Текст книги "Дети Бога"
Автор книги: Мэри Дория Расселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
39
Долина Н'Джарр
Декабрь 2078, земное время
После долгих месяцев, проведенных в тесноте «Джордано Бруно», окружавшие Н'Джарр горы показались Дэниелу Железному Коню столь же непоколебимыми, как вера, и свои взоры он устремил к высокому уступу, замеченному им к востоку от поселка, – надеясь, что оттуда ему откроется многое. Снаряжения у Дэнни не было, а его обувь совсем не годилась для восхождения, и у него мелькнула мысль, что в этой местности падение может привести к весьма нелепой смерти; но Дэнни требовалось побыть одному – он крайне нуждался в ощущении, что лишь Бог знает, где он пребывает; поэтому на рассвете Дэнни ушел из поселка, никому не сказав о своем замысле.
С той минуты, как Эмилио Сандос покинул долину, отправившись на встречу с Мендес, его отсутствие ощущалось Дэнни, точно потеря в весе. Сейчас, взбираясь на скалу, он чувствовал себя счастливее, чем был когда-либо за последний год. К нему вернулось спокойствие, все внимание тратилось на ощупывание стены в поисках опоры. Цепляясь пальцами за трещины в камне, он видел крепкие запястья дедушки Лундберга, толстые, как заборные столбы; чувствовал в груди сердце бабушки Бёва – сильной и выносливой в свои девяносто с лишним. «Забавно – думал он, – как мои деды и бабки постоянно подвергали внука детальному анализу». Дэнни возмущало, что его понукают как бы отречься от своих предков, – особенно когда родные отца с прискорбием известили Дэнни, что у него «печень лакоты». Сейчас наконец Дэнни находился в месте, где ничто не имело значения, где он был просто землянином. Лишь здесь Дэнни пришел к пониманию, что он не поле битвы, которое могут поделить или завоевать его деды и бабки, но сад, и каждый, кто содействовал его появлению, жаждал увидеть, как там пускает корни и вырастает то, что пришло от него.
На время Дэнни предался острому наслаждению своей силой и ловкостью, но высота все же начала сказываться. Задыхаясь, он сдался в нескольких сотнях метров от вожделенного уступа, обнаружив наполненную камнями выемку, в которой собралось достаточно мусора для перегнойной подушки. Перевалившись через ее край, Дэнни довольно долго сидел без движения, изучая планировку опустевшей деревни, анализируя признаки социальной структуры; затем помолился о благополучии беженцев, покинувших долину две недели назад. И вдруг осознал, что давно не ощущал себя ни политологом, ни священником. Огорченный тем, сколько времени понадобилось ему на отдых, Дэнни признался себе, что замедляет его продвижение не только разреженность воздуха. Ему вспомнились слова Винченцо Джулиани: «Вы молоды, отец Железный Конь». Не так уж и молод, подумал Дэнни, наполняя легкие воздухом гор и вспоминая ту ночь в неапольском саду. «Вы молоды и обладаете недостатками, свойственными молодому человеку. Недальновидность. Презрение к прагматизму…»
Здесь, высоко над долиной все звуки заглушал грохот водопада, низвергавшегося так близко, что Дэнни ощущал на лице водяную пыль при перемене ветра. Теперь, когда никто не мешал ему думать, Дэнни заставил себя мысленно нарисовать шахматную доску, оценить фигуры, увидеть игру на много шагов вперед. И неосознанно задал себе вопрос, в значительной степени содействовавший карьере Винченцо Джулиани: «Итак, с кем мне тут придется работать?»
Ничего не прояснилось. Судя по итогу первой миссии, малейшая ошибка может привести к катастрофе и, похоже, лучшее, на что они могут тут рассчитывать, – это захламленный тупик. «Да это же речи Сандоса! – с внезапным прозрением подумал Дэнни. – Но это политика. А мы должны найти способ, чтобы вес игроки получили хотя бы часть того, что им требуется».
