Текст книги "Дети Бога"
Автор книги: Мэри Дория Расселл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)
21
Долина Н'Джарр, Северный Ракхат
2078–2085, земное время
На исходе жизни Дэниел Железный Конь будет созерцать тройные тени на стенах своего каменного дома в долине Н'Джарр и думать о прошлом. Он сохранял ясность ума до самой кончины, но постоянно возвращался мыслями к ужасным месяцам, проведенным на «Джордано Бруно». Все годы, пролетевшие на Ракхате, ему будет казаться, что он пребывал тогда в некоем безмолвном чистилище, страстно желая, чтобы наказание прекратилось.
Его епитимья началась в тот момент, когда он согласился на похищение Эмилио, и такую же Дэниел возложил на Винченцо Джулиани: жить с тем, что тот сотворил. Собственный его приговор был менее суров. У Дэниела имелась надежда прожить достаточно долго, чтобы узнать ответ на вопрос, с которым Джулиани сойдет в могилу: «Что, если я абсолютно неправ?»
Этот вопрос Дэнни задавал себе снова и снова, пока тянулись недели в Неаполе – в присутствии человека, которому они собирались навредить непоправимо и, возможно, без серьезной на то причины. Его терзали сомнения во время полета на «Бруно» – в обществе людей, которые с трудом его выносили. Он принял их осуждение. Гордость была его грехом, червем в сердцевине, – безотказный стимул, питаемый врожденным и, по всей видимости, ложным ощущением, что он предназначен Господом для чего-то исключительного.
Семья его отца вышла из нищеты и унижений резервации, и хотя Дэниел Железный Конь публично отрекся от стереотипов и романтики дакотского наследия, втайне он этим гордился. С детства Дэнни знал, что он потомок людей, скакавших вместе с Неистовым Конем и Маленьким Великаном из общины оглала, с Черным Щитом и Хромым Оленем из миниконжу, с Пятнистым Орлом и Красным Медведем из сан-арков, с Черным Мокасином и Льдом из шайеннов, с Сидящим Быком из ханкпапов – героями, которые возглавляли лучшую легкую кавалерию в истории, защищая свои семьи и свою землю, которые сражались, чтобы сохранить стиль жизни, где превыше всего ценились отвага, сила духа, благородство и трансцендентное духовное зрение.
И почти столь же сильна была традиция: длительное общение его семьи с Черными Мантиями, чья вера подпирала те же самые ценности. Его прапрапрапрапрабабушка была среди первых дакотов, обращенных в христианство Пьер-Жаном де Сметой, иезуитом легендарного обаяния и обходительности, чье бесстрашие обеспечило ему небывалое доверие среди племен американского Запада. Дакоты верили, что если не все люди, то все народы стремятся к божественному; призыв христианского Бога к всеобщему миру возглашался также и Женщиной Белого Теленка. Кровавые жертвоприношения Вакану Танке – Великой Тайне – тоже были им знакомы. Даже распятие оказалось созвучным; тело Иисуса – с распростертыми руками, пронзенное и свисающее с креста – очень походило на пронзенные и подвешенные тела Солнечных Танцоров, прорицателей, знавших, каково это: предлагать Богу собственные плоть и кровь ради своего народа – с благодарностью, в мольбе и в радости, внушающей страх. На мессах, проводимых их друзьями-иезуитами, многие дакоты поклонялись божественной, непостижимой силе, которая приглядывала за всем и прислушивалась к молитвам тех, кто приносил жертвы – уже не собственные плоть и кровь, поскольку Иисус это изменил, но хлеб и вино, освященные в память об окончательной жертве.
Конечно, это было ученичеством: смешанный характер его становления, девиз его обучения, талант, энергия и понимание, которые Дэниел Железный Конь принес в зрелость. Все это готовило его к моменту, когда он впервые открыл доклады ракхатской миссии и прочел о том, что увидела и узнала команда «Стеллы Марис». Дэнни пришел к убеждению – становившемуся все сильнее и тверже, – что ему предначертано лететь на Ракхат, ибо из всех, кого могли туда послать, лишь Дэниел Железный Конь действительно сможет постигнуть хрупкую красоту культуры джана'ата.
