Текст книги "Дети Бога"
Автор книги: Мэри Дория Расселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)
29
Город Гайджур
2080, земное время
Много лет спустя Джозеба Уризарбаррена вспомнит детский хорал и к'санское слово «раскрепощение» – во время разговора с дочерью Канчея ВаКашан. Когда Джозеба впервые встретил Пуску ВаТруча-Саи, она была почтенной старейшиной парламента в Гайджуре, и ее точку зрения он часто находил весьма здравой, вместе с другими священниками восстанавливая события рунской революции.
– Спорадическая борьба продолжалась долгие годы, – рассказывала ему Пуска, – но в самом начале Фия пропагандировала «пассивное сопротивление». В нескольких городах провели всеобщие забастовки. Многие городские руна просто ушли, отказавшись сдаваться сборщикам мяса.
– Как отреагировало правительство? – спросил Джозеба Уризарбаррена.
– Уничтожило деревни, давшие городским руна приют. Затем джанада сожгли естественные поля ракара в центральных районах страны – чтобы голодом вынудить нас подчиниться.
Она помолчала – вспоминая, оценивая.
– Равновесие нарушилось, когда Фия подумала, что против нас стали применять биопрепараты. В детстве Фия видела болезни, применявшиеся против людей, именуемых курдами. Когда начались эпидемии, мы решили, что руна, находившиеся за оборонительными рубежами джанада, были инфицированы, а затем тайно переправлены на юг и оставлены там, чтобы заражать всех, кто вступит с ними в контакт.
– Но болезни можно объяснить внезапным смешением популяций руна во время революции, – предположил Джозеба. – Объединение инфекционных резервуаров, воздействие непривычного окружения. Сборщики болотных урожаев, работающие вместе с городскими спецами, – люди заражаются местными заболеваниями, против которых у них нет иммунитета, и распространяют их…
– Да, – произнесла Пуска после паузы. – Некоторые из наших ученых говорили то же самое. Но не все соглашались с их мнением…
Она села как можно прямей, вскинув уши.
– Казалось, джанада не оставили нам другого выбора, кроме как ударить по ним с сокрушительной силой. Наши люди умирали. Эпидемии уносили тысячи и тысячи. Мы сражались за наши жизни.
Пуска посмотрела на север и заставила себя быть справедливой:
– Также, как и они.
– Сипадж, Пуска, кое-кого интересует, изменились ли джана'ата сами или изменилось представление руна о джана'ата.
Какое-то время Пуска размышляла, а затем включила в речь английские местоимения, как это делали многие руна, желая обозначить сугубо личное высказывание:
– Мое представление о джанада изменилось, когда я покинула Труча Саи. – Она помолчала, глядя в сторону. – Когда мы впервые пришли в Мо'арл… Сипадж, Хозей: мы увидели такое! Я плакала каждую ночь. Там были дороги, мощенные нашими костями, перемолотыми и смешанными с известняком; набережные вдоль рек – в три высоты женщины – сплошь из костей. Сапоги из кожи наших мертвых – в городах их носили даже руна! Там были магазины… – Теперь она смотрела прямо на Джозебу. – На прилавках – языки, сердца. Ноги, плечи, ступни, филеи, щеки! Огузок, хвост, локти, колени – все красиво выложено. Слуги-руна приходили и выбирали кусок мяса, чтобы подать своим хозяевам на стол. Как могли они это выносить? – вопросила она. – Как могли джанада требовать от них этого?
– Кое-кто не уверен, – честно сказал Джозеба. – Иной раз просто нет выбора. Иногда о выборе не думают. Люди привыкают ко всему.
Пуска подняла подбородок, затем уронила хвост, не в силах понять, как функционировал этот исчезнувший мир.
– И все же, – заметил Джозеба, – были руна, которые остались с джана'ата…
– Сипадж, Хозей, они были предателями, – убежденно сказала Пуска. – Ты должен понять это. Они разбогатели, продавая трупы мертвых солдат джанада, которые были готовы на все за кусок мяса. Но эти руна заплатили за свое предательство: в конце концов джанада съели и их тоже.
