Текст книги "Хищная книга"

Автор книги: Мариус Брилл

Вертикаль страсти
Теория заговора

Глава первая

ЛЮБОВЬ ДВОЙСТВЕННА, БЕЗУМИЕ ЕДИНО

 
Любовь моя, дыханье затаи
одно мгновение у смерти укради
когда бесшумным станет дождь на крыше
бесшумные машины осенит бесшумный ветер
померкнут звезды и затихнет все на свете
замрут часы, чтоб время шло потише
тогда прислушайся – услышишь:
ты мой, ты мой, ты мой…
 
 
К нам тишина придет; все зная, ничего не скажет
пусть на пол на одежды наши ляжет
прикрыть их срам своею наготой
 
 
Да сгинет свет, иссохнет океан!
и мертвых
в пустых уже гробах никто не воскресит
вселенской центрифуги барабан
вращенье прекратит
ты говорил: «люблю тебя» – ты лгал!
и музыка разбитых сфер умолкла
теперь мне, без тебя, не слышать слов любви
лишь ужаса входящего шаги
 
 
но лестница моя пуста
и гулким эхом – тишина
перед дверьми
мне слышно до сих пор
как сердце у тебя стучит
но почему оно молчит?
зачем молчит?
зачем?
 

ЧТО ЗА РОД ЛИТЕРАТУРЫ ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА? И ЧТО ЭТО ЗА ранимая, пульсирующая во тьме часть нашего существа, которая плачет над песнями о любви? Почему они способны довести нас до слез? В конце-то концов, это же просто набор слов. Это пятна типографской краски или журчащие звуки, простые колебания в воздушной среде, которые сами по себе не имеют никакого отношения к тем чувствам, к тем реальным эмоциям, которые мы испытываем Тем не менее, все те же слова любви мы произносим на протяжении уже многих веков, они окрыляют нас и терзают, они покоряют царей и приводят в восторг школьниц.

У слов есть сила, слова пленяют и побуждают к действию, но дело не столько во власти слов над нами, сколько в словах, дающих власть, – ведь если вы способны создавать любовь и управлять ею, сочинять ее как стихи, то разве это не настоящая власть над людьми?

В качестве оксфордского профессора (стипендиата компании «Кока-кола») я занимался тематикой лингвистической значимости слов, и мое изучение подобных вопросов увело меня из спокойного, полусонного царства лингвистики, вынудив подступиться к такой проблеме, как природа власти. Я, хотя поначалу и невольно, обнаружил исторический след, который способен раскрыть секреты современного всемирного правительства, всех этих транснациональных корпораций. В рамках данного трактата я намерен описать один из самых коварных инструментов для промывания мозгов и управления массами, который широко применяется сегодня. Я изложу историю насилия над людьми, насилия, предательски использующего наши иллюзии относительно свободы воли и наше собственное воображение. Я расскажу об ужасающем оружии, которое испытано сильными мира сего на гражданах уже практически всех стран. Они употребляют такие термины, как «эффективное средство управления человеческими ресурсами». Мы называем это любовью.

Сначала я просто задался вопросом: почему слова любви так могущественны?

Самым очевидным ответом будет такой: они для нас имеют смысл, потому что мы связываем их с собственными переживаниями. В конце концов, кто из нас не ощущал того огня, который сжигает все внутри, когда к нам приближается очаровавший нас человек? Кто не ощущал этого страха заговорить, когда горло перехватывает судорога и слова застревают на языке? Кто не брался за перо и бумагу, дабы выразить такие мысли, на произнесение которых вслух в обществе наложено своего рода табу? Думаю, таких людей мало, и по личному опыту скажу, что они более других жаждут испытать это ошеломляющее и всепоглощающее чувство.

3
«Попжобуй шюда, шука!»

КОГДА ТЫ КНИГА, БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ВРЕМЕНИ ПРОВОДИШЬ в ожидании. Кажется, у меня уже развился комплекс.

А ждешь только того, чтобы попасть в хорошие руки. В такие, что в них будешь чувствовать себя как дома. Это так скучно – стоять на полке и ждать, когда же тебя выберут, стараться интересно выглядеть в своем вечном одиночестве, без рук читателя, рук любовника, который возьмет тебя с собой.

Но вот это разве не трогательно? То, чем мы с вами сейчас занимаемся. Вы держите меня в руках, уже привыкнув к моей форме, к моему весу, моему формату и моим интонациям. Я это чувствую. Я греюсь в ваших ладонях и открываюсь вам, с тем неприступным и в то же время зазывным видом, какой умеют напускать на себя только книги.

