Рукуэи Китери ни разу о ней не пожалел.
