Текст книги "Реально смешное фэнтези"
Автор книги: Майк Эшли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Он заявлял, что улыбка – это дурацкий способ выражения удовольствия, и он не может понять, почему человек, которому пришла в голову забавная мысль, должен нелепо растягивать свой рот, а услышав какую-нибудь смешную историю, колыхаться, производя странные звуки. Его вполне удовлетворяет, если он просто скажет человеку, что ему нравится его история, не тряся при этом животом и не гримасничая. Когда родился маленький Фриц, который только и делал, что смеялся, даже если мучился от колик в животе, Руперт увидел в этом лишнее подтверждение своей правоты.
– Что за идиотский ребенок! – восклицал он. – Зачем он разевает рот до таких размеров, что становится страшно, как бы его уши не провалились в него?! А это дикое уханье, которое вы называете смехом, – какой в нем смысл, скажите на милость? Почему он не может спокойно сказать мне о том, что его что-то радует, вместо того чтобы оглушать меня этими раскатами? Не понимаю, что хорошего вы видите в смехе.
– Ах, дорогой Руперт, – отвечала его жена Вильгельмина, – ты не знаешь, о чем говоришь. Если бы ты хоть раз почувствовал, что такое смех, то захотел бы смеяться всегда.
– Чепуха! – отвечал барон. – Мой отец никогда не смеялся, так с какой стати мне этого хотеть?
– Но тут, – продолжал Ганс, – Руперт, согласно рассказу Фрица фон Пепперпотца, ошибался. Зигфрид фон Пепперпотц когда-то умел смеяться, но не знал, в какой момент это уместно делать, а в какой нет, и именно из-за этого на их семью было наложено проклятие, которое могло быть снято только с исчезновением самой семьи. В этом-то проклятии и кроется разгадка семейной тайны. Судя по всему, Зигфрид фон Пепперпотц, дедушка Фрица и отец Руперта, был довольно необузданным молодым человеком, улыбался, когда ему вздумается, и хмурился, когда ему взбредет на ум, невзирая на то, что происходило вокруг. И как-то раз его улыбка обошлась ему дорого. Однажды в Шнитцельхаммерштайне-на-Зугвице появился старик довольно жалкого вида, продававший сахарных куколок и прочие сладости. Зигфриду с приятелями захотелось подшутить над ним. Они сказали старику, что в двух милях от Шнитцельхаммерштайна-на-Зугвице живет богатая графиня, которая купит весь его товар, тогда как на самом деле в том месте отродясь никаких богатых графинь не водилось, и бедняга проделал весь путь напрасно. Молодые люди не знали, что это волшебник, а в те дни волшебники умели все. Он, понятно, рассердился на обманщиков и, вернувшись в Шнитцельхаммерштайн-на-Зугвице, призвал к ответу молодых людей, которые попросили у него прощения и раскупили его сласти. Это сделали все, кроме Зигфрида. Он не только отказался извиниться и купить кондитерские изделия у старика, но опять стал насмехаться над ним и сказал, что в двух милях с другой стороны от города живет богатый герцог-сладкоежка. Волшебник, разумеется, понял, что это еще один розыгрыш.
– Ну, хватит, Зигфрид фон Пепперпотц! – крикнул он в гневе. – Смейся, пока можешь, но с завтрашнего дня ты больше никогда не улыбнешься, как и твой сын, а его сын, наоборот, будет всю жизнь смеяться и улыбаться за вас обоих даже против своего желания. И так будет продолжаться вечно! Это проклятие, которое я налагаю на ваш род. Два поколения баронов фон Пепперпотц будут неспособны смеяться, а третий в роду будет смеяться против своей воли.
Это, конечно, только рассмешило Зигфрида, ибо он не знал, что это волшебник, и не боялся его. Но на следующий день ему пришлось поверить этим словам. Он не мог больше смеяться. Он даже улыбаться не мог. Как он ни старался, он был не в состоянии изогнуть свои губы в улыбке.