– Сипадж, Пуска, кое-кто сожалеет, что продолжает расспрашивать…
– Нет нужды извиняться. Кое-кому нравится отвечать.
– Были руна, которые остались с джанада – даже после войны, даже сейчас. – Джозеба внимательно за ней следил, но Пуска не закачалась, – Они говорили, что любят джана'ата.
– Иногда так и есть. Руна – благородный народ, – сказала она. – За доброту мы платим добротой.
– По-твоему, они неправы, что живут с джана'ата? Они тоже предатели, как и спекулянты?
– Не предатели. Простофили. В конечном счете их съедят. Джанада ничего не могут с собой поделать. Они так устроены. Преступность джанада в их генах, во всем их образе жизни, – спокойно сказала Пуска.
И вот тут Джозеба вспомнил хорал.
– Сипадж, Пуска, кое-кто хочет понять это. Ты терпелива, и кое-кто благодарен. На севере сказали, что Хлавин Китери начал освобождать руна…
Впервые с начала разговора Пуска заволновалась, поднялась и стала расхаживать.
– Освобождать! Освобождение означает: «Мы съедим вас, когда вы будете старше!» Джанада твердил и, что мы неразумны! Вот где глупость: Хлавин Китери, в одиночку выходящий биться с армией в двести тысяч. Неразумно было отказываться вести с нами переговоры! Хозей, мы предлагали им соглашение! Освободите пленных, и мы оставим вам север. Хлавин Китери выбрал сражение. Он был безумен – так же как все, кто в него верил.
Она посмотрела прямо в его глаза.
– Сипадж, Хозей, руна делали для джанада все. Они держали нас в подчинении и давали нам столько корма, чтобы мы были лишь хорошими рабами. Мы принимали наше рабство, пока не пришли ваши люди и не показали, что мы можем получать столько еды, сколько нам требуется. Слушай меня, Хозей! Это не повторится. Те времена ушли навсегда. Мы больше не будем рабами. Никогда.
Он не попятился, хотя это было непросто: рунао, восставшая в праведном гневе, была серьезной угрозой.
– Сипадж, Пуска, – произнес Джозеба, когда она сумела успокоиться, – ты росла вместе с Ха'аналой. Что ты думаешь о ней? Была ли она тоже безумной?
После долгого молчания Пуска сказала:
– Кое-кто думал о Ха'анале. Она не была безумной. Но она покинула наших людей, чтобы идти с безумными! Поэтому сердце кое-кого было в смятении. Супаари был один из нас, но Ха'анала так и не вернулась домой.
– Ты знала, куда она пошла после того, как покинула Труча Саи?
– Она пошла на север.
Повисла неловкая пауза, затем Пуска призналась:
– Кое-кто думал, что она, возможно, в Инброкаре.
– Во время осады? – спросил он.
Пуска вскинула голову, подтверждая.
– Пуска, чего ты желала для Ха'аналы?
– Чтобы она вернулась домой, – твердо сказала Пуска.
– А когда она этого не сделала?
Пуска начала раскачиваться, а когда заговорила, то ответила не на его вопрос, а своей совести:
– Джанада изменились первыми. Они не оставили нам выбора! Джанада сделали нас свирепыми. – Не глядя на него, Пуска добавила: – Голод ожесточает. Кое-кто надеялся, что Ха'анала умрет быстро.
– А когда Инброкар пал, сколько людей умерло быстро? Она отвела взгляд. Но Пуска ВаТруча-Саи была храброй женщиной и не уклонилась от ответа.
– Они были для меня как трава, – сказала она. – Я их не считала.
30
Инброкар
2072, земное время
– Они уже за стеной, – доложила Таксаю, и ее слова отдались гулким эхом в каменной глотке ветровой башни, высившейся во дворе посольства.
– А мой господин муж? – крикнула снизу Суукмел Чирот у Ваадаи, глядя на платье Таксаю и ее обутые в шлепанцы ступни. – А Верховный? Ты их видишь?
