Текст книги "Восстание"

Автор книги: Менахем Бегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Annotation

СОДЕРЖАНИЕ

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

ГЛАВА I. ПУТЬ К СВОБОДЕ

Глава II. ЗЕМЛЯ ПРАОТЦОВ

Глава III. ”ДО СВИДАНИЯ НА СВОБОДЕ”

Глава IV. МЫ СРАЖАЕМСЯ, ПОЭТОМУ МЫ СУЩЕСТВУЕМ

Глава V. ЛОГИКА ВОССТАНИЯ

Глава VI. АРМИЯ ПОДПОЛЬЯ

Глава VII. ОТКРЫТОЕ ПОДПОЛЬЕ

Глава VIII. ЧЕЛОВЕК СО МНОЖЕСТВОМ ИМЕН

Глава IX. ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА – НИКОГДА!

Глава Х. ИМЕЕМ ЛИ МЫ ПРАВО?

Глава XI. ДЕЛО «АЛТАЛЕНЫ»

Глава XII. КОГДА ПЛАЧЕТ ДУША

Глава XIII. ОБЪЕДИНЕННОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ

Глава XIV. ДОРОГИ РАЗОШЛИСЬ

Глава XV. ОТЕЛЬ ЦАРЬ ДАВИД”

Глава XVI. ПОРКА

Глава XVII. ЭШАФОТ

Глава XVIII. ДОВ ГРЮНЕР

Глава XIX. ВЫБОР

Глава XX. ТРАГИЧНЫЙ ДОКУМЕНТ

Глава XXI. ПАДЕНИЕ БАСТИЛИИ

Глава XXII. ВСТРЕЧИ В ПОДПОЛЬЕ

Глава XXIII. ВСТРЕЧИ ВО ТЬМЕ

Глава XXIV. ДОРОГА К ПОБЕДЕ

Глава XXV. ПЕРЕКРЕСТКИ ИСТОРИИ

Глава XXVI. НОВАЯ УГРОЗА

Глава XXVII. ДУХ СВОБОДЫ

Глава XXVIII. СОГЛАШЕНИЕ

Глава XXIX. ЗАВОЕВАНИЕ ЯФФО

ГЛАВА XXX. РАССВЕТ

notes

1

2

3

4

5

6

МЕНАХЕМ БЕГИН

ВОССТАНИЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО ’’ХАШМОНАЙ” ИЕРУСАЛИМ 5749(1989)

Книга подготовлена к печати ассоциацией ”Гешер Алия”

הוצאה לאור «חשמונאי» סדר והפקה-״גשר העליה" ירושלים, תשמ״ט

СОДЕРЖАНИЕ

От издателя

Глава I Путь к свободе

Глава II Земля праотцов

Глава III До свидания на свободе!

Глава IV Мы сражаемся, поэтому мы существуем

Глава V Логика восстания

Глава VI Армия подполья

Глава VII Открытое подполье

Глава VIII Человек со множеством имён

Глава IX Гражданская война – никогда!

Глава X Имеем ли мы право?

Глава XI Дело ’’Альталены”

Глава XII Когда плачет душа

Глава XIII Объединенное сопротивление

Глава XIV Дороги разошлись

Глава XV Отель ’’Царь Давид’’

Глава XVI Порка

Глава XVII Эшафот

Глава XVIII Дов Грюнер

Глава XIX Выбор

Глава XX Трагичный документ

Глава XXI Падение Бастилии

Глава XXII Встречи в подполье

Глава XXIII Встречи во тьме

Глава XXIV Дорога к победе

Глава XXV Перекрестки истории

Глава XXVI Новая угроза

Глава XXVII Дух свободы

Глава XXVIII Соглашение

Глава XXIX Завоевание Яффо

Глава XXX Рассвет

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

Эта книга написана давно – в 1950 году. Человеку, хорошо знакомому с историей Израиля, это пояснение сказало бы достаточно, чтобы предисловие на этом закончить. Но, возможно, среди тех, кто захочет прочесть эту книгу, окажутся люди, не столь сведущие в истории. Поэтому мы сочли необходимым снабдить это издание более или менее пространным предисловием.

