Текст книги "Сломленные"
Автор книги: Мартина Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)
И снова ничего.
Он спустился вниз, налил себе пива и выпил его, стоя у кухонного стола и глядя на живописный садик за окном, который так любила его мать. Затем, ополоснув стакан, он вновь поднялся в отцовскую комнату. Сняв свитер, Дэвид напряг свои мощные мышцы и отодвинул от стены платяной шкаф.
За шкафом к стене был прикреплен большой коричневый конверт.
Дэвид облизнул верхнюю губу и почувствовал жгучую соленость собственного пота. Отодрав скотч от обоев, он взял конверт и взвесил его на руке. Дэвид не хотел открывать конверт, но знал, что должен это сделать.
Он задвинул шкаф на место, затем расправил покрывало на кровати и убедился, что следов обыска не осталось.
Дэвид спустился вниз и плеснул себе большую порцию бренди. Вскрыв конверт, он вытряхнул его содержимое на обеденный стол. До боли прикусив губу, Дэвид почувствовал вкус крови. Внезапно его затошнило и вырвало в безукоризненно чистую раковину. Из глаз у него ручьями текли слезы. Вновь сев за стол, он разом выпил бренди, чтобы немного прийти в себя, а затем трясущимися руками перебрал все фотографии одну за другой.
Село солнце, сумерки постепенно вползли в кухню, а он продолжал неподвижно сидеть, глядя в пустоту перед собой.
Дэвид молча плакал в темной кухне, когда услышал, что отец поворачивает ключ в замке.
Глава 7
Никогда в жизни Дженни не чувствовала себя более глупо.
Когда они постучались в дверь Кэти Коллинз, та открыла им, держа дочь на руках. Девочка была без штанишек, в одной рубашонке, полусонная. Кэти посмотрела на Дженни с таким видом, словно видеть полицию на пороге своего дома ей отродясь не доводилось.
Она вежливо улыбнулась:
– Чем могу помочь?
Позади нее возник мужчина – высокий, крепкого телосложения, лощеный и ухоженный до того, что напоминал манекен в витрине. Одни лишь его глаза, темно-карие, почти черные, казались по-настоящему живыми, и у Дженни возникло ощущение, будто он видит ее насквозь.
– Простите, как ваше имя? – спросила она твердо.
Он улыбнулся:
– А ордер у вас есть?
Дженни смерила его взглядом:
– Считаете, он мне нужен?
Он широко улыбнулся:
– Да, если хотите сюда войти.
– К нам поступил рапорт по поводу ребенка, Ребекки Коллинз.
– Вот Ребекка, она как раз засыпает, – продолжая улыбаться, сказал мужчина. – Ребенок гостил у подруги, что тут такого? Или это теперь запрещено законом?
Дженни не могла ничего возразить. Девочка дома, жива-здорова и собирается поспать после обеда.
– Штучки этого старого козла Бейтмана! – взвизгнула Кэти, и ребенок вздрогнул от страха. – Чертов придурок, вечно сует нос в чужие дела…
Мужчина мягко отстранил ее от двери. – Пойдем, Кэти. Успокойся, дорогая, ничего страшного не случилось. – Он оглянулся на Дженни: – Если у вас все, офицер, то доброго вам пути.
Дженни кивнула, затем любезно осведомилась:
– Так как, вы сказали, вас зовут?
Перед тем как ответить, мужчина мгновение смотрел ей прямо в глаза.
– Я ничего не говорил.
И он захлопнул дверь перед ее носом.
Дженни еще долго пыталась прийти в себя от унижения. Она покажет Бейтману, он у нее получит. Как будто им без этого работы мало. Ее оскорбили, над ней посмеялись, и все из-за Роберта.
Она кипятилась всю дорогу обратно до участка.
Хотела бы она знать, кто этот гость Кэти Коллинз. Все выглядело очень подозрительно. Возможно, ситуация вовсе не такая безобидная, как пытаются показать Кэти и ее дружок.