– Там! – после паузы сказала Таксаю, вытянув руку на юг, по направлению к сверкнувшим доспехам. – Верховный надел золотой набрюшник и нахвостник. И серебряные наручные и набедренные пластины. Посол слева от него, весь в серебре. Они во главе военного отряда, знать – позади них.
– А другие? – спросила Суукмел, взирая снизу на свою рунскую… Кого? Не служанку – уже нет. Компаньонкой Таксаю бывала часто. Союзницу, может быть? Теперь для нее нет слова в к'сане. – Сколько их?
«Много, – думала Таксаю, ощущая запретный трепет. – Нас так много!» Как описать это женщине, ничего не видевшей за шторами своих носилок или за стенами резиденции? Всю жизнь госпожа Суукмел руководствовалась сложной конструкцией власти и отношений, деликатной сетью джана'атской политики, но вот это не было абстракцией. Это была физическая мощь.
– Мятежников точно волос на теле, – рискнула сказать Таксаю. – Словно листьев мархлара, моя госпожа, – слишком много, чтобы сосчитать.
– Я поднимаюсь, – объявила Суукмел.
Теперь, когда вышла из строя электрическая сеть, питавшая радиосистему, городом правили слуги, а Суукмел жаждала информации. Игнорируя протесты Таксаю, она принудила себя взобраться по внутренней спирали ветровой башни, чтобы самой увидеть собравшуюся толпу, но когда встала рядом с Таксаю и подняла вуаль, то зашаталась.
– Тебе плохо? – воскликнула Таксаю, в испуге хватая Суукмел за руку.
– Нет! Да! Я не…
Уронив вуаль, Суукмел закрыла глаза. На расстоянии, превышавшем длину коридора или банкетной комнаты, все цвета выглядели расплывшимися, затуманенными.
– Помоги мне, – сказала Суукмел, справившись с головокружением, и вновь подняла вуаль. – Скажи, что там. Все смешалось.
Таксаю сделала, что могла, указывая на ориентиры, известные Суукмел понаслышке, и знакомые объекты. Здания выглядели, точно игрушки, а деревья а'аджа, подобные тем, что росли во дворе Суукмел, казались сучками или саженцами, а то и вовсе не были различимы в этом хаосе форм. Руна были лишь цветными пятнышками, словно узелки на лишенном узоров ковре. Взбешенная, ощущая тошноту из-за бессмысленной сумятицы, Суукмел сдалась и отступила вниз по пандусу – к своему убежищу в основании башни.
Маленькая комната была последним бастионом ее уединения; посольство переполняли беженцы. Следуя примеру Хлавина Китери, Ма Гурах Ваадаи принял столько людей, сколько можно было прокормить, но с последствиями пришлось иметь дело именно Суукмел. Дабы избежать голода, забили всех руна – кроме тех, без кого нельзя было обойтись; в городе осталось мало слуг и на них навалили столько работы, что можно было понять, почему они сбегают, присоединяясь к мятежникам. Даже реформы Верховного не подготовили джана'атских женщин к жизни в тесных помещениях среди незнакомцев. Никто уже не знал, у кого какой ранг. Сопровождаемые рычанием ссоры вспыхивали постоянно, как дождь, и слишком часто заканчивались кровопролитием…
– Наверное, это чужеземка Фия! – крикнула Таксаю, выставив руку за каменный край башни.
– Правда? – выдохнула Суукмел и, вытягивая шею, двинулась обратно по башенному пандусу. – Как она выглядит?
– Очень маленькая – словно ребенок! И как она дышит? У нее нет носа! И хвоста. – Таксаю содрогнулась. – Наверно, она калека.
На миг она отвлеклась, представив себе Верховного, покрывающего такого уродца.
– Монстр, – подтвердила она, – как и говорил наш господин посол.
– А другого не видишь? – крикнула Суукмел.
Имя изменника не произносили. Существование Супаари ВаГайджура было вычеркнуто из памяти; всех его родичей давно казнили. Сегодня и он погибнет от руки Хлавина Китери, подумала Суукмел. Руна говорят, что его дочь умерла; значит, остается чужеземка, Фия, которая тоже не будет жить вечно. Тогда, подумала Суукмел, мы позволим мятежникам владеть югом и предоставим их своей судьбе. Верховный построит новые города и изгонит из наших резиденций чужаков. Мы будем бедны и голодны, зато вновь обретем утонченность и красоту, ученость и песни…
– Началось! Безымянный выходит вперед. Повисла напряженная пауза.
