Текст книги "Дети Бога"

Автор книги: Мэри Дория Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)

27

«Джордано Бруно»

2066–2069, земное время

– Ты шутишь, – настаивал Джон.

Оторвав взгляд от тарелки, Жирный Франц со злостью посмотрел на него:

– Самоубийство все еще считается грехом?

– Как посмотреть… А что?

– Ну, ради спасения твоей гипотетически бессмертной души, дам тебе один совет, – сказал Франц. – Никогда не садись в самолет, пилотируемый Эмилио Сандосом.

«Красочное преувеличение», – подумал Джон и отпихнул в сторону свою тарелку.

– Быть не может, что он настолько плох!

– Говорю тебе, Джонни: я в жизни не видел никого, кто от природы был бы менее одарен, – сказал Франц, с некоторой задержкой проглотив ложку тилапии и риса. – Нико, скажи дону Джанни, сколько у тебя заняло времени научиться летать на катере.

– Три недели, – ответил Нико из своего угла. – Дон Карло говорит, что катеры практически летают сами, но с навигационными программами мне пришлось повозиться.

Джон моргнул. Эмилио трудился над этим уже месяц.

– Должно быть, его мозг под завязку набит языками. Насколько могу судить, – сказал Франц, добавляя к рису чуточку соли, – там нет ни одного свободного синапса, который можно использовать для обучения полетам. Я уважаю настойчивость, но это бессмысленно. Даже Д. У. Ярбро махнул на него рукой. Знаешь, что говорится в докладах первой миссии? – Франц помолчал, пережевывая, затем процитировал: – «Как пилот, отец Сандос чертовски хороший лингвист и весьма приличный медик. Поэтому я отстраняю его от полетных тренировок и закрепляю за ним статус постоянного пассажира, дабы избежать чьей-нибудь смерти». – Франц покачал головой. – Я думал, мне повезет с ним больше, поскольку новые катера почти полностью автоматизированы, но Сандос настолько безнадежен, что мне страшно. – Он взял на вилку кусок рыбы и поверх пухлых щек воззрился на Джона. – Сделай что-нибудь, Джонни. Поговори с ним. Джон фыркнул:

– Разве он обращает внимание на то, что я говорю? Если не считать выволочки, устроенной мне за какую-то чертову ошибку в руанджском сослагательном наклонении, за последние восемь недель Эмилио и двух слов мне не сказал.

В самом деле, было трудно не обидеться. Накачанный наркотиком или трезвый, Эмилио не подпускал к себе никого.

– Где он сейчас? – спросил Джон у Франца.

– Практикуется у себя в каюте. Я не могу больше за ним присматривать – так ужасно это выглядит.

– Ладно, – сказал Джон. – Погляжу, что тут можно сделать. На первый стук ответа не последовало, поэтому Джон постучал сильней.

– Дьявол! – рявкнул Эмилио, не открывая дверь. – Ну кто еще?

– Это я, Джон. Впусти меня.

Последовала пауза, затем задребезжала дверная задвижка.

– Дьявол, – снова сказал Сандос. – Сам открой.

Когда Джон так и сделал, Сандос стоял перед дверью, надвинув на лоб щиток виртуальной реальности, похожий на шлем конкистадора.

Увидев его, Джон чуть не рухнул. Сандос был весь обвешан оборудованием, поверх скреп – ВР-перчатки, кожа под глазами побагровела от усталости.

– Ради Бога, – произнес Джон, забыв о такте. – Эмилио, это глупо…

– Не глупо! – огрызнулся Эмилио. – Тебя послал Франц? Мне плевать, что он думает. Я должен научиться! Если бы у меня на руках не было всей этой мерзости…

– Но она есть, и я никак не могу наладить левую скрепу, а управление катером требует больших усилий, чем виртуальные симуляторы! Почему бы тебе просто…

– Потому, – сказал Эмилио, перебивая Джона, – что при отлете с этой планеты я предпочел бы не зависеть ни от кого.

– Ладно, – пробормотал он. – Я понял.

– Спасибо, – с сарказмом произнес Эмилио. – Если помнишь, когда я был на Ракхате в прошлый раз, кавалерия поспела на выручку с некоторым опозданием.

Джон кивнул, обдумывая этот довод, но не утратив желания спорить.

– Ты ужасно выглядишь, – заметил он, ища повод придраться. – Тебе не приходило в голову, что, если отдохнуть чуток, дела могут пойти лучше? Когда, черт возьми, ты спал?