– Стало быть, ты не собираешься нам сказать, кто за всем этим стоит, Джереми?
Заключенный затравленно смотрел на Кейт. Голдинг громко произнес:
– И зовут его Никак, и сам он Никто, так, что ли?
Кейт видела, что Джереми не сводит с нее умоляющих глаз.
– Выйдите, – приказала она офицеру.
Голдинг подчинился, даже не пытаясь возразить. Все в последнее время беспрекословно подчинялись Кейт. Она знала, что это благодаря происшедшим в ней переменам. Переменам, которые она не могла да и не хотела остановить. Если бы она не изменилась, к этому времени она бы уже наверняка сошла с ума.
Они остались вдвоем, и она села напротив Джереми Бленкли. Он весь дрожал, и на какой-то момент в глубине души она ощутила жалость. Почему он стал извращенцем? В какой момент он решил, что дети привлекательнее взрослых женщин? Ведь его даже не девочки интересовали, он предпочитал совсем маленьких детей, младенцев в ползунках и пеленках.
Перед Кейт сидело живое воплощение ночного кошмара всех родителей – извращенец, чудовище, педофил. Но если посмотреть на него сейчас, на эти жалкие руины человека, где та власть, которую он когда-то имел над другими? Он выглядел приниженно и жалко, как побитая собака.
– Джереми, те, кого ты прикрываешь, в конце концов будут пойманы независимо от того, выдашь ты их или нет. Если тебе не все равно, что случится с тобой, когда ты сядешь за решетку – а тебе действительно следует этого бояться, – ты должен подумать, как помочь самому себе. В противном случае я распоряжусь о твоем переводе в общую камеру. Можешь мне поверить: если не заговоришь, окажешься там сегодня же.
Кейт сделала паузу, давая ему до конца уяснить смысл ее слов.
Джереми плаксиво пробубнил:
– Вы говорили, что не станете заключать со мной никаких сделок…
– А я и не заключаю с тобой сделку, я предлагаю тебе защиту, в которой ты отчаянно нуждаешься. Я предложила бы ее любому на твоем месте в обмен на информацию. Чего я никогда тебе не предложу, так это обещания скостить срок. Это было бы против всех человеческих законов. Ты получишь максимальный срок – тут даже обсуждать нечего. Но мы можем обсудить, в каких условиях ты будешь его отбывать. И поверь: у меня длинные руки, Джереми.
Кейт видела, как мучительно Бленкли борется с самим собой, но страх в конце концов победил. Джереми грустно покачал головой:
– Мне нечего вам больше сказать.
Ее лицо посуровело:
– В таком случае готовься к отправке в самую ужасную тюрьму, какую ты только можешь себе представить. И да поможет тебе Бог! Кем бы ни был тот, кого ты так боишься, он покажется тебе добреньким Санта-Клаусом после одной недели, проведенной там.
Она вышла из комнаты, и стук ее каблуков по бетонному полу заглушал всхлипывания Джереми Бленкли.
Пока шла подготовка к операции, Грейс и Виолетта сохраняли молчание. Когда санитар вывез Патрика из палаты, обе вытащили четки и принялись усердно молиться.
Эвелин бесстрастно наблюдала за сестрами. С тех пор как убрали аппарат искусственного дыхания и Патрик смог дышать самостоятельно, все находились в приподнятом настроении. Сейчас же их оптимизм уменьшался по мере того, как они осознавали всю сложность предстоящей операции.
Патрика увезли прямо на кровати, и теперь маленькая боковая палата выглядела странно без постели и тех приборов, которые ее обычно окружали.
Эвелин направилась к телефону, расположенному в конце отделения, чтобы сообщить новости Кейт. Она знала – дочь страшно волнуется, но каков бы ни был исход операции, он по крайней мере избавит всех от состояния мучительной неопределенности.