– Он без доспехов, – сообщила Таксаю, понизив голос, чтобы новость не разнеслась за пределы башни – к тем, кому не следует это слышать. Появиться на поле сражения без доспехов значило нанести Верховному страшное оскорбление, бросивший ему вызов как бы говорил: мне ни к чему защита.
Раздался военный гимн: ревущий хор мужчин, готовившихся к смерти или победе, выстроенные в шеренгу дуэлянты сейчас шагнут вперед, один за другим, принимая вызов противника, пока не уступит какая-либо из сторон. Сегодня эти приготовления были просто церемониалом. Руна представлял только один боец, и состоится одна дуэль: Верховного и безымянного, – бой, на который все согласились, за которым все будут следить и исход которого подтвердят все.
– И тогда все закончится, – прошептала Суукмел, прислонившись к холодной каменной стене башни. Она постаралась не подчеркивать безысходности, звучавшей в ее словах.
– Супаари, он в доспехах, – произнесла София по другую сторону долины от башни Суукмел.
– А я нет, поэтому он свои снимет, – откликнулся Супаари, чьи глаза были спокойны, как серо-голубые камни под неподвижными водами озера. – Биться с противником, который хуже вооружен, – трусость. А Китери не может выглядеть трусом в глазах подданных.
– Это ничего не изменит, – сказала Джалао, стоявшая рядом с Софией и не скрывавшая презрения к этому глупому спектаклю. – В доспехах или без них – результат известен заранее.
– Если б они освободили своих руна, не пришлось бы воевать! – воскликнула Пуска. – Правда на нашей стороне. Почему они упорствуют?
Не сказав больше ни слова, не сделав жеста, повинуясь какому-то внутреннему чувству времени, Супаари оставил их, зашагав вниз по склону к полю боя. Голосом, дрожащим от гнева, Джалао закричала:
– Ты погибнешь зря!
При виде его спины Пуска заголосила, но София прикрикнула:
– Не мешай ему!
И смотрела, как Супаари уходит, а единственный ее глаз затуманивала лишь близорукость.
Это был первый поединок государственного уровня за четыре поколения, и дабы организовать его, потребовалось соединить воспоминания всех оставшихся в Инброкаре знатоков протокола. Руна превзошли себя и чувствовали, что это достойный способ завершить жизнь.
* * *
Такие женщины с детства ощущали удовольствие оттого, что видели своих хозяев должным образом одетыми, правильно украшенными, что крошечные складки лежат аккуратно на широком плече, а драгоценные камни искрятся в надлежащих оправах. Для специалистки по протоколам было радостно сознавать, что она подготовила своего господина к любой новой встрече и поэтому ни одно оскорбление не будет нанесено или получено без умысла. Живые хранилища джана'атской генеалогии, они знали все исторические деяния, сознавали нынешнюю значимость каждого клана и были искусны в советах, как погасить ненужный конфликт иди завязать диспут, который можно повернуть к выгоде их хозяев. Нередко такие знатоки жили дольше рунской нормы, поскольку на воспитание преемников требовались многие годы, но они с готовностью подвергали себя горестям и немощи старости, хотя понимали, что, когда время все же наступит, их жесткое, жилистое мясо будет съедено представителями более низких слоев. Их работа была фундаментом, на который опиралась цивилизация Ракхати.
И теперь – на запруженных улицах и в битком набитых резиденциях последних городов их советы были важнее, чем когда-либо: тут было столько незнакомцев, столько людей, собранных в тесном пространстве! Голодные, растерянные, обуреваемые гневом и страхом, джана'ата набрасывались без предупреждения, разрывая горло любому рунскому привратнику, отказывавшемуся их впустить. У ворот становились специалистки по протоколам, вслушиваясь в рассказы о древних альянсах и решая, кому поверить. Для обороны Инброкара они выбирали лишь лучших из джана'ата: наиболее знатных, представителей древнейших кланов, – а остальных посылали дальше на север, предоставляя выживать, как сумеют.