Он боялся за них.
Эти жители равнин тоже полностью зависели от единственного вида животных, на которых они охотились, а чужаки тоже считали джана'ата опасным народом, обожающим воевать. Дэнни знал, что, хотя это и правда, но лишь ее малая, искаженная часть. Он надеялся, что если полетит на Ракхат, то сможет уменьшить горестные потери, некогда выпавшие на долю дакотов, помогая джана'ата найти новый стиль жизни – такой, который позволит сохранить высокие добродетели воинов, охотников, иезуитов: отвагу, стойкость, благородство и проницательность.
Иной раз на «Бруно», поздними ночами, скорее ощущая, нежели слыша рокот двигателей корабля, Дэнни вспоминал мысль, пришедшую ему на ум, когда он читал ракхатские доклады: «Я пойду на все, лишь бы полететь туда». Он считал это лишь оборотом речи, но Бог привел его к сделке Фауста.
– Мы, вы и я, ближе к старым принципам, – сказал Геласиус III Дэниелу Железному Коню во время частной аудиенции. – Мы понимаем, что жертва необходима, дабы сделать нашу веру в Бога реальной и предложить Ему всю нашу веру – целиком; что, если мы будем поступать согласно Его воле, все будет хорошо. Сейчас от вас и меня требуется принести жертву, которая испытает нашу веру почти так же, как была испытана вера Авраама. Это трудней, нежели предложить собственные тела. Вы и я должны принести в жертву Сандоса, связанного, словно Исаак, сын Авраама. Мы должны совершить то, что кажется жестоким и немыслимым, и доказать, что доверяем Божьему замыслу и действуем в качестве Его орудий. Мы служим Отцу, который не уклонился от жертвы Авраама, который потребовал и допустил распятие собственного Сына! И который иной раз требует, чтобы мы, служа Его воле, тоже жертвовали тем, что считаем самым дорогим. Я в это верю. Верите ли вы?
Что заставило Дэнни кивнуть, молча согласившись на поступок, который он находил гнусным? Было ли это и вправду тщеславием? Дэнни пытал себя со свирепой дотошностью, и ответом стало «нет» – независимо от того, что думали другие. Было ли это могуществом Ватикана, моральным весом двух тысячелетий авторитета? Да, в какой-то мере. Силой самого папы? Состраданием и красотой этих сияющих, проницательных глаз?
Да. Да, все это тоже сыграло роль.
Были у его святейшества и отца Генерала иные причины, чтобы опять отправить Сандоса на Ракхат? Несомненно. Это решение наверняка будет иметь политические, дипломатические и практические последствия, к которым они стремились. Перевешивают ли эти мотивы поразительную уверенность его святейшества и почти отчаянную надежду отца Генерала, что Сандосу самим Богом предначертано вернуться к месту его духовного и телесного изнасилования?
Дэниел Железный Конь так не считал.
Он больше не знал, что думать и во что верить. Но был уверен в одном: невозможно было глядеть в глаза Геласиуса III, слушать его слова, а после с презрением усмехнуться: «Эгоистичная туфта». Ибо иезуиты учат находить Бога во всем, и Дэнни не мог уйти от моральной и этической проблемы, перед которой его поставили: если веришь в верховную власть Бога и в Его милосердие, тогда то, что случилось с Сандосом, должно являться частью некоего большего плана; а если это так, ты можешь помочь этой единственной душе и послужить Господу, отправившись вместе с Сандосом на Ракхат.
И поэтому, предав свою этику и пожертвовав честностью, Дэниел Железный Конь мог лишь наблюдать за тем, чему помог исполниться: жить с тем, что он сотворил, и пытаться отыскать в этом Бога – надеяться, что цель когда-нибудь оправдает средства.
На «Бруно» время казалось тюремным сроком, но все изменится, когда Дэниел Железный Конь будет стареть на планете Ракхат.