Едва ли осознавая свои движения, Дэнни встал и вновь начал взбираться к уступу, на который нацелился с самого начала. И к тому времени, когда он туда добрался, к нему пришло решение, словно откровение, причем оно показалось Дэнни настолько очевидным, что он спросил себя: а не предвидел ли Винченцо Джулиани эту ситуацию? Это было невозможно, и все же…
«Ты выиграл, старая лиса», – подумал Дэнни, и когда он, взобравшись на уступ, встал там, точно колосс, озирающий долину с высоты, ему почудился призрачный смех. «Первая – Суукмел, – подумал Дэнни. Затем София Мендес. Если она соглашается, тогда Карло. А от него – к остальным». Ирония того, что Дэнни собирался предложить, была очевидной, и он знал, что не проживет достаточно долго, дабы увидеть результат. Но, по крайней мере, такое решение поможет выиграть время. А время – это сейчас главное.
Вечером того же дня, когда Джон Кандотти восседал на пне, обложившись деталями сломанного насоса, который он пытался починить, в центр деревни бодро вошел Дэнни.
– Где ты, черт возьми, шлялся? – воскликнул Джон. – Шон и Джозеба отправились тебя искать… И что с твоими коленями?
– Ничего, Я поскользнулся, – ответил Дэнни. – Который сейчас на «Бруно» час?
Удивленный этим вопросом и предприимчивым видом Дэнни, Джон вжал подбородок в шею.
– Понятия не имею. Я уже несколько дней не смотрел на часы.
Бросив взгляд на солнца, он прикинул:
– Полагаю, около восьми вечера.
– Значит, как раз после ужина – по корабельному времени? Хорошо. У меня есть для тебя работа, – сказал Дэнни, кивая в сторону катера. – Я хочу, чтоб ты связался с Францем. Скажи ему: пусть попробует этот ясапа-бренди.
Джон не двинулся с места, а на открытом его лице ясно читалась нежелание.
– Я прошу мне довериться, – предложил Дэнни, поблескивая темными глазками, – а могу приказать.
Вздохнув, Джон отложил в сторону прокладку.
– Не наше дело раздумывать, – пробормотал он и следом за Железным Конем поплелся к краю долины, где находился их посадочный катер.
– Ничего не объяснишь? – спросил он, когда они забрались внутрь.
– Послушай, – сказал Дэнни. – Я мог бы и сам это сделать, но обещаю: если ты поможешь, будет куда забавней. Просто скажи Францу, что сейчас самое подходящее время пропустить рюмку хорошего бренди.
Нахмурившись, Джон заметил:
– Но он расскажет Карло…
Дэнни усмехнулся.
Сжав губы, Джон покачал головой, однако сел за пульт и вызвал «Джордано Бруно».
– Джонни! – через минуту воскликнул Франц – с чрезмерной сердечностью. – Как дела?
– Мы… э-э… получили твое послание, Франц, – сказал Джон, опасаясь, что разговор подслушивает Карло. – Сандос сейчас этим занимается.
Кашлянув, он вскинул глаза. Дэнни жестами показывал: «Продолжай».
– Послушай, Франц, ты ведь еще не пробовал ясапа-бренди?
– А как ты это определил? – осторожно спросил Франц.
– Угадал. Так ты еще не знаешь его вкуса?
– Нет.
– Что ж, Дэнни Железный Конь считает, что сейчас самое время его попробовать, – предложил Джон. – Потом можешь сообщить боссу свое мнение.
– Блеск, – сказал Дэнни, когда Джон отключил связь. – Ждем десять минут.
Потребовалось всего лишь пять.
– Рад слышать тебя, Дэнни, – приветливо начал Карло, – С твоего позволения, я хотел бы поговорить с Железным Конем.
Джон встал и взмахом руки пригласил Дэнни в пультовое кресло, взглядом говоря; «Под твою ответственность».
– Вечер добрый, Карло, – дружески произнес Дэнни и умолк в ожидании.
– Бизнес есть бизнес, – изрек Карло в качестве сокращенного объяснения. – Никаких обид?
– Конечно нет. Все утрясется, – доверительно сказал Дэнни. – Вопрос: хочешь обсудить условия со мной и сейчас? Или предпочтешь вновь попытать удачи с Софией Мендес? Должен заметить, у меня состоялся с ней небольшой разговор, и, похоже, она думает, что ты исказил некоторые факты, когда заключал с ней последнюю сделку. Ее голос звучал несколько раздраженно.