В глубине души Эвелин считала, что если Патрику суждено потерять способность говорить или самому себя обслуживать, то пусть уж лучше милосердная смерть заберет его прямо на операционном столе. Такой человек, как Патрик Келли, столько переживший в прошлом, не должен влачить жалкое растительное существование.
Дойдя до телефона, Эвелин почувствовала, как кто-то тронул ее за плечо. Это оказалась Грейс. Женщины смерили друг друга взглядами, как боксеры на ринге.
– Можете сказать своей дочери, что, если бы ей действительно было до него дело, она находилась бы с ним сейчас, когда он больше всего в ней нуждается.
Эвелин грубо оттолкнула ее руку:
– Он сейчас нуждается не в ней, а в своей матери, а его мать – это вы, если я правильно понимаю. Так что перестаньте вести себя как глупенькая школьница. Ступайте и дежурьте у постели своего сына.
Губы Грейс сжались и побледнели, и Эвелин на долю секунды пожалела о своих словах.
– Это всего лишь давняя сплетня, но меня нисколько не удивляет, что я слышу ее от вас. Патрик – моя плоть и кровь, и неважно, брат он мне или сын. Мне плевать, чего вы там наслушались. Правды вам никогда не узнать. Это мое дело, и никого оно не касается.
Эвелин не ответила, и Грейс пошла прочь с напряженно выпрямленной спиной.
Грейс, возможно, и стерва, но ей сейчас очень тяжело. Эвелин со стыдом признала, что следовало сделать на это скидку. Она чуть не плакала, когда взяла трубку телефона.
Джереми Бленкли отправили в тюрьму, и Кейт собралась наконец съездить в больницу. После разговора с Бленкли она находилась в подавленном состоянии, чувствовала себя невероятно одинокой, оторванной от действительности. Ей казалось, будто ко всему, что происходит вокруг, она не имеет никакого отношения.
Она смогла выдавить из себя улыбку, когда Голдинг пустился в долгие объяснения по поводу утраты каких-то записей, и даже обнаружила, что кивает, слушая Лейлу, хотя и не понимает ни единого слова.
Из участка она поехала домой, пытаясь заставить себя сосредоточиться на управлении автомобилем. Дома она автоматически переоделась и накрасилась, а когда наконец посмотрела на себя в зеркало, то увидела лицо какой-то незнакомой женщины, бледное и вытянутое, с испуганными глазами.
Она стояла в прихожей в своем красном костюме с короткой юбкой. Патрику всегда нравился этот костюм. Она надевала его незадолго до их разрыва, на вечеринку по поводу помолвки друзей. Внимательнее посмотрев в зеркало, Кейт подкрасила красной помадой губы и поправила прическу.
Она понимала, что никогда не переставала любить Патрика. Даже если бы он изменил ей пятьдесят раз, она продолжала бы его любить. И если им больше не суждено быть вместе, она все равно будет любить его.
Если он переживет операцию и скажет ей, что больше не хочет ее видеть, она каждый день будет благодарить Бога хотя бы за то, что дышит с ним одним воздухом.
Теперь Кейт не волновали его прегрешения. Даже убийство Томми Броутона ее не трогало. Ей хотелось еще хоть раз увидеть, как Патрик улыбается. Она хотела, чтобы он вернулся в этот мир, даже если к ней он и не вернется.
Выйдя из дома, Кейт с силой захлопнула за собой дверь, будто оставляя за ней часть своей жизни. Она села в машину, выключила радио и телефон и поехала в больницу в пронзительной, звенящей тишине.
Перед ее глазами стояло лицо Патрика. Снова видеть, как он улыбается ей, стало бы для нее высшей наградой за все, чем она пожертвовала, за все те принципы, которые она нарушила ради спасения Патрика Келли.
Дэйв Голдинг заглянул в кухню и неверными шагами, борясь с тошнотой, вышел в садик позади дома.