«Вначале, – учит Библия, – было слово», и Дэнни придет к выводу, что два великих дара, пожалованных его Богом человечьему роду, – это время, разделяющее опыт, и язык, связывающий прошлое с будущим. С течением лет все священники, оставшиеся на Ракхате, начнут выгадывать время, пытаясь постичь события, случившиеся между первой и второй миссиями иезуитов. Для Дэниела Железного Коня это будет не просто исследованием, но непрестанной молитвой.
И в этой задаче его компаньоном станет госпожа Суукмел Чирот у Ваадаи. К моменту, когда Дэнни ее встретил, она была уже не женой, а вдовой маланджерского посла в Инброкаре – женщиной, лишенной статуса, но не уважения, и давно вступившей в средний возраст. Дэнни был очарован ею с самого начала, но Суукмел была осторожна и не спешила доверять человеку, известному ей как Дэнни Хи'р-норсе.
Но с течением лет волосы Дэнни поседели, лицо Суукмел сделалось белым, и настал день, когда они смогли встретиться ради удовольствия, а не из политических соображений. Как и Суукмел, Дэнни считал прошлое не мертвым, но живым и важным именно в силу незримости своего влияния. И когда Суукмел это обнаружила, они подружились по-настоящему.
У них вошло в привычку прогуливаться каждое утро по тропинке, следовавшей вдоль подножия холмов, которые окружали долину Н'Джарр, и по пути говорить о вещах, которые Суукмел теперь понимала и которые хотела Дэнни объяснить. Нередко Дэнни начинал их беседу с пословицы, побуждая ее откликнуться. «На Земле есть поговорка: прошлое – иная страна», – однажды сказал он, и Суукмел сочла эту мысль здравой, ибо в настоящем впрямь ощущала себя чужеземкой. Но даже когда Суукмел не соглашалась с сентенциями Дэнни, такое упражнение было занятным.
– Власть развращает, – заявил он как-то днем, в одну из их первых прогулок, когда они поднимались по склону к кольцевой тропинке. – А абсолютная власть развращает абсолютно.
– Развращает страх, а не власть, – возразила Суукмел. – Отсутствие власти унижает. Власть можно использовать, чтобы добиться хорошего результата или плохого, но слабость не делает лучше никого, – сказала она. – Могущественным легче культивировать дальновидность. Они могут быть терпеливы, даже великодушны, сталкиваясь с сопротивлением, поскольку знают, что в итоге одержат верх. Они не ощущают, что жизнь напрасна, ибо у них есть основания полагать, что их планы осуществятся.
– Моя госпожа Суукмел, ты говоришь о себе? – спросил Дэнни, улыбаясь. – Или о Хлавине Китери?
Остановившись, Суукмел вгляделась в него.
– Там присутствовало определенное созвучие душ, – осторожно произнесла она, прежде чем возобновить подъем. Затем продолжила: – Когда Хлавин Китери был лишь Рештаром, он вел порочную жизнь. Он был в отчаянии, и им владели пороки отчаяния. Это изменилось, когда он обрел власть.
Тропинка сделалась крутой и скользкой, и какое-то время они взбирались молча. Слегка запыхавшись, Суукмел села на гладкий массивный ствол упавшей тупы и через долину Н'Джарр посмотрела на горы, вздымавшиеся из земли, точно колоссальные снаряды, выстреленные из центра Ракхата.
– Конечно, власть может достаться негодным людям, – признала она, отдышавшись. – Слабые умы, мелкие сердца, убогие души иногда наследовали власть. Сейчас такие же люди могут ее захватить, купить или получить случайно. – Голос Суукмел сделался жестче. – Власть не обязательно облагораживает.
Она произнесла это, глядя на юг, затем снова поднялась на ноги.
– Скажи, Дэнни, почему ты проводишь со старухами так много времени? – глядя в сторону, спросила Суукмел, когда они возобновили прогулку.
Он предложил ей свою странную голую руку, помогая обойти размытую канаву; пересекавшую тропку.