Одна за другой тянулись секунды, отмеченные постепенным прояснением лица Джона Кандотти, наконец-то начинавшего кое-что понимать.
– Можешь опять высадиться на Ракхат и вести дела напрямую с руна, – любезно предложил Дэнни, не дождавшись ответа Карло. – Просто держи под рукой анафилактический набор. Только вряд ли сумеешь объяснить какому-нибудь рунао, как его применять, поскольку нас рядом не окажется, чтобы тебе помочь. Звонок за тобой, приятель.
«Бруно» молчал недолго.
– Каковы ваши условия? – осведомился Карло с поразительным достоинством, учитывая, что он, по-видимому, слышал негромкие блаженные звуки, издаваемые Джоном.
– Все свои товары ты выгружаешь здесь, в долине Н'Джарр, – начал Дэнни, – и не пытайся меня облапошить, потому что я читал декларации. Пилотируемый катер со всем запасом горючего мы оставляем себе…
– Катер стоит целое состояние! – возмутился Карло.
– Да, но к тому моменту, когда ты вернешься на Землю, этот самолет будет старее, чем большинство вторых жен, – заметил Дэнни, а Джон тем временем начал исполнять победный танец, который включал в себя итальянские жесты, нацеленные в точку на небе, находившуюся где-то над 32-й параллелью.
– Далее, – продолжил Дэнни. – Наша доля – сто процентов от продажи кофе, но при торговле остальными товарами мы будем твоими посредниками.
– А какие гарантии, что вы не заграбастаете беспилотник после того, как я отправлю вниз последний груз? – с подозрением спросил Карло. – Вы можете оставить меня с наполовину пустым трюмом.
– Именно этого ты и заслуживаешь, жалкий сукин сын, – радостно пропел Джон, утирая слезы.
– Тебе придется поверить мне на слово, приятель, – сказал Дэнни, с наслаждением вытягивая длинные ноги и устраиваясь поудобней, дабы заняться весьма плодотворной дневной работой. – Но если считаешь, что кто-то может предложить сделку получше…
Карло так не считал, и переговоры начались всерьез.
– Вы серьезно? – воскликнул Эмилио несколько дней спустя, когда Тият и Каджпин удалились вместе с Нико; чтобы поискать какую-нибудь еду. – Дэнни, резервации были для индейцев бедствием…
– Сандос, это не Соединенные Штаты, – твердо сказал канадец, – а мы не бюро по делам индейцев, и у нас преимущество: мы знаем о тех событиях…
– И лучше резервация, нежели вымирание, – с леденящей четкостью указал Джозеба. – По моим оценкам, даже возрастание на десять смертей в год, если сравнивать с нынешним темпом, может сгубить джана'ата за пару поколений. Если приходится выбирать между апартеидом и геноцидом…
– Дэнни знает все подводные камни резервационной системы, – вступил Джон, – поэтому он может…
* * *
– Отчаянные меры для отчаянных времен, – говорил Шон. – И хотя я ненавижу разделение, но это способ остановить убийства. Он даст людям время преодолеть обиды или, по крайней мере, не добавлять новые…
– Погодите, погодите! – взмолился Эмилио, чья голова была затуманена усталостью настолько, что он поймал себя на желании слышать лишь испанскую речь – верный признак крайнего изнеможения.
Бесчисленные часы на бегущей дорожке в какой-то мере подготовили Эмилио к месяцу, проведенному им в пешем походе, но после встречи с Софией он ощущал себя выжатым и не рассчитывал, что по возвращении на него всей толпой навалятся люди, переполненные новостями и жаждущие его одобрения. – Ну хорошо, – наконец сказал Эмилио, решив, что сможет выдержать еще несколько таких минут. – Повторите все снова…
– Я вижу это как политически независимую территорию, – заговорил Дэнни. – Джана'ата уже изолированы в здешних горах – осталось лишь убедить правительство юга формализовать сложившуюся ситуацию! И Суукмел полагает, что это станет решением проблемы. Она убедила Шетри, и сейчас они пытаются привлечь на свою сторону группировку Атаанси.
«Кто такой, черт возьми, Атаанси?» – тупо удивился Эмилио.