Это буквально отравило Зигфриду жизнь. Он не на шутку заболел. Призвали на помощь самых знаменитых докторов, но они были бессильны. Возможно, он не так уж и расстраивался бы, если бы проклятие на нем кончалось, но когда Зигфрид увидел, что его новорожденный сын не может рассмеяться, как и он сам, то захандрил по-настоящему и вскоре умер. Фриц, узнав о семейном проклятии из рукописи, хранившейся в потайном ящике старого сундука (Зигфрид не рассказал о нем своему сыну, и, кроме него, никто не знал об этом), решил, что на нем род должен кончить свое существование вместе с проклятием. Таково объяснение необычайного недуга барона Гумпфельхиммеля, – завершил свой рассказ Ганс.
– Да, история, что и говорить, странная, – заметил я. – Но мне кажется, из нее нельзя вывести никакой морали.
– О нет, можно, и весьма поучительную, – возразил Ганс.
– Какую же?
– Не смакуй собственные шутки, – ответил Ганс. – Если бы Зигфрид фон Пепперпотц не стал насмехаться над стариком, когда тот вернулся, то не был бы проклят, и мне нечего было бы рассказать вам.
Нил Гейман
Дело сорока семи сорок
Нил Гейман (Neil Gaiman, род. 1960) – наиболее известен как автор комиксов «Песочный человек»(Sandman), но его писательский талант ничуть не меньше. Среди его последних книг такие, как «Задверье»(Neverwhere, 1996), написанная по мотивам одноименного телесериала, «Звездная пыль»(Stardust, 1998), очаровательная сказочная история, сборник «Ангелы и Озарения»(Angels and Visitations, 1993) и «Дым и зеркала»(Smoke and Mirrors, 1998). Включенный в эту антологию рассказ – один из ранних и, по мнению Геймана, заслуживает переиздания в первую очередь.
Сижу я, значит, у себя в конторе, виски попиваю да от нечего делать начищаю пушку. На улице льет и льет – в нашем прекрасном городе это дело обычное, что бы там ни говорили в туристическом агентстве. А мне наплевать. Я же не в туристическом агентстве работаю. Я частный детектив, причем из лучших, хотя по первому впечатлению этого и не скажешь: стены в конторе облупились, за аренду давно не плачено, и виски у меня кончается.
В общем, дела идут паршиво, куда ни посмотри. В довершение всего я прождал единственного за неделю клиента целую вечность на углу нашей улицы, но так и не дождался. Клиент говорил, мол, заплатит как следует, но за что именно – осталось для меня тайной, поскольку ему срочно понадобилось в морг.
Поэтому, когда в контору вошла эта дамочка, я было решил, что мне наконец улыбнулась удача. – С чем пожаловали, леди?
Она поглядела на меня так, что от этого и у тыквы вспотели бы ладошки, а лично мое сердцебиение подскочило до трехзначной цифры. У дамочки были длинные светлые волосы и фигурка, от которой сам Фома Аквинский забыл бы свои обеты. Вот и я забыл, что давно зарекся брать дамочек в клиенты.
– Что скажете на пачечку зеленых? – говорит она этак с хрипотцой и сразу по существу.
– Подробнее, сестренка.
Не хотелось показывать ей, что бабки нужны мне до зарезу, поэтому я прикрыл рот рукой: нельзя же при клиенте слюни пускать.
Открывает она сумочку и достает оттуда фотографию – глянцевую, десять на пятнадцать.
– Узнаете этого человека?
Кто есть кто, мне полагается знать по долгу службы.
– Ну как же, – говорю.
– Он мертв.
– Это мне и без тебя известно, детка. Делу его лет в обед. Несчастный случай.
Взгляд у нее стал такой ледяной, что хоть на кубики раскалывай и кидай в коктейли.
– Мой брат погиб отнюдь не в результате несчастного случая.
Я поднял бровь – при моей профессии положено обладать всевозможными поразительными умениями – и говорю:
– Ага, брат, значит?
Занятно: мне почему-то сразу показалось, что она не из тех, у кого бывают братья.
– Я Джил Болтай.
– Так, значит, Шалтай-Болтай [55]55
Шалтай-Болтай – персонаж популярного детского стишка:
Шалтай-Болтай
Сидел на стене,
Шалтай-болтай
Свалился во сне.
И вся королевская конница,
И вся королевская рать,
Не может Шалтая,
Не может Болтая,
Шалтая-Болтая собрать. (Пер. С. Я. Маршака.)
[Закрыть]был твой брат?
– И он вовсе не свалился со стены во сне, мистер Хорнер. Его столкнули.