Сейчас, глядя на огромное войско своих сородичей, они занимали себя зрелищем развевающихся вымпелов и сверкающих доспехов, систематизируя джана'атских воинов по речным рангам, и вместе со своими хозяевами готовились стать свидетелями поединка. Но когда наступил момент для ответной партии бросивших вызов, мятежники не запели – их далекие тонкие голоса, выкрикивающие насмешки, испортили гармонии высоких господ диссонирующим, монотонным единообразием.
На колкости, коими их осыпали соплеменники, собравшиеся на холме, руна-протоколистки не обращали внимания. Свои жизни они посвятили утонченному танцу государственного чинопочитания. Их профессия находилась на грани исчезновения, но царство света и движения эти женщины покинут, сознавая, что выполнили свой долг до конца.
Более прагматичные люди готовились к этому дню по-иному, причем подготовка заняла годы и продолжалась даже сейчас. Некоторые руна прониклись преданностью до самого нутра, и когда она вознаграждалась добротой или хотя бы простой порядочностью, то руна не видели причин покидать своих хозяев.
Поэтому они смотрели на север, гадая, растаял ли уже снег на высоких горах, паковали припасенную еду и делились слухами:
– В горах есть безопасное место.
– С ними живет чужеземец.
– Они никого не прогоняют.
Отставив мускулистые руки, Хлавин Китери ощущал тяжесть верхней одежды – золотая вышивка, сверкающие драгоценные камни, – снимаемой с его плеч. Он не был крупным и не был юным, но часто охотился ради добычи или боролся ради забавы, а сейчас дышал легко и уверенно, пока его доспехи расстегивали, аккуратно складывая на землю. На своих секундантов Хлавин не обращал внимания. Вместо этого он сосредоточился на походке, сложении, запахе противника, приближавшегося к нему с юга и вооруженного лишь тем, чем их обоих снабдила природа: хватательные ступни и массивные руки с рассекающими когтями; тяжелый, мощный хвост; челюсти, способные разорвать горло.
Они не виделись много лет, но он его легко узнал. У него преимущество в росте и длине рук, но он сильно постарел, заметил Китери. Морда усыпана серыми пятнами, щеки впали – наверняка недостает зубов. И худой: ребра проступают, хвост сделался тоньше. Правое колено плохо сгибается. Грудные мускулы ослаблены глубокими длинными шрамами, исполосовавшими левое плечо.
«Это будет не состязание, а тренировка, – подумал Хлавин Китери. – Жаль, ибо мы схожи. Мы оба пытались изменить мир – от скал до облаков – и свою жизнь – от костей до шкуры. Я сражаюсь за будущее, за жизнь нерожденных детей. Он тоже сражается за детей, но он бьется за прошлое: отомстить за несправедливость, стереть воспоминания о старых обидах. Никто из нас не доживет до времен, когда можно будет оценить, что мы совершили, но элемент трагедии способствует созданию хороших песен, – подумал Китери, улыбаясь. И спросил себя: – Кто же их споет?»
«Скоро дождь», – подумал он, глядя на грозовые тучи, сгущавшиеся на западе, пока боевые гимны подходили к кульминации. В этот миг ветер сменил направление, принеся с собой рунские насмешки и негромкий близкий звук шагов его противника. «Заговорит ли он?» – с интересом ждал Китери, когда Супаари остановился невдалеке. Что скажет противник в такой момент?