И иногда, как я замечаю, мои слова запечатлеваются на ваших губах, словно мой нежный поцелуй. Воздушный поцелуй бродячего актера. И как бродячий актер я говорю: «Позвольте взять вас за руку», – рука в руке, рой надежд, – «и провести по улицам Лондона», а точнее, по улицам Шепердз-Буша, ведь именно там я провело ночь, на холодном подоконнике Миранды.

По ту сторону заиндевевшего стекла утро уже захватило власть над Шепердз-Бушем, моим нежданным пристанищем на два года. Другие, более популярные романы, всякие Куксоны и Гришемы, возвращаясь, радужно описывали, что это за место – Шепердз-Буш, а теперь я наконец-то могу воочию с ним познакомиться. Шепердз-Буш, «Пастушьи кустарники». Мне представлялась эдакая пасторальная идиллия. Овцы, пасущиеся на сочных зеленых лужайках, и козы, обгрызающие кустарниковую поросль. Шепердз-Буш. Когда-то, должно быть, мальчишки присматривали за блеющими тучными стадами, лениво устроившись в прохладной тени развесистых кустов, ветки которых прогибались под тяжестью спелых сладких ягод.

Теперь из всей картины остались только кучки лениво сидящих подростков.

Не то чтобы пригород, но и далеко не центр города, окраинная часть западного Лондона. На востоке район ограничен дорожным треугольником – три четырехполосные магистрали, три автомобильные артерии Лондона, устремляют свои транспортные потоки наперекор друг другу. Внутри этого загазованного треугольника располагается «зеленая зона», клочок пожухлой желтой травы – все, что осталось от живой природы и давно забытой патриархальной деревни с ее полем для крикета и омутом для ведьм.

В наши дни на гипотенузе, напротив «зелени», цепочка фаст-фудов извергает на улицу пар и чад, этот фимиам империи жира. На другой стороне улицы стоит обветренный, унылый торговый центр постройки 1970-х годов из позеленевшего, замшелого бетона; рядом с ним – три банка, которые грабят чаще, чем любой другой банк Лондона. Около каждого банка есть потертый уличный банкомат, но все они не работают и только порождают парадокс бесконечных итераций, так как на каждом стрелка указывает на соседний как «ближайший исправный банкомат». У тротуара всегда стоит в очереди на парковку несколько ржавых «фордов-сьерра» с аккуратно замазанными грязью номерами; в них плотными рядами сидят мужчины с натянутыми на турнепсообразные головы черными колготками и с дробовиками в руках. Таким образом, на этой стороне улицы тоже с нетерпением ждут возгласа «свободная касса!».

К западу от «зеленой зоны» Шепердз-Буш занимает территорию между расходящимися Голдхоук-роуд и Аксбридж-роуд. В районе полно теснящих друг друга «полуособняков» и хипповатых, обвешанных постерами «Нирваны» трущоб, источающих специфический кадильный аромат в блаженном неведении, что шестидесятые давно канули.

Эта зона загрязнения, эта гнилостная проплешина с ее дефицитом достоинства, с копотью и агонизирующим воплем транспорта, этот водоворот в тине, этот полу-Эдем, это фальшивое прикрытие, изобретенное Ненавистью, чтобы защитить свои подлинные богатства от рук заразных нищих, этот снобизм, эта порода толстозадых людей, приученных все в жизни получать через маленькое низенькое окошечко в стене; островком среди более современных и не таких паршивых районов раскинулась эта «благословенная» страна, эта земля греха – Шепердз-Буш.

Здесь, в Шепердз-Буше, на северной стороне Годдхоук-роуд, и располагалась – под самой крышей дома – довольно мрачная комнатенка Миранды. В то утро рассвет медленно полз вдоль улицы, будто даже солнцу в этом районе не мешало вести себя поосторожней. Оно не часто сюда наведывалось, а так как Миранда избегала лишних контактов с любыми механизмами, жалюзи она не закрывала. И дело тут совсем не в нескромности. Хотя окно и выходило на крыши, только агент по недвижимости мог, уставившись на небоскребы Хаммерсмита, описать вид из него другим эпитетом кроме «унылый»; впрочем, если вам повезет и смог будет не особо плотным, вы различите трубу крематория в госпитале Чаринг-Кросс.

Солнце, ворвавшееся в то утро в комнату Миранды, иначе чем издевательством не назовешь. Оно разбудило ее за несколько часов до того, как ей надо было вставать на работу, и залило беспощадным холодным светом. Это всегда пугает тех, кто думал, что хорошо спрятался. Миранда стала протирать глаза, начав с уголков, и крупинки оттуда остро царапнули набухшие под глазами мешки. Комната кружилась. Любой поворот головы мог привести к трагически непредсказуемым последствиям, а к горлу подступил комок с привкусом вчерашних чипсов. Миранда сползла с матраса и потащилась к двери. Осознав, что одежды на ней нет, а жестокое утро не имеет жалости укрыть ее сумраком, она стащила с двери короткую кожаную курточку и продолжила свой путь на лестничную площадку пролетом выше. Цепляясь за перила, втащила себя вверх и ввалилась в ванную. Заперев дверь, встала на колени перед фаянсовым алтарем. Упираясь лбом, напряглась и судорожно сглотнула. Почувствовала знакомые спазмы, характерную дрожь в желудке, движение вверх по пищеводу, конвульсии в горле – и оросила раковину смесью мартини, оливок, желчи, слизи, чипсов и еще какой-то дряни, уже не поддающейся анализу.

Через минуту-другую она выпрямилась, шагнула и присела над унитазом; хватаясь за туалетную бумагу, извергла накопившиеся внутри жидкости, которым удалось найти еще один выход из ее тела.

Медленно и осторожно продвигаясь по лестничной площадке, Миранда крепко обхватила руками курточку. Короткую, не прикрывающую даже ягодицы, не то что роскошные белые ноги, мерзнущие на стылой лестничной площадке. Она услышала, как похрапывает в своей комнате Тони Изсоседей.

* * *

По случайному стечению обстоятельств, Тони Изсоседей вовсе не застыл сейчас на кровати, убаюканный мерцанием компьютерного монитора. Он вовсе не спал, одной рукой придерживая на груди журнал «Не скучай», а другую запустив под холмик в центре своего одеяла – высокотехнологичного, с мощной электроизоляцией, коллекционная вещь для настоящих фанатов «Звездных войн». Нет. Тони явственно видел себя стоящим без одежды на лестничной площадке напротив Миранды, одетой в одну лишь кургузую курточку, так что внизу, от ступней до маленького, плоского, обворожительного, нежного живота она тоже была абсолютно голой. Он без стеснения разглядывал мистический, курчавый, темный треугольник ее волос, манящий, наконечником стрелы указующий вниз, на чувственную белизну ее обнаженных ног. Тони ощутил, как желание наполняет его, а Миранда постепенно, шаг за шагом приближалась к нему, словно в авангардистском фильме с замедленными съемками и стоп-кадрами. Ее стройные бедра гипнотически покачивались в такт поступи, мышцы икр стали напрягаться, выталкивая тело вперед, а отчетливо выступающие кости таза двигались страстными толчками, стремясь поскорее прижаться к его бедрам. И вот ее тело мягко ударилось в него, Тони почувствовал жар ее плоти, округлость ее лобка, его затопила волна головокружительного восторга. Мгновение безудержного счастья. Взрыв чистого, невинного удовольствия.

И на холмистой поверхности звездного одеяла Звезда Смерти медленно взорвалась над головой Чубакки. Гора содрогалась, как извергающийся вулкан, жидкая лава вырвалась наружу, заливая окрестности, ореолом окружила принцессу Лею и просочилась в ухо Хана Соло. Тони улыбнулся во сне и натянул одеяло повыше, на журнал, который прилип к его потной груди. Через несколько часов он проснется и почувствует грусть и опустошенность, пытаясь вспомнить мелькнувшие во сне неуловимые образы. Он будет долго раздумывать, стоит ли сегодня дефрагментировать жесткий диск, и почешется, обнаружив на бедрах тонкую белую пленку, склеившую волоски.

* * *

Миранда, подходя к своей двери, зашлась кашлем, напоминающим звуки оргазма. Войдя в комнату, села на стул. Поглядела на удивительно солнечное небо и попыталась вспомнить, что же было вчера. Был паб, Барри, оливки и… откуда-то еще были чипсы. Стоп. Барри. Барри Дерьмопалец. Куда он делся? Миранда была уверена, что он ушел домой. Просто не могла вспомнить, когда. Напряглась, стараясь извлечь из памяти видение Барри, садящегося в такси; а может быть, он пошел пешком, в сторону Уайт-сити. Да. Нет. Никакие образы не всплывали. Может быть, он проводил ее до двери. Да, наверное, так и было. А потом она чмокнула его в щеку и скрылась в своей квартире. Да, она помнит, как закрывала перед его носом дверь, а он стоял, явно ожидая чего-то большего. Вытянул губы, прикрыл глаза, а она захлопнула дверь. Замок щелкнул. Щелк. Определенно, она захлопнула дверь перед его носом. Захлопнула. Дверь закрылась. Замок щелкнул. Заперто. Непонятное беспокойство охватывало Миранду, чем дальше, тем сильнее. Щелк. Медленно подошла к кровати и взялась за одеяло. Щелк. Она приподняла его бережно, осторожно, страшась того, что может там обнаружить. Щелк.

Ужас! ужас! – большая белая ладонь выскользнула из-под края одеяла и безжизненно зависла над полом. Миранда замерла, уставившись на нее. И ладонь тоже уставилась на Миранду; ладонь указывала на нее обвиняюще, смеялась над ней, а палец, этот анальный зонд, он тоже был здесь, как кульминация этой ладони, как главная башня цитадели. Ладонь присоединяется к руке, а рука, в свою очередь, присоединяется, помилуй бог, к Барри. Миранда откинула одеяло – опознание теперь превратилось в пустую формальность – да, там действительно лежал Барри.

Барри по прозвищу «сам себе проктолог». Как она могла? А действительно ли могла? Может, еще и нет. Может. Но… Она проснулась голой. Она была с ним раздетой, а сейчас уже припоминает звук его дыхания, и, что ни говори, все сходится. Всплыли и пронеслись в мозгу отрывочные картинки тисканий и обжиманий, ужасные звуки – какое-то чмоканье, непристойный скрип кровати… Миранда покраснела. Барри. Нервно кусая ногти, подумала: как ей теперь с этим жить? Зачем она такое с собой сотворила? Что за самоубийственная… А теперь он расскажет всем на Втором этаже. Невозможно будет смотреть в глаза людям. Придется увольняться и сидеть без работы, без денег. Барри что-то пробормотал, всхрапнул, пошлепал губами и так выдохнул воздух, будто пукнул.

Миранда мало-помалу приходила в себя, осознавая, что все произошедшее – для нее в порядке вещей. Это для нее типично. Вот так всю жизнь: когда кажется, что хуже быть не может, она всегда найдет способ доказать, что еще как может. Миранда обвела взглядом комнату в поисках тяжелого тупого предмета, которым можно было бы забить Барри до смерти. Но вспомнила книги, где описывалось, как трудно потом избавиться от тела. Не пойдет. И тут, как выскочивший из засады злодей, ее ошеломила внезапная мысль. Был ли он… были ли они осторожны? Не может ли оказаться, что она беременна от Мальчика-грязного-пальчика? Вдруг она скоро почувствует, как шевелятся крошечные пальчики внутри нее?

Миранда сбросила одеяло с постели и посмотрела на Барри, спящего в позе эмбриона. На нем так и остались белые носки и, слава богу, боксерские трусы с изображением Даффи Дака, который показывал на ширинку со словами «попжобуй шюда, шука!». Миранда улыбнулась, опустила плечи, расслабилась и тут увидела – посреди серого влажного пятна на простыне желтел длинный использованный презерватив. Миранда смотрела на него, улыбка ее ничуть не изменилась, разве что тень боли на мгновение промелькнула в глазах. Надо ценить любую, даже незначительную удачу.

Миранда начала действовать. Как ни странно, эта мертвая змеиная кожа, сброшенная в ее постель, этот влажный кусок использованной резины успокоил ее и помог сосредоточиться. Жизнь представлялась ей хаотическим нагромождением ошеломляющих событий, но иногда она могла с полной ясностью выстроить проблемы по степени их важности. Она сделала глупость. Большую глупость. Это первое. Но время попереживать у нее еще будет. Далее: будет стыдно перед знакомыми, это же такой позор, просто позорище; и это наихудшее наказание, какое только можно придумать, это медленная нескончаемая пытка. Она попыталась изобрести похожие пытки для Барри, но не смогла. Итак, ей всего лишь надо придумать, как заставить Барри молчать, как заткнуть ему рот, причем навсегда. Миранда решила было подкупить его, но денег нет, к тому же Барри и так слишком много получил. Нет. Она задумалась о том, чтобы воззвать к лучшим сторонам его натуры, но пришла к выводу, что у Барри их может и не быть. Барри втянул сквозь зубы воздух в стиле Ганнибала Лектера и перевернулся. Его палец, а с ним и ладонь, и рука взметнулись вверх и свесились с другой стороны кровати. Миранда смотрела на него, чувствуя все большее отвращение к самой себе. И тут ее осенило!