– Когда я был совсем юным, – сказал он, – предматерь моего отца переехала к нам. Она рассказывала нам предания старины, которые узнала от своих предматерей. Все изменилось за эти несколько поколений. Все.
– Ты помнишь ее рассказы? – спросила Суукмел. – Возможно, – предположила она весело, – знания старины не принесли тебе пользы.
– Я их помню.
Дэнни остановился, и Суукмел, оглянувшись, увидела, что он на нее смотрит – с нерешительностью, подумалось ей.
– Но я был ученым. Поэтому я проверил истинность преданий, которые пришли ко мне от пяти поколений, недоступных для исследований многих других ученых.
– И твои предматери помнили верно? – спросила она.
– Да. Предания оказались не сказками, но историей. Стал бы я иначе тратить время в обществе пожилых леди? – поддразнил он, и Суукмел рассмеялась.
– Изменения могут вести к лучшему, – сказала она, вновь зашатав вперед. – Многие джана'ата до сих пор полагают – как и все мы на протяжении веков, – что изменения опасны и неправильны. Они считают, что все, сделанное моим Господином Китери, было ошибкой – что он из злобы изменил стиль жизни, переходивший от поколения к поколению без ухудшения или отклонений. Можешь понять это? Существует ли на твоей Земле, Дэнни, подобная завершенность?
Дэнни подавил улыбку.
– О да. Я сам являюсь членом «церкви», которую многие считают непогрешимым хранилищем вечных истин.
– Мой господин Китери и я весьма тщательно рассмотрели эту проблему, – сказала Суукмел. – По нашему мнению, любая организация, считающая себя хранилищем истины, будет ценить постоянство, ибо изменения вносят ошибки по определению. У таких организаций всегда есть мощные механизмы, поддерживающие неизменность и защищающие от перемен.
– Обращение к традициям, – произнес он, – и к авторитетам. И к божественности.
– Да, – подтвердила она спокойно. – Тем не менее, изменения могут быть желаемы или необходимы – или то и другое вместе! Каким же образом мудрому принцу ввести перемены, если многие поколения держались законов и запретов, которые ныне вредны или ущербны?
Остановившись, Суукмел уперлась в него взглядом, уже не пугаясь четкости ближнего зрения, а скорее наслаждаясь им сейчас – без вуали, заслонявшей глаза.
– Скажи, Дэнни, тебе не наскучила старуха? – спросила Суукмел, задумчиво наклонив голову. – Рассказать о первых днях правления Китери?
Даже теперь, зная, чем все закончится, она ощутила волнение, а ее глаза разгорелись.
– Пожалуйста, – сказал он. – Все, что ты сможешь вспомнить.
И Суукмел начала рассказ.
Первые указы Китери не встретили противодействия, поскольку он просто возродил турниры, давно не проводившиеся: танцевальные дуэли, хоровые сражения.
– Не перемены, – заговорщически прошептала Суукмел, вспоминая. – Лишь возвращение к прежним обычаям, которые, как он говорил, чище и ближе к старой правде.
Вскоре Китери учредил национальные состязания в поэзии, архитектуре, инженерном искусстве, математике, оптике, химии. Вступая на пост Верховного, он поклялся поддерживать неизменным государственное устройство Инброкара, поэтому ему приходилось оставлять в неприкосновенности древние линии наследования, а призы в состязаниях не представляли серьезной ценности.
– Символические подарки, – сказала Суукмел. – Цветок траджа'анрона, вымпел, рифмованный триплет, сочиненный лично Верховным.
Но вскоре появились новые возможности для воинов, имевших склонность к науке, или третьерожденных торговцев, наделенных спортивными талантами, оттачивать свою умелость или умножать знания – чтобы их ценили за личные качества, а не только за то, для чего они были рождены.
– Параллельные иерархии, базирующиеся на компетентности, – заметил Дэнни. – Открытые для всех и позволяющие выпускать пары недовольства. Твоя идея, моя госпожа?
После Хлавина Суукмел не наслаждалась так обществом мужчины.