– Если не сплю, то и снов не вижу, – коротко ответил Эмилио и захлопнул дверь, оставив Джона стоять в коридоре, глядя на голую металлическую поверхность.

– Отдохни хоть немного, черт тебя подери! – проорал Джон.

– Пошел к дьяволу! – рявкнул Эмилио в ответ.

Вздохнув, Джон зашагал прочь, качая головой и разговаривая сам с собой.

Через несколько дней после отказа от квелла Сандос, нарушив монополию иезуитов на оба ракхатских языка, настоял, чтобы Карло, Франц и Нико овладели основами руанджи и к'саном – несмотря на то, что на протяжении всей миссии Франц должен оставаться на корабле. Вскоре Сандос потребовал, чтобы они трудились вместе, причем занятия делались все суровей. День заднем, ночь за ночью Сандос приказывал им переводить то, что он говорил на к'сане или руандже, швыряя вопросы, точно гранаты, и критикуя их ответы на всех уровнях: грамматика, логика, психология, философия, теология.

– Приготовьтесь быть неправыми. Допускайте, что всякий раз, когда вы встречаетесь с чем-то простым или очевидным, вы неправы, – наставлял Сандос. – Все, что мы считали понятным, все основное, что мы делили с ними: секс, еда, музыка, семьи, – оказалось областью наших заблуждений.

Происходили полуночные тренировки, где фигурировали беспилотный катер, детали воспроизведенной географии Ракхата, гипотетический, но статистически вероятный циклон и не одно, но два места на поверхности планеты, предназначенные для рандеву. Сандос разрешал поспать часа два или три, затем сирены поднимали их, и он опять изводил учеников, требуя на к'сане или руандже объяснить, кто они такие, зачем прилетели, чего хотят, – публично и без анестезии препарируя ответы, выставляя напоказ слабости, «белые пятна», неверные предположения, глупости, раскладывая их, точно лягушек на оловянной тарелке. Это было жестоко, оскорбительно, невыносимо, но когда Шон посмел возразить против такого обращения, Сандос довел его до слез.

А после изнуряющего тренинга или допроса, когда остальные разбредались, чтобы погрузиться в ступорозный сон, Сандос добавлял себе несколько километров на беговой дорожке. Сколь ни трудна была программа для остальных, им приходилось признать, что по суровости она уступает его собственной программе, несмотря на то, что Сандос был тощим и хрупким, а по возрасту почти на двадцать лет старше самого молодого из них.

Он даже ел стоя. Но кошмары по-прежнему преследовали его.

– Сандос! – рявкнул Карло, встряхивая его.

Отклика не было, и он тряс Сандоса все сильней, пока тот не открыл воспаленные глаза.

– Jesus! – вскрикнул Эмилио, яростно рванувшись в сторону. – Dejame…[30]30
  Мне плохо (исп.).


[Закрыть]

Карло сразу отпустил плечи Сандоса, позволив ему впечататься в перегородку.

– Уверяю, дон Эмилио, мои намерения были самыми благородными, – с избыточной вежливостью произнес он, присаживаясь на край койки. – Вы опять орали.

Тяжело дыша, Сандос мутным взглядом обвел каюту, пытаясь взять себя в руки.

– Чертовщина, – сказал он через некоторое время.

– Свежая мысль, – произнес Карло, задумчиво прикрыв глаза. – Как вы знаете, непостоянство может быть достоинством.

Сандос смотрел на него.

– Будет не больно, – вкрадчиво предложил Карло.

– Сунетесь ко мне, – устало заверил Сандос, – и я найду способ вас убить.

– Мое дело предложить, – невозмутимо сказал Карло. Поднявшись, он подошел к письменному столу и разложил на нем шприцы и ампулы. – Итак, чего нам ждать ночью? Быстрого забвения, я надеюсь. Мне следует приказать Нико переместить беговую дорожку в лазарет, дабы остальным не приходилось ночь напролет слушать ваш топот. – Он подобрал инъекционный баллончик и повернулся, вопросительно вскинув брови. – Кстати, лекарство все хуже помогает вам. За последние две недели я удвоил дозу.

Сандос, очевидно, слишком усталый даже для того, чтобы раздеться, прежде чем рухнуть в постель, выбрался из койки, надел скрепы и покинул комнату, протиснувшись мимо Нико, всегда поднимавшегося, когда вставал дон Карло.