На обеденном столе в кухне лежало тело мужчины. Голдинг знал, что это мужчина, поскольку в полицию позвонил некто, назвавшийся Дэвидом Рейли, и сказал, что убил своего отца. Но Голдинг никак не ожидал увидеть человека, изуродованного до такой степени. Было невозможно определить, молодой он или старый, мужчина или женщина.
Дэвид Рейли вышел вслед за Голдингом в садик и несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь прийти в себя. Остальные полицейские остались ждать снаружи, так как Дэвид заявил, что хочет сначала поговорить с инспектором с глазу на глаз. Сейчас Голдинг думал, не ошибся ли он, согласившись остаться с убийцей наедине.
Голдинг кое-как справился с тошнотой и, вернувшись на кухню, принялся фотографировать залитый кровью пол и стены, покрытые пятнами уже засохшей крови. Казалось, в кухне взорвалась канистра с красной краской.
Дэвид вошел в кухню вслед за ним и жестом показал на липкий от крови конверт.
– Посмотрите на это, – прохрипел он. – Я нашел их в его комнате. Он был настоящим чудовищем, мой собственный отец, черт его побери.
Когда Голдинг принялся просматривать фотографии, тело на столе издало громкий стон. Оба мужчины вздрогнули. Голдинг был поражен, увидев, как на изуродованном лице открываются заплывшие, налитые кровью глаза.
Подбежав к входной двери, детектив крикнул:
– Вызовите «скорую», и побыстрее!
Все вокруг засуетились. Оставался неподвижным только Дэвид Рейли. Он смотрел на своего отца, будто видел его впервые и никак не мог взять в толк, как этот человек оказался на столе в его кухне.
Под столом лежал ржавый сломанный велосипедный насос, тоже весь в крови. Заметив его, Дэвид вспомнил, как однажды на Рождество отец протянул ему этот самый насос и сказал, что велосипед, прилагающийся к нему, настоящий спортивный велосипед, ждет его в гараже.
Он не мог поверить, что тот добрый, великодушный человек и есть животное, в которое, как он теперь знал, превратился его отец. Дэвид попытался схватить насос, но Голдинг выволок его из кухни. Обняв юношу за плечи, он мягко сказал:
– Мы прекрасно понимаем, почему вы это сделали. А теперь вы расскажете нам все, что знаете, договорились?
Дэвид кивнул. Он выглядел совершенно ошарашенным, но уже обрел способность реагировать на происходящее вокруг.
Когда Голдинг снова взял фотографии, то почувствовал сильное волнение. Еще одно звено в цепи. Возможно, тот самый шанс, который так им нужен, чтобы засадить всю банду этих скотов. От нахлынувшего охотничьего азарта Голдинга затрясло.
Когда приехала «скорая», полицейские провели медиков в дом. Никто из полицейских даже и не пытался помочь пострадавшему до приезда врачей, хотя все они, конечно, прошли курс оказания первой помощи. Однако никто не хотел даже прикасаться к жертве – настолько сильно было отвращение к человеку, который, как полицейские уже знали, растлевал детей. Зато Рейли-младшего Голдинг и его коллеги считали героем, хотя и не стали бы заявлять об этом вслух.
В машине Голдинг сказал парню:
– Если хочешь, можешь курить, приятель.
Дэвид слабо улыбнулся:
– Спасибо.
– Доберемся до участка, угостим тебя чашечкой чая.
Дэвид снова улыбнулся, они помолчали немного, затем юноша с трудом произнес:
– Он был хорошим отцом.
Никто ему не ответил.
Дженни порадовали последние события – словно после всех трудов их команды какая-то высшая сила решила наконец дать им шанс.
Дэвид Рейли сидел в камере с большой кружкой чая и пачкой сигарет, рассматривая исписанные стены. Одна из надписей гласила: «Убивай скотов», и его взгляд снова и снова возвращался к этому жуткому лозунгу.
Когда вошла Дженни, парень вопросительно взглянул на нее:
– Он умер?
Она покачала головой:
– Нет. Но вы чуть не убили его, если вам от этого легче.
Он промолчал.