По-видимому, ничего: практичный джана'ата, не поэт. Безмолвно Супаари присел в низкую боевую стойку – с легкой заминкой, красноречиво говорившей о боли в правой ноге. Поэтому Хлавин Китери столь же молча и с умышленной грацией шагнул вперед, готовый вступить в единоборство. Как только Верховный оказался рядом, Супаари, бросив вес на левую ногу и хвост, ухватил Китери за лодыжку, рванул противника на себя и притянул к земле поразительным движением, сделавшим досягаемым горло Верховного. Крутнувшись, Китери высвободился, единым махом взметнулся с земли и, уводя голову назад, с разворота саданул хвостом. Супаари рванулся прочь, но недостаточно проворно, и получил сильный удар чуть ниже уха – недостаточный, чтобы сбить с ног, но потрясший его, – и отпрянул на несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
Став теперь более осторожными, двое мужчин кружились, расставив согнутые руки и за своим шумным дыханием не слыша криков и отдаленного рева. Без предупреждения Супаари крутнулся на здоровой ноге, но вместо того, чтобы врезать хвостом по груди Верховного, сбивая ему дыхание, правой пяткой сильно ударил Китери под колено. Превосходный прием, и он вполне мог бы сработать, удержи Супаари равновесие. Но когда оба упали, он потерял полученное было преимущество.
Усмехаясь и радуясь, что схватка оказалась не столь неравной, как он опасался, Верховный перекатился на ноги. Взгляд его небесных фиолетовых глаз был спокоен, тело – послушно его воле.
– Ты сильнее, чем я ожидал, – без тени иронии сказал он вдовцу своей сестры. – Ты погибнешь достойно.
Ответа не последовало, если не считать острого, предупреждающего запаха гнева, и следующая атака Супаари получилась более действенной. Верховный попытался разомкнуть ножной захват, стиснувший обе его руки, но не смог, поэтому изо всей силы пихнул нижней частью, и они вместе рухнули, яростно напрягая мускулы и задыхаясь. Падение разорвало хватку Супаари, и, воспользовавшись этим, Китери развернулся, сомкнув руки вокруг тела противника.
Тонкие артерии глаз Супаари были видны с полной отчетливостью; затем, когда он откинул голову, чтобы вцепиться Верховному в горло, поле зрения заслонили короткие тонкие волосы его морды. Захваченный ощущением, Хлавин Китери не пытался отпрянуть от зубов, погрузившихся в толстую кожу у основания его шеи, но лишь закрыл глаза, всем своим существом смакуя это последнее мгновение, переживаемое на пике чувств. Он чуял тяжелое дыхание Супаари и подсознательно знал, что тот ел и пил в последний день своей жизни. Прислушиваясь к глухому стуку хвостов, колотивших по земле в поисках опоры, Китери с обостренной чуткостью насильника слышал тихое поскуливание другого тела, пребывавшего в крайней опасности.
Затем, согнувшись в полумесяц, он вдавил ступню в грудь Супаари и с криком облегчения распрямился, точно лук. Когда зубы Супаари вырвались из его горла, Китери почти не заметил боли, но он был достаточно галантен, чтобы объявить, с трудом поднявшись на ноги:
– Первая кровь за бросившим вызов!
Вкрадчивое кружение возобновилось, и после новых ближних стычек, последовавших за первой, грудные клетки бойцов стали вздыматься, загнанно и шумно хватая воздух; ни один из них не был молод, а бой оказался труднее и длинней, чем ожидали оба. Нарушая ритм схватки, чувствуя, что силы на исходе, Китери наконец сам предпринял атаку, обратив к своей выгоде более короткие конечности, чтобы исполнить финт в низком повороте. Когда противник, оберегая ноги, выставил блок, Китери трансформировал свое движение в выпад, ударив плечом мимо рук Супаари, согнутых для защиты, в его грудь. Последовал мгновенный рефлекторный отклик: Супаари сомкнул руки за спиной Верховного – роковая ошибка.
В этом смертельном объятии их глаза встретились еще раз; затем, стремительно рубанув вверх, Китери завершил схватку и шагнул в сторону. Раскинув в экстазе руки, он прокричал толпе, собравшейся на склоне холма:
– Узрите искусство умирания!
Супаари не упал сразу и не посмотрел вниз, на свою рану. Отвернувшись от Китери, он сделал несколько шагов, но тут из его распоротого живота вывалились кишки и, раскручиваясь, упали на залитую кровью землю. Одно ужасное мгновение Софии казалось, что Супаари переступит через них, но затем его колени подогнулись. В течение долгих секунд она не дышала, отказываясь наполнять легкие воздухом и позволять жизни продолжаться да без него.