– Да, – сказала она, опустив глаза, но весьма довольная. – Эти состязания позволяли моему господину Китери выявлять людей талантливых, умных, энергичных.
Проведя всю жизнь в хорошо организованном заточении, Суукмел Чироту Ваадаи усвоила, что почти любое событие или обстоятельство можно обратить к своей пользе.
– Целям Верховного могут в равной степени способствовать как сильное местное правительство, так и проявления некомпетентности, ибо то и другое рождает недовольство у нижестоящих, – сказала она Дэнни во время одной из прогулок. – Мой господин Китери был третьерожденным, поэтому его готовили и управлять, и воевать. Почти всегда он мог найти законный прецедент, чтобы сместить опасно могущественного или откровенно глупого аристократа, если его младшие братья лучше годились для нового строя. А когда не хватало легальных средств, – сухо добавила Суукмел, – происходили несчастные случаи.
Наставив уши на Дэнни, она ждала его комментария.
– Устроенные при участии Верховного? – спросил он.
Суукмел не стала этого отрицать.
– Поэтому те, кто вступал в должность при таких обстоятельствах, знали, кому обязаны своим возвышением. Их претензии на власть и положение были бы столь же сомнительны, как у Хлавина Китери. – На минуту Дэнни задумался. – Полагаю, такие люди сформировали бы надежные кадры сторонников Китери. Их судьбы были связаны с его судьбой.
– Именно так.
Чем больше времени они проводили вместе, тем откровенней делалась Суукмел. Дэнни был благодарным слушателем, способным ценить тщательно выстроенные фразы, и его восхищение добавляло Суукмел удовольствия от часов, проведенных с ним.
– Мы нашли способы расширить сферу влияния Верховного, – сказала она. – Например, когда умирал какой-либо лорд, паузу между его смертью и вступлением в должность нового правителя можно было продлить, откладывая инвеститурные церемонии. Верховный, чье присутствие было обязательным, просто не мог выделить для этого время… нередко, – невинным тоном прибавила Суукмел, – в течение многих сезонов. А пока бухгалтерские книги и налоговые документы подвергались ревизии, проводимой торговцами-джана'ата или бухгалтерами-руна из отдаленной провинции, регентом назначали племянника, шурина или третьерожденного дядю. – Иногда это использовалось для наведения на данной территории финансового порядка, – вспоминала Суукмел. – Часто региональные доходы значительно возрастали, и тамошние правители на этом недурно наживались.
– А Верховный выяснял все источники доходов.
– К этому сроку он наконец делался доступен для необходимых церемоний, – сказала Суукмел. – Когда происходила передача контроля над наследием, все уже знали в точности, какие налоги должны быть выплачены. Смещаемые со своих постов регенты, если они подавали надежды, могли быть затем введены в новый канцлерский суд.
– И эти люди тоже вливались в разрастающиеся ряды сторонников Китери, – заметил Дэнни.
– Естественно.
С лукавым восторгом Дэнни воззрился на нее. – А можно узнать, моя госпожа: кому был подотчетен канцлерский суд?
– К тому времени я уже имела скромное влияние, – шепотом произнесла Суукмел и сохранила невозмутимость, даже когда он рассмеялся и покачал головой.
– Если в местных делах открывались вопиющие нарушения, – продолжала она, – возможны были два пути. За день до введения в должность, на неофициальной встрече с Верховным, новому господину могли сообщить о бесчестии его предшественника. Этому человеку давали понять, что Верховный предпочел оставить его на посту и ждет благодарности.
– И сотрудничества, несомненно, – добавил Дэнни. – Но если клан неизменно выступал против перемен, поддерживаемых Верховным?
– Если клан упорствовал, – осторожно выбирая слова, произнесла Суукмел, – сообщение о его преступлениях передавали по радио, и этих недостойных людей провозглашали вахантаа – преступниками, а их наследство подлежало конфискации.
– Кто приводил в исполнение судебные решения?
– Небольшой отряд победителей воинских состязаний, экипированных и содержавшихся на деньги, полученные благодаря новым налогам.