Вероятно, выглядел он сейчас плохо, но он всегда выглядел плохо, поэтому никто не придавал этому особого значения.
– Вы говорили об этом с Софией?
– Конечно! – ответил Джон, все еще с трудом сдерживая радость. – Мы говорили с ней несколько дней назад. Или, по-твоему, пока тебя не было, мы просто сидели тут и ковыряли в носу…
– Она сказала, что поддержит нашу идею, – сообщил Дэнни, – но нужно вынести ее на обсуждение рунского парламента в Гайджуре. На это потребуется время, но…
– Сейчас главная проблема, – сказал Джозеба, – как сообщить ван'джарри, что армия руна отступила и можно возвращаться домой. Следовало договориться о каком-то сигнале, но никто об этом не подумал.
Пришел Нико, держа в руках две тарелки супа, принесенные с катера.
– Дон Эмилио, – тихо вмешался он. – Думаю, вам следует сесть. Вы голодны?
Сандос покачал головой, отвечая на вопрос, но опустился на табуретку.
– … чтобы восстановить численность, им потребуется еда, – говорил Джозеба, – причем очень много, но эти равнины в центральном регионе прямо-таки мясная фабрика, и, возможно, руна не откажутся поставлять дичь в обмен на кофе или еще что-то. Со временем мы найдем новых животных, которых можно приручить. – Он даже не заметил, что сказал «мы». – Джана'ата полагают, что смогут вывести юса'ати, которые будут откладывать яйца круглый год.
– А пока, – сказал Джон, – будем ходить на охоту. Может, удастся подстрелить какое-нибудь крупное животное…
– Я помогу, – предложил Нико, не очень понимая, о чем говорят, но радуясь, что может быть полезен дону Эмилио и священникам – теперь, когда Карло решил их бросить.
– Уверен, ты бы помог, Нико, – откликнулся Шон, – но ведь вы с Сандосом отправитесь домой.
У Нико отвисла челюсть, и наступило выжидательное молчание. Сандос бросил на Шона острый взгляд, затем встал и отошел на несколько шагов. Когда он повернулся, его лицо было непроницаемым.
– До Неаполя очень далеко топать, Шон.
– Ну, это было бы так, приятель, но мы уже заказали у Карло билет до Земли для тебя, – произнес Дэнни. – Мы убедили его малость подождать, прежде чем лететь обратно. Вы отправитесь на беспилотнике вместе с последним грузом ракхатских товаров.
Джон ухмылялся:
– Мы подбили Франца на дегустацию пресловутого ясапа-шампуня. И внезапно Карло решил пересмотреть свои деловые договоренности. Это было здорово, Эмилио! Дэнни выбил для ван'джарри замечательную сделку.
Сандос покачал головой.
– Нет, – сказал он тусклым голосом. – Нико может лететь назад, но я дал слово. Я обещал Софии, что буду поручителем джана'ата…
– Она нам рассказала, – произнес Шон. – Вот женщина, которая чувствовала бы себя в Белфасте как дома! Маленькая неуступчивая ведьма, но с ней можно иметь дело, если она получает, чего хочет. Козлом отпущения буду я, Сандос. А ты отправляйся домой и попытайся найти милую Джину и ее Селестину.
Наступившую тишину нарушил Дэнни.
– Здесь ты закончил, приятель, – тихо сказал он. – Дело закрыто.
–..но есть еще кое-что, – взволнованно добавил Джон. – Рукуэи хочет лететь на Землю с тобой…
– Я пытался его отговорить, – сказал Джозеба. – Им потребуются все способные к размножению пары, которые они смогут образовать, но, оказалось, его кастрировали, так что…
Сандос нахмурился, теперь окончательно растерявшись.
– Но почему он хочет…
– А почему нет? – пожал плечами Шон, вовсе не удивленный еще одним образчиком сентиментального своеволия. – Он говорит, что ему нужно увидеть Землю собственными глазами.
Это было уже чересчур.
– No puedo pensar,[44]44
Не могу думать (исп.).
[Закрыть] – пробормотал Эмилио. Открыв глаза пошире, он покачал головой. – Мне нужно немного поспать.
* * *
Ожидая Сандоса в хижине чужеземцев, Рукуэи Китери слонялся из угла в угол, беспомощный против своего воображения, отягощенного возможностями, точно беременная женщина, которая не может знать, кого носит внутри себя.