– Он убьет меня, Фия, – сказал ей Супаари голосом прохладным, точно ветер, принесший чистый прозрачный аромат горного снега и обещание гроз. – Китери с детства учился бою и он меня убьет.
Этим утром Супаари сидел на земле напротив Софии, окруженный рунской армией, которую они помогли Джалао создать и которая ныне разрослась за счет инброкарских руна, вырвавшихся на волю и примкнувших к своим соплеменникам, ждавшим за городскими стенами. София ему не возразила, сосредоточившись на том, чтобы ничего не чувствовать. То был старый навык, позволивший ей выжить в войне, оборвавшей ее детство, и ставший второй натурой Софии сейчас, когда война вновь сделалась всем ее миром. В каком-то смысле Супаари уже покинул Софию. В последние годы они виделись не часто, сражаясь на разных фронтах. С тех пор как ушли их дети, осталось мало общих тем, если не считать войны.
Супаари ощущал странную священную пустоту, словно бы каждое продвижение руна захватывало некое пространство в его душе, а каждый их успех и проявление компетентности убеждало Супаари в полной бесполезности его собственного вида.
– Они больше не нуждаются в нас, – однажды сказал он с какой-то божественной радостью. – А возможно, и не нуждались никогда.
Поэтому, когда Супаари объявил, что умрет, София встала на колени и протянула к нему руки. Наклонившись вперед, Супаари коснулся лбом ее тела.
– Он убьет меня, – повторил он таким низким голосом, что она ощутила резонанс в своей грудной клетке, – но я принесу нашим людям славу.
Оставшись теперь одна, глядя на его изуродованное тело, видневшееся вдалеке, София сказала:
– Ты хорошо дрался.
Подняв застывшее лицо к громадным облакам, она услышала шлепки первых капель начинающейся грозы и лишь потом ощутила их, но тут тихую песню дождя заглушили пронзительные крики рунских солдат, давших волю разочарованию, горю и своему гневу на этих упрямых джанада, которые до сих пор смеют бросать вызов силе, власти и справедливости руна.
Облаченная в латы пехота с грохотом устремилась вниз по склону, с обеих сторон огибая Софию, как река обтекает валун, и затопила позиции джана'ата, прежде чем вломиться в город через главные ворота. Мясо непокорное, мясо восставшее, мясо сражающееся, думала София. Мясо в полный голос.
Она долго стояла, наблюдая за штурмом, затем тоже стала спускаться по утоптанному склону, ощущая острый запах травы, смятой и перемолотой атакой; слышала частые взрывы, крики ужаса и торжества, рев ветра, к которому добавился гул огня, слишком жаркого, чтобы его мог усмирить дождь.
Трупы Супаари и Верховного лежали к ней ближе всего, поскольку схватка произошла в центре поля, на виду у каждой из сторон. Оба тела были затоптаны при стремительном броске руна к воротам – соединившись в смерти.
У Софии не хватило бы сил распрямить конечности Супаари, а заставить себя собрать содержимое его живота она не смогла, поэтому всем этим София пренебрегла. Сидя рядом с головой Супаари, она гладила ладонью тонкий мягкий мех на его щеке, снова и снова, пока труп не остыл, и она не оплатила этот страшный долг любви.
– Я хочу умереть, – с тупой настойчивостью повторяла Суукмел, пока Таксаю волокла ее за собой. – Оставь меня.
– Нет, – каждый раз отвечала ее рунская подруга, – Есть дети, о которых нужно заботиться.
– Лучше умереть, – говорила Суукмел.
Но Таксаю и другие руна подгоняли и мучили ее, и каждая из них несла джана'атского младенца или тащила за собой ребенка или толкала перед собой женщину – жестокая в своем стремлении доставить их в безопасное место. Поэтому Суукмел продолжала идти, и один шаг следовал за другим, словно биение сердца, которое никогда не прекращается, – пока свет и ее незакаленное тело не начали отказывать, и она не рухнула на землю. Но передышка была недолгой. Перед ее глазами возникли мягкие шлепанцы ребенка, изорванные и окровавленные после нескольких часов форсированного марша по каменистому грунту. Отупевшая от усталости, Суукмел подняла глаза и увидела холодное лицо своего воспитанника, Рукуэи, перворожденного сына Верховного, который лишь несколько часов назад был двенадцатилетним мальчиком.