Если это правда, то дело становится интересным. Этот пай-мальчик вытаскивал изюминки из всех подозрительных пирожков в городе, и мне на ум сразу пришло человек пять, которые предпочли бы, чтобы он свалился со стены как-нибудь сам по себе.
Или не совсем сам по себе.
– А к копам ты с этим ходила?
– Не-а. Королевская рать не желает разбираться с его гибелью. Говорят, они и так сделали все возможное, чтобы собрать Шалтая-Болтая после падения.
Я откинулся в кресле.
– А тебе во всем этом какой интерес? Зачем я тебе понадобился?
– Я хочу, мистер Хорнер, чтобы вы нашли убийцу. Я хочу, чтобы его передали властям. Я хочу, чтобы его припекли как следует. Ах да, еще один пустячок, – добавила она как бы между прочим. – Перед смертью у Шалтая при себе был такой небольшой желтый конверт с фотографиями, которые он собирался мне передать. Медицинские фотографии. Я учусь на медсестру, и они мне нужны, чтобы подготовиться к выпускным экзаменам.
Я подробно проинспектировал свои ногти, а потом поднял глаза и посмотрел ей в лицо, прихватив по дороге наверх кусочек талии и пару наливных яблочек повыше. Да, экстерьер что надо, хотя аккуратный носик чуточку поблескивает.
– Заметано. Семьдесят пять баксов в день и двести по результатам.
Она улыбнулась – желудок у меня сделал двойное сальто и улетел на орбиту.
– Получите еще две сотни, если добудете те фотографии. Знаете, мне очень-очень сильно хочется стать медсестрой.
И кладет мне на стол три полтинника.
Я быстренько организую на небритой роже дьявольски соблазнительную ухмылку.
– Слушай, сестренка, а давай-ка сходим пообедаем? Я только что раздобыл немного деньжат.
Она невольно вздрогнула и пробормотала что-то насчет слабости к коротышкам. «Молодец, Джеки-дружок, – похвалил я себя, – попал в десятку». А потом наградила меня такой улыбочкой, что от нее Альберт Эйнштейн перепутал бы минус с плюсом.
– Сначала разыщите убийцу моего брата, мистер Хорнер. И фотографии. А потом поглядим – вдруг сговоримся?
Она закрыла за собой дверь. Может, на улице и шел дождь, но я этого не заметил. Мне было наплевать.
В нашем городе есть места, не упомянутые в путеводителях, которые выпускает туристическое агентство. Места, где полицейские ходят по трое, если вообще там когда-нибудь появляются. При моей работе сюда приходится наведываться чаще, чем это может быть полезно для здоровья. Для здоровья это вообще не полезно.
Он ждал меня у входа в забегаловку «У Луиджи». Я тенью возник у него за спиной: башмаки на резиновой подошве ступали по блестящему мокрому тротуару совершенно бесшумно.
– Приветик, Малиновка.
Он подскочил и развернулся, а на меня уставилось дуло пушки сорок пятого калибра.
– А, Хорнер. – Он убрал пушку. – И не называй меня Малиновкой, Джеки-дружок. Я для тебя Берни Робин, не забывай об этом.
– А мне, Малиновка, нравится Робин-Малиновка. Кто убил Шалтая-Болтая?
Странная это была птица, но при моей профессии капризничать не приходится. Лучшего спеца по криминальному миру мне не найти.
– Покажи, какого цвета у тебя деньги.
Предъявляю полтинник.
– Черт побери, зеленые, – бормочет он. – Вот почему бы для разнообразия не напечатать коричневые или там фиолетовые? – Но полтинник берет. – Знаю только, что толстяк совал свой пальчик во все пирожки.
– И что?
– А в одном пироге было сорок семь сорок.
– Ну?
– Тебе что, на бумажке написать? Я… Ах-х-х…
И тут он падает на тротуар, а из спины у него торчит стрела. Отчирикал свое Робин-Малиновка.
Сержант О'Грейди сначала поглядел сверху вниз на тело, а потом – тоже сверху вниз – на меня.
– Забодай меня комар, если это не Джеки-дружок собственной персоной, – сказал он.
– Сержант, я не убивал Робина-Малиновку.
– Полагаю, тот, кто позвонил в участок и сообщил, что ты собираешься убрать покойного мистера Робина – здесь и сейчас, – просто решил пошутить?