– Как вы узнали?
Дэвид ответил устало:
– Спросите Наташу Линтен из района муниципальных домов. Эти дети на фотографиях… Там есть и ее дети.
Дженни кивнула:
– Хорошо. Сейчас с вами поговорит дежурный врач. Мы должны знать состояние вашего здоровья.
Он спросил:
– Как мой… Как Билли?
Он не мог заставить себя произнести слово «отец».
– Будет жить.
Дэвид пожал плечами и хлебнул чая.
– Я знаю, что должен был прикончить ублюдка, – сказал он безжизненным голосом. – Но, полагаю, живой он принесет вам больше пользы, так?
– Да, разумеется.
– Какое обвинение мне предъявят?
Дженни положила руку юноше на плечо и мягко произнесла:
– Давайте не будем торопиться, ладно? Вы испытали сильный шок, приятель, и вам нужно прийти в себя после всего, что произошло. Ничего не рассказывайте, пока не переговорите с хорошим адвокатом. Могу порекомендовать кого-нибудь конкретно, если не хотите дежурного адвоката.
– Спасибо.
Когда она застучала в дверь, чтобы ее выпустили, он сказал оживившимся голосом:
– Его ведь посадят, правда? Я хочу сказать – посадят надолго? Он ведь получит, что заслужил?
– Если все будет по-нашему, многим из них долго не видать свободы.
Дэвид успокоенно кивнул и закурил еще одну сигарету.
Наташа Линтен перепугалась не на шутку.
Роберт Бейтман сообщил ей, что на лестнице ждет полиция и собирается ее арестовать за жестокое обращение с детьми, преступную халатность и разрешение использовать детей для производства порнографической продукции.
Роберт, ее главная опора, которому она звонила, когда у нее возникали проблемы, который выслушивал все ее жалобы и всегда находил для нее немного денег, если она оказывалась на мели, смотрел на нее сейчас словно на грязь, прилипшую к его ботинку.
– Как ты могла подумать, что тебе сойдут с рук все твои художества? Так обращаться с этими прекрасными детьми, позволять взрослым мужчинам и женщинам использовать их…
Она закрыла уши руками:
– Прекрати, прошу тебя. Я только одалживала детей на время. Я и не подозревала, что с ними делают какие-то гадости. Пожалуйста, Роберту ты должен мне помочь! Поверь мне, я больше никогда не обижу детей.
Он нетерпеливо оттолкнул ее.
– Прибереги обещания для полиции. Мне ты уже можешь ничего не говорить.
Роберт обвел рукой гостиную:
– Посмотри на свою квартиру! Вонючая помойка и та выглядит чище. Мне давно следовало настоять, чтобы детей у тебя отобрали. Сколько я с тобой мучился! Ребят отдали приемным родителям, и, слава богу, теперь они далеко от тебя и от того, во что ты их втянула, хотя последствия этого будут ощущаться еще много лет. За все случившееся ты можешь благодарить только себя, дорогуша. Только себя.
Таша заходилась в плаче:
– Я не знала, говорю же тебе! Роб, пожалуйста, ты должен мне помочь!
Он открыл дверь, впустив полицейских. Кейт все еще была в своем красном костюме – ее вызвали из больницы по пейджеру. Она даже обрадовалась предлогу уехать – такое напряжение витало в больничном воздухе. Глядя на рыдающую девушку, Кейт почувствовала отвращение. Отвращение и ни капли жалости. Да, она изменилась.
– Вы не можете так просто взять и войти сюда без ордера!
Кейт, не обращая на Ташу никакого внимания, наблюдала за тем, как полицейские методично перерывают квартиру. Она хотела, чтобы Наташа поприсутствовала при обыске. Пусть эта невежественная девица знает: полиция камня на камне не оставит в поисках банды педофилов.
Полицейские громили ее жилище, и Наташа слышала их презрительные комментарии:
– Да это просто помойка, черт!
Кейт внимательно следила за реакцией девушки.
