Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)
Вертикаль страсти
Теория заговора
притворяется, что ее деспотизм – это естественный порядок вещей, ведь что естественно, то правильно. Природа всегда права, даже когда создает что-либо столь же смехотворное, как яйцекладущий утконос, и что-либо столь же несъедобное, как брюква Природа всегда победит воспитание, биология возьмет верх над психологией. Именно поэтому Гитлер провозглашал естественное превосходство арийской расы, Чингисхан – монгольской; и именно поэтому, боюсь, наша цивилизация сегодня провозглашает естественное превосходство любящих сердец «Весь мир любит влюбленных»? Нет, весь мир любит лохов, по крайней мере, все мировые правители. А есть ли больший лох, чем влюбленный? Кем легче управлять, чем глупцами, и кто в любви не выставлял себя глупцом?
Но что же тогда радости любви, любовный экстаз, счастье, те самые причины, по которым так называемую тиранию иногда могут только приветствовать? Разве не стоит терпеть тиранию, чтобы испытать на себе ее прелести? Разве любовь не делает нас выше, чище, глубже, лучше? Восторги, воодушевление, блаженство любви должны оправдывать все эти муки.
Оправдывают ли? Такие философы, как Фридрих Ницше, считают, что нельзя по-настоящему познать радость, пока не знаешь настоящего страдания, что наши чувства – вещь относительная и сравнительная. При такой позиции, мир промежуточного – это мир посредственности, серости, поэтому стремление к крайностям и составляет смысл жизни. Может быть. Но это означает также, что высоты любви есть лишь иллюзия, порожденная чрезмерным духовным опытом страха, одиночества и страдания.
С этой точки зрения счастье любви – это радость узника, увидевшего клочок неба, глоток воды для жаждущего, капля дождя для иссушенной земли; оно относительно – и велико только по сравнению с огромностью страданий, которые на время облегчает. А ведь есть итальянцы, которые оплакивают Муссолини, потому что при нем поезда ходили по расписанию, испанцы, тоскующие по железной руке Франко, потому что при нем на улицах не было хулиганов, и немцы, вспоминающие Гитлера, потому что в Берлине больше не найти приличный шоколадный торт. Зло, сделанное людьми, живет после них [40]40
Ср.: Ведь зло переживает / Людей, добро же погребают с ними. (У. Шекспир. Юлий Цезарь: акт I, сцена 2; перевод М. Зенкевича.)
[Закрыть], но и добрые дела иногда, оказывается, не погребены вместе с их костями, какими бы малыми эти дела ни были. Радость от подобных приобретений ни в коей мере не сравнима со страданиями, понадобившимися для их достижения. То же и с любовью.
Любовь – не что иное, как тиран, и все мы в его власти, под его пятой, ибо кто же не верит в любовь? Это поездка по «американским горкам» – из пропастей отчаяния к вершинам наслаждения и обратно, – и пока вагончик двигается, никто из едущих не осмеливается смотреть по сторонам.
Но что, если они посмотрят? Ведь это, в конце концов, всего лишь аттракцион, иллюзия. Если влюбленные посмотрят, они увидят, что почти не оторвались от земли, что вполне безопасно на нее вернуться. И все же, пока влюбленным страшно лишиться любви, пока они отказываются видеть возможность счастливо и безмятежно обходиться без нее, пока не осмеливаются совершить «прыжок веры» в неизвестное, в мир тех, над кем любовь не властна, они будут зажаты мертвой хваткой в ее тисках, в ее когтях, останутся марионеткой ее прихотей.
Тираническая любовь сохраняет свою власть только потому, что объявляет себя естественной, однако я показал, насколько она противоестественна Почему же, должен я теперь спросить, мы никогда не замечали, что любовь – это тирания?
Глава восьмая
Я ЛЮБЛЮ, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, СУЩЕСТВУЮ
Человек приходит к врачу и говорит:
– Доктор, вы должны мне помочь. У меня кризис самоидентификации.
А доктор в ответ:
– Почему же вы не зашли ко мне сами?