Прежде всего о жанре книги. Ему невозможно дать однозначное определение. Да, безусловно, это мемуары. Но из них мы мало что можем узнать об их авторе – собственно биографическими, и то с натяжкой, можно назвать лишь первые две главы. Записки очевидца? Разумеется, но очевидец слишком часто нарушает хронологию событий, позволяет себе слишком много ’’отступлений”. Исторический труд? Пожалуй, но вряд ли он может служить пособием по изучению истории – скорее наоборот – зачастую надо неплохо разбираться в истории, чтоб уследить за мыслью автора. Политический памфлет? И это тоже, но великоват объем для памфлета...

На страницах книги автор горячо полемизирует с предполагаемыми оппонентами, постоянно прерывает нить повествования, забегает вперед, уходит далеко ”в сторону”. Автор рассчитывает, что читатель прекрасно знает хронологию событий, он не рассказывает, он убеждает. Само изложение фактов служит средством убеждения.

Хорошо, но что за интерес читателю конца 80-х до политических споров конца 40-х?

Во-первых, огромный интерес представляет сама личность автора. Менахем Бегин – одна из самых ярких фигур в политической истории Израиля. Ныне он известен всему миру как выдающийся политический деятель; решения, принятые им в качестве главы государства Израиль, стали судьбоносными для истории этой страны. Можно соглашаться или не соглашаться с правильностью этих решений, принимать или отвергать его политические убеждения, но невозможно отрицать, что решения эти были приняты одним из крупнейших политиков нашего времени. Ныне никто и не отрицает этого – даже завзятые его оппоненты.

А в годы, когда писался этот труд, все было иначе. Тогда Менахем Бегин был ’’вечным главой оппозиции”. Не только правота, но и сама значимость того, что им делалось и было сделано, подвергались сомнению очень и очень многими, в том числе и теми, кто формировал общественное мнение. Этим и объясняется полемический запал книги.

Многое переменилось с годами. Многое сгладилось. Сейчас уже мало кто сомневается, что подпольная борьба, которую вели Бегин и его соратники против Британского мандата, принесла немалую пользу делу становления еврейского государства. Именами героев этой борьбы названы улицы израильских городов... Пройдут годы, и ’’непримиримые враги” – Давид Бен-Гурион и Менахем Бегин признают огромный вклад друг друга в историю Израиля. Никто иной, как Бегин – тогда министр без портфеля в правительстве Национального единства – потребует на экстренном заседании Кабинета в первые дни июня 1967 года призвать Давида Бен-Гуриона на пост главы государства. Еще одна ирония истории – весьма вероятно, что ’’вдохновил” его на это опыт Британской империи, спешно призвавшей к руководству страной в начале Второй мировой войны Уинстона Черчилля...

И все же – старый спор до сих пор не разрешен. Полемика продолжается. Меняются тон, термины, обстоятельства – накал остается неизменным. И невозможно разобраться в том, что происходит в наше время в Израиле, не зная истории его политики, политической борьбы. Не только истории фактов, но и истории мнений. В столкновении этих мнений родилось Государство Израиль, оно, это столкновение, во многом определяет поныне его – в чем-то такое прекрасное, а в чем-то и не очень – лицо. И тому, кто хотел бы разобраться во всем этом, будет очень полезно прочесть эту книгу.

Несколько слов о языке. Русскоязычный читатель, не знакомый с ивритской литературной традицией, будет, возможно, шокирован обилием патетических оборотов. Действительно, большая русская литература и русская публицистика лучшие ее образцы всегда старались избегать высокопарных фраз и чересчур громких слов. Но ивритская культурная традиция – другое дело. То, что на русском – явное злоупотребление, на иврите – вполне уместно и допустимо. Можно было бы при переводе сгладить это противоречие, и привести русский язык книги в большее соответствие со вкусами русскоязычного читателя. Но тогда это была бы совсем другая книга. Написанная не Менахемом Бегиным, обращенная совсем не к тем, к кому он обращался. Мы надеемся, что благосклонный читатель поймет нас.

В заключение, издательство хотело бы выразить огромную признательность покойному Абраму Штукаревичу и его семье, сделавшим возможным русское издание этой книги.