«Лети с ними», – сказал ему Исаак. И в этих словах Рукуэи услышал эхо собственного страстного желания.
Он боялся, что Сандос откажет. Все чужеземцы возражали против этого, а у Сандоса причин ненавидеть джана'ата больше, чем у кого-либо. Но теперь все было другим, и Рукуэи потратил не один день, сочиняя заявление, дабы обратиться с ним к человеку, которого едва знал и почти не надеялся понять.
Он скажет чужеземцу: «Я узнал, что поэзия требует некой пустоты, как звучание колокола нуждается в пространстве внутри него. Пустота юности моего отца обеспечила резонанс для его песен. В своем сердце я ощутил его неугомонность и затаенное честолюбие. В своем теле я ощутил неистовую плодовитость, почти сексуальный восторг созидания».
Он скажет чужеземцу: «Я узнал, что пустота души может стать местом, где будет пребывать Истина, – даже если ей не рады, даже когда Истину бранят и пытаются прогнать, не доверяя ей, неверно ее истолковывая, противясь».
Он скажет чужеземцу: «В моем опустевшем сердце освободилось место для чужой боли, но я верю, что есть еще кое-что: некая большая Истина, которую унаследовали все мы, – и я хочу ею наполниться!»
Он услышал шаги, потом увидел Сандоса, огибавшего угол хижины; за ним следовали остальные, разговаривая между собой. Быстро повернувшись, Рукуэи заступил чужеземцу путь и ногой очертил дугу в грязи, перемешанной с галькой.
– Слушай меня, Сандос, – начал он, откидывая назад голову жестом, который предлагал бой. – Я хочу лететь с тобой на Землю. Я хочу познать вашу поэзию и, возможно, научить вас нашей…
Он замолчал, увидев, что лицо Сандоса вдруг утратило цвет.
– Дону Эмилио нужен отдых, – твердо сказал Нико. – Вы можете поговорить завтра.
– Все в порядке, – пробормотал Сандос, хотя никто его об этом не спрашивал. – Все в порядке, – повторил он.
Затем его колени подогнулись.
– Значит, все в порядке? – спросила Каджпин, подходя с миской, наполненной молодыми побегами, как раз в ту секунду, когда Сандос грохнулся на землю.
Чужеземцы молча стояли вокруг, тараща глаза, поэтому она присела, чтобы поесть. А чуть погодя сообщила им:
– Мы все-таки ложимся раньше, чем засыпаем. Она развеселила всех, кроме Сандоса.
Обморок плавно перешел в сон, больше похожий на кому и ставший платой Эмилио за недели, проведенные в пути, за месяцы неослабного напряжения, за годы растерянности и боли. Он проспал весь день и часть ночи, а когда открыл глаза, увидел вокруг темноту.
Первой его мыслью было: «Как странно – раньше мне ни разу не снилась музыка». Затем, прислушавшись, Эмилио понял, что слышит ее не во сне, а наяву, и что подобного он не слышал никогда – ни на Ракхате, ни на Земле.
Беззвучно поднявшись, он двинулся к выходу, перешагивая через спящие тела Нико и священников. Вынырнув из хижины в неподвижный ночной воздух, пробрался меж каменными стенами, будто пылающими в лунном свете и мерцании Млечного Пути. Словно увлекаемый нитью, последовал за необыкновенными звуками к самому краю долины, где обнаружил истрепанную палатку.
Внутри сидел Исаак, согнувшись едва не вдвое над допотопным компьютерным блокнотом. Эмилио видел профиль его сосредоточенного лица, преображенного бессловесной гармонией, изысканной, точно снежинки, и столь же математически выверенной; но потрясающей силы, разом сокрушительной и возвышенной. «Будто утренние звезды звенят в унисон», – подумал Эмилио Сандос; а когда музыка закончилась, ему ничего так не хотелось, как услышать ее еще раз…
– Не прерывай. Это правило, – внезапно сказал Исаак, и в тишине ночи его голос прозвучал настолько же громко и безжизненно, насколько сдержанно мелодичной и насыщенной мягкими оттенками была музыка. – Руна сводят меня с ума.