– Если я убийца, то где мой лук и стрелы? – Я ловко открыл пачку жвачки и принялся жевать. – Клевета.
Он пыхнул пенковой трубкой, отложил ее и лениво сыграл на гобое пару тактов из увертюры к «Вильгельму Теллю».
– Может быть, да. А может, и нет. Но ты по-прежнему подозреваемый. Никуда не уезжай из города. И еще, Хорнер…
– Ну что?
– Болтай погиб в результате несчастного случая. Так сказал коронер. И я так говорю. Бросай это дело.
Я обдумал его слова. А потом вспомнил про деньги и про девушку.
– Без шансов, сержант.
Он пожал плечами:
– Сам себе могилу роешь.
Сказал он это так, как будто выражался буквально.
У меня возникло странное чувство, что он, вероятно, прав.
– Тебе это не по зубам, Хорнер. Это игра для больших мальчиков. И очень вредная для здоровья.
Если верить моим школьным воспоминаниям, так оно и было. Стоило мне начать играть с большими мальчиками, это всегда кончалось тем, что меня крепко метелили. Но откуда О'Грейди, нет, я спрашиваю, откуда О'Грейди это знает?
И тут я вспомнил кое-что еще.
О'Грейди метелил меня крепче всех.
Как говорят люди моей профессии, «волка ноги кормят». Я как следует порыскал по городу, но не выяснил про Болтая ничего такого, чего не знал бы сам.
Тухлятина был этот Шалтай-Болтай. Я помнил еще те времена, когда он только появился в городе – блестящий молодой дрессировщик, который специализировался на том, чтобы учить мышей дергать за гири. Только на дурной дорожке он оказался очень быстро: карты, выпивка, женщины – в общем, старая песня. Способные детки вбивают себе в голову, будто улицы города Матушки Гусыни [56]56
Матушка Гусыня – персонаж английского детского фольклора. Все герои рассказа – Робин-Малиновка, крошка Бо Пип, Вилли-Винки, Бубновая Королева, тетя Трот, Воробей и др. – взяты из стихов, входящих в сборник детских песенок «Сказки Матушки Гусыни».
[Закрыть]вымощены чистым золотом, а когда обнаруживают, что все обстоит не так, уже слишком поздно.
Болтай начал с вымогательства и грабежа по маленькой: выдрессировал улитку, чтобы пугала рогами портных, которые уносили ноги и бросали иголки с нитками, а он потом толкал их на черном рынке. А затем перешел на шантаж – самую гнусную игру на свете. Однажды наши пути пересеклись – меня тогда нанял начинающий светский лев, назовем его Вилли-Винки, чтобы я нашел кое-какие фотографии, на которых запечатлено, как он по ночам ходит и глядит на мирно спящих обывателей, снявших ботинки. Фотки я раздобыл, но раз и навсегда понял, что, если перебежишь дорожку Шалтаю-Болтаю, тебе не поздоровится. А я не наступаю два раза на одни и те же грабли. При моей профессии я и одного-то раза не могу себе позволить.
Жизнь – суровая штука. Я помню, как в город приехала крошка Бо Пип… Ладно, не буду вам плакаться на свои беды. Если вы еще не труп, вам и собственных бед хватает.
Я просмотрел газетные заметки о смерти Болтая. Вот только что сидел он себе спокойненько на стене – глядь, уже свалился! Вся королевская конница и вся королевская рать прибыли буквально через несколько минут, но толку от их помощи не было никакого. Позвали доктора Фостера – приятеля Болтая еще по Глостеру, – хотя лично я не понимаю, что может сделать доктор, если ты уже мертв.
Секундочку! Доктор Фостер!
У меня появилось чувство, хорошо знакомое людям моей специальности. Две крошечные мозговые клеточки столкнулись нужными боками, – раз! – и у тебя на ладошке сверкает умственный бриллиант на двадцать четыре карата.
Помните того клиента, с которым я так и не встретился? Которого полдня прождал на углу? Смерть в результате несчастного случая. Я тогда не стал тратить время на то, чтобы все уточнить, – не могу позволить себе заниматься делами клиентов, от которых платы не дождешься.
Тут, судя по всему, три смерти. А не одна.
Снимаю трубку и звоню в участок.