ГЛАВА I. ПУТЬ К СВОБОДЕ

Ночь 1-го апреля 1941 года. В Вильно, в старом здании, именуемом ’’Лукишки”, вдруг нарушилась тишина, присущая местам, где страдают люди – больницам и тюрьмам. Со скрежетом замков, засовов, со скрипом петель открылись двери камер. Заключенные – бледные, с обритыми наголо головами – вышли попарно. Их направили к небольшому столу в середине длинного темного коридора. За столом, на котором лежала груда бумажек, напоминающих номерки прачечных, молча сидели двое.

В ту ночь я был в числе тех, кого вызвали в тюремный коридор. Я был одним из многих, из тысяч, десятков тысяч, которых поглотило море горя, разлившееся по Европе с запада на восток. Вместе с товарищами по камере – самыми разными людьми, которых только самый фантастический ход событий мог свести под одной крышей – я подошел к столу. Когда подошла моя очередь, я в сотый раз заявил, что мое имя – Менахем Вольфович Бегин. Сидящие за столом не взглянули на меня. Один из них порылся в куче бумаг, передал листок другому и тот громко прочел:

’’Особая совещательная комиссия Народного Комиссариата Внутренних Дел признала Менахема Вольфовича Бегина опасным для общества элементом и постановила заключить его в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет.”

”С первым апреля!”– невольно вырвалось у меня. Державший бумагу метнул на меня взгляд, но вежливо сказал: ’’Распишитесь, пожалуйста”.

Равнодушно, как и многие другие, я поставил свою подпись. Восемь лет? Концлагерь? Север? Все это казалось каким-то бредом... Пока надо было расписаться на ’’квитанции”. И расписывались. Как расписались бы на квитанции прачечной или налогового управления.

Так закончилось это время – короткие дни и долгие ночи, в течение которых меня совершенно всерьез обвиняли в том, что я был пособником, даже агентом Великобритании.

Дни проходили в прогулках: либо моцион от одной стены до другой, либо мысленные экскурсии в прошлое, в неведомое будущее. Эти экскурсы заставляют заключенного отвлечься. Они сокращают томительные дни в значительно большей мере, чем могут себе представить те, кто никогда не испытывал удовольствия находиться в тюрьме. Дни там летят, как ни странно, быстро. Это, вероятно, самые упорядоченные дни. Они наполнены ожиданием. Начиная с сирены на рассвете и до захода солнца заключенный все время чего-то ждет. Чувство это очень сильно просто потому, что оно направлено на самые простые в жизни человека вещи – от ненасыщающей пищи до выноса ’’параши”. Скудную еду мы получали три раза в день. И чем меньше она нас насыщала, тем больше мы ее жаждали. ’’Парашу” убирали два раза в день – это было событием. Плюс мысленные путешествия, которыми не могли наслаждаться разве не умеющие думать – и вот полная картина тюремных дней. Совсем не так представляешь себе это на воле. Они очень коротки, эти дни.

Ночи – другое дело. Они очень длинные. Очень. Я не про те ночи, когда дают спать. Сон в тюрьме – на узких нарах или на широком каменном полу, очень глубокий и спокойный. Я про другие, про бессонные ночи. Это ночи дискуссий. Между следователями и их ’’подопечными”. Они всегда начинались через час или два после того, как заключенный засыпал. Он никогда не мог знать чем и как эта ночь закончится...

Во время бесконечных ночных допросов я имел удовольствие беседовать: о русской революции, о Великобритании и сионизме, о Герцле и Жаботинском, о встречах Вейцмана с Муссолини; о русских коммунах и еврейских кибуцах, о сионистских молодежных движениях, о Марксе и Энгельсе, Бухарине и Сталине. О капитализме и коммунизме, социализме и тайнах жизни и смерти. О науке и религии, гражданской войне в Испании и Народном фронте во Франции, о теории идеализма и философии материализма.