– Да, – откликнулся Эмилио, когда Исаак замолчал. – Иногда они и меня сводили с ума.
Исааку было все равно.
– Аутизм – это эксперимент, – объявил он своим бесцветным пронзительным голосом. – Такого как я, нет больше нигде.
Несколько секунд Исаак созерцал рисунки, выстраиваемые его пальцами, но затем коротко взглянул на Сандоса. Не зная, что еще сказать, Эмилио спросил:
– Исаак, ты одинок?
– Нет. Я тот, кто я есть. – Ответ был твердым, хотя бесстрастным. – Одиноким я могу быть не больше, чем могу иметь хвост.
Исаак начал постукивать пальцами по гладкому месту над своей бородой.
– Я знаю, почему земляне прилетели сюда, – сказал он. – Вы прилетели из-за музыки.
Постукивание замедлилось, затем прекратилось.
– Да, мы здесь именно поэтому, – подтвердил Эмилио, подражая схеме Исаака: вспышка речи – длительностью секунды три; затем тридцатисекундное молчание перед следующей вспышкой. Более длинная пауза означает: «Твоя очередь». – Мы прилетели из-за песен Хлавина Китери.
– Не эти песни. – Постукивание началось снова. – Я могу всю последовательность ДНК помнить как музыку. Понимаешь?
«Нет», – подумал Эмилио, чувствуя себя глупцом.
– Значит, ты ученый, – предположил он, пытаясь вникнуть.
Ухватив локон, Исаак начал вытягивать его – снова и снова, пропуская спутанную прядь сквозь пальцы.
– Музыка – это то, как я думаю, – наконец сказал он.
– Значит, эта музыка – одно из твоих сочинений? Она… – Эмилио помедлил. – Она восхитительна, Исаак.
– Я не сочинил ее. Я ее открыл. – Исаак повернулся и с видимым усилием смотрел в глаза Эмилио целую секунду, прежде чем отвести взгляд. – Аденин, цитозин, гуанин, тимин – четыре основы. – Пауза. – Я дал каждой из четырех основ по три ноты, одна за каждый разумный вид. Двенадцать тонов.
Последовало более длинное молчание, и Эмилио сообразил: от него ждут, что он выведет заключение. Призвав на помощь всю свою проницательность, Эмилио попытался угадать:
– Выходит, эта музыка отражает твое представление о ДНК?
Ответ прозвучал сразу:
– Это ДНК землян, джана'ата и руна. – Исаак умолк, собираясь с мыслями, – Многое из этого – диссонирует. – Пауза. – Я запомнил части, которые гармонизируются. – Пауза. – Не понимаешь? – требовательно спросил Исаак, принимая ошеломленное молчание за тупость. – Это музыка Бога. Вы прилетели сюда, поэтому я ее нашел.
Он сказал это без смущения, гордости или удивления. На взгляд Исаака, это было всего лишь фактом.
– Я думал, что Бог – только сказка, которая нравится Ха'анале, – сказал он. – Но эта музыка ждала меня.
Локон его волос растягивался и возвращался обратно, опять и опять.
– Ничего не выйдет, пока не знаешь все три последовательности.
Снова: косой взгляд. Голубые глаза, так похожие на глаза Джимми.
– Никто другой не смог бы это найти. Только я, – произнес Исаак монотонным голосом, но настойчиво. – Понимаешь теперь?
Оцепенев, Эмилио думал: «На этой планете пребывал Бог, а я… я этого не знал».
– Да, – сказал он через минуту. – Теперь я понимаю. Спасибо.
Он ощущал некую онемелость. Не экстаз, не океанскую безмятежность, которые Эмилио познал когда-то, целую жизнь назад, Лишь онемелость. Когда он снова смог говорить, то спросил:
– Исаак, могу я поделиться этой музыкой с остальными?
– Конечно. В этом и смысл.
Зевнув, Исаак вручил Сандосу блокнот.
– Будь осторожен с ним, – сказал он.
Выйдя из палатки Исаака, Эмилио какое-то время стоял в полном одиночестве, глядя на небо. Погода на Ракхате славилась изменчивостью, и свою власть над ночью Млечный Путь быстро уступал облакам, но Эмилио знал, что при ясном небе он может посмотреть вверх и с легкостью узнать знакомые созвездия. Орион, Большая Медведица, Малая Медведица, Плеяды – случайные формы, наложенные на беспорядочные точки света.