– Это Хорнер, – говорю дежурному. – Сержанта О'Грейди, пожалуйста.
В трубке щелкает, и доносится голос сержанта:
– О'Грейди слушает.
– Это Хорнер.
– Привет, коротышка! – О'Грейди в своем репертуаре. Он проезжался по поводу моих габаритов чуть ли не с первого класса. – Ну что, понял наконец, что смерть Болтая – это несчастный случай?
– А вот и нет. Сейчас я расследую три убийства. Самого толстяка Болтая, Берни Робина и доктора Фостера.
– Фостера? Пластического хирурга? Он же погиб в результате несчастного случая!
– Ну как же! А твой папа был женат на твоей маме.
Пауза.
– Хорнер, если ты звонишь мне только затем, чтобы говорить гадости, это не смешно.
– Ладно тебе, умник. Если смерть Шалтая-Болтая – это несчастный случай и смерть доктора Фостера – тоже, скажи мне одну вещь: кто Малиновку убил?
Меня никогда не обвиняли в чересчур живом воображении, но тут я готов поклясться, что так и слышал, как он ухмыляется:
– Ты и убил, Хорнер. Спорю на мой полицейский значок.
И повесил трубку.
В конторе у меня было холодно и одиноко, и я отправился в бар «У Джо» – за компанией и стаканчиком-двумя-тремя.
Сорок семь сорок. Мертвый доктор. Толстяк. Робин-Малиновка… Тьфу, пропасть, в этом деле дыр – что в швейцарском сыре, а концы с концами не сходятся, словно в разорванном свитере. И при чем же тут эта цыпочка мисс Болтай? Джек и Джил – отличная будет пара! Потом, когда все кончится, можно будет смотаться на горку, к старому дедушке Колю, где никого не интересует, есть у тебя брачная лицензия или нет. Заведение называется «Веселый король».
– Эй, Джо, – окликнул я хозяина.
– Да, мистер Хорнер? – Он протирал стакан тряпкой, которая в бытность свою рубашкой знавала лучшие дни.
– Ты видел когда-нибудь сестру Болтая?
Он почесал щеку.
– Да вроде, нет. Сестра Болтая? Э! Так у Толстяка не было никакой сестры.
– Точно?
– Еще как точно. В тот день, когда моя сестренка родила старшенького, я похвастался Толстяку, что стал дядей. А он глядит на меня вот так и говорит: «А я вот никогда не стану дядей, Джо. Ни сестер, ни братьев, ни прочей родни».
Если загадочная мисс Болтай ему не сестра, то кто же она?
– Скажи-ка, Джо, он никогда не заходил к тебе с дамочкой – вот такого роста и с такой примерно фигурой? – Мои руки очертили в воздухе пару парабол. – На вид как белокурая богиня любви.
Джо мотнул головой:
– Я при нем вообще никаких дамочек не видел. В последнее время он всюду ошивался с каким-то медиком, но по-настоящему его занимали только всякие чокнутые пташки-зверюшки.
Я отхлебнул своего пойла. У меня от него чуть нёбо не сорвало.
– Зверюшки? А я думал, он это дело давно бросил.
– Не-а, пару недель назад он приперся с целой клеткой сорок, которых он учил трещать «Побежали люди в золотой чертог, тра-ля-ля на блюде понесли пирог».
– Тра-ля-ля?
– Ага. Что он хотел сказать, понятия не имею.
Я поставил стакан на стойку. При этом несколько капель выплеснулось, и я стал с интересом смотреть, как пойло разъедает лак.
– Спасибо, Джо. Ты мне здорово помог. – Я вручил ему десятку. – За полезную информацию, – сказал я и добавил: – Только не спускай все сразу.
При моей профессии только такие шуточки и помогают не свихнуться.
Осталось уточнить самую малость. Я нашел телефон-автомат и набрал номер.
– «Тетя Трот и кошка» – кондитерская и лицензированные бульоны.
– Тетушка, это Хорнер.
– Джек? Мне не стоит с тобой разговаривать.
– По старой памяти, лапонька. Услуга за услугу. – Однажды какие-то паршивцы вынесли из «Тети Трот» все подчистую. Я их выследил и вернул все торты и бульоны.
– Ну ладно. Но мне это не нравится.