Мой следователь был человеком молодым, лощеным и держался почти вежливо. Он не сомневался в моей ’’вине”, я в той же мере был убежден во вздорности его ’’обвинений”. Не было никакой нужды ни в доказательствах, ни в свидетелях, ни в чем подобном. Фактов, которые я и не собирался отрицать, было достаточно. Отец с детства учил меня, что мы – евреи, должны вернуться в Эрец Исраэль. Не ’’идти”, не ’’странствовать” и не ’’придти” – но вернуться. Когда я вырос, я стал в студенческие годы активным членом ’’Бейтара” – молодежного сионистского движения, очень популярного в то время. В него вложил всю свою любовь и интеллектуальный гений Владимир Жаботинский, самая большая в нашу эпоху личность после Герцля. За год до того, как вспыхнула война, я стал руководителем движения ’’Бейтар” в Польше, где были миллионы беспомощных, преследуемых евреев, мечтавших о Сионе. Мои друзья и я работали над тем, чтобы воспитать поколение, которое сможет быть готовым не только стремиться к восстановлению Еврейского Государства, но и сражаться за него.

Пока мы были заняты воспитанием и организацией репатриации в Эрец Исраэль без британского разрешения на это, в самой Эрец Исраэль поднялось, как предвестник национального возрождения, первое еврейское боевое соединение – Иргун Цваи Леуми*, с его таинственным командиром Давидом Разиелем и его помощником Авраамом Штерном.

* Три слова на иврите ’’Иргун Цваи Леуми” обозначают: Национальная Военная организация. Иргун был создан Вл. Жаботинским – государственным деятелем, оратором, поэтом и солдатом, самым большим после Герцля политиком в современной еврейской истории.

Здесь начались первые контратаки против тех, кто хотел нас уничтожить, а с этой целью – и накопление первого еврейского оружия. Собирать оружие, обучать инструкторов, преодолевать политику ’’сдержанности” которой придерживались робкие еврейские политики по отношению к нападениям арабов, силой вскрыть запертые для возвращения евреев в Страну двери. Это казалось мне и многим тысячам других молодых людей делом высшей справедливости. Помощь во всех этих делах была большой честью и священным долгом – долгом по отношению к нашей стране, которую у нас пытались отобрать, долгом по отношению к нашему народу, который, как мы чувствовали и о чем заявляли, стоял на краю пропасти, перед опасностью уничтожения. Мы пытались выполнить свой долг.

Мой приветливый следователь в Лукишках видел нашу деятельность в совершенно ином свете. Его исходный тезис поражал своей нелепостью, но диалектическая надстройка, которую он воздвигал на его основе, была почти совершенной. Во время долгих ночных допросов он говорил мне:

’’Сионизм во всех своих формах – это фарс, обман, спектакль марионеток. Это ложь, что вы ставите своей целью создание Еврейского Государства в Палестине или что вы намерены привести миллионы евреев туда. Обе эти цели совершенно неосуществимы, и вожди сионизма это отлично понимают. Болтовня о ’’Государстве” лишь маскирует истинную цель сионизма – отвлечь еврейскую молодежь от революции в Европе и отдать ее в распоряжение британского империализма на Среднем Востоке. Это сущность сионизма. Все остальное – лишь искусственное прикрытие, пустословие, преднамеренно рассчитанное на обман. Что касается Вас, Менахем Вольфович, либо Вы знаете правду и принадлежите к числу обманщиков, сознательно служащих Великобритании и международной буржуазии, либо Вы один из обманутых, помогающих отвлекать массы от их долга бороться против эксплуатации здесь – да, здесь. В любом случае ваша вина велика.

Я пытался доказать, объяснить, что у евреев тяга к возвращению в Эрец Исраэль глубока и реальна. Как эта тяга могла быть маскировкой, если они жила в евреях почти две тысячи лет, из поколения в поколение, за много веков до появления капитализма и социализма? Как может сионизм быть фарсом, когда он основывается на духовной связи евреев с Эрец Исраэль и выражается в молитвах и самопожертвовании миллионов? Уже в наше время разве не отказывались тысячи людей от богатства и комфорта, от университетов и блестящей карьеры, чтобы стать простыми рабочими в Эрец Исраэль?

Однако все мои усилия доказать что-либо были тщетны. Мои аргументы не только не убеждали его, но оборачивались против меня самого.

”То, что Вы говорите, только подтверждает нашу точку зрения. Разумеется, у евреев была тяга к Палестине. Она была результатом воспитания определенного типа, которое в свою очередь было результатом определенного исторического развития. Именно на этом чувстве и сыграл Герцль, чтобы выполнить задание международной буржуазии – отвлечь внимание евреев от их революционного долга с помощью нелепой фантазии о создании государства. Что касается отказа от университета – это лишь еще одно доказательство реакционного характера вашего движения. Инженер должен оставаться инженером, врачу следует заниматься медициной. А вы что делаете? Берете работников умственного труда и даете им мотыги! Между прочим, здесь есть заключенный, который принадлежал к политической партии Гашомер Гацаир*. Он хвастает, что сионизм создал коммуны в Израиле. Идиот! Коммуны – на деньги американских миллионеров! Нет, Бегин, риторикой фактов не изменишь. Все это болтовня. Сионизм – фарс, комедия марионеток”.

* Гашомер Гацаир была крайней левой партией в сионизме, члены которой стремились использовать преимущества еврейского национализма, придерживаясь в то же время политической идеологии марксизма в чистом виде. Сейчас они составляют основную часть партии Мапам в Израиле. Они продолжают проповедовать идеалы коммунизма, от которых Советский Союз, по их мнению, к сожалению, отошел. Это группа богатых людей, влияние ее не соответствует ее численности. Они фанатически антирелигиозны, строго дисциплинированы, четко организованы и политически гибки до оппортунизма.

Однажды ночью наша дискуссия сосредоточилась на революции как решении еврейского вопроса, на Биробиджане* и антисемитизме. Следователь твердил, что только победа революции решит национальную проблему, частью которой является еврейский вопрос. ”Но революция, – настаивал он, – нуждается в борцах, а не в дезертирах, которые бегут в несуществующее государство. Почему вы не присоединились к Народному фронту, который преградил бы путь реакции?”

* Биробиджан – автономная еврейская республика, созданная в Советском Союзе.

Я попытался объяснить нашу точку зрения с помощью аллегории:

’’Представьте себе, гражданин следователь, что Вы идете по улице и видите, что горит дом. Что Вы делаете? Очевидно, вызываете пожарную команду. Но если Вы вдруг слышите из горящего дома крик женщины или ребенка, разве Вы станете ждать пожарных? Конечно, нет. Вы броситесь в дом и попытаетесь их спасти. Такое положение и у нас. Допустим на минуту, что революция является окончательным решением проблемы для бездомного еврейского народа – хотя эксперимент с Биробиджаном показывает, что даже Советский Союз понимает, что евреям нужна своя территория – разве Вы не видите, что мы подобны людям в горящем доме? Вы знаете, что сделал с нами воинствующий антисемитизм. Вы знаете, что делают с нами немцы. Не только дома наши горят – наши семьи в огне. Разве мы могли, разве мы можем ждать, пока приедут пожарные? А если они опоздают? Нет, наш народ надо спасать сейчас. Мы пытаемся вывести его из огня – на Родину. Разве это плохо?”

В такие минуты, я, кажется, проявлял склонность к риторике. В маленькой пустой комнатке, ночью, с обритой наголо головой, с косматой бородой, беспомощный, я сидел перед представителем всемогущего государства и – что было еще важнее – теории, не допускающей сомнений. К чему доводы и доказательства? И тем не менее, в такие минуты все окружающее будто отступало, и у меня возникало чувство, что я выполняю миссию защиты своего народа и его национального возрождения.

Но следователь сохранял спокойствие и отвергал мои аргументы одним словом: ’’Чушь!”

Наши ’’дебаты” продолжались из ночь в ночь. Следователь обычно сохранял спокойствие и вежливость. Правда, несколько раз он все же вышел из себя. Он стучал по столу кулаком и употреблял выражения, которые, как я напоминал ему, советский закон запрещает употреблять в судебной практике.

Об одном из таких случаев стоит вспомнить.

Однажды я привел цитату из конституции Советского Союза, напомнив ему о параграфе 129, который гласит, что СССР предоставит убежище гражданам зарубежных стран, преследуемым за борьбу за национальное освобождение. Как я убедился позднее, текст таков: ’’Советский Союз предоставляет убежище иностранным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или в связи с их научной деятельностью, или вследствие их борьбы за национальное освобождение.

”Вы не имеете права, – утверждал я, правда, довольно наивно, – держать меня в заключении. Наоборот, вы должны предоставить мне и мне подобным убежище и помощь. За границей нас преследуют и убивают только за то, что мы прямо или косвенно боремся за свои национальные права в Эрец Исраэль. В СССР мы имеем право просить и получить убежище”.

По мере того, как русский слушал меня, его лицо то краснело, то бледнело. Куда девался лоск? Он сжал кулаки и заорал: "Прекрати болтовню! Ты смеешь цитировать сталинскую конституцию?! Ты ведешь себя как та бешеная собака, враг человечества, международный шпион кого это он имеет в виду? – подивился я, – Бухарин, – рявкнул он. Ты говоришь точно, как предатель Бухарин, который цитировал Маркса и Энгельса, чтобы доказать, что он прав. Но это ему не помогло. Сталин научил нас, что учение Маркса и Энгельса представляет собой единое целое, цитаты из которого нельзя брать вне контекста”.

Эта вспышка меня поразила. Он был безусловно прав в одном: цитаты вне контекста часто имеют целью обман. Но я сказал ему, что хотя конституция является единым целым, в ней имеются параграфы, выражающие законченную мысль, вне зависимости от других параграфов. То, что я процитировал, было не частью, а целым параграфом. Он касался права убежища в Советском Союзе и не был связан ни с чем другим, с порядком выборов в Верховный Совет, например.

Мои аргументы не произвели на следователя ни малейшего впечатления. Он настаивал на сравнении с ’’международным шпионом Бухариным”.

Когда я услышал, с каким пылом сие порождение коммунистичекой революции обличало знаменитого автора ’’азбучного коммуизма”, я начал понимать многое из того, что раньше удивляло меня. Я понял, как Бухарина и подобных ему, довели пытками и мучительными допросами до того, что они сами признали себя шпионами и врагами советского общества.

Все мы читали о том, что русские, якобы, пользовались таинственными лекарственными средствами, чтобы загипнотизировать заключенных и вынудить их действовать в соответствии с волей тюремщиков. Не знаю. Меня, во всяком случае, за все время, пока допрашивали, никто пальцем не тронул. И это несмотря на то, что меня считали серьезным ’’политическим преступником”. Из сотен заключенных, с которыми я встречался впоследствии, ни один не жаловался на рукоприкладство. Некоторые из них говорили мне, что они слышали, что других били. Но даже если предположить, что советская полиция применяет силу, только те имеют право бросить камень, чьи полицейские, агенты безопасности или офицеры никогда не прибегали к таким варварским ’’аргументам”. Нам в Израиле пришлось узнать кое-что о садистских привычках полиции ’’демократических” британских мандатных властей. Впрочем, если говорить честно, мы не можем полностью снять и с нашей еврейской полиции подозрения в принятии в отдельных случаях таких отвратительных мер. Трудно признаваться в этом, но у полиции везде много общего.

Каким же образом советская полиция добивается при допросах результатов, которыми никакая другая полиция похвастаться не может? Как, например, молодой советский гражданин, скорее всего внимательный читатель ’’Азбуки коммунизма”, приходил к твердому убеждению, что Бухарин предатель? Чтобы ответить на этот вопрос, следует попытаться заглянуть в мысли самого Бухарина и многих разделивших его судьбу. Мы увидим человека, весь мир которого внезапно рухнул и который остался совершенно одинок – в изоляции не только физической, но, что значительно хуже, нравственной и политической. Такая изоляция абсолютна. Такой была изоляция, в которой оказались мы: маленькие люди в Лукишках. Такой не была изоляция и более видных деятелей в Лубянской тюрьме в Москве. Одиночество. Ни одно ваше слово не дойдет ни до кого во внешнем мире. Сквозь тюремные стены проникнет только то, что хотят сообщить ваши тюремщики. Бывают страны, бывают времена, когда выходят нелегальные газеты, сообщающие определенные воззрения, которых не публикует легальная печать. Здесь стену молчания не пробить. Никто не услышит, никто не прочтет. Заявления, сделанные в стенах тюрьмы, не вызовут никакого резонанса. Так иссякает воодушевление революционера, и рушатся основы его убеждений. Революционер идет с гордо поднятой головой навстречу обвинителям, судьям или палачам лишь до тех пор, пока он знает, что за ним стоят многие, которые знают о его стойкости, до которых дойдут его слова. Он становится носителем идеи, она поглощает его. Он не боится ни пыток, ни смерти, потому что верит, что его идея найдет последователей, что она распространится и победит.

Но если эта вера полностью разрушена, если он вынужден признать, что его изоляция абсолютна, что ни одна душа не может его ни увидеть, ни услышать и никогда его не увидит и не услышит – готовность к самопожертвованию во имя идеи умирает в нем. Та сила, которая делает его революционером, сила, которая закаляет его сердце и окрыляет душу – разрушена. Тогда самый пылкий революционер, теряя свое человеческое достоинство, умоляет о пощаде вместо того, чтобы бороться за идею. Тогда, и только тогда, ему дают возможность обратиться к миру. Если к тому же ему обещают, прямо или намеком, что он сможет начать новую жизнь после того, как понесет наказание за свои грехи, или ему сулят возможность прощения сразу, без наказания – тогда вы увидите, что ’’секрет” метода, которым русские обеспечивают получение публичных признаний и самообвинений, в сущности, не является секретом. Химия к этому не имеет никакого отношения; никакого или почти никакого отношения не имеют и физические методы принуждения. Решающим является психологический фактор, влияние которого очевидно особенно сильно на тех, кто происходит из правящей советской верхушки и кто, по тому или иному поводу, разошелся с ее руководителями.

Я много думал об этом в Лукишках; тем более, что вскоре после разговора о советской конституции я получил отличную возможность подумать, так как получил семь дней одиночного заключения. Мой следователь не имел никакого отношения к этому наказанию. Поводом к нему послужил нелепый пустяк. Охранник подслушал, как я рассказывал еврейский анекдот, в котором речь шла об идиоте. Он решил, что говорят о нем и донес на меня – так я и очутился в одиночке. В этой треугольной вонючей камере без окон я мог сделать всего три с половиной шага. Здесь особое значение приобретала умственная гимнастика. Эти 170 часов не были слишком приятны. Кормили меня черствым хлебом и водой. Но были вещи и похуже. Было очень грязно. ’’Параша” не выносилась. На голом каменном полу подушкой мне служила моя рука – маленькая, твердая и неудобная опора. Днем было слишком жарко, а ночью страшно холодно. Ко всему прочему меня развлекала процветающая колония крыс.

Но я выстоял. Мои товарищи по заключению беспокоились обо мне. Семь дней в одиночке – большой срок. Один из заключенных, молодой вор, которого по неизвестной причине посадили вместе с политическими, потребовал для себя долю моего имущества. Он уверен, заявил он, что такой заморыш, как я, не вернется после семи дней ’’там”. Бедняга был разочарован.

Позднее, правда, другие представители его профессии разделили-таки между собой мои пожитки.

Мое пребывание в одиночной камере преподало мне урок, которого я не забуду до конца своей жизни. Как мало нужно человеку... даже культурному человеку. В течение тех дней, которые я провел в одиночке, мой мозг работал непрерывно. Но как только гнусное окружение вторгалось в мое сознание, я мечтал – не о свободном мире, не о приличном доме, не о горячей ванне, не о прогулке в лесу. Нет! Я мечтал о тюремной камере за решеткой, где были люди и мой жалкий матрац на каменном полу. Может быть, счастье не имеет ступеней, но страдание, безусловно, имеет меру. Если человека подвергают первой ступени страдания, он будет стремиться вернуться к исходной точке. Но если его толкают ниже по лестнице страданий – он начинает мечтать о возвращении к состоянию благополучия: он начинает мечтать о возвращении на предыдущую ступень. Он почти успевает забыть, что происходит за пределами этой ступени страдания. Это объясняет многие явления злого и сурового века, в котором мы живем.

Когда я вернулся в камеру, мои товарищи были очень рады мне. Количество грязи, которое я накопил в одиночке, было обратно пропорционально количеству оставшихся у меня сил. Друзьям пришлось помочь мне помыться.

Через несколько дней после этого последовал первоапрельский сюрприз, о котором я упоминал в начале этой главы. Он ’’предначертывал” мою судьбу на следующие восемь лет. Пробежали еще два месяца, и снова настало необычное оживление в Лукишках. Нас вызвали из камер с вещами.

Мы связали свои пожитки, прошли через несколько опросов и регистраций и нас втиснули в маленький черный фургон. Он был рассчитан на троих или четверых. Нас было больше дюжины. Кто-то крикнул, что ему нечем дышать. Но наши тюремщики даже не прореагировали на этот крик. Они были убеждены и не без оснований в том, что человек – одна из самых выносливых тварей. К счастью, поездка в таких, мягко говоря, некомфортабельных условиях продолжалась всего минут пятнадцать. Мы подъехали к железнодорожной станции. Кто-то прошептал: ’’Это начало пути в Эрец Исраэль”.

Вера идеалистов? Возможно. Но вера может быть сильнее действительности. Вера сама порождает действительность.

Глава II. ЗЕМЛЯ ПРАОТЦОВ

В поезде, который вез нас на северо-восток, вглубь России, не было пульмановских вагонов. Это был товарный состав и в каждой теплушке везли по пятьдесят человек. Мы отправились в путь в начале июня. Путь был долгим, поезд двигался медленно. Когда до нас дошла весть о гитлеровском нападении на Советский Союз – такие новости проникают даже за решетки арестантских вагонов – мы еще были на полпути. Навстречу шли поезда, которые везли новобранцев на фронт. За нами следовали составы, как две капли воды напоминающие наш поезд. Шло переселение народов.

Мы прибыли на место назначения так нам сказали в два часа ночи. Было совсем светло. Можно было читать, если бы было что. Мы любовались красотой ’’белой ночи”, великолепием северного сияния, озаряющего землю тысячью огней, и вдруг один из моих спутников, калека, глубоко вздохнул и показав на горизонт, промолвил: ”И там люди плачут...”

Я не собираюсь писать о плачущих. Эта книга посвящена не слезам. Не России с ее лагерями, а Эрец Исраэль и ее борьбе за освобождение. Я просто упомянул слова того калеки в смутной надежде, что они дойдут до тех, от кого зависит облегчать страдания людей.

Итак, я вместе с другими заключенными ступил на землю, которой двадцать пять лет назад не касалась нога человека. Теперь на этой земле есть и железные дороги, и заводы и мосты. Но какой ценой, Боже мой, какой ценой!

Я пишу эти слова не из чувства личной обиды на власть, которая лишила меня свободы на несколько лет, и не из протеста против идеологии этой власти, поскольку моя собственная идеология заключается в простой цели достижения для личности свободы и счастья, а это находится в противоречии с той самой властью, которая так любит лишать человека свободы. В данном случае все это неважно. На фоне всеобщей грандиозной катастрофы мои бедствия не имели никакого значения. Во время этой катастрофы Советский Союз неожиданно оказал евреям неоценимую помощь я всегда буду помнить об этом, и ни один еврей не имеет права забывать это! – сотни тысяч евреев спаслись от нацистов, хотя многие из них достаточно настрадались, а многие погибли в тюрьмах и ссылках. И еще в одном случае Советский Союз повел себя совершенно непредсказуемо, когда пришел к заключению пусть даже временному, что наше стремление к независимости в Палестине не комедия, разыгрываемая по сценарию британского империализма, и помог нам достичь первой ступени этой независимости. Советский Союз оказал нам помощь одновременно с США. Мир был поражен. В дальнейшем я попытаюсь разъяснить все эти ’’сюрпризы”. Но факты остаются фактами. И мы их не забудем, хотя нелепые теории следователя из ’’Лукишек” до сих пор живы.