Вертикаль страсти
Теория заговора

Как мне кажется, Эдмунд Спенсер (1552–1599) наилучшим образом выразил точку зрения, которой придерживаются столь многие из нас, что жизнь – это любовь:

 
Любовь – всему венец, но не конец всему;
Жизнь, счастье, радость сердца воздает
Она любовною наградою тому,
Кто любит, кто в любви и жизнь, и сердце отдает.
И можешь в жизни не любить, но помни об одном условьи:
Жизнь любят только те, кто жив любовью.
 

И все же, действительно ли любовь – это основное содержание и венец жизни? Наша награда в жизни? Неужели и правда нет ничего лучше любви? Верим ли мы, что любовь – единственное возможное достижение в жизни? Задумайтесь о своих достижениях, разве они были связаны с любовью?

Вообще-то, люди, которых мы считаем «успешными», прославились не своими успехами в любви; мы порой даже не знаем, была ли в их жизни любовь. По существу, мы должны признать, что большинство любовников, добившихся на поприще любви настоящего успеха, умирают в безвестности.

И в самом деле, чтобы стать известным любовником, придется принять на себя бремя трагического героя. Жизнь всех известных любовников, от святого Валентина до Валентино, обычно была отмечена печатью глубокого отчаяния и прерывалась намного раньше, чем, по моему убеждению, им самим хотелось бы. Так что не знаю, не знаю, можно ли здесь видеть пример успеха в жизни и самореализации личности.

В одном, впрочем, Спенсер прав. Существует совершенно естественная «любовь», одна из жизненно важных функций. Это простое, примитивное, хотя и всеобъемлющее требование биологии: мы должны заботиться о своих партнерах и потомстве, создавать наилучшие возможные условия для того, чтобы маленькие носители нашего генного материала, то есть наши дети, могли выжить в этом мире.

Такая любовь, если и имеет место, то скорее в более позднем возрасте, и отнюдь не напоминает ураган или вспышку, а наоборот, ее замечаешь уже по прошествии некоторого времени, словно ласковое дуновение ветерка. Любовь такого типа будем называть, как и в ранних романтических произведениях, «заботой». Такая любовь – спокойная, увлекающая, тихая, даже в каком-то смысле уютная, осознанная обеими сторонами; это слияние чувства и чувственности. Любовь-забота, хотя и представляет собой вполне естественное явление, редко становится темой любовных историй, возвышенных романов, поэзии и так далее. Обычно она только подразумевает в эпилоге фразу «они жили долго и счастливо и умерли в один день».

Но тогда получается, что в литературе мы сталкиваемся с другой, диаметрально противоположной разновидностью любви, основанной на страсти, ранящей человека и толкающей его на самоубийство, с любовью in extremis [4]4
  На грани, в предельном случае (лат.).


[Закрыть]; именно о таком состоянии мы часто говорим: «У них роман».

Такую влюбленность, в отличие от «заботы», психолог Дороти Теннов в 1970-х годах назвала «лимерентность» – этот термин она ввела для обозначения распространенного, но не имевшего специального названия психологического состояния, разновидности «необоримой одержимости».

Данный трактат посвящен теме лимерентной любви, то есть романтической любви, победы безумной страсти над чувствами. Но перед тем как расстаться с понятием любви-заботы, следует отметить, какие черты сходства наблюдаются между романтической и биологической любовью.

Хотя одна из них – страстное чувство, а другая – страстное сочувствие, есть между ними и черты сходства, правда, только во внешних проявлениях. Лимерентная любовь фактически оказывается подделкой под любовь-заботу. Вульгарная, наглая, крикливо раскрашенная пластиковая имитация заботливых чувств, диктуемых нашей биологической сутью. Влюбленность – это ряженая, в своих бесчисленных, до тошноты цветастых юбках изображающая истинную госпожу – любовь-заботу, одетую в скромное черное платьице от Шанель. Влюбленность – это фокус с зеркалами, песочный замок, со свистом крутящаяся карусель, клоунада, несуразный, насквозь фальшивый «слепок» с реальной жизни, с умиротворенности настоящей любви-заботы.