Суукмел бросила взгляд на ту сторону долины.
– К тому же на юге шла война, – сказала она. – Мой господин Китери мог сделать так, чтобы она казалась почетной и необходимой для людей, более… приверженных традициям, внушая им, что они защищают территорию джана'ата и наш стиль жизни.
– Оставляя северные земли и титулы вакантными в случае своей гибели.
Суукмел подняла голову, подтверждая догадку.
– Двух птиц одним камнем, – сказал Дэнни, но не стал это – переводить.
– Ты не поверишь, – предупредила Суукмел наследующий день, – но это правда. Хлавин пользовался поддержкой среди руна. Он научился ценить их способности и сделал руна частью своих планов. В одном из самых первых его декретов говорилось, что городские специалисты руна направляют делегации в инброкарский суд. Их рекомендации учитывались при рассмотрении всех дел, затрагивавших руна, и Хлавин сделал это, несмотря на противодействие родовой знати.
По предложению Суукмел и под руководством ее бывшей горничной, негласно освобожденной Таксаю, в первый год прерывания Китери на посту Верховного была создана сеть информаторов-руна. Вскоре стали поступать доклады от поварих и служанок, секретарей и массажистов; от дворников и лаборанток; от посудомойщиц и секс-обслуги.
– Вскоре, – сказала Суукмел, – мой господин Китери знал о всех спорах или проявлениях недовольства, происходивших в любой из влиятельных семей, об их тайных альянсах и мелочной зависти…
– А знание – это сила, – вставил Дэнни.
Суукмел издала низкий гортанный смешок.
– Мудрая поговорка, – признала она.
– И как руна вознаграждали за их вклад в планы Китери?
– Естественно, сами информаторы должны были оставаться на прежних местах, но их детям разрешалось высказывать пожелания относительно их будущей профессии. А также, когда подходил срок, о партнерах, которых они хотели бы выбрать. Это предложила моя подруга Таксаю, – сказала она и с минуту помолчала, дабы почтить умершую. – Она была рунао, но мой господин Китери черпал мудрость всюду, где ее находил. Он даже учредил пенсии для рунских информаторов, достигших возраста забивания…
– Они могли питать его информацией – продуктом более ценным, нежели мясо, – холодно заметил Дэнни.
Не распознав его интонацию, Суукмел продолжила, стараясь объяснить:
– Это было радикальным нововведением, но те, чьим слугам назначали пенсию, восприняли его как безобидную эксцентричность Верховного. Кто станет возражать против старого слуги, живущего за счет щедрости Китери? – риторически вопросила она. – В конце концов, мясо можно получать от селян, выдрессированных работать привратниками или опахальщиками, и от призывников-руна…
Суукмел умолкла, наткнувшись на его взгляд.
– Это был единственный способ жизни, который мы знали, – сказала она, вдруг ощутив усталость. – Дэнни, ты должен понять: не только руна рождались для своей судьбы – все мы! Ранг по рождению, ранг семьи – даже для мужчины это обусловливало каждую мелочь! Какой длины должны быть его когти, через какую дверь ему дозволено проходить. Количество серег, которые он мог носить, сорт духов, которые имел право покупать! И, разумеется, какая часть рунской туши полагалась ему для еды… Дэнни, Хлавин собирался все это изменить!
– Но перемены требуют времени, – сказал Дэнни. – Еще одна поговорка.
Суукмел слегка подняла и уронила хвост: вот именно.
– Полагаю, времени требуют не столько сами перемены, сколько оказываемое им противодействие.
– Несомненно, моя госпожа, Верховный назначал пенсии пожилым руна не только затем, чтобы из доброты вознаградить за оказанные услуги, – заметил Дэнни, более настойчивый теперь, когда узнал ее лучше. – Накопленное знание руна всего Инброкара сделалось напрямую доступным канцелярии Китери, личной полиции Китери и самому Китери.
– Да! Конечно! Разве можно выстроить стену из одного камня? – спросила Суукмел. – Признак правильного решения – множественность обусловивших его причин. Когда достигается сразу несколько целей, больше вероятность того, что решение мудрое…
К ее удивлению, Дэнни начал было говорить, но вдруг умолк и отвернулся. Поняв, что его расстроили ее слова, Суукмел ощутила потребность их разъяснить.
– Дэнни, когда мы что-либо меняем, то подобны маленьким богам: мы действуем, и каждое действие порождает каскад следствий – одни ожидаемые и желаемые, другие неожиданные и огорчительные. Мы не похожи на вашего всевидящего Бога! Нам не дано знать будущее, поэтому мы предугадываем, сколько можем, а по результату судим, правильно ли поступили.
Его спина была напряжена, дыхание – прерывисто. Суукмел никогда не видела, чтоб он так реагировал.
– Дэнни, я тебя оскорбила? – изумленно спросила она.
Он круто повернулся, а его лицо обмякло от испуга.
– Моя госпожа, ни в коем случае!
Сделав глубокий вдох, Дэнни медленно выпустил воздух.
– Ты – орудие моей совести, – весело сказал он.
И попытался улыбнуться, но это не выглядело убедительным даже для Суукмел, все еще с трудом понимавшей мимику чужеземцев. Видя ее замешательство, Дэнни сделал жест подчинения.
– Моя госпожа, когда-то для меня было облегчением думать, что, если имеется множество причин, а действие полагается верным, можно оправдать то, чему нет оправданий. Много лет назад я принял решение, для которого искал множество оснований. Это решение привело меня сюда, к вам, но я не узнаю, было ли оно правильным, пока не предстану перед судом Господа.
Суукмел долго вглядывалась в Дэнни, чтобы понимать его лицо в такие моменты, запомнить запах стыда, узнавать звук сомнений в его голосе. Затем повернулась к долине Н'Джарр, где низкие каменные стены пылали, точно золото, в косых утренних лучах.
– Смотри, – велела Суукмел, рукой описав дугу с запада на восток. – И слушай, – прибавила она, потому что все дети, руна и джана'ата, сейчас пели. – Как можешь ты сомневаться?
Дэнни не ответил, а лишь взглянул на нее своими маленькими, черными, широко расставленными глазами. В тот день они возвращались домой в молчании и больше об этом не говорили.
– То, что ты рассказала, моя госпожа, объясняет политическое могущество, – сказал Дэнни в том же году, спустя какое-то время, – но думаю, в Китери было что-то еще. Люди шли за ним не ради цветка траджа'анрона, вымпела или ритмического триплета. И, полагаю, не ради богатства, власти или даже права на потомство.
– Они шли за ним из любви и преданности, – спокойно произнесла Суукмел. – Хлавин Китери казался им воплощением их собственного величия. Они любили его за то, что он возвысил себя и их, и были готовы ради него на все.
– Значит, когда Верховный дал понять, что желает сплотить вокруг себя таких людей, они забыли о репутации Китери или же простили ему склонность к…
Дэнни умолк, не желая ее обидеть.
– Сексуальной… изощренности, возможно? – предположила Суукмел, улыбнувшись его деликатности. – Да. Эти люди охотно отдавали своих третьерожденных сестер или дочерей в его гарем.
– Даже зная, что для детей от этих браков нет места в государственной иерархии?
– Да, зная, что жизни тех, кто появится на свет в доме Китери, не будут определяться рождением или обуславливаться смертью. Пусть так и будет, говорили эти люди. Пусть будущее пробьет им дорогу, словно река во время разлива. И они не колебались, даже когда Хлавин отменил запрет на потомство для некоторых третьерожденных торговцев. Понимаешь, насколько это было «революционным»? – спросила она, применив английское слово. – Мы всегда с крайней осторожностью управляли нашим наследством. Наша честь заключалась в том, чтобы передать, не ухудшив, наследие, которое нам досталось. Завещать больше было позором: это предполагало воровство. Завещать меньше тоже было позором: это подразумевало расточительство. Но Хлавин показал всем, что возможно созидание! Поэзия, богатство, музыка, идеи, танцы – из ничего! Управление могло состоять в увеличении! Каждый начал это понимать, и все удивлялись – даже я удивлялась, – чего мы страшились все эти годы?
Подобно древнему охотнику, бросающему добычу к ногам своих жен, Хлавин Китери сложил к изящным ногам Суукмел Чирот у Ваадаи все, что он совершил. Ей должно было понравиться, что он сделал последний шаг, распахнул последнюю дверь, выпустив на волю и Хаос, и Мудрость.
Со всего Инброкара к нему приезжали юные жены – завешенные вуалями, охраняемые, несведущие. Ради Суукмел и, возможно, ощущая вину перед покойной сестрой, Хлавин Китери собрал в своем серале диковины суши, моря, воздуха; заполнил свой дворец рунскими учителями, рассказчиками, говорящими книгами, джана'атскими политиками и учеными, бардами и инженерами. Вначале его девушек отделял от мужчин деревянный щит с просверленными в нем отверстиями; затем – лишь тяжелые шторы. Еще позже стало казаться вполне обычным и приемлемым, что дамы слушают дискуссии, время от времени высказываясь по обсуждаемым вопросам, а в конце концов, и полностью участвуют в беседе, находясь за весьма условной стеной, прозрачной и воздушной.
Эти девушки рожали Китери детей. Первым стал сын, которого он назвал Рукуэи, – кастрированный во младенчестве и отданный Суукмел, дабы воспитываться при посольстве Мала Нджера. Но с течением лет родилось много других детей, и одной из них была дочь, не знавшая, что женщинам запрещено петь. Когда Хлавин Китери услышал этот тихий, тонкий, чистый голос, его сердце сжалось, очарованное красотой.
Если не считать вечерних песнопений, сам Хлавин не пел уже много лет. Ныне, с облегчением более глубоким, нежели удовлетворение любой физической потребности, он вернулся к поэзии и музыке. Он пригласил музыкантов, хормейстеров и разрешил петь женщинам и детям.
На двенадцатом году правления Хлавина Китери княжество Инброкар было самым могущественным политическим субъектом в истории Инброкара – богаче, чем Мала Нджер, столь же густонаселенное, как Палкирн, – а Хлавин Китери имел неоспоримую власть над центральным королевством Тройственного Союза. И в Мала Нджере у него уже появились верные сторонники – благодаря тесным связям с кланами Чирот и Ваадаи. Еще год или два, и для палкирнской девочки пришло бы наконец время сделаться его женой и учредить законное наследование – теперь, когда Хлавин осуществил свою революцию, хотя в его словаре не было такого слова.
– Когда вы впервые поняли, что творится на юге? – спросил Дэниел Железный Конь спустя много лет после смерти Китери.
– Почти с самого начала были тревожные признаки, – стала вспоминать Суукмел. – Менее чем через сезон после того, как Хлавин вступил на пост Верховного, у ворот Инброкара появились первые беженцы.
Потрясенные и напуганные, как и все беженцы, терзаемые памятью о пожарах, предательствах и убийствах в ночи; они были спасены руна, чью преданность и любовь эти немногие джана'ата заслужили и к чьим предупреждениям эти немногие прислушались.
– Мой господин Китери оценил эту иронию, Дэнни. Он сам однажды изрек: «Я породил гибель нового мира в момент его зачатия».
– Конечно, широта взглядов любого человека имеет пределы, – заметил Дэнни.
Некоторое время они сидели молча, слушая полуденный хор, звуки которого распространялись по долине – от резиденции к резиденции.
– Мне кажется, моя госпожа, если бы ситуация сложилась иначе… – Дэнни помедлил. – Возможно, Супаари ВаГайджур стал бы первым и самым полезным сторонником Китери.
– Возможно, – после долгой паузы сказала Суукмел. – То, что при старом режиме делало его презираемым, в годы правления господина моего Китери вызывало наибольшее восхищение. – Она помолчала, размышляя. – Из этого торговца вышел бы превосходный канцлер. Или он мог бы возглавить министерство по делам руна…