– Стало быть, беговая дорожка, – резюмировал Карло.

Вздохнув, он несколько минут посидел в одиночестве, дожидаясь, пока раздастся непреклонный топот. По его темпу можно было судить, что Сандос установил скорость для тридцатисемиминутного десятикилометрового бега, надеясь изнурить себя, а в придачу вымотать и остальных.

Карло поднялся и, перейдя в тренажерный зал, остановился перед беговой дорожкой, сцепив руки за спиной и в раздумьи вскинув голову.

– Сандос, – заговорил он, – как я заметил, вы экспроприировали «Джордано Бруно». Такая ситуация вполне согласуется с моими целями, хотя, откровенно говоря, вашему командному стилю недостает изящества.

Его взгляд встретился с веселыми черными глазами; Сандос уже полностью владел собой, снисходительно позволяя себя развлекать. – Вначале, – продолжил Карло, – я решил: «Это месть. Он возвращает то, что у него забрали». Потом я подумал: «Бывший иезуит, который всю свою жизнь получал приказы, а теперь отдает их. Он опьянен властью». Однако сейчас…

– Сказать вам, почему вы позволили мне захватить корабль? – перебив его, предложил Сандос. – Ваш отец был прав, Чио-Чио-Сан. Если вы хоть раз доведете что-то до завершения, о вас можно будет судить по ошибкам и промахам. Поэтому вы находите повод устраниться и врете себе насчет принцев Возрождения. И прежде, чем успеете показать свою несостоятельность, переходите к новой затее. Мой coup d'etat[31]31
  Здесь: заговор (фр.).


[Закрыть] согласуется с вашими целями, потому что теперь у вас появился кто-то, кого можно винить, когда эта авантюра потерпит крах.

Карло продолжил, словно бы ничего не слышал:

– Вас подталкивает не жажда власти и не месть, Сандос. Страх. Вы боитесь – целый день, каждый день. И чем ближе мы к Ракхату, тем больше боитесь.

Пребывая теперь в отличном физическом состоянии, как следует взмокнув, Сандос стал замедлять шаг, пока беговая дорожка не остановилась. Несколько секунд он стоял неподвижно, причем нагрузка, похоже, почти не сказалась на его дыхании; затем он позволил маске упасть.

Карло моргнул, пораженный внезапной неприкрытостью его лица.

– Вы боитесь, – тихо повторил Карло, – по веской причине.

– Дон Эмилио, – сказал Нико, входя в комнату, – что вы видите в своих снах?

Этот же вопрос Карло задавал много раз – в часы, предшествовавшие тому, что здесь заменяло рассвет, – ночь за ночью просыпаясь от жуткого вопля, исполненного безнадежного неприятия, и криков «нет!», чья интенсивность восходила от отрицания до сопротивления и отчаяния. Когда Карло или Джон прибегали в его каюту, Сандос обычно сидел, вжавшись в угол кровати, привалившись спиной к перегородке, с широко открытым и глазами, но все еще продолжая спать. «Что вы видели?» – допытывался Карло, когда тот наконец просыпался от безжалостной тряски.

Сандос всегда отказывался отвечать. На сей раз он сказал Нико:

– Некрополь. Город мертвых.

– Всегда тот же самый город? – спросил Нико. – Да.

– И мертвых вы видите отчетливо?

– Да.

– А кто они?

– Все, кого я любил, – сказал Сандос. – Джина тоже там, – сказал он, посмотрев на Карло, – но не Селестина – пока еще нет. Есть и другие, кого я не люблю.

– Кто? – потребовал Карло.

В ответ раздался недобрый смех.

– Не вы, Карло, – ответил Сандос с веселым презрением. – И не ты, Нико. Эти другие – варакхати. Целый город, – сказал он небрежно. – Я видел, как они гниют. Ощущал во сне запах. Пока трупы разлагаются, я не могу различить, кто это: джана'ата или руна. На этом этапе все выглядят похожими. Но затем, когда остаются лишь кости, я вижу их зубы. Иногда нахожу среди них собственное тело. Иногда нет. Лучше, если нахожу, потому что тогда все закончено. В такие ночи я не кричу.

– Вы знаете, как пользоваться пистолетом? – после паузы спросил Карло.

Сандос кивнул на ракхатский манер – короткий рывок подбородка вверх – но затем вытянул вперед руки.

– Возможно, я смог бы выстрелить…

– Но отдача повредит механизмы скрепы, – сообразил Карло, – и вы окажетесь в худшей ситуации, чем раньше. Конечно, я и Нико будем вас защищать.

Насмешливые глаза сделались почти добрыми:

– И вы полагаете, что преуспеете там, где меня подвел Бог?

Карло не отступил, вскинув голову.

– Бог, возможно, всего лишь миф, тогда как у меня есть инвестиции, за которыми нужно приглядывать. И как бы то ни было, моя семья обычно полагалась больше на пули, нежели на молитвы.

– Хорошо, – сказал Сандос, широко улыбнувшись. – Хорошо. Почему нет? Мой опыт не был удачным, но кто знает? Возможно, ваш поможет нам обоим… в краткосрочной перспективе.

Удовлетворенный тем, что сейчас узнал, Карло кивнул Нико. Затем повернулся к выходу из тренажерного отсека и увидел Джона Кандотти, стоявшего в дверном проеме.

– Беспокоишься, Джанни? – весело спросил Карло, протискиваясь мимо него.

Джон вперился в него злым взглядом, и Карло в насмешливом испуге отпрянул, подняв руки:

– Клянусь, я его не трогал.

– Пошел ты, Карло.

– Уже иду, – промурлыкал Карло, удаляясь по коридору вместе с Нико.

Эмилио вернулся на беговую дорожку.

– Зачем? – требовательно спросил Джон, становясь перед ним.

– Я говорил тебе, Джон…

– Нет! Не только мучительные попытки пилотировать катер! Я имею в виду другое. Зачем связываться с Карло? Зачем ты помогаешь ему? Зачем учишь языкам? Зачем хочешь вернуться на Ракхат…

– «Ворота темного царства смерти открыты и ночью, и днем, – прячась за Вергилием, процитировал Сандос, явно чем-то позабавленный. – Найти дорогу назад, к дневному свету: вот работа, вот труд…»

– Не надо. Не отгораживайся от меня!

Джон стукнул по выключателю беговой дорожки так внезапно, что Сандос споткнулся.

– Черт возьми, Эмилио, ты мне кое-что должен – объяснись, по крайней мере! Я хочу понять…

Он умолк, испугавшись реакции Сандоса. «Кричи на меня, – подумал Джон, холодея, – но не смотри так».

Наконец Сандос подавил дрожь, а когда заговорил, его взгляд был таким жестким, а голос таким мягким, что слова показались Джону злобным оскорблением.

– Твои родители были женаты? – спросил он.

– Да, – прошипел Джон.

– Друг на друге? – напирал Сандос тем же тихим голосом.

– Я не обязан терпеть это, – пробормотал Джон, но прежде чем он смог уйти, Эмилио повернулся и пинком ноги захлопнул дверь.

– Мои не были, – сказал он.

Джон застыл, а Эмилио уставился на него долгим взглядом.

– Одно из самых ранних моих воспоминаний – это муж моей матери, орущий на меня за то, что я его назвал Papi. Помню, я гадал: «Может, называть его Papa? Или Padre?» Возможно, именно тогда я стал лингвистом – я думал, что есть иное слово, которое я должен был применить! Я пытался говорить по-другому, но он свирепел еще больше и швырял меня через всю комнату – за то, что строю из себя умника. А заканчивал он обычно тем, что колотил мою мать, – и я чувствовал, что это моя вина, но не знал, что я сделал не так! Я пытался найти правильный способ говорить. Ничего не срабатывало. – Он помолчал, глядя в сторону. – У меня был старший брат. Казалось, я его постоянно раздражаю – что бы я ни делал, все было плохо. А еще все замолкали, когда мы с матерью заходили в магазин или шли по улице. – Взгляд Эмилио снова встретился с глазами Джона. – Тебе известно, что значит puta?

Джон кивнул. Шлюха.

– Я слышал это слово, когда мы с матерью гуляли вместе. От детей. Ты ведь знаешь, дети хотят быть остроумными и храбрыми. Конечно, я ничего не понимал. Черт, сколько мне было? Три, четыре года? Я чувствовал, что происходит что-то, а я этого не понимаю. Поэтому продолжал искать объяснения.

Некоторое время он смотрел на Джона, затем спросил:

– Ты бывал в Пуэрто-Рико?

Джон покачал головой.

– Пуэрто-Рико – разношерстный город. Испанцы, африканцы, датчане, англичане, китайцы – кого там только нет. Долгое время меня не удивляло, что моя мать, ее муж, мой старший брат – светловолосые и белокожие; а рядом я – такой маленький Indio,[32]32
  Индеец (исп.).


[Закрыть] точно воловья птица в гнезде славки. Но как-то, лет в одиннадцать, я совершил промах, назвав мужа моей матери «папой». Не в лицо – просто сказал: «А когда папа придет домой?» Он всегда вел себя мерзко, когда напивался, но в тот раз… Господи! Он меня буквально измолотил. И все время орал: «Не смей называть меня так! Ты для меня никто, маленький ублюдок! Никогда меня так не называй!»

Джон закрыл глаза, но затем открыл их и посмотрел на Эмилио.

– Значит, ты дождался объяснения.

Эмилио пожал плечами:

– Мне понадобилось время… Боже, какой тупой ребенок! Как бы то ни было, потом, когда на мою сломанную руку накладывали шину, я все гадал: «Как сын может быть никем для отца?» Затем меня, можно сказать, осенило. – Мелькнула безрадостная улыбка. – Я подумал: «Ну, он же постоянно мне говорит, что я ублюдок. Просто я был слишком глуп, чтобы сообразить: именно это он и имеет в виду».

– Эмилио, я не собирался…

– Нет! Ты сказал, что хочешь понять. Я пытаюсь объяснить. Поэтому заткнись и слушай!

Эмилио опустился на край беговой дорожки.

– Сядь, ладно? – устало сказал он, запрокинув голову. – Все на этом чертовом корабле такие огромные, – пробормотал он, спазматически моргая. – Чувствую себя карликом. Ненавижу это ощущение.

На секунду Джон увидел перед собой тощего мальца, съежившегося в ожидании, когда его перестанут бить; маленького человека в каменной клетке, дожидающегося, когда закончится насилие… «Господи», – подумал Джон, усаживаясь на пол напротив Сандоса.

– Я слушаю, – сказал он.

Эмилио сделал глубокий вдох и заговорил снова:

– Понимаешь, когда я наконец решил эту задачку, то не был сердит. Не было стыдно, не было больно. То есть больно-то, конечно, было – ведь этот парень упек меня в больницу. Но клянусь: мои чувства не были задеты. – Он внимательно следил за Джоном. – Я чувствовал облегчение. Можешь в это поверить? Я чувствовал такое облегчение!

– Потому что все наконец обрело смысл.

Эмилио наклонил голову:

– Да. Все наконец обрело смысл. Ситуация хреновая, но, по крайней мере, в ней была логика.

– И поэтому ты хочешь вернуться обратно. На Ракхат. Чтобы найти смысл в той ситуации.

– Хочу вернуться? Хочу? – воскликнул Эмилио.

Отчаяние сменилось обычной усталостью. Он опустил взгляд на пол тренажерного отсека, затем покачал головой, и его прямые волосы – теперь скорее седые, нежели черные, – упали на глаза, красные от усталости.

– Я вот что думаю: если тебя просят пройти милю, топай две. Возможно, это просто дополнительная миля. А может, награда, – тихо сказал Эмилио. – Я могу вытерпеть многое, если только понимаю, зачем… И есть лишь одно место, где я смогу это выяснить.

Довольно долго он молчал.

– Джон, когда вы прилетите на Ракхат, у вас будут знания и навыки, которые вы сможете применить, столкнувшись с проблемами, представить или предвидеть которые невозможно, – проблемами, против которых не помогут ни молитвы, ни деньги, ни обман, ни оружие. Если я скрою сведения от Карло и его людей, и из-за их неведения что-то случится, ответственность ляжет на меня. Я не желаю подвергать себя такому риску.

Втянув воздух, он задержал дыхание, прежде чем спросить:

– Ты слышал, что сказал Карло? Что я боюсь?

Джон кивнул.

– Джон, я не просто напуган – я сломлен и опустошен, – произнес Эмилио, смеясь над тем, как это ужасно, и расширив блестящие черные глаза – в усилии сдержать еще не пролившиеся слезы. – Даже с Джиной… Не знаю: может, со временем стало бы лучше, – но даже с ней у меня продолжались кошмары. А сейчас… Боже! Они страшней, чем когда-либо! Иногда я думаю, что так даже лучше. Эти крики, знаешь ли, пугали бы Селестину. Что за жизнь была бы у малышки рядом с приемным отцом, вопящим каждую ночь? – спросил он тусклым голосом. – Может быть, так лучше – для нее.

– Может быть, – с сомнением сказал Джон. – Хотя это слабое утешение.

– Да, – согласился Эмилио. – Но лучшего мне не найти. – Он посмотрел на Джона, бесконечно ему благодарный, что тот обошелся без банальностей или бессмысленных попыток приободрить. Сделав прерывистый вдох, Эмилио взял себя в руки. – Джон… Ты был для меня…

– Забудь, – сказал Джон и подумал: «Это как раз то, ради чего я здесь».

Сандос встал и снова шагнул на беговую дорожку. Немного погодя Джон тоже поднялся на ноги и направился в свою каюту, где устало плюхнулся на койку, накрыв руками глаза.

Он припомнил все способы, помогающие совладать с незаслуженной болью. Помолиться. Вспомнить Иисуса, распятого на кресте. Избитая фраза: Бог никогда не взваливает на нас бремя, которое мы неспособны нести. Ничего не происходит без причины. Джон Кандотти знал наверняка, что некоторым людям помогают эти старые сентенции. Но, служа приходским священником, он не раз видел, как вера в Бога добавляет трудностей хорошим людям, брошенным на колени какой-нибудь нелепой трагедией. Атеиста такое событие могло потрясти не меньше, но неверующий нередко ощущает некое спокойное согласие: что ж, несчастья неизбежны, вот и мне досталось. Для верующего подняться на ноги было иной раз труднее именно потому, что любовь и заботу Бога ему требовалось привести в согласие с тем жестоким фактом, что произошло нечто непоправимо ужасное.

– Вера должна быть утешением, святой отец! – однажды крикнула ему безутешная мать, плача над могилой своего ребенка. – Как Бог допустил, чтобы такое случилось? Все мои молитвы были лишь сотрясением воздуха.

Джон был тогда совсем юным. Несколько недель после рукоположения, весь – наивность и оптимизм. Эти похороны стали у него первыми, и он полагал, что справился недурно: не запнулся при молитвах, был внимателен к горю оплакивающих, готовым утешить их.

– Апостолы и сама Мария, наверно, чувствовали себя, как и вы сейчас, когда стояли у подножия креста, – произнес он, впечатленный собственным проникновенным голосом и своим искренним участием.

– Ну и что? – огрызнулась женщина, пылая глазами. – Моя малышка мертва, и она не вернется на третий день, и мне начхать на воскресение в конце этого долбаного мира, потому что я хочу вернуть ее сейчас…

Плач прекратился, сменившись холодным гневом.

– Богу придется за многое ответить, – зло бросила она. – Вот что я вам скажу, святой отец. Богу придется за многое ответить.

«Отец и брат, – подумал он. – Вот так это и началось для Эмилио? Отец, на которого он мог бы рассчитывать. Брат, которого мог бы уважать. Как долго он противился Святому Духу? – думал Джон. – Как долго защищал себя от страха, что Бог – лишь глупая сказка, что религия – полная чушь? Сколько понадобилось мужества, чтобы набраться доверия, необходимого для веры в Бога? И где, черт возьми, Эмилио нашел силы для новой надежды, что во всем этом проступит смысл? Что если он заставит себя слушать, то Бог все объяснит.

А что, если Бог объяснит, и окажется, что вина за случившееся лежит целиком на Эмилио? – подумал Джон. Не за огороды – каждый в группе «Стеллы Марис» поддержал идею и никто не предвидел последствий. Но позже – что, если Эмилио сказал или сделал такое, что на Ракхате поняли неверно?

Господи, – молился Джон, – я не указываю Тебе, как поступать, но если Эмилио каким-то образом сам виноват, что стал жертвой насилия, а затем из-за этого погибла Аскама, то будет лучше, если он никогда не поймет. Мне так кажется. Ты знаешь, сколько люди способны вынести, но, по-моему, здесь Ты подошел к самому краю. Или тогда помоги ему найти в этом смысл. Помоги ему. Это все, о чем я прошу. Просто помоги ему. Он же старается изо всех сил. Помоги ему».

«И помоги мне», – подумал Джон затем. Он потянулся за четками и постарался освободить сознание от всего, кроме ритма знакомых молитв. Но вместо этого слышал ритмичные шлепки по беговой дорожке: напуганный, стареющий человек одолевал дополнительную милю.