Текст книги "Реально смешное фэнтези"
Автор книги: Майк Эшли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)
– По крайней мере, хоть что-то хорошее вышло из этой затеи: Хендрат покинул наконец свой диван. Правда…
– Типичные мужские штучки, – дернула длинным носом Шарана. – Вечно хотят найти что-то получше за ближайшим углом. Для нас, подруга, все это означает только одно: будем, как всегда, без устали убираться, готовить и бегать на рынок, потому что, будь уверена, наши пророчества они пошлют подальше. Мужчинам это все, конечно, представляется по-своему. Они не учитывают самых важных вещей. Если, к примеру, мы сменим измерение, то неминуемо все имена станут крайне несуразными. Я превращусь в Шарон, а тебя будут называть какой-нибудь Цинди. – Ее передернуло.
– Мне это тоже приходило в голову, – сказала Циндрамель. – И в этом их футболе есть что-то подозрительное. И без всякого волшебного зеркала ясно, что ни к чему хорошему это не приведет.
– Да, понимаю тебя, дорогая, но что ты можешь теперь с этим поделать?
Циндрамель порылась в своей сумочке из крысиной кожи и вытащила какой-то предмет, мерцавший при свете очага.
– Хен, как, обычно, предоставил укладывать вещмешок мне, а я забыла положить туда кое-что.
Шарана долго смотрела на предмет. Целый новый мир в одной небольшой пластинке.
– Брось его в огонь, дорогая. Без него нам будет спокойнее.
Аврам Дэвидсон и Грания Дэвис
Голливудские холмы
Аврам Дэвидсон (Avram Davidson, 1923–1993) был одним из уникальнейших писателей, творивших когда-либо в жанре научной и ненаучной фантастики. Лучше всего ему удавались короткие рассказы, и даже его более крупные произведения, по сути, состоят из отдельных нанизанных, друг на друга эпизодов. Советуем в первую очередь прочитать дилогию «Перегрин: Primus»(Peregrine: Primus, 1971) и «Перегрин: Secundus»(Peregrine: Secundus, 1981), а также истории о детективе-волшебнике под общим названием «Консультации доктора Эстергази»(The Enquiries of Doctor Esterhazy, 1975).
Его лучшие рассказы собраны в «Антологии произведений Аврама Дэвидсона»(The Avram Davidson Treasury, 1998). Вместе с женой Гранией Дэвис (Crania Davis, poд. 1943) он выпустил книгу «Марко Поло и Спящая красавица»(Marco Polo and the Sleeping Beauty, 1988). Грания Дэвис пишет фантастические произведения с 1972 года, черпая вдохновение преимущественно в древних мифах и легендах, – примерами могут служить «Радужные хроники»(Rainbow Annals, 1980) или «Лунная птица»(Moonbird, 1986). Мы предлагаем читателям один из замечательных плодов их талантливого совместного труда.
Возможно, не все знают, что за Голливудом – точнее, за Голливудским бульваром и Калифорнийским университетом – существуют холмы. Висящая над городом дымка обыкновенно скрывает их от глаз, да у туристов и нет особых причин глазеть на них, не говоря уже о том, чтобы отправиться туда на экскурсию. Жители долины, ежедневно мотаясь мимо холмов туда и сюда, не обращают на них внимания. Рыба, как говорится, не видит воды, в которой плавает, а птицы не замечают воздушных потоков, переносящих их.
В конце тридцатых, как пишет журнал «Лайф», этот вездесущий наблюдатель мировых событий, в Калифорнийском университете учились самые красивые на свете студенты – ведь они были теми юношами и девушками, кто приехал сюда в двадцатые годы в надежде попасть в голливудское царство звезд. И хотя им это не удалось – точнее, именно потому, что им это не удалось, – они осели в Голливуде, подыскав себе иное занятие – первое попавшееся.
Добившись успеха, они поселились бы в Беверли-Хиллз или Брентвуде, [43]43
Фешенебельные районы Лос-Анджелеса, где проживают кино – и телезвезды.
[Закрыть]а потерпев неудачу, уже не могли вернуться в родной Каупет в Канзасе, Эбсалом в Алабаме или Притти-Бёрд в Айдахо («Чё, Джеф/Джин, не выгорело у тебя с фильмой, а? Хо-хо-хо!»). И вот теперь они подогревали гамбургеры на бульваре Голливуд, заливали баки на автозаправках или таскали коробки с бакалеей на Вайн-стрит. А также завивали и укладывали волосы в Кауэнге или подстригали изгороди и косили лужайки в Сельме.
Некоторым крупно повезло, и они действительно работали на киностудиях – но только за кадром. Голливуд стал их родным домом, каким прежде были Каупет, Эбсалом или Притти-Бёрд. Жизнь здесь была, возможно, не такой обеспеченной, но несравненно более интересной. Одни красивые неудачники знакомились с другими красивыми неудачниками и женились, производя на свет красивых детей. Уж они-то, надеялись родители, пробьются в кинематограф. И поднимутся до самых высот.
– Что вы сказали? Телевидение? А это еще что такое?
Дело происходило в середине пятидесятых. По улицам все еще разъезжали огромные красные джаггернауты. Вывеска на ресторане «ВиБи» все еще объявляла, что завтрак предоставляется двадцать четыре часа в сутки, но не давала ответа на вопрос, мучивший всех старожилов: является ли хозяйкой «ВиБи» Вильма Бэнки или нет, и если нет, то как хозяйку зовут? Ибо все старожилы знали, что она была когда-то кинозвездой.
Но никто не мог сказать, ради кого носила старая дама короткую черную бархатную тунику и сандалии, подвязанные крест-накрест до середины ее несколько усохших голеней, и почему она не расставалась с длинной, как трость, палочкой. Она порхала в своем воображаемом мире, как стародавняя фея (в стародавнем смысле этого слова, [44]44
Fairy ( англ.) – 1) фея, эльф; 2) гомосексуалист.]
[Закрыть]и никому не причиняла беспокойства.
Дороти, Анжела и Луанна хихикали, встречая ее, – правда, лишь удалившись на приличное расстояние; с таким же смущенным уважением они хихикали, проходя мимо утопавшего в листве старого дома, в котором жила девяносто-с-чем-то-летняя вдова Фрэнка Баума, Волшебника страны Оз. Это был тот самый дом, где его воображению рисовались удивительные – и удивительно прибыльные – фантастические картины.
Иногда девушки заскакивали на круглосуточный фермерский рынок на Вайн-стрит, чтобы перекусить или просто поглазеть на всяких чудаков, приходивших, чтобы поглазеть на других чудаков. Однажды они слышали, как приземистая женщина, выглядевшая так, словно киностудия пригласила ее играть роль Матушки Коровы, обратилась к своему мужу такой же фермерской внешности, держа в руках чешуйчатый зеленый плод черимойи: «Смотри, Па, а это что такое?» – и Па, пожав плечами, ответил: «По виду яйцо броненосца, Ма».
За отелем «Голливуд», основанным, по слухам, еще во времена испанской Конкисты, [45]45
Калифорния была испанской колонией с начала XVIII века до 1821 г.
[Закрыть]рядом с напоминающим мавзолей Китайским театром Граумана и бетонной площадкой с отпечатками рук и ног знаменитостей, служившей местом паломничества их обожателей, развернул свою предпринимательскую деятельность карлик Анжело, торговавший газетами. Порой можно было видеть, как Анжело кидается через бульвар Голливуд с пачкой газет наперерез автомобилям, размахивая куском белого картона, чтобы водители видели, что это не просто сухой лист, подхваченный ветром. Когда-то Анжело тоже был причастен к кинобизнесу.
Однажды, стоя бок о бок в толпе, размахивая руками и вопя, Дороти, Анжела и Луанна приветствовали не кого иного, как самого Роберта Каммингса, проезжавшего в автомобиле со своим семейством, и он тоже махал им в ответ и улыбался – правда, не вопил.
Не раз они судорожно хватались друг за друга, когда по бульвару, совсем как простой смертный, проходил знаменитый кинозлодей Портер Холл. Вид у него при этом был отнюдь не злодейский, а щегольской и цветущий; однажды он даже приподнял свою щегольскую шляпу и сказал:
– Привет, прекрасные дамы!
Прекрасные дамы!
Что же до фигур более крупных, чем Роберт Каммингс или Портер Холл, то они редко попадались девушкам, так сказать, живьем. Лишь время от времени, раз в сто лет, мимо них проносились лимузины с кем-нибудь из Самых-Самых, соизволивших одарить их своим минутным появлением. Тайрон. Лана. Лорен и Боги. Бегт. Ава. Джоан. Кларк. [46]46
Предположительно имеются в виду американские киноактеры Тайрон Пауэр (1914–1958), Лана Тернер (1920–1995), Лорен Бэколл (1924), Хэмфри Богарт (1899–1986), Бетт Дэвис (1908–1989), Ава Гарднер (1922–1990), Джоан Кроуфорд (1904/05?-1977), Кларк Гейбл (1901–1960).
[Закрыть]
В городе, выросшем вокруг предприятий какой-нибудь компании, каждый, естественно, стремится устроиться на одно из этих предприятий. В Голливуде подобной компании нет. Здесь есть киноиндустрия. И хотя никто из родителей Дороти, Анжелы и Луанны никогда не был хоть сколько-нибудь заметной звездой, девушки, естественно, мечтали тем не менее о том, что станут когда-нибудь настоящими знаменитостями.
Посторонний, случись ему попасть в царство низких, покрытых чешуей пальм и оштукатуренных домов в псевдоиспанском стиле, выстроившихся у подножия голливудских холмов, где городской смог смешивается с океанскими испарениями, увидел бы просто трех самых обыкновенных девушек-тинейджеров в модных юбках-джерси или в бриджах, с пушистыми прическами с начесом или подстриженных «под пажа». У одной из них (Дороти) были большие черные глаза и довольно нескладная фигура; другая (Анжела) была сплющенной со всех сторон высокой блондинкой, а лицо ее запоминалось прежде всего веснушками и прыщами; третья (Луанна) обладала великолепным цветом лица и пышной грудью, но ноги ее были слишком короткими, а бедра толстыми.
Однако сами девушки отнюдь не считали себя обыкновенными. Они были Дочерьми Голливуда, родом из Царства Кино, и незначительные изъяны вроде не вполне идеальной внешности были лишь временной помехой, которую предстояло преодолеть. А пока они учились в Калифорнийском университете и с большим трудом переносили академическое занудство. (Подумать только! Занятия по английскому! Как будто они какие-нибудь иностранцы.) Весь жар своей души они отдавали освоению драматического искусства.
Если надо было сесть на диету, Луанна садилась на нее. Если надо было мазаться кремом для выведения прыщей, Анжела мазалась. Если надо было делать физические упражнения, все три делали их: Луанна старалась убрать лишнее с ног и бедер, Анжела и Дороти – добавить недостающее к груди.
Давало ли все это какие-нибудь результаты?
Ну как сказать…
Луанне, по крайней мере, однажды удалось поработать моделью – в одном из журналов был напечатан ее погрудный снимок.
А Анжела даже снялась как-то в сцене студенческих волнений. (Не подумайте, что волнения были вызваны политической реакцией начала 50-х. Молодежь в фильме боролась за свое право иметь новое, более просторное футбольное поле.)
Но это были редкие счастливые случаи, которые больше не повторялись.
А у Дороти вообще никаких случаев не было.
Ей оставалось только вздыхать.
Последней соломинкой явилось объявление, вывешенное в витрине демонстрационного зала:
«Спешите записаться! Представление на открытом воздухе! НУЖНА СОТНЯ ДЕВУШЕК в возрасте от 13 до 19 лет. ДЕВУШКИ! ДЕВУШКИ! ДЕВУШКИ!»
Она зашла. Уж если им нужна сотня…
– Вы нам не подходите.
– Но почему?!
– Милочка, – объяснила ей женщина, восседающая за столом, заваленным заявлениями о приеме, – кто, по-твоему, смотрит подобные развлечения? Мужчины! – (Это слово она произнесла так, как могла бы произнести «лобковые вши».) – Дело в том, дорогая, – продолжила она, – что среднего американского мужчину так и не отняли от материнской груди. Если девушка не отличается ничем особенным в области молочных желез, если фигура у нее недостаточно «полная» (но полная чего, спрашивается?), то Мистер Средний Американец считает, что его надули. Кретин!
Внезапно Дороти осознала сразу три вещи. Что, во-первых, у женщины тоже неважно с молочными железами. Что, во-вторых, она надежно завладела рукой Дороти и, похоже, стремится завладеть и другими частями ее тела. И что, в-третьих, ей хочется немедленно покинуть помещение.
Что она и сделала.
А может, ей надо было остаться? Нет уж!
Она шла очень быстро. Потом пошла еще быстрее. Потом побежала. Споткнулась. Остановилась и заплакала. Она не рыдала, просто плакала.
И всхлипывала.
В этот момент Дороти заметила отражение своей стройной маленькой фигурки в витрине магазина. И, даже пребывая в тоске и печали, подумала, что в фильме кто-нибудь обязательно подошел бы к ней и спросил: «Девушка, почему вы плачете?»
– Девушка, почему вы плачете? – спросил мужской голос у нее за спиной.
Это был поистине волнующий момент. Но к радостному возбуждению нашей героини примешивалась настороженность. Ибо это не был голос красивого свежеиспеченного Американского Юноши с белозубой кукурузнохлопьевой улыбкой – увы, в нем явственно звучал иностранный акцент.
Дороти подняла голову. Может быть, мужчина был высок, красив и темноволос? Ничего подобного. Он был невзрачным коротышкой. Что у него было темное, даже землистое, так это кожа. И большие блестящие глаза. Конечно, само по себе это было не так уж страшно. Она уже давно убедилась, что даже самые свежеиспеченные Американские Юноши не гнушаются тем, чтобы заманить ее в какой-нибудь раздолбанный «нэш», «шевроле» или «студебеккер», пропахший смазкой, где ведут себя довольно нахально. Она осторожно втянула носом воздух. Смазкой не пахло. Зато чувствовался какой-то другой запах. Довольно странный. Но нельзя сказать, чтобы противный.
– Так почему вы плачете? – повторил вопрос мужчина. Определить его возраст было невозможно.
– Из-за фигуры, – скорбно отвечала Дороти. – Она слишком худая и костлявая.
В фильме незнакомец обязательно возразил бы: «Чепуха. Вы это внушили себе. У вас прекрасная фигура». А она повернулась бы и ушла. Взрослые и не совсем взрослые мужчины уже пытались запудрить ей мозги таким образом, а что в результате? Но неважно.
Этот же чудак произнес:
– Хм… Правда. Слишком худая и костлявая. Вам надо что-то сделать с ней.
– Я знаю, – прохныкала она. – Пойти к доктору.
– Я доктор, – заявил незнакомец.
В руке он держал блестящую бутылку с какой-то темно-коричневой жидкостью. Сунув ее под мышку, он вытащил бумажник, а из него визитную карточку, которую вручил Дороти. На карточке было написано:
Зонгабхонгбхонг Ван Лёвенхоэк
Д-р филос. Батавия.
Слово «Батавия» было аккуратно зачеркнуто чернилами, и над ним было написано «Джакарта». «Джакарта», в свою очередь, была густо замазана шариковой ручкой, и под ней было написано «Голливуд». Карандашом.
– Я вышел, чтобы купить тоник с сельдереем. Вы, конечно, знакомы с этой бутылкой. Она американская. Очень хорошо к Reistafe [47]47
Рисовый стол, рисовое блюдо ( нем.).
[Закрыть]– «рисовому столу». Это смешанное блюдо, как и я тоже. Наполовину нидерландский, наполовину индонезийский. Вам нравится?
Дороти понятия не имела, нравится ей или не нравится. Ясно было одно: этот доктор, носящий такое смешное имя и разговаривающий на ломаном английском, – человек странный. Очень странный. Но был шанс, что он сможет ей помочь. Все обычные средства не смогли.
– А ваш кабинет далеко отсюда? – спросила она.
* * *
Комната была совсем не похожа на обычный врачебный кабинет, это уж точно. В ней было полно всяких диковин: черепа, чучела, резные фигурки и фигурки в банках. Другие доктора не угощали ее блюдами, приправленными разными специями. Нравилось ли ей? Трудно сказать – все было так необычно…
Но к делу.
– А какое лекарство, по-вашему, мне надо принимать?
Доктор, глядевший на нее очень внимательно, был, казалось, застигнут врасплох этим вопросом.
– Лекарство? Какое лекарство? Ах, лекарство! Ну конечно, непременно! Так-так…
Он встал и стал рыться в шкафчике. Наконец он вытащил какой-то странный пузырек со странным порошком.
– На моем родном острове Суматра, – объяснил он, – я очень заинтересовался естественной историей и ботаникой, а также зоологией и фармакологией, охотой на рыб и зверей. Ну и вот. Но это детали.
Дороти рассматривала порошок.
– Его что, надо принимать ложками, доктор? Не в капсулах?
Он все глядел на нее своими странными блестящими глазами.
– Принимать?.. Да-да! Но сначала необходимо, чтобы я исследовал вас.
Ну, то, что он делал с Дороти до, после и вместо осмотра, не слишком отличалось от того, что делали другие мужчины, хотя и не были докторами. Разве что пальцы у него были очень проворные. Она нашла, что это… ну, интересно, что ли. Лежать на кушетке было гораздо удобнее, чем на заднем сиденье какого-нибудь вшивого драндулета, а пряности и благовония пахли лучше, чем автомобильная смазка.
– Гнумпф… – резюмировал доктор, помогая ей одеться. – Вы кажетесь в отличном физическом состоянии. Конечно, не включая худую костлявую фигуру. Вот лекарство. Я сам приготовил его из желез – но неважно, вам не будут нравиться детали. Я растворю водой, – сказал он, направляясь к умывальнику. Но кран, похрипев и поскрежетав, выдал только несколько хлопьев ржавчины. – Ах! Я забыл! Меня же информировали. Ремонт. Недолго не будет воды. Значит, другая жидкость. Безалкогольная. Какая же? А! – Доктор схватил бутылку тоника с сельдереем, опустошенную лишь наполовину. Сняв с бутылки крышку, он высыпал в нее порошок, взболтал содержимое и вручил бутылку Дороти.
Ну, что ж. Это было лучше, чем платить за лекарство в аптеке, и уж подавно лучше, чем уколы! Закрыв глаза, она сделала глоток. И еще один. Что можно было сказать о вкусе? Чувствовался сельдерей, и в целом было не так противно, как она себе представляла. И куда легче, чем делать упражнения!
– Сколько я должна вам? – спросила она.
Он опять стал пристально разглядывать ее масляными глазами.
– Должна? О! Пожалуйста, уплатите мне удовольствием послушать вместе со мной мою наследственную музыку с материнской стороны. У меня есть граммофон. А сам я буду играть на индонезийском гамелане.
После того как она прослушала порядочное количество этой необычной музыки, доктор спросил, как она себя чувствует. Она ответила, что как-то странно. Доктор сказал, что ему надо исследовать ее еще раз. Она сказала, что сначала ей надо в ванную, а сама, сняв туфли и держа их в руках, тихо покинула обитель Сонгабхонгбхонга Ван Лёвенхоэка, д-ра филос., и отправилась домой.
* * *
Спала Дороти беспокойно – во сне она блуждала среди зеленых холмов, где было много травы и деревьев, вместе с какими-то людьми, выглядевшими оченьстранно. Когда она проснулась, у нее слегка кружилась и болела голова. Может быть?.. Да нет, не может быть. Число неподходящее, да и ощущение совсем не то. Она опять уснула, на этот раз не видела никаких снов и опять проснулась. Когда она пошевелилась в постели, ей показалось, что она стала тяжелее. Неужели лекарство подействовало так быстро? Она поспешила в ванную и встала на весы. Опустив глаза на шкалу, она увидела две вещи. Во-первых, она действительно прибавила в весе – и еще как! Во-вторых, ее ноги были покрыты темной шерстью.
– О Боже! – воскликнула она и, скинув ночную сорочку, метнулась к высокому зеркалу.
Шерсть была не только на ногах.
Она покрывала все ее тело.
В зеркале перед ней стояло косматое существо. Насколько Дороти могла понять, она превратилась в гориллу.
Конечно, превратиться в гигантского таракана было бы еще хуже, но это был единственный плюс, какой она видела в произошедшем.
* * *
В дверь стучали и стучали. Разумеется, она не могла никого впустить. Какая удача, что отца не было дома – он нашел одну из тех временных работ, благодаря которым им удавалось сводить концы с концами, и уехал куда-то на несколько дней устанавливать оборудование. Она уже хотела ответить стучавшему через дверь, но тут визитер подал голос сам:
– Я знаю, что ты дома, Косматик!
Косматик??Значит… уже все известно? Но откуда? Кто…
Дороти осторожно посмотрела сквозь щелку между шторами спальни, стараясь не пошевелить их, но ее старания пошли прахом. Она в страхе убежала из спальни, а человек стал стучать в окно. Тут она догадалась, кто это такой, и вспомнила, что он называет Косматиком ее вечно непричесанного отца. Его призывный зов предназначался вовсе не ей.
Мать Дороти исчезла из их жизни несколько лет назад, оставив с трудом выветрившийся запах виски и духов, а также долги. Целую кучу долгов. Отцу пришлось занимать деньги, чтобы уплатить по счетам, а потом снова занимать, чтобы отдать то, что он занимал.
Так все это крутилось, удваиваясь и утраиваясь, пока не попало в руки Лос-Анджелесского Агентства по принудительному взиманию долгов.
Прокравшись на цыпочках в гостиную, она увидела, как из-под двери вылезает одна из хорошо известных ей карточек. В дверь опять забарабанили.
– Косматик, не прячься, я знаю, что ты дома! Лучше отопри, и мы обговорим это дело. Мы не можем ждать вечно!
На карточке было напечатано имя: Хаббард И. Глатт, районный агент. Она уже встречалась с мистером Глаттом. Он носил костюм, некогда серый, и некогда белую рубашку, которые теперь были украшены въевшимися в них пятнами кетчупа, а в носу у него росло невероятноеколичество волос. Даже преисполнившись самыми добрыми намерениями, трудно было назвать его симпатичным человеком. К тому же от него всегда несло перегаром.
– Уходите, пожалуйста, уходите, – обратилась к нему Дороти через дверь. Слава богу, хоть голос у нее не изменился, и это единственное, за что она могла его благодарить. – Папы сейчас нет.
– Меня не интересует, кого сейчас нет! – взвизгнул мистер Глатт. – Вы заплатите мне хоть что-нибудь?
– Но у меня нет денег!
Мистер Глатт издал что-то среднее между хрюканьем и рычанием.
– Вечно одно и то же: «Папы нет дома, у меня нет денег»! Ну, вот что. Раз нет денег, у меня другое предложение, – сказал он более тихим и оттого еще более противным голосом. – Впусти меня, и я объясню тебе, девочка, как можно уменьшить счет – долларов на двадцать. Хе-хе-хе…
Нервы у Дороти не выдержали. Она распахнула дверь и втащила мистера Глатта в комнату. Ни одного звука не успело вырваться из его горла, когда она впилась в него своими новоприобретенными клыками.
Как в трансе, она протащила обмякшее тело на кухню, где и позавтракала им.
Прошло какое-то время. В голове у нее прояснилось. Господи, что она натворила?! Убила и частично съела человека. Но почему? Гориллы ведь не питаются людьми, они питаются бананами… Разве не так?
Значит, она даже не горилла. Она какой-то монстр. Оборотень? Дрожа от ужаса и пережитого потрясения, она подошла к большому зеркалу, висевшему в передней, и с отвращением завопила. Шерсть на ней потемнела и стала жесткой, черты лица тоже огрубели. Вместо ногтей на пальцах отросли когти – правда, на них еще частично сохранился лак, носивший название «Жемчужный персик». Перестав вопить, Дороти осмотрела свой рот и увидела, что он полон желтых клыков. Она разрыдалась.
Как могло такое случиться с ней? Девушки всегда задавали себе этот вопрос, обнаружив, что они ненароком забеременели. Будто они не знали как. Но то, что произошло с ней, было хуже, чем беременность, в миллион раз хуже. И потом, причина беременности всем хорошо известна. А что было причиной в данном случае, она и предположить не могла.
Но тут ее вдруг осенило, словно гром ударил или молния вспыхнула у нее в мозгу. Этот подозрительный экстракт из каких-то желез, который она вчера принимала, чтобы пополнеть! Но не таким же образом! Единственное, что оставалось, – пригласить доктора домой, чтобы он дал ей какое-нибудь средство, оказывающее обратное действие. Только… ходит ли этот доктор по вызову? Надо проверить.
Но проверить не удалось. Ни в одном из телефонных справочников имя доктора Ван Лёвенхоэка не значилось – ни в каком из возможных вариантов написания. Номер его домашнего телефона она не помнила. Выходить на улицу в таком виде Дороти боялась – по крайней мере днем. Разве что ночью. Если кто-нибудь узнает, что она сделала с мистером Глаттом, ее посадят в тюрьму, а может быть, даже убьют или упрячут в психушку. Ей надо избавиться от трупа, а затем убежать и укрыться где-нибудь на холмах за Голливудом – в Гриффит-парке, например. Там ей придется рыскать по лесу в поисках добычи, как дикому зверю, и убивать… А кончится тем, что ее обнаружат и застрелят серебряной пулей.
При мысли об этом она опять горестно взвыла.
Утирая слезы, она смыла синтетической шваброй кровь с испанских плиток в прихожей и в кухне, собрала останки сборщика квартплаты в полиэтиленовый мешок и положила их в холодильник, чтобы доесть потом. Как хорошо, что отца не будет дома еще целую неделю. К тому времени она что-нибудь придумает. По крайней мере, пропитания у нее хватит.
После этого она сидела, плакала, слушала по радио Стеллу Даллас и знаменитого свистуна Джека Бенни или смотрела по их новому, выигранному в лотерею телевизору, как кувыркаются Дядюшка Милтон Берл с Куклой, Франом и Олли. Надо было поужинать, но доедать мистера Хаббарда Э. Глатта ей совсем не хотелось. По-видимому, в первый момент она накинулась на него в состоянии аффекта. Вместо этого Дороти апатично сжевала лапшу.
Так она провела всю неделю в своем псевдоиспанском доме у подножия голливудских холмов. Несколько раз к ней стучались Анжела с Луанной и другие друзья, а также поборники двух взаимоисключающих религиозных истин; без конца звонил телефон. Дороти говорила всем через дверь (или по телефону), что у нее необычайно заразный грипп. Тем же гриппом она отпугивала и других – мальчика, разносившего газеты, женщину, распространявшую продукцию фирмы «Эйвон», и зашедшую по ошибке даму из группы приветствия новоселов и политических деятелей.
Она не могла думать ни о чем, кроме бегства в холмы и своей дальнейшей судьбы, и в конце концов чуть не дошла до исступления. Но, проснувшись в одно благословенное утро, она обнаружила, что шерсть исчезла, тело приобрело свои обычные размеры, а зубы и ногти – нормальный вид. Дороти поспешно обновила лак на ногтях. Она опять стала такой же маленькой и худенькой, но зато выглядела по-человечески.
Уже в самом конце недели она вдруг вспомнила, что ей надо было сделать что-то еще… Ах да! Выругав себя за забывчивость, она вытащила замороженные останки мистера Хаббарда Э. Глатта и, когда стемнело, оделась и переправила полиэтиленовый мешок в мусорный бак.
Отец Косматик вернулся в назначенный срок, загорелый и уставший, и потребовал жареного цыпленка и пива. После этого он завалился спать, а Дороти, в своем бюстгальтере на поролоне, облегающем свитере, пышной юбке и в туфлях на очень высоких каблуках вернулась на студенческую скамью. Она испытывала большое облегчение, но вместе с тем и беспокойство. Разыскав дом, где жил доктор со смешным именем, она увидела объявление «СДАЕТСЯ». Что если с ней опять произойдет это ужасное превращение? О нет, только не это! Уж лучше оставаться худой и костлявой до конца своих дней и распроститься с мечтали о кино.
Луанна с Анжелой были рады видеть ее снова и поделиться пустячными университетскими новостями. Слушая их, Дороти ахала от изумления – по большей части притворного. А сама все время думала: неужели это случится опять?
Как-то вечером примерно месяц спустя она почувствовала недомогание и решила пройтись. Однако во время прогулки ей стало еще хуже. По-видимому, следовало зайти в туалет, но туалет в парке был закрыт. Оставались кусты, и именно там Дороти почувствовала под рукой густой мех.
Она в отчаянии вскрикнула и потеряла сознание.
* * *
Было очень удачно, что отец опять уехал на неделю – на этот раз нанести ежемесячный визит своей подружке, жившей в каком-то обшарпанном районе в Малибу. Мать подружки на это время отправилась в Чула-Виста с ежемесячным недельным визитом к своей второй дочери.
Влезть в свою одежду Дороти уже не могла, поэтому она связала ее узлом и закинула в ближайший мусоросборник. Но как попасть домой? Она попыталась прокрасться темными переулками, но они уводили ее все дальше от дома. И ей внезапно страшно захотелось есть. Как она ни уговаривала свой желудок потерпеть, он в ответ лишь угрожающе ворчал. Тут она подумала, что американцы ведь живут очень неэкономно, и решила проинспектировать бак для отходов, стоявший возле одного из жилых домов.