Кроватки детей, насквозь пропитанные мочой, разрезались бритвами и выворачивались наизнанку в поисках новых улик, хотя все прекрасно понимали: того, что есть, уже более чем достаточно.
Наташа находилась на грани истерики.
Она будет говорить.
Дэвид Рейли последовал совету Дженни и взял себе адвоката, которого она порекомендовала. Адвоката звали Карен Лоусон, это была привлекательная женщина лет тридцати.
Карен прекрасно знала, что ее клиент пользуется большой популярностью в полицейской среде. Это ее радовало. По крайней мере, теперь она сможет свободно общаться с сотрудниками уголовного отдела и ей не придется морочить им голову юридическим жаргоном и использовать другие уловки, чтобы добиться для своего клиента мягкого приговора. Уже шли разговоры о выдаче обвиняемого на поруки на основании чистосердечного признания.
Дэвиду Рейли предъявили обвинение в попытке совершения убийства в состоянии аффекта. Когда он давал показания, голос его звучал четко и спокойно. Он не скрывал, что при нападении использовал всю свою силу.
Кейт и Дженни слушали его рассказ о том, как он разоблачил отца:
– Оказалось нетрудно выудить из него правду. Он выпил пива в пабе, так что язык у него развязался. Я спросил его, видел ли он Ташу, и он рассмеялся. Потом я отпустил несколько шуток на ее счет, упомянул в разговоре имена ее детей, и он начал мне все о них рассказывать.
Дэвид опустил голову и тяжело вздохнул:
– Он просто забылся. Он знал о ее детях практически все, утверждал, будто самая младшая уже получала удовольствие от всех этих мерзостей…
Он с силой потер лицо руками.
– Я напрямую спросил его: «Ты маньяк?» Но я уже знал ответ. Я напомнил ему слова Таши, когда она спьяну проболталась в пабе.
Он облизнул пересохшие губы и уставился на женщин затравленным взглядом.
– Вы можете себе представить, что задаете такой вопрос человеку, которого любили всю жизнь? Да о таком даже подумать страшно.
– И что он ответил? – тихо спросила Кейт.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Он не ответил мне. Он не смог. И тогда я потерял рассудок.
Все молчали, пока он пытался собраться с мыслями.
– Я рад, что мама умерла. Это убило бы ее быстрее, чем рак, можете мне поверить.
Кейт смотрела на сидевшего перед ней мужчину. Хороший, добрый человек с крепкими моральными устоями, который всю жизнь работает и является полезным и законопослушным членом общества. Тем не менее он пытался убить собственного отца. Кейт знала: он поступил неправильно, но видела ситуацию и с точки зрения Дэвида.
Он пережил чудовищное предательство. Ему придется жить с грузом своего поступка на совести – это само по себе уже достаточное наказание. Однако и оправдание у него есть – ведь он избавил город от хищника, совратителя детей.
Кейт знала, что думает сейчас как Патрик Келли, но в таких случаях все нормальные люди требуют возмездия. Настоящего возмездия.
Кейт прикурила сигарету и вставила ее между трясущимися пальцами Дэвида. Он благодарно кивнул и глубоко затянулся.
– Мне следовало прикончить его. Но у меня не хватило духу.
Кейт знала, что Патрик одобрил бы действия Дэвида. В глубине души Кейт тоже одобряла их.
– Еще одно. У Билли есть приятель в полиции по фамилии Баркер. Работал здесь много лет назад. Не позволяйте Билли использовать свои связи, чтобы выйти сухим из воды, ладно?
Кейт и Дженни уставились на Дэвида. Это было как манна небесная.
– Они близкие друзья?
– Достаточно близкие, до сих пор время от времени встречаются. Телефон Баркера есть дома в записной книжке.
– А вы его знаете?
Дэвид пожал плечами и ответил вопросом на вопрос Дженни:
– Думаете, он может быть замешан?
– Почему вы спрашиваете?
– Честно говоря, я временами задавал себе вопрос, что могло их связывать. Баркер всегда любил женщин – мой старик часто прохаживался на этот счет. Но теперь я думаю, что детишек он любил больше, чем их матерей. Прямо как мой отец, правда? – Голос Дэвида был полон горечи.
– Вам что-нибудь известно о Кевине и Джереми Бленкли?
Парень вздохнул:
– Немного, по правде говоря. Кевин иногда выпивал со стариком, Джереми я никогда не встречал. Думаю, все они чертовы извращенцы. В этом деле наверняка замешана целая шайка. Когда Паркс пришил Кевина, у меня были смутные подозрения, что тут все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Но ведь никогда не хочется думать о плохом, так? Тем более, когда плохое может коснуться вас самих. Оказывается, мой старик уже давно состоял в компании извращенцев. Не зря он водил дружбу с Бленкли, называл его всякими дурацкими именами.
– Бленкли дружил с Баркером?
– Я не знаю, но хотел бы знать. Вы должны спросить его об этом, ведь так?
Теперь в его голосе звучал вызов, и Кейт понимала, о чем он думает: если Баркер – легавый, то ему удастся избежать наказания. Именно так всегда думают простые люди.
– Принести вам чего-нибудь?
Он кивнул:
– Кофе неплохо бы, и можно еще сигарет?
Кейт вышла из комнаты. Хотелось спокойно подумать, все разложить в голове по полочкам, а затем уже продолжать допрашивать Дэвида.
Если Баркер действительно в этом замешан, разразится невероятный скандал, и она хотела сначала убедиться в обоснованности подозрений, а уж потом заявить о них во всеуслышание. Она также собиралась довести полученную информацию до Ретчета и проследить за его действиями, дабы он не спустил дело на тормозах без веской на то причины. Наконец у них появилась хоть какая-то зацепка, и Кейт надеялась, что удача их больше не покинет.
Тот, кто за всем этим стоит, явно хорошо защищен. Все до смерти боятся произнести его имя.
Эвелин и Грейс молча сидели вдвоем. Виолетта в больничной часовне молилась за своего дорогого брата.
Казалось, обе пожилые женщины, не сговариваясь, заключили перемирие, понимая, что время для пустых перепалок неподходящее. Кроме того, каждая видела: другую тоже снедает тревога.
Грейс, как всегда, была элегантно одета и причесана, хотя и не вполне соответственно возрасту: бутылочного цвета костюм делал из нее пародию на старомодную секретаршу. На Эвелин было темно-синее платье и, несмотря на прекрасную погоду, ее непременные меховые ботинки.
По направлению к ним шла медсестра, и они обе смотрели на нее с трепетом, обуреваемые нехорошими предчувствиями, всегда возникающими в больницах. Страх перед дурными новостями часто оказывается хуже самих новостей.
Молодая женщина процокала мимо, не удостоив их даже взглядом, и губы Грейс гневно сжались:
– Мы, наверное, для них просто какие-то невидимки, судя по тому, сколько на нас обращают внимания.
Эвелин кивнула головой, соглашаясь:
– Точно. Как только заметно постареешь, пиши пропало. Помню, сколько я голов в молодости вскружила! Уверена, что и вы тоже. Насколько я понимаю, вы много лет работали, Грейс. Чем вы занимались?
Грейс подозрительно посмотрела на Эвелин, силясь понять, не издевается ли та над ней.
– Разве ваша дорогая доченька Кейт ничего вам не рассказывала?
Эвелин смутилась, поняв, что случайно разбередила старую рану.
– Я занималась проституцией много лет, – сказала Грейс с вызовом. – Об этом все знают, Эвелин, и я этого не стыжусь. После того как наш старик смотался от нас, мать практически все время болела, и все получилось как-то само собой.
Эвелин изо всех сил делала вид, что нисколько не шокирована.
– Сначала – красивая девушка, потом – красивая женщина… Меня использовали на сто процентов, выжали, как тряпку. Красота моя поистрепалась, такое случается. Я никогда не была замужем, я просто хотела удержаться на плаву. Я не очень-то люблю мужчин, но вряд ли только из-за моей профессии. Нашему поколению нелегко пришлось – война и все такое. Я тоже хлебнула горя. У меня родился ребенок и вскоре умер, но все равно – рожать без мужа! Это запятнало мою репутацию. – Она с горечью засмеялась: – Одна девушка с нашей улицы тоже родила. К тому времени она уже года три не видела своего муженька, но все же официально состояла в браке, и потому рождение ребенка все восприняли нормально.
Горечь в ее голосе вызвала у Эвелин сочувствие. Глядя, как Грейс нервно теребит юбку, она размышляла о том, что заставляет людей выбирать в жизни ту или иную дорогу. Даже в таком немолодом возрасте лицо Грейс носило следы былой красоты. Она до сих пор сохранила прекрасную фигуру и выглядела как женщина обеспеченная и принадлежащая к приличному обществу, – правда, лишь до тех пор, пока не открывала рот, откуда изливались потоки уличного жаргона.
Эвелин поняла, почему Грейс решила облегчить душу. По мнению Грейс, Кейт наверняка насплетничала матери о происхождении Патрика и о том, как Грейс зарабатывала на хлеб. Большинство людей не нашли бы в себе силы удержаться и промолчать, ведь эти сведения поражали воображение. Однако Кейт, храни ее Господь, никогда ни словом не обмолвилась о прошлом Грейс, и Эвелин ничуть на нее не обижалась, – наоборот, она восхищалась порядочностью дочери.
– Все мы делали вещи, о которых потом сожалели. Самое обидное то, что в нашем возрасте понимаешь: на самом деле все наши так называемые грехи не имеют никакого значения. Я больше сожалею о вещах, которых так и не сделала, о возможностях, которые упустила, чем о сделанном и уже забытом.
Женщины замолчали. В наступившей тишине обе погрузились в воспоминания о событиях, оставшихся далеко в прошлом.
– Но все-таки у меня в жизни бывали и хорошие моменты, – произнесла Грейс мечтательно.
Эвелин погладила ее руку:
– У меня тоже. Мне повезло, я всю жизнь прожила с одним-единственным замечательным мужчиной. У меня двое детей, и я целиком посвятила себя семье. Кто-то скажет, что моя жизнь не удалась, особенно сегодня, когда женщины стремятся выглядеть как супермодели, имея при этом ребенка на руках и работу на полный рабочий день. Что до меня, то я за старый уклад жизни, мне он как-то больше по душе.
Грейс рассмеялась вслед за ней.
В этот момент к ним подошел врач в зеленом хирургическом халате. Женщины в ожидании смотрели на него. Врач улыбнулся им профессиональной улыбкой, но Эвелин от волнения не понимала, что он говорит. Она смогла лишь уяснить, что все позади. Наконец-то все позади.
Когда Грейс начала плакать, Эвелин машинально обняла ее за плечи, притянув к себе:
– Поплачь, поплачь. Тебе надо выплакаться, девочка. Сразу станет гораздо легче.
Грейс расплакалась еще сильнее. Из глаз ее извергались потоки слез, и даже из носа текло. Эвелин подняла глаза на доктора, ничуть не смущенного таким проявлением эмоций. Он наверняка уже выработал стойкий иммунитет к подобным сценам.
– Все прошло хорошо? – спросила Эвелин.
Он пожал плечами:
– Следующие двадцать четыре часа решающие. Завтра мы будем знать больше.
Эвелин кивнула. По тону врача она поняла: слишком обольщаться не стоит. Она успокаивающе гладила Грейс по руке. Старая женщина давно знала, что переживать нужно только тогда, когда это действительно необходимо, и нечего терзаться заранее.
Она все еще сжимала руку Грейс, когда Виолетта вернулась из часовни.