Рукуэи, чьи суровые фиолетовые глаза видели, как сорок восьмой Верховный Инброкара был разорван толпой, в чьем сознании навсегда запечатлелась картина горящего города и поля битвы, усеянного трупами джана'ата, черными от крови. Учителя, поэты, рассказчики; инженеры, географы, натуралисты. Философы и архивариусы; финансисты и юристы. Политики и музыканты; юные, зрелые, седые. Все остались гнить под дождем.
– Мой отец уважал тебя, – безжалостно сказал Рукуэи своей мачехе. – Будь достойна его, женщина. Вставай и живи.
Поэтому Суукмел поднялась на ноги и пошла на север, оставляя на камнях алые отпечатки – рядом со следами двенадцатилетнего мужчины.
Спустя много дней, после захода первого солнца, они увидели монстра. Он стоял на двух тощих ногах, был голым и безволосым, если не считать бороды, гривы и жалких клочков шерсти, растущих там и тут, а высоко над головой держал зонтик, сделанный из обтрепанной голубой ткани. Уже неспособные удивляться, беженцы даже при столь странном зрелище не издали ни звука. Монстр тоже молчал. Он просто стоял у них на пути.
Без предупреждения появился джана'ата. Тут многие руна стряхнули оцепенение и выступили вперед, заслоняя своих подопечных от незнакомца. Но увидев, что джана'ата безоружен, а за плечами у него маленький ребенок, в замешательстве посмотрели друг на друга, не понимая, кто тут опасен и кому можно доверять.
– Я Шетри Лаакс, – закричал мужчина. – Все вы здесь потому, что руна выбрали оберегать жизни джана'ата. Поэтому моя жена Ха'анала и я предлагаем вам кров и еду, пока вы не окрепнете достаточно, чтобы решить, как поступать дальше. Это мой шурин, Исаак. Как видите, он чужеземец, но он не опасен. Моя жена объяснит правила нашего поселения. Если вы захотите им следовать, то все вы, руна и джана'ата, можете остаться с нами, как это сделали другие.
Кто-то из кучки усталых, растерянных женщин выкрикнул с раздраженным недоверием:
– Твой шурин! Значит, ты женат на чужеземке?
Но прежде чем Шетри успел ответить, вперед вышел Рукуэи.
– Я вижу лицо труса, который живет, в то время как воины гниют, – выкрикнул он. – Я чую вонь того, кому подобает есть лишь навоз!
– У мертвецов плохой аппетит, – беззлобно ответил Шетри, вовсе не собираясь вступать в драку с измученным юнцом. Этот агрессивный ужас он видел в столь многих мальчиках, потрясенных смертями отцов, дядей, братьев и стыдящихся жить.
– Боюсь, мой господин, я не столь искусен и отважен, как погибшие, воины. Но я жил, не жертвуя никем, – сказал он, посмотрев на Таксаю и других руна, прежде чем вернуться взглядом к мальчику и добавить: – Даже собой. Если после того, как ты поешь и отдохнешь в моей резиденции, мое общество покажется тебе неприятным, ты сможешь избавить себя от такого неудобства, отправившись дальше.
Сбитый с толку этим мягким откликом, мальчик не нашелся, что сказать. К тому же, как заметил Шетри, он тоже покачивался от усталости, а его ступни были разбиты в кровь. Но предложить ему помощь было бы оскорблением, поэтому Шетри просто сказал:
– Позвольте мне показать дорогу.
И тут к нему подошла женщина средних лет, коснувшись ладонью его руки.
– Какое очаровательное дитя, – сказала она, вглядываясь в ребенка за спиной Шетри и стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – Такие красивые глаза.
– Да, – безразличным тоном согласился Шетри, понимая, что она перебирает генеалогические варианты.
Придя к неизбежному заключению, женщина легонько вздохнула.