НАША САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ, ТО, КАК МЫ ОПРЕДЕЛЯЕМ САМИ себя, всегда остается по самой своей сути делом сугубо личным – для каждого из нас. Тем не менее все мы обыкновенно пользуемся одними и теми же мерками и критериями для описания нашей индивидуальности: как мы выглядим, что носим, какой у нас образ мыслей и, конечно же, что и кого мы любим.
23
Ты уверена, что это был ствол пистолета?
К ЭТОМУ МОМЕНТУ ПОЛАГАЮ, У ВАС МОГЛИ НАКОПИТЬСЯ вопросы. Что щелкнуло? Что сталось с Мирандой? О чем следующие несколько десятков страниц, если она проглотила пулю? Наверное, последнее, о чем бы вам хотелось узнать, – это что произошло с Мерсией и Флиртом. Итак. Вернемся немного назад; после их позавчерашнего свидания под одеялом у Мерсии и Флирта началась дружба, которая росла и крепла так же быстро, как укорачивался Флирт. Фактически, так быстро, что к моменту, когда за окном Миранды снова разыгралась гроза, Мерсия с громыханием везла инвалидное кресло Флирта по деревянному пандусу больницы.
– Тебе надо было остаться, – торопливо толкая коляску, кричала она сквозь шум транспорта.
– Это в заднице.
– Надо было, пока они не скажут, что все чисто.
– В заднице.
– Нет-нет, они знают, что делают.
– В заднице.
– Перестань говорить о заднице.
– Я только благодарю Бога за то, что она, и то, что рядом с ней, у меня еще осталось. Уверен, они бы скоро все отрезали. Осторожней, ямка, осторожней, вот дерьмо!
– Дерьмо, где дерьмо?
– Нет. Дерьмо в смысле «блин», а не в смысле экскременты.
– Извини.
– Пять раз эти сволочи клялись, что все чисто. Пять раз они возвращались и говорили, что заражение все еще распространяется. Давай вон туда, пока они не хватились, что я сбежал.
Мерсия поставила ногу на нижнюю поперечину кресла и покатилась как на самокате. С возрастающей скоростью она лавировала между пьяными по Фулхэм-Палас-роуд и закатила Флирта на платформу линии «Хаммерсмит – Сити» задолго до того, как сиделка Геббельс пришла взглянуть на его кровать. Придя, она только вздохнула и фыркнула на их жалкую попытку обмануть ее, на стопку подушек, закутанных в одеяло и изображающих, будто бы здесь спит кто-то, по комплекции больше всего похожий на Человека-слона.
Одна остановка в метро – и Мерсия уже спускала кресло по лестнице станции «Голдхоук-роуд».
– Куда мы едем?
– В квартиру Миранды, она уже почти два дня как в отъезде, и никто не кормил Калибана.
– Калибана?
Мерсия таинственно приподняла бровь.
– Зверь, с которым она живет. Мы скормим ему то, что от тебя осталось.
Флирт засмеялся, но как-то не очень убедительно.
У крылечка Миранды на Флирта вдруг накатило дежа-вю, и он понял, что, собственно, видел все это раньше; в самом деле, он ведь заснул здесь как раз тогда, когда и начался весь этот кошмар. Флирт уже задумался – может быть, это и есть кошмар, и он, того и гляди, проснется? Только он принялся себя щипать, как Мерсия выдернула его из кресла и установила на ступеньках, прислонив к перилам. А сама достала из сумочки запасные ключи Миранды и открыла дверь парадной. Обернувшись к Флирту, улыбнулась ему и притронулась к его культе. Он засмеялся:
– Перестань.
– Извини, это больно?
– Нет, это как будто щекочешь мне подошву.
Мерсия не смогла удержаться от взгляда вниз, туда, где могла бы быть его ступня. Флирт проследил за ее взглядом и вздохнул. Если бы там не хватало только ступни, все бы еще ничего. Но видеть эту пропасть, зияющую от туловища до пола, было и захватывающе непривычно, и до тошноты ужасно, подобно тому, как, стоя на краю утеса и глядя на волны прибоя внизу, быстро вспоминаешь, что твое чувство равновесия в лучшем случае сомнительно, а на такой высоте о нем и говорить не стоит. Обнаружив, что страдает такой формой головокружения, когда смотрит вниз, на оставшуюся без пары ногу, Флирт старался смотреть только вверх.
– На каком она этаже живет?
– На самом верхнем, – показала Мерсия, и взгляд Флирта устремился в многоступенчатые выси.
– Вот задница.
* * *
Щелчок. В нем всегда есть что-то механическое. За исключением щелчка пальцами, подсказывающего официанту, что пора плюнуть в подаваемое блюдо, этот звук обычно издают механические устройства. Электрические выключатели, затворы фотоаппаратов, застежки некоторых лифчиков – для возраста ранней половой зрелости – срабатывают со своим особенным, характерным щелчком. Щелкает предохранитель пистолета, но щелкают и кусочки головоломки. Детали щелкают, когда встают на свое место. Но то, что щелкнуло в Венеции, в номере «Гритти-Паласа», на кровати, щелкнуло беззвучно. Пока Миранда похрапывала в дуло его пистолета, что-то щелкнуло у Фердинанда в мозгах. В какой-то головоломке, о которой он даже не подозревал, что ее решает. Но после нехарактерных для него раздумий перед экзекуцией своей жертвы, у него впервые в жизни возникли сомнения. А сомнения, как и ложь, имеют скверный обычай приводить все к новым и новым вопросам и новым сомнениям в неумолимом логическом процессе разброда и шатаний по направлению к окончательной цели – совершенно убийственной неуверенности.
Фердинанду бы, наверное, надо было радоваться. Сомнения, как и жесткие волоски в ушах, – признак зрелости; причем все-таки более приятный. Мир стал бы заметно лучше, если бы наша система образования была ориентирована на тех, у кого действительно есть вопросы. В конце концов, когда ты ребенок, у тебя нет никаких вопросов, ты и так все знаешь, но тебе силой навязывают кучу ответов. Повзрослев, начинаешь задавать вопросы, получая все меньше ответов, пока – на смертном одре – у тебя не останутся одни только вопросы, на которые никто ответить не может.
И все же, когда гордишься собой в качестве высокопрофессиональной машины для убийств и вставил дуло пистолета в рот своей практически уже убитой жертвы, сомнения выглядят несколько несвоевременными.
Будет ли это правильно?
До этих пор Фердинанд ни в чем не сомневался; он выполнял свои обязанности автоматически. Он ликвидировал с дюжину шпионов, а в горячих точках уничтожал противника целыми взводами. Он убивал утонченных интеллектуалов и безмозглых ландскнехтов. Но с ними было другое дело; все они участвовали в игре по правилам. Они знали, чем опасна их профессия. А вот Миранда стала бы его первой невинной жертвой. Конечно, разным людям случалось попадать под его огонь, и нельзя сказать, чтобы она была совсем без греха, но это было бы хладнокровное убийство, и, хуже того, она никогда не узнала бы, что ее погубило. Может быть, именно это его и беспокоило. Наверное, все дело в том, что она так и не увидит приближение своей смерти, а это как-то неспортивно. Надо бы разбудить ее и объяснить. Конечно, из одной только ложной гордости может человек захотеть, чтобы его жертва понимала, что с ней происходит, но гордость дорога тем, кто подозревает, что внутри у них пустота. Однако, пока Фердинанд раздумывал, как бы ей объяснить, почему она должна умереть, сама эта идея стала казаться ужасно несправедливой.
Фердинанд без шума опять поставил пистолет на предохранитель, и, хотя приведенный выше внутренний диалог занял меньше пары секунд, он успел совершить непростительный для «служб безопасности» грех. Он заколебался. Всего на секунду раньше он мог нажать на курок и очень аккуратно избавиться от своих безответных вопросов. Но мир может измениться и за секунду. Точнее говоря, туча, накапливающая над вашей головой на высоте шестисот метров электрический заряд, может достичь предельного уровня и разрядиться гораздо быстрее, чем за одну секунду. Словно взрыв бомбы, ударила молния, и вся комната утонула в ослепительно белой вспышке.
С богоявлениями есть одна проблема; они обычно сопровождаются слишком ярким светом, от такого света глаз на время слепнет, а если глаза и закрыты, спать все равно невозможно. Поэтому, когда не замедлил прогреметь гром, и Миранда проснулась, она увидела нависшего над собой Фердинанда с отчаянно зажмуренными глазами. Почувствовав металлический привкус во рту, она быстро сфокусировала взгляд на стволе пистолета. Охваченная паникой, Миранда взметнулась, сбросив Фердинанда на пол и удачно попав ему коленкой в уязвимое место, еще так недавно доставившее ей столько наслаждений.
Спросонья ничего не понимающая, голая, ошеломленная – не самое приятное состояние, в котором можно очутиться; хотя это все же чем-то лучше, чем быть мертвой. Соскочив с кровати на пол, Миранда споткнулась о Фердинанда, со стонами зажимающего свои кавалерские причиндалы. Потянув за собой простыню, она бросилась к двери и открыла ее, промчалась по коридору и вниз по запасной лестнице, сопровождаемая летящим шлейфом из белого шелка; глаза застилали слезы, грудная клетка сжималась, и дыхания не хватало даже на то, чтобы вскрикнуть. С лестницы вышла в освещенный холл, прислушиваясь к громовым ударам своего сердца и клекоту своего пресекающегося дыхания. В холле она увидела консьержа, что-то пишущего за конторкой. Спасена. Ей нужно только подойти к нему и объяснить, что ее «муж» пытался застрелить ее и сейчас лежит наверху, массируя свои семенники. Тогда она будет в безопасности. Миранда шагнула к яркому свету настольной лампы. Но тут она поддалась тому странному импульсу, который в фильмах ужасов заставляет молоденьких девушек, чьих приятелей только что разорвало на клочки воплощенное зло, заглянуть в подвал, вместо того чтобы удирать через входную дверь. Он подумает, я сумасшедшая, меня свяжут и увезут. Что он будет делать, если Фердинанд спустится сюда со своим пистолетом? Смогут ли золотые эполеты и покровительственная улыбка защитить от настоящих пуль? Нужно бежать дальше. Сохранять безопасное расстояние. Что, если она просто пройдет к входной двери, продефилирует мимо него? Но только не на дождь, завернувшись в их лучшую шелковую простыню.
Миранда услышала, как кто-то спускается сверху по лестнице, и отвернулась от консьержа. Завернутая в призрачно-белую простыню, она прокралась в тенях пустого холла в другую сторону и выскользнула через дверь, выходящую к каналу. На дождливой пристани сырой ветер вцепился в простыню, надул ее как парус, так что она билась позади Миранды, босиком плывущей по вымокшему красному ковру. Сбоку она заметила привязанную гондолу, дождь хлестал по пластиковому чехлу, положенному на нее. Миранда скользнула к лодке, вползла под чехол, протащила его над собой вперед и легла на сухой деревянной палубе. Затаив дыхание, прислушалась к стуку дождя по ее прикрытию. Этот ритм был нарушен звуком шагов на пристани. Чьи-то подошвы топали и скрипели все ближе, замедлили движение около ее убежища и остановились. Порыв ветра, со свистом налетевший со стороны металлического форштевня, вдруг окончательно оторвал кусок чехла, который хлопал о борт. Тогда звук шагов возобновился и постепенно заглох в шуме дождя.
Миранда сдвинулась, стараясь устроиться поудобней, и наткнулась на скатанный в рулон ковер. Попробовала забраться под него. Ковер зашевелился и лягнулся, хрипло выругавшись:
– Vafanculo! [41]41
Пошел ты! (итал.)
[Закрыть]
* * *
Четыре лестничные площадки и двадцать импровизированных площадок для аварийного приземления, пока Мерсия прислонила Флирта к нужным перилам. Чисто из предосторожности она постучала в дверь Миранды, прежде чем открыть ее. Тони, что из соседей, тут же открыл свою дверь и поманил Мерсию к себе.
– Ее там нет, – прошептал он, настороженно оглядываясь по сторонам.
– Да, я знаю, она уехала.
– Ее увезли.
– Извини, что?
– Они до нее добрались.
Флирт зашевелился и спросил:
– Кто они?
– А это кто?
– Друг.
– Не мой, – Тони юркнул в свою комнату и захлопнул дверь.
Мерсия забарабанила в его дверь?
– Тони, Тони, с ним все в порядке, это знакомый Миранды.
Тони снова высунулся из двери:
– А почему же я его никогда не видел?
– А почему ты должен был его видеть? – возразила Мерсия.
– Кто ее увез? – настаивал Флирт.
Тони потер пальцем переносицу под очками.
– Тони, это не очень-то понятно, – со вздохом сказал Мерсия.
Тони еще раз потер переносицу и прошипел:
– Спецслужбы.
– «Спецслужбы» наверняка в переносничном смысле, – скучающе сказал Флирт.
Тони снисходительно улыбнулся.
– Нет, я просто стараюсь, чтобы идиоты вроде тебя не щелкнули меня по носу.
– Девочки, девочки, не ссорьтесь, – вмешалась Мерсия. Оба они посмотрели на нее слегка озадаченно. – Так вот, Тони, немедленно мне объясни, о чем ты, мать твою, толкуешь.
Тони впустил их в свою комнату, которая теперь была завалена большими картонными коробками.
– Куда-то уезжаешь? – спросила Мерсия.
Тони начал говорить фальцетом, которому позавидовал бы любой кастрат.
– Я под наблюдением, – пропищал он.
– И это правильно, – сказал Флирт Мерсии, будто бы очевидное психическое состояние Тони позволяло говорить в его присутствии, не обращая на него внимания. – Почему они вообще его выпустили? На общественное попечение? Или клоуном поработать?
– Тони, почему ты говоришь как Наф-Наф и Ниф-Ниф?
– Жучки, – зачирикал Тони. – У них фильтры от фоновых шумов, срезают звук выше шести килогерц.
– Жучки? У тебя тут что, муравьи, тараканы?
– В голове у него… – начал Флирт.
– Клопы, – попытался объяснить Тони. – Ну, микро…
– Микрожучки такие?
– Микрофоны. Электронные жучки. Подслушка. Шпионаж.
Мерсия и Флирт понимающе кивнули друг другу и направились к выходу.
– Они пронюхали про «ВСЕ».
– Про все-все? – улыбнулся Флирт, нащупывая за спиной дверную ручку.
– Я вам покажу, – сказал Тони, добавив почти неслышно: – Козел надутый.
Он раскрыл картонную коробку и вытащил маленькую черную панель. Откинул крышку, она оказалась небольшим жидкокристаллическим монитором, подсоединенным к цифровому видеоплееру; включил воспроизведение. Перед Флиртом и Мерсией предстала Миранда, лежащая на кровати и читающая книгу.
Тони сразу остановил плеер и включил поиск записи.
– Когда Миранда сказала, что у нее в комнате кто-то был, я поставил там камеру на карнизе для занавесок.
Он снова включил воспроизведение, на этот раз комната была пуста. Затем у них на глазах дверь отворилась. Два человека в серых костюмах и хирургических перчатках вошли, двигаясь синхронно, как в балете. За считанные секунды они, казалось, выдвинули каждый ящик, обыскали все полки и пролистали все книги. Тот, что повыше, жестом указал другому поискать в клетке у тушканчика. Второй просунул было в клетку руку и вдруг быстро ее отдернул, успев коротко вскрикнуть, прежде чем коллега зажал ему рот ладонью. Немного успокоившись, он пнул по клетке ногой, сбросив ее на пол. В следующее мгновение оба мужчины ушли. Тони выключил плеер, довольно сказав:
– Вот.
Мерсия стояла с открытым ртом.
– Что это? Что им от нее надо? И кто это?
– Секретные службы. А нужна она им, чтобы добраться до меня, – фальцетом сказал Тони с новыми нотками превосходства в голосе. – Они знают, что я рассказал ей о моей работе. Это…
– Заткнись, заткнись! – закричала Мерсия. – Если это правда, и ты расскажешь нам, они и за нами будут следить.
Флирт недоуменно смотрел на Тони:
– Зачем им следить за ней, почему бы сразу не взять тебя?
– Потому что работа еще не кончена. Когда «ВСЕ 1.1» закончит работу, они захотят получить все данные, все секреты. Но я ничем не рискую. Я отсюда уезжаю. – Затем нормальным тоном и чуть громче он добавил: – Вечером лечу на самолете в Америку.
Тони потер пальцем переносицу.
– Не беспокойтесь, – фальцетом пискнул он. – Я ее найду.
* * *
Миранда с трудом сдержала крик, когда ковер развернулся, и из него прямо на нее выкатился крупный мужчина. Его лицо обратилось к ней из темноты с агрессивно-испуганным выражением. Он изверг поток итальянских ругательств, смысл которых был тем страшнее, что совершенно терялся в их ужасающих звуках. Никто не умеет ругаться так, как итальянцы; в конце концов, главный признак культурной зрелости языка – количество имеющихся в нем ругательств.
– Простите, scusi, —протянула Миранда.
Мужчина умолк и так близко придвинулся к ней, что она почувствовала исходящее от него амбре винного перегара.
– Синьорина Миранда?
– Гвидо? – воскликнула Миранда.
– О, ты пришла, ты услышала мою серенаду и пришла. Я приплыл сюда за тобой. Ты любовь всей моей жизни. Si?Ты не можешь устоять перед своим Гвидо.
– Что ты здесь делаешь?
– Si.Я буду драться с человеком, который забрал тебя у меня. Я пришел сюда, чтобы драться с ним, но… – Гвидо в явной растерянности почесал затылок и в первый раз оглядел свою скудно освещенную лодку. – Я что, спал? – Глаза его привыкли к темноте, и он увидел, что на Миранде ничего нет, кроме шелковой простыни. – Si, si,да. Ты пришла ко мне. Как во сне. – Гвидо ухватился за простыню и потянул. Миранда опрокинулась на спину и осталась голой лежать на дне гондолы. – Чудесный сон, правда?
Миранда замахнулась правой рукой и влепила Гвидо звонкую, смачную, до ужаса приятную пощечину. От потрясения и боли он вскочил, прорвав головой тент гондолы. И на них обрушился холодный дождь, порывы ветра хлестали обнаженную Миранду и толстого гондольера. Миранда рванула к себе простыню, ухитрившись сбить с ног стоявшего на ней Гвидо, так что он тяжело рухнул на палубу.
– Послушай, Гвидо, – Миранда гордо уселась и заговорила самым своим сдержанным, размеренным, спокойным тоном, тоном школьной учительницы, который сам собой рождался у нее в груди, когда она была напряжена до предела и старалась этого не показывать. – Это не сон, – прозвучало как-то похоже на учительницу, страдающую запором, но выдавливающую свою утреннюю порцию. – Тот человек, с которым я была, Фердинанд, он пытается убить меня. Он был здесь с минуту назад и, надо полагать, еще вернется. Ты можешь управлять этой штукой? – она показала на гондолу, в которой они сидели.
Гвидо ошалело таращился на Миранду, на ее шее рельефно выступили сухожилия, лицо казалось пятнистой розово-белой маской со струящимися по ней потоками дождя, которые смешивались с ее слезами. Глядя на чешущего в голове Гвидо, она лишилась последних остатков терпения и закричала во весь голос, во всю силу своих легких:
– Быстро!!!
Сильные женщины действовали на Гвидо по-особенному. Смущенный и подгоняемый дