Текст книги "Дети Бога"
Автор книги: Мэри Дория Расселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)
– Может быть, Атаанси, племянник Шетри, прав. Мы глупцы, что продолжаем надеяться…
– Возможно, – допустила Суукмел.
– Но как раз набеги Атаанси и питают их страх! Всякий раз, когда его люди приволакивают в свой поселок рунао, они наедаются на несколько часов и Атаанси – герой…
– А взамен каждого убитого рунао появляется целая деревня, жители которой уверены, что единственный путь к безопасной жизни – это снова начать войну.
– Именно! Спутники слишком далеко на юге, чтобы с них нас можно было увидеть, а выследить нас руна неспособны, но они не глупы! Когда-нибудь Атаанси или другой такой же приведет их за собой в эти долины! Я в этом уверена, Суукмел. И если они нас найдут, то прикончат! Я пыталась и пытаюсь заставить Атаанси понять, что он множит наших врагов быстрее, нежели мы можем рожать детей…
– Атаанси стал заложником собственной политики, дитя мое. Без поддержки ВаПалкирнов он не сможет править, а они будут защищать традиции любой ценой.
Ноги Суукмел затекли, и, крепко взяв Ха'аналу за плечи, она вернула ее в сидячее положение, заметив при этом, насколько узкие, несмотря на позднюю беременность, у Ха'аналы бедра, какой тонкий у нее хвост и тусклая шерсть.
– Нужно признать, что в долине Атаанси матери питаются хорошо, – мягко сказала Суукмел, – и регулярно приносят здоровых детей.
Ха'анала уставилась на Н'Джарр, где тощие женщины с каждым годом рожали все реже, независимо оттого, с кем спаривались.
– Если кому-то хочется уйти, его никто не держит! – отважно объявила она. – Атаанси с радостью примет всех.
– Без сомнения, – откликнулась Суукмел, наблюдая, как тает смелость Ха'аналы.
За последний год тут не родился ни один ребенок, да и прежде рождались редко. Софи'ала была здоровым ребенком, но Ха'анала потеряла ползунка из-за легочной болезни, которую не смогли предотвратить травы Шетри, а еще один ее сын родился мертвым.
– Может быть, Атаанси прав, – почти беззвучно сказала Ха'анала.
– Возможно. И однако, – с удивлением заметила Суукмел, – мы остаемся с тобой, и есть руна, которые остались с нами.
– Зачем? – воскликнула Ха'анала. – Что, если я неправа? Что, если все это ошибка?
– Ешь, – сказала Суукмел, вручая Ха'анале еще один мешочек. – Радуйся достатку и солнечным лучам, когда они появляются.
Но Ха'анала лишь уронила руку на траву – слишком расстроенная и обескураженная, чтобы ее мог приободрить тусклый серебристый свет, пробившийся сквозь плотные северные облака.
– Однажды, очень давно, – снова заговорила Суукмел, – мой господин супруг спросил Хлавина Китери, не мучают ли его сомнения: вдруг то, что он сделал, было ошибкой? Верховный ответил: «Возможно, но это была прекрасная ошибка».
Поднявшись, Ха'анала пошла к краю скал, а ветер теребил ее мех. Тогда Суукмел тоже встала и подошла к ней.
– Дитя мое, я слышала песни многих богов. Глупых, могущественных, капризных, податливых, неуклюжих. Много лет назад, когда ты позвала нас в свой дом, накормила, предоставила кров и пригласила остаться, я слушала, как ты говоришь, что все мы: джана'ата, руна, земляне, – дети Бога столь высокого, что наши ранги и различия для него ничего не значат.
Суукмел окинула взглядом долину, ныне усеянную маленькими каменными домами, наполненную звучанием разных голосов, ставшую домом для руна, джана'ата и диковинного существа, которое Ха'анала называла братом.
– Я тогда подумала, что это лишь песня, пропетая чужеземцами глупой девочке, которая верит чепухе. Но Таксаю была мне дорога, а Исаак был дорог тебе. Я хотела услышать эту песню, потому что когда-то мечтала о мире, где жизнью будут управлять не родословные, не похоть и умирающий закон, но любовь и верность. В этой единственной долине такая жизнь возможна, – сказала она. – Если надежда на такой мир – ошибка, то это прекрасная ошибка.
Упав на колени, Ха'анала уперлась руками в камень. Ее плач был поначалу тихим, но на этом горном склоне они были одни – вдалеке от тех, чью веру могло бы подорвать малодушие лидера. Сейчас было самое время поддаться усталости и тревоге, голоду и грузу ответственности; дать волю тоске по утраченным родителям, скорби по умершим детям и всему тому, что могло бы быть, но не состоялось.
– Рукуэи вернулся, – наконец сказала Ха'анала тихим голосом, прижавшись лицом к животу Суукмел. – Это кое-что значит. Он видел все, везде был. И вернулся сюда. И он остался…
– Иди домой, сердце мое, – спокойно посоветовала Суукмел. – Снова послушай музыку Исаака. Вспомни, о чем ты думала, когда услышала ее в первый раз. И знай, что если мы дети одного Бога, то со временем сможем сделаться одной семьей.
– А если Бог – это лишь песня? – спросила Ха'анала, чувствуя себя одинокой и напуганной.
Некоторое время Суукмел не отвечала. Затем она произнесла:
– Наша задача останется той же.
* * *
– Только послушай их! – изумленно прошептала Тият ВаАгарди. – Могла ты предположить, что джанада способны вот так спорить?
– Совсем как в старые дни, – согласилась Каджпин ВаМасна, – если не считать, что спорят они, а не мы.
Послушав пререкания еще некоторое время, она улеглась на спину и стала смотреть на облака, скользившие над долиной. Самой Каджпин давно уже не требовалось общее согласие, чтобы принять решение, – изъян натуры, которого она больше не стыдилась. Она повернулась к Тият:
– Пожалуй, дадим им время до второго восхода, а после отправимся.
Тият с нежностью посмотрела на подругу. Бывший солдат, уставший от убийств, Каджпин ВаМасна пришла на север одна и с тех пор помогала облегчать жизнь обитателям Н'Джарра обоих видов, совершая набеги на рунские торговые караваны. А Тият в прежние дни была всего лишь служанкой. И хотя даже тогда занимала ответственный пост, время от времени она все еще пряталась в центре стада и восхищалась Каджпин, которая ни перед кем не заискивала, но со всеми ладила. – Когда по общине распространились вести о новых чужеземцах, именно Каджпин предложила пойти вместе с Тият на юг, чтобы доставить в Н'Джарр кого-то из них, и это вызвало фиерно, продолжавшее бушевать по сию пору. Большинству руна наскучило спорить, и они разбрелись в поисках съестного, но джана'ата и близко не подошли к консенсусу.
* * *
– Ха'анала, – говорил Рукуэи. – Я изучил все записи! Да, многое мне непонятно. Слишком много слов и идей, в которые я не могу вникнуть; – признал он. – Но в первый раз чужеземцы прилетали сюда из-за нашей музыки, и сейчас они вернулись. Мы должны их узнать…
– А что, если все разговоры о музыке Бога – чушь? – спросила Ха'анала, стараясь не замечать гудения Исаака, ставшего к этому моменту громче и настойчивее. – Что, если мы неправы…
Тут впервые заговорила Тият:
– Это не чушь! Кое-кто думает…
Она умолкла, застеснявшись, но прятаться устыдилась, тем более при обсуждении этого вопроса. Тият нравилась музыка, которую нашел Исаак; это была музыка, которую она смогла слушать, и эта музыка ее изменила.
– По-моему, нам следует дать послушать ее другим чужеземцам. Обязательно!
– И, возможно, они нам помогут – как посредники, – заметила Суукмел с практичностью, некогда приносившей пользу двум правительствам. – Они смогут вернуться на юг и начать переговоры от нашего имени…
(«УУУУУУУУ»)
– Во-первых, с чего это они согласятся сюда прийти, не говоря уж о том, чтобы нам помогать? – возразила Ха'анала. – София настроила их против нас! Они будут считать нас убийцами, ворами и…
– А им и не нужно соглашаться, – сказал Шетри, бросая взгляд на свою коллекцию наркотиков.
Вскинув уши, Ха'анала воскликнула:
– Похищение – не лучший способ приобретать союзников!
(«УУУУУУУУУУУУУ»)
– Я побывал всюду, кроме юга, – произнес Рукуэи, перекрикивая производимый Исааком шум. – Мне нужно было видеть людей на их территории. Чтобы понять, я должен слышать слова, произносимые свободно…
– Кроме того, – с легким раздражением прибавил Шетри, – у Рукуэи большой опыт по части обмана. Кто лжет убедительнее, нежели поэт, создающий песни из голода и смерти?
Ха'анала сердито посмотрела на него, но не поддалась на попытку ее отвлечь.
– Это безумие, Шетри, – сказала она решительно. – Для тебя и Рукуэи это напрасный риск. Пусть займутся Тият и Каджпин…
(«Уууууууууууууууууууууууу»)
– Для решения проблемы два типа ума лучше, чем один, – произнесла Тият, окидывая собрание кротким взглядом. – А раз так, – сказала она затем, – три еще лучше, поэтому нам нужно заполучить чужеземца.
(«Ууууууууууууууууууууууууууууу..»)
На юго-востоке пламенел желтый свет, но даже когда взошло второе из солнц Ракхата, теплее не стало. Поднявшись, Каджпин зевнула, потягиваясь.
– Держите рты закрытыми, ступни – в ботинках, а руки – в рукавах, – посоветовала она Шетри и Рукуэи. – Если вас разоблачат, тогда Тият и я – конвой, сопровождающий в тюрьму двоих вахаптаа.
– Каджпин умеет обманывать не хуже поэта, – серьезно заметила Тият и за свои старания получила от подруги шлепок хвостом.
– Неудачу можно повернуть к своей выгоде, – сказала Суукмел. И посмотрела на рунского малыша, ерзавшего на ее коленях, сына Тият, напоминавшего свою мать: добродушный, но решительный, когда ему препятствовали. Этот ребенок не усомнится в своем праве сказать «я» каждому, кого встретит. Он всегда будет чувствовать себя равным любой душе – то, чего все ван'джарри желали для своих детей.
– Пусть идут, Ха'анала. Это правильно. Пусть идут.
Прижимая к себе Софи'алу, Ха'анала молчала. Состязание между Ингуи и Адонай, думала она. Судьба против Провидения – там, где Судьба правила столь долго…
Тут она заметила, что Исаак перестал мурлыкать. Как всегда, он был голым, но, казалось, не ощущал холода. А может, не обращал на холод внимания. Короткий миг Исаак смотрел в глаза Рукуэи.
– Приведи сюда кого-нибудь, кто Поет, – вот все, что он произнес.
* * *
Долина Н'Джарр
2085, земное время
– Полагаю, Шетри смог бы остаться неузнанным, но в моем приемном сыне было что-то безошибочно джана'атское, – рассказывала Суукмел Шону Фейну много лет спустя, вспоминая отчет Рукуэи об их походе. – Поэтому они прибегнули к выдумке Каджпин: что Рукуэи – сподвижник Атаанси Эрата, захваченный при набеге на деревню. А Шетри они объявили охотником за головами – человеком, предоставившим полиции свои навыки следопыта в обмен на мясо казненных преступников. Якобы они ведут Рукуэи в Гайджур, на допрос.
Некоторые руна, встречавшиеся им на пути, не упускали случая швырнуть в побежденного и потому неопасного врага камнем или выкрикнуть оскорбление. Другие пытались дать ему пинка, но Тият и Каджпин отгоняли руна с небрежной умелостью, хотя без особого усердия – чтобы их обман не раскрылся. Прежде чем отряд добрался до самого северного из судоходных притоков реки Пон, где они арендовали частную моторную лодку, Рукуэи изведал вкус собственной крови, сочившейся из-под сломанного зуба. Долгое время за ними следовал престарелый рунао. Как-то утром они из любопытства решили его подождать и расспросить.
– Дескать, он и не представлял, что может сделаться таким старым, – вспоминала Суукмел. – Рукуэи это очень растрогало.
– У кое-кого ноют кости, – жаловался старик. – Его дети ушли в город. Пусть джанада заберет этого! – умолял он Тият. – Кое-кто устал от одиночества и болезней.
Тият посмотрела на Каджпин, и обе повернулись к Рукуэи, который уже много лет не ел рунского мяса. Затем Каджпин, вскинув руку, театрально пихнула Рукуэи вдоль дороги.
– Правильно, – громко согласилась Тият, жестом веля старику убраться. – Пусть джанада голодает.
Но Рукуэи почувствовал, что не раскроет обмана, если крикнет бедняге:
– Спасибо. Спасибо за предложение…
И снова споткнулся, когда Шетри ткнул в его спину кулаком.
– Иногда к ним относились с искренней приязнью, – говорила Суукмел Шону. – То там, то тут люди предлагали заночевать или прятали их в сарае, рассказывая Рукуэи и Шетри о каком-нибудь давно умершем джана'ата, который был к ним добр. Но таких было очень, очень немного. По большей части путники наталкивались на равнодушие. Иногда – смутное любопытство; но как правило – вежливое невнимание. На моего приемного сына это произвело сильное впечатление: руна жили собственной жизнью, словно мы никогда не существовали.
– Люди третьего Блаженства в самом деле унаследовали мир, моя госпожа, и потому возомнили о себе, возгордились. А вы, джана'ата, рассеиваете эту иллюзию, – произнес Шон. – Поэтому они притворяются, что вы никогда не были для них важны.
«Джана'ата одиноки, – подумал Шон, – точно божки, чьи приверженцы стали атеистами». И с внезапной уверенностью понял, что сердце Бога разбивает не отпор, не сомнение, даже не грех, но безразличие.
– Не ждите благодарности, – предупредил он. – Не ждите признательности! Они никогда не будут нуждаться в вас снова – так, как нуждались прежде. Через сотни лет вы станете не более чем воспоминанием. Сама мысль о вас будет наполнять их стыдом и ненавистью.
– Тогда мы и вправду исчезнем, – прошептала Суукмел.
– Возможно, – сказал этот суровый человек. – Возможно.
– Но если у тебя нет для нас надежды, зачем ты остался? – спросила она. – Чтобы наблюдать, как мы умираем?
«Возможно», – едва не сказал Шон. Но затем вспомнил своего отца – с глазами, сиявшими неподдельным ликованием, которое любила и разделяла Маура Фейн; качающего головой над каким-нибудь постыдным примером людской способности приносить беды самим себе. «Ах, Шон, мальчик мой, – говаривал Давид Фейн сыну, – нужно быть ирландским евреем, чтоб оценить этот грандиозный прокол!»
Некоторое время Шон Фейн смотрел на бледное северное небо и думал о городе, где жили его предки. Он был иезуитом, давшим обет безбрачия, и единственным ребенком – последним в своем роду. Глядя на морщинистое, серое лицо Суукмел, Шон наконец ощутил сострадание к глупцам, надеявшимся на справедливость и здравый смысл – в этом мире, а не в будущем.
– Мой отец был потомком древних священников, а предками матери были мелкие короли, давно канувшие в Лету, – произнес он. – Тысячу раз их народы Могли исчезнуть. Тысячу раз они едва не уничтожили себя из-за политических споров, убежденности в своей правоте и гибельной неприязни к компромиссу. Тысячу раз они могли стать лишь воспоминанием.
– И тем не менее они живы? – спросила она.
– Были живы, когда я в последний раз видел их, – ответил Шон. – Большего не могу утверждать.
– Значит, и мы выживем, – без особой убежденности сказала Суукмел.
– Черт возьми, почему бы и нет, – пробормотал Шон на английском, вспомнив слова Дизраэли: «Как странно, что Бог выбрал евреев». – Моя высокочтимая госпожа Суукмел, – произнес он затем на своем необычно звучавшем к'сане, – одно я могу сказать с уверенностью. Предугадать, к кому Бог почувствует расположение, невозможно.
34
Ракхат: высадка
Октябрь 2078, земное время
Даже если Шон Фейн и питал иллюзии по поводу того, что на Ракхате все устроено разумно, он утратил их, достигнув почти полного забытья в часы, предшествовавшие высадке экипажа «Джордано Бруно» на планету.
Хотя законы и принципы химии он находил красивыми, физика полетов ему не давалась, и Шон всякий раз ждал, что его природный пессимизм будет вознагражден пылающим крушением летательного аппарата, на котором он обретается. Поэтому для нынешнего события Шон приберег бутылку превосходного виски и последние часы на «Бруно» провел, морально готовясь встретиться со своим Господом и Спасителем, а заодно извиниться перед ним за пары алкоголя в своем предсмертном вздохе.
На первом этапе спуска из космического вакуума доминировали невесомость и холод. Потом был краткий, но благословенный период низкой гравитации и нарастающего тепла, за ним последовал ощутимый разгон. Когда вошли в атмосферу, катер начал вибрировать, а затем взбрыкивать, точно маленькая лодка в штормовом море.
Алкоголь совершенно не помог Шону. Ощущая сухость во рту и тошноту, остаток полета он провел, то умоляя Деву Марию о заступничестве, то бормоча, словно литанию: «Черт, черт, черт», – с закрытыми глазами и вспотевшими ладонями. Как раз когда ему казалось, что хуже быть уже не может, они врезались в стену циклона, оставшегося от последнего тропического шторма, и пока в кабине делалось все горячей, его тело бешено сражалось с собственной вегетативной системой, леденея от ужаса и истекая потом, дабы справиться с жаром.
Вот почему первым человеком с «Джордано Бруно», ступившим на Ракхат, был не Дэниел Железный Конь, возглавлявший миссию, и не Джозеба Уризарбаррена – эколог, страстно желавший увидеть новый мир; не Эмилио Сандос, знакомый со здешними местами и быстрее других среагировавший бы на опасность, и не Джон Кандотти, полный решимости быть рядом с ним – на случай, если вновь стрясется беда; не потенциальный конквистадор Карло Джулиани и не его телохранитель Никколо д'Анджели. Это был отец Шон Фейн из Общества Иисуса, который протолкался в начало очереди и вывалился из катера, как только открылся люк, после чего проковылял несколько шагов и неуклюже рухнул на колени. Его рвало добрых две минуты.
Торжественность момента высадки на чужую планету была скомкана. Но первые слова, произнесенные здесь членом их миссии, были неким подобием молитвы.
– Боже всемилостивейший, – выдохнул Шон, когда его слегка отпустило, – какая постыдная растрата отличного напитка!
Лишь когда Шон сел на пятки, прокашлялся, отплевался и перевел дух, остальные оторвали взгляды от бедняги, чтобы оглядеть высокое плато, находившееся к югу от Инброкара, которое София Мендес рекомендовала им в качестве посадочной площадки.
– Я забыл, – шептал Эмилио Сандос, вместе со всеми отходя в сторону от раскаленного корпуса катера, от вони отработанного топлива – в благоухающий ветер. – Я забыл.
Они рассчитывали прибыть на место раньше, сразу после восхода первого из солнц Ракхата, до наступления палящей жары, державшейся здесь днем, но в это время года погода была особенно неустойчивой, и их высадку дважды задерживали грозы. Наконец Франц обнаружил в тучах разрыв, и Карло решил спускаться – даже несмотря на то, что к моменту их приземления наступит второй закат.
Поэтому они, не планируя того, прибыли на Ракхат в самое красивое время суток, когда хорал дикой природы объявлял о своем существовании невнимательному миру, опьяненному собственной пышностью. К востоку от них дальний ландшафт заслоняла серая пелена дождя, но за ней низко, над самым известняковым откосом, помогавшим держать в узде реку Пон, светили два солнца, словно бы воспламеняя окрестности, заставляя необузданный мир искриться, будто пиратский сундук с сокровищами. Даже небо пламенело, точно опал: желтое, розовое, лиловое, лазурное – цвета одеяния Девы Марии.
– Что это за запах? – спросил Джон у Эмилио, стоявшего рядом с ним.
– Который? – воскликнул Джозеба, при виде панорамы бледно-лиловой саванны забыв про опустошения, нанесенные здешней планете земледелием.
В нескольких шагах от места, где он стоял, кипела жизнь. Почва изобиловала крошечными позвоночными, воздух наполняли летающие создания, кружа на солнце и сверкая пленчатыми крыльями. Ошеломленный обилием новых данных, Джозеба едва сдерживался, чтобы не отмерить на грунте квадратный метр и не приступить к исследованиям тотчас же; ему необходимо было как-то обуздать все это: поделить на группы, приручить, познать.
– Как в парфюмерном магазине! – сказал Нико.
– Но есть один запах, особенный, – уточнил Джон, подыскивая слова. – Похожий на корицу, только… цветочный.
– Изысканный аромат, – подтвердил Карло. – Я его узнаю – в партии товаров, погруженных Консорциумом по контактам на «Стеллу Марис» перед отправкой Сандоса на Землю, имелись ленты с этим запахом.
Эмилио огляделся, затем направился к приземистым кустам, растущим неподалеку. Сорвав похожий на воронку цветок с алыми, как у мака, лепестками, он протянул его Джону, и тот, наклонившись, понюхал.
– Ага, именно этот запах. Как он называется?
– Ясапа, – ответил Эмилио. – А что означает ясапа!
Джон разложил слово на составляющие. Ясапа…
– Из него можно делать чай! – перевел он, торжествуя.
Довольным своим учеником, лингвист кивнул; а тем временем Карло, потянувшись за цветком, поднес его обеими руками к лицу и глубоко вдохнул.
– Этими цветами руна наполняют стеклянный кувшин, заливают водой и ставят на солнце… Слишком сладко, на мой вкус, – сказал Эмилио; – но они еще добавляют к чаю сладкие листья. Если дать напитку постоять, он начинает бродить. И его можно перегнать в некое подобие бренди.
– Как я и предсказывал, – ликующе объявил Карло. – Мы здесь меньше получаса, а вы уже окупили всю экспедицию, – сказал он Сандосу, разглядывая цветок. – Превосходный цвет…
Он умолк, затем яростно чихнул.
– Crisce sant',[35]35
Будьте здоровы (ит. диал.).
[Закрыть] – нараспев произнес Нико.
Карло кивнул и снова попытался сказать:
– Если этот бренди…
Он замолчал, открыв рот и закрыв глаза, и не на шутку расчихался, а Нико сопровождал каждый взрыв пожеланием «будьте здоровы».
– Спасибо, Нико. Я уже здоров, – сказал Карло. – А бренди такого же цвета? – успел он спросить, прежде чем снова чихнул.
– Боже, – вскричал он, им я не могу сойти на планету простуженным!
– Это из-за цветка, – произнес Шон, скривив губы от приторного аромата.
– Или из-за выхлопных газов катера, – предположил Дэнни.
Изумленно покачав головой, Карло ухитрился продолжить мысль:
– Бренди такого же цвета? Спрос будет огромным…
– Только не привлекайте к своей затее иезуитов, – предупредил Дэнни, когда Карло вновь предался артиллерийскому чиханию, смахивавшему на заградительную пальбу, – Единственный раз попробовав управлять винным заводом, мы потеряли на нем деньги. С другой стороны, было бы забавно создать бенедиктинцам конкуренцию…
Карло тем временем отступал, шатаясь, словно под напором реактивной струи.
– Possa sa'l'ultima![36]36
Сила у того, кто знает последние новости (ит. диал.).
[Закрыть] – выдохнул он, зажимая ладонями рот. Губы как-то странно онемели. А глаза зудели и слезились.
– Бросьте цветок, – донесся голос Шона.
– Уберите его от лица! – приказал Сандос.
Карло подчинился, но чихание не прекратилось, даже не ослабело, а веки уже опухли, глаза превратились в щелочки…
– Чтобы еще раз, парни, я отправился с вами в турпоездку… – проворчал Джон. – Шон блюет, у Карло аллергия на цветы…
– Патрон, что с вами? – спросил Нико.
Не дождавшись ответа, он повернулся к Эмилио и повторил:
– Что с ним?
И тут все завертелось. Эмилио заорал:
– Анафилактический набор сюда! Бегом! Он умирает!
Карло грохнулся на грунт, при каждом вдохе пытаясь втянуть воздух сквозь быстро сужавшуюся глотку. Дэнни кинулся к катеру – за лекарствами. Эмилио рявкнул Джону:
– Уложи на спину! Начинай реанимацию!
Лицо Карло посинело, и испуганный Нико зарыдал. Шон пытался его успокоить. Скрестив руки на груди, Эмилио расхаживал туда-сюда. Джозеба подхватил ритмичные усилия запустить сердце Карло, когда Джон стал уставать.
– Дэнни, живей! – крикнул Эмилио, когда Железный Конь, с заносом затормозив, упал на колени рядом с безжизненным телом Карло.
– Красный шприц, – напряженным голосом подсказал Эмилио, следя, как Железный Конь роется в наборе. – Да! Вот этот. Прямо в сердце. Мы его теряем…
Но тут лицо Карло стало розоветь, и он с трудом задышал, обходясь без помощи Джозебы. Оцепенев, они молча смотрели» как начинает действовать эпинефрин.
– Господи, – прошептал Джон. – Он же чуть не умер.
– Так, – сказал Эмилио, тоже оживая, – отнесите его в катер и заприте люк – здесь ему опасно находиться.
– Нико, – ровным голосом произнес Шон, – пожалуйста, будь хорошим мальчиком и приготовь для дона Карло место на полу.
Напуганный, но всегда готовый подчиниться прямому приказу, Нико поспешил вперед, чтобы открыть люк грузового отсека, а Джон, Шон и Джозеба понесли Карло в катер.
– Если состояние стабилизуется, значит, обошлось, – говорил Эмилио Железному Коню, пока они шли к катеру. – Но если опять начнет загибаться, попробуй аминофиллин.
К тому времени, когда они снова включили системы катера и фильтры принялись очищать внутренний воздух, Карло очнулся.
– …в атмосфере много пыльцы, других аллергенов и Бог знает чего еще, – услышал он голос Джозебы.
Сандос возразил:
– Нет, это почти наверняка ясапа. Анафилаксия возникает, как правило, при повторном контакте, а этот запах был ему знаком…
В горле как будто застрял комок, заплывшие глаза не открывались, но Карло пытался сесть; кто-то взял его под мышки, поставил на ноги и помог добраться до полетного кресла. Измученный и растерянный Карло прошептал:
– Ничего себе.
– Воистину, – откликнулся Сандос.
Видеть его Карло не мог, но мог представить удивленно покачивающуюся голову и серебряные волосы, падающие на черные глаза.
– В рейтинге достойных спасения, – произнес Сандос, – вы, дон Карло, находились бы в самом конце списка. Как вы себя чувствуете?
– Отвратительно, спасибо.
Карло попытался улыбнуться и был изумлен тем, как странно ощущает свое распухшее лицо. «Наверно, я выгляжу как Франц», – думал он, пока к нему возвращалось зрение, а дышать становилось легче. Затем его точно ударило:
– Ваш сон, Сандос! Помните, вы сказали, что в городе мертвых меня не было…
– Да, и в Гайджур вы тоже не попадете, – сухо сказал Сандос. – Я отправляю вас обратно, на «Бруно». Дэнни полетит с вами в качестве медика – на случай, если вас опять начнет разносить. За пилота будет Джон…
– Сандос, я не для того проделал весь этот путь…
– …чтобы умереть от анафилаксии, – закончил за него Эмилио, – а именно это чуть не случилось. Ясапа цветет круглый год. Вы можете спуститься на планету поздней, если захотите, – возможно, Джону удастся переналадить для вас скафандр. Но сейчас я рекомендую вернуться на корабль. Конечно, решать вам.
– Вы правы, – произнес Карло, поскольку был не из тех, кто долго противится фактам. – Радируйте синьоре Мендес об изменении наших планов и прикажите Францу сесть за дистанционное управление – для подстраховки. По-вашему, бренди из ясапы будут воздействовать на людей так же, как на меня этот цветок? – спросил он. – Придется снабдить предупреждающими ярлыками все, что мы станем экспортировать: пейте на свой риск. Это даже увеличит притягательность! Элемент риска…
– На вас все равно подадут в суд, приятель, – сказал Дэнни. – Сейчас я отведу вас в кабину. Придется еще раз открыть грузовой отсек, но, если запереть вас в носовой части, с вами будет все в порядке. Как только разгрузим снаряжение, вы отправитесь на «Бруно».
Неподалеку, укрывшись в тени известнякового обрыва, несколько охваченных благоговейным страхом путников уже во второй раз прислушивались к пронзительному реву, донесшемуся к ним с равнин, быстро погружающихся в темноту. На этот раз клиновидный аппарат медленно вознесся над зарослями – на потоках пламени, черненным панцирем поглощая слабеющий свет второго солнца. Онемев, они смотрели, как катер, достигнув высоты, позволявшей включить основные двигатели и поменять позиции двигательных раструбов, рванулся вперед, затем заложил вираж и стал набирать высоту. Вскоре вокруг не осталось иных звуков, кроме плеска воды о корпус их лодки, но они не отрывали взглядов от быстро уменьшающейся машины.
– Танцующие ноги Сти, – выругался в сумраке Шетри Лаакс, когда их накрыло выбросом Отработанного топлива. – Что за вонь! Эти люди, должно быть, лишены обоняния.
– Почему они улетели так скоро? – удивилась Каджпин. – Я думала, они дождутся эскорта из Гайджура.
– И что теперь делать? – спросила Тият. – Возвращаться… – Тихо! – прошептал Рукуэи, направив уши в сторону посадочной площадки. – Слушайте!
Сначала был слышен лишь обычный гвалт саванны, заявляющей о себе – теперь, когда пропали зловоние и шум машины чужеземцев.
– Вот! Слышите? – спросил Рукуэи. – Улетели не все!
– Они поют! – прошептала Тият. – Исаак будет доволен.
– Сипадж, Каджпин, надо высаживаться, – озабоченно сказал Шетри. – Мы с наветренной стороны! Рукуэи, а они вообще способны чуять запах?
– Не так хорошо, как мы, но способны. Возможно, следует их обойти, чтобы оказаться с подветренной стороны. – Он уже ничего не видел. – Или дождаться утра.
Раздался всплеск, и лодка закачалась, когда Каджпин стала вытаскивать ее на пологий восточный берег, не дожидаясь, пока еще кто-то выскажет свое мнение.
– Вода теплая! – воскликнула Тият, выпрыгнув наружу, чтобы помочь Каджпин подтянуть лодку поближе к пню мархдара, где ее можно было закрепить.
– Вы двое – ведите радиоперехват, – велела Каджпин Рукуэи и Шетри. – А мы взберемся наверх и попытаемся хоть что-то разглядеть.
Несколько минут до них доносился только шорох, потом Тият негромко воскликнула:
– Их трое!
– Иди в лодку! – добродушно поддела Каджпин, укладываясь на живот рядом с Тият. – Их четверо! Видишь? Рядом с шалашом сидит ребенок.
– Переводчик? – предположил Шетри.
– Они не привозят детей, чтобы готовить из них переводчиков, – проинформировал остальных Рукуэи. – Во всяком случае, в прошлый раз такого не было. Но некоторые из их взрослых – маленькие. Он стал настраивать радиоприемник, но отвлекся, когда до него донеслось пение.
– То-то Исаак порадуется. Видно, кто поет? Завязался короткий спор.
– Сипадж, Каджпин, твоя бабка согрешила с джанада? Ты слепая! – поддразнила Тият. – Поет тот, кто готовит. Смотри! Все просто разговаривают. А повар… видишь? Его рот открыт – пока звучит песня…
Обе руна с треском и шумом скатились к берегу, продолжая спорить. Слушавший радио Рукуэи махнул рукой, призывая к молчанию.
– Один из них заболел, и его отправили наверх, – сообщил он, когда передача закончилась. – Другие ждут эскорта из Гайджура. – Так. Трое взрослых и один ребенок… или кто он там, – сказала Каджпин, отряхивая с колен мусор и снова забираясь в лодку. – На востоке – сильная гроза, но как только погода улучшится, вагайджуры тут же заявятся. Предлагаю дождаться, пока чужеземцы улягутся спать, захватить певца и идти домой.
– Но другие проснутся! – возразила Тият. – Раз Исаак видит в темноте, то и они, наверное, тоже. Они – не джанада.
– Тогда захватим всех четверых! Они не похожи на сильных бойцов…
– Нет, – твердо сказал Рукуэи. – Ха'анала права: подкрадываясь и захватывая людей, не приобретешь союзников.
– Пригласим их на завтрак! – предложил Шетри. – Сипадж, чужеземцы, вы проделали долгий путь! – прошептал он пищащим рунским фальцетом, отчего Тият прижала ладони ко рту, заглушая смех. – Не хотите ли подкрепиться?
Этот план Шетри вынашивал с самого начала и не сомневался, что он сработает. «Поджарим немного корней бетрина… Исаак любит бетрин, – убеждал он еще в долине. – Подмешаем в специи несколько зерен отхрата, и весь путь до Н'Джарра они проспят!»
– Вслушайтесь в эту песню, – выдохнул Рукуэи.
Когда самое маленькое из солнц опустилось за горизонт, ветер поменял направление, и вместе с ним сюда донеслась «Che gelida manina».[37]37
Ария из оперы Дж. Пуччини «Богема».
[Закрыть]