– Тетушка, ты знаешь все, что происходит на пищевом фронте. Что такого особенного в пироге с сорока семью дрессированными сороками?
Она присвистнула – долгим низким свистом.
– Ты правда не знаешь?
– Знал бы – не стал бы спрашивать.
– В следующий раз читай светскую хронику в газетах, солнце мое. Черт. Ты влип по самые уши.
– Выкладывай, тетушка. Как есть.
– Случайно вышло так, что именно это блюдо месяца три назад принесли королю… Эй, Джек! Ты меня слушаешь?
– Слушаю, мэм, – отвечаю я спокойно. – Внезапно многие обстоятельства обрели ясный смысл. – И вешаю трубку.
Кажется, Джеки-дружок таки выковырял изюминку из своего пирожка.
Шел дождь – холодный и сильный.
Я вызвал такси.
Четверть часа спустя такси вынырнуло из темноты.
– Похоже, парень, ты не очень спешил, – сказал я шоферу.
– Жалуйтесь в туристическое агентство, – невозмутимо ответил он.
Я забрался на заднее сиденье, опустил стекло и закурил.
И поехал к самой королеве.
Дверь в личные покои королевы была заперта. Публику туда не допускают. Но я-то не публика, и простенький замочек меня не остановил. Следующая дверь, с большим красным ромбом, оказалась открыта, так что я постучался и вошел.
Королева, Дама Бубен, была одна, она стояла перед зеркалом и в одной руке держала блюдо с бисквитами, а другой пудрила носик. Она обернулась, увидела меня, ахнула и уронила свои отличные бисквиты с джемом.
– Приветик, моя королева, – говорю. – Или лучше называть тебя Джил?
Даже без блондинистого парика она была дамочка что надо.
– Убирайтесь! – шипит она.
– Не получится, милашка. – И усаживаюсь на кровать. – Прежде чем кое-что у тебя не узнаю.
– Что именно? – А сама руку за спину протягивает и нажимает потайную кнопку вызова охраны. Сколько угодно. Я по дороге сюда провода перерезал: в моей работе нет понятия «излишняя предосторожность».
– Сначала хочу кое-что у тебя узнать, детка, – повторяю я, устаиваясь поудобнее.
– Это вы уже говорили.
– Что хочу, то и говорю, леди.
Закуриваю. Тоненькая струйка голубого дыма взмывает к небесам, куда предстоит отправиться и мне, если я догадался неправильно. Но своим догадкам я привык доверять.
– Прикинь, как тебе такая сказочка. Болтай – он же Толстяк – не был тебе братом. Даже другом тебе он не был. На самом деле он тебя шантажировал. Он все знал про твой нос.
Она стала белее любого из тех трупов, с которыми мне приходилось иметь дело по долгу службы. Рука у нее машинально поднялась и потрогала свеженапудренный носик.
– Видишь ли, я Толстяка знаю много лет. Когда-то у него было прибыльное дельце – он дрессировал зверей и птиц, учил их проделывать кое-какие неаппетитные штучки. И это натолкнуло меня на мысль… Недавно у меня провалилась встреча с новым клиентом, он так и не пришел, потому что его шлепнули. Доктор Фостер из Глостера, пластическая хирургия. Официальная версия – ему зачем-то приспичило обратно в Глостер, и по дороге он случайно упал и захлебнулся в луже. Но если предположить, что его убили, чтобы он не смог кое-кому кое-что рассказать? Я сложил два и два и сорвал кассу. Хочешь, реконструирую ход событий? Ты была в саду, возможно, стирала ленту для волос – да-да, ты, а не фрейлина, которую ты потом подкупила, – и тут к тебе подлетела одна из Болтаевых дрессированных сорок и отщипнула у тебя нос. И вот стоишь ты, значит, в саду, прижав руку к лицу, и тут к тебе подваливает Толстяк и делает тебе предложение, от которого ты не можешь отказаться. Он порекомендует тебе пластического хирурга, который так починит тебе носик, что будет как новенький, – но за деньги. И дело будет шито-крыто. Я прав?
Она молча кивнула, а потом перевела дыхание и говорит:
– Вполне. Только перед этим я побежала в спальню поесть бисквитов с джемом. Там Болтай меня и нашел.