«Звезды выглядят точно так же! – воскликнул он много лет назад, стоя с отцом Исаака и впервые созерцая ночное небо Ракхата. – Почему здесь те же самые созвездия?»
«Это большая галактика в большой вселенной, – ответил молодой астроном, улыбаясь невежеству лингвиста. – Четыре и три десятых световых года – слишком мало для того, чтобы на Земле и тут звезды смотрелись хоть сколько-нибудь по-разному. Чтобы изменить ракурс, нужно улететь гораздо дальше».
«Нет, Джимми; – думал сейчас Эмилио, уставясь вверх. – Этого оказалось вполне достаточно».
«Какой отец, такой и сын», – подумал он затем, вдруг осознав, что Джимми Квинн, как и его необычный ребенок, открыл неземную музыку, изменившую ракурс. Он был рад этому и благодарен.
Первым Эмилио разбудил Джона и отвел его в сторону от поселка, где они могли послушать музыку вдвоем; где смогли бы поговорить наедине; где Эмилио мог наблюдать за лицом друга, пока тот слушал мелодию, и видеть там, как в зеркале, собственные изумление и благоговение.
– Боже мой, – выдохнул Джон, когда стихли последние ноты. – Так вот почему…
– Может быть, – сказал Эмилио; – Не знаю. Но полагаю, что так.
«Ex corde volo, – подумал он. – От всей души желаю…» Они вновь прослушали музыку, затем какое-то время вслушивались в ночные звуки Ракхата, так похожие на земные: шелест ветра в кустарнике, тихое стрекотание и поскребывание в соседних кустах, чье-то далекое уханье, едва слышные взмахи крыльев над головой.
Есть поэма, на которую я наткнулся много лет назад, как раз после того, как Джимми Квинн перехватил первый фрагмент музыки с Ракхата, – сказал Эмилио. – «Во всех затянутых пеленой небесах – где угодно / Не шепот в воздухе / Какого-либо живого голоса, но звук столь далекий, / Что я могу его слышать, лишь как такт / Потерянной, величавой музыки».
– Да, – тихо сказал Джон. – Бесподобно. Кто это написал?
– Эдвард Арлингтон Робинсон, – ответил Эмилио и добавил: – «Credo».
– Credo: верую, – повторил Джон, улыбаясь.
Взирая на Эмилио ясными глазами, он отклонился назад, сцепив руки на колене.
– Скажите, доктор Сандос, – спросил он, – это название поэмы или декларация веры?
Эмилио опустил взгляд, затем коротко рассмеялся и покачал головой, уронив седеющие волосы на глаза.
– Боже, помоги мне, – наконец заговорил он. – Думаю… возможно, и то и другое.
– Хорошо, – сказал Джон. – Рад это слышать. Ненадолго оба притихли, думая каждый о своем, но затем Джон распрямился, потрясенный мыслью:
– Есть эпизод в книге Исход… Бог говорит Моисею: «Лица Моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых. Когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы, и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду. И когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лицо Мое не будет видимо тебе». Помнишь?
Эмилио молча кивнул.
– Я всегда считал эти слова метафорой, – сказал Джон, – но знаешь… сейчас вдруг подумал: а не говорится ли тут, на самом деле, о времени? Может, Бог говорит нам, что мы никогда не знаем о Его намерениях, но по прошествии времени… поймем. Мы увидим, где Он был: увидим Его спину.
С застывшим лицом Эмилио долго смотрел на него.
– Брат моего сердца, – наконец сказал он. – Где бы я сейчас был без тебя?
Джон улыбнулся, не пряча нежности.
– В каком-нибудь баре, мертвецки пьяный? – предположил он.
– Или просто мертвый.
Эмилио отвернулся, моргая. Когда он снова смог говорить, его голос звучал ровно:
– Одной твоей дружбы хватит, чтобы доказать существование Бога. Спасибо, Джон. За все.
Джон кивнул, затем еще раз, словно бы подтверждая что-то.
– Пойду разбужу парней, – сказал он.