Только она приподняла крышку бака, чтобы заглянуть внутрь, как откуда ни возьмись перед ней возник упитанный мужчина средних лет с маленькими усиками. Он держал в руках большой бумажный пакет – похоже, с отходами. Оба застыли на месте от неожиданности. Дороти взвизгнула и выпустила из рук крышку, которая с лязгом захлопнулась. Мужчина воскликнул «Gevalt!» [48]48
Силы небесные! (. Gewalt).
[Закрыть]и выпустил из рук свой мешок, но тут же подобрал его. Дороти ударилась бы в бегство, если бы ей не мешал высокий забор. У нее был еще вариант – пустить в ход клыки и когти, но, в отличие от мистера Глатта, незнакомец не вел себя с грубой назойливостью, и лицо его было добрым.
– Слушай, в первый миг я мог подумать, что ты искренняя горилла, – сказал он. – И никогда, никогда не видал я такого отборного костюма. Ну вот! Почему конфуз? Тебя застукнули за обчищением мусорного бака? Ты соскучилась по обеду?
Похоже, Дороти везло на незнакомцев, разговаривающих на ломаном английском. Впрочем, в Лос-Анджелесе этим никого не удивишь.
Мужчина покачал головой и издал громкий вздох с оттенком сочувствия.
– У меня не костюм! – воскликнула Дороти.
Незнакомец опять покачал головой – на этот раз недоверчиво.
– Я знаю, я знаю, в этом Эл-Эй [49]49
L. А. – сокращенное разговорное название Лос-Анджелеса.
[Закрыть]есть причудливость. Экологическая причудливость, можно назвать. Койоты, опоссумы, сбежавшие питоны и другие возможные домашние любимцы, с которыми люди живут, когда нет эмпатии с человеческим существом. Но горилла не может быть. Нет-нет. И ни за что горилла не разговаривает. Она щелкает языком, излучает гортанные звуки и нерегулярно рычит и визжит. Слушай, ты только что делала взвизг. Сделай опять!
Дороти испытывала облегчение, видя, что мужчина не напуган и держится дружелюбно, и даже немного гордилась тем, что способна сделать хоть что-то, достойное похвалы. Поэтому она охотно испустила свой взвизг опять.
– Не плохо, не плохо! Не плохо совсем. И даже хорошо. Мне нравится. Слушай, а зачем мы не делаем вот что? Мы идем ко мне домой, там можно съесть какую-нибудь дозу. Фаршированную капусту. Ты любишь? Я сейчас же грею ее на печке. Миффани оставила меня. Удачу с женщиной мне еще надо найти, но надежда во мне уже есть, вечная весна в груди человеческого существа. – Он мягко подталкивал Дороти в сторону дома. – Сандра абонировала мне чайник днем и ночью, Шейла напихивала мне в кишки всякую, гадость, пока из меня не шла кровь, я установил связь с Миффани. Мы будем есть немного чего, немного говорить бизнес, без всяких обязательств со стороны переговаривающихся сторон. Мы будем есть что-нибудь лучше, чем в мусорном баке, хотя я не гурман по кулинарии. Знаешь, что я скажу тебе о шиксах? [50]50
Шикса (в еврейской разговорной речи) – нееврейская женщина.
[Закрыть]Они не абонируют тебе чайник и не напихивают ничего в кишки, они не ворчат в общественных мероприятиях, пока ты падаешь мертвым от стыда. Нет. Все, что они делают, – мошенствуют. Осторожно, ступенька.
Дороти случалось видеть кухни и получше, случалось и похуже. Как бы то ни было, кухонный интерьер в данный момент ее не интересовал. Ее интересовал дружеский разговор с человеком, а также еда. Хозяин дома («Зови меня Альфи») навалил ей на тарелку фаршированной капусты и нафаршировал ее кишки мандаринами, затем спросил, предпочитает ли она молоко или крем-соду; выставил вазочку со сдобными пирожными и блюдо с нарезанными сырыми овощами («они помогают преодолеть цингу»); предложил ей на выбор три сорта хлеба: зерновой, из непросеянной ржаной муки и яичный.