– Вот и славно. – Щечки у нее понемногу начали снова розоветь. – Так что Фостер сделал тебе операцию, и никто ничего не пронюхал. Пока Болтай не сказал тебе, что у него есть фотографии с твоей операции. Тебе нужно было от него избавиться. Пару дней спустя гуляешь ты в дворцовом парке. Глядь – вот он, Шалтай-Болтай, сидит на стене спиной к тебе и глядит в пространство. И ты в порыве безумия толкаешь его. И Шалтай свалился. Якобы во сне. Но тогда у тебя, детка, возникли большие проблемы. В убийстве тебя никто подозревать не станет, но где же фотки? У Фостера их не было, хотя он что-то почуял – и пришлось его убрать, пока он не дошел до меня. Но ты не знала, что он успел мне рассказать, и фоток у тебя до сих пор не было, вот ты и наняла меня, чтобы я их нашел. И крупно прокололась, сестренка.
Нижняя губа у нее задрожала, и сердце у меня екнуло.
– Вы же меня не выдадите, правда?
– Сестренка, ты сегодня пыталась повесить на меня убийство. Я такого не прощаю.
Она начинает дрожащими пальцами расстегивать блузку:
– Может быть, попробуем все-таки договориться?
Я мотаю головой:
– Извините, ваше величество. Миссис Хорнер учила своего сыночка Джеки держаться подальше от королевской семьи. Жаль, конечно, но уж как есть, так и есть.
Тут я на всякий случай отвел глаза – и это была моя ошибка. Не успели бы вы пропеть песенку про то, из чего только сделаны девочки, как в руке у красотки возник аккуратненький дамский пистолетик, нацеленный прямо на меня. Может, пушка была и маленькая, но я-то знал, что стоит дамочке из нее шмальнуть – и я выйду из игры на веки вечные.
Смертоносная оказалась дамочка.
– Бросайте оружие, ваше величество. – И в спальню входит сержант О'Грейди, сжимая в пальцах-сардельках полицейский пистолет.
– Извини, что подозревал тебя, Хорнер, – сухо говорит он. – Да только повезло тебе, что я тебя заподозрил, комар меня забодай. Я выследил тебя и все слышал.
– Спасибо, что зашли, сержант. Но я еще не все объяснил. Присядьте, а я быстренько доскажу.
Он бесцеремонно кивнул и уселся у двери. Пистолет у него в руке даже не шелохнулся.
Тут я поднялся с кровати и подошел к королеве.
– Понимаешь, крошка, я ведь не сказал тебе, у кого на самом делебыли фотки всей этой истории с твоим носиком. А были они у Болтая – когда ты его убила.
Она очаровательно наморщила безупречный лобик.
– Не понимаю… Я же обыскала тело…
– Ну конечно – потом. А первой до Толстяка добралась королевская рать. То есть копы. И один из них прикарманил конвертик. Он собирался дождаться, когда шум полностью уляжется, и начать снова тебя шантажировать. Только на этот раз ты не знала бы, кого убивать. И должен перед тобой извиниться.
Я нагнулся завязать шнурок.
– Почему?
– Я обвинил тебя в том, что ты сегодня пыталась повесить на меня убийство. Так это была не ты. Стрела принадлежала парню, который был лучшим лучником у нас в школе: я узнаю такое оригинальное оперение где угодно. Разве не так, – говорю я, поворачиваясь к двери, – разве не так, О'Грейди по прозвищу Воробей?
Притворившись, будто шнурую ботинки, я прихватил с пола пару бисквитов королевы и одним из них метко запустил в единственную в комнате лампочку.
Это задержало пальбу на секунду, не больше, но мне-то как раз этой секунды и не хватало, и пока Дама Бубен и сержант Воробей О'Грейди бодренько делали друг из друга решето, я тихонько улизнул.
При моей профессии нужно уметь позаботиться о себе.
Жуя бисквит с джемом, я вышел через дворцовый парк на улицу. Остановился только у мусорного бака, чтобы сжечь желтенький конвертик, который я вытащил из кармана у сержанта, когда проходил мимо, но лило так сильно, что фотки не занялись.
Вернувшись в контору, я позвонил в туристическое агентство – пожаловаться. Там сказали, что дождь очень на руку фермерам, а я в ответ сообщил им, как им с этим поступить.
Они сказали, что дела идут паршиво, куда ни посмотри.
И я сказал:
– Ага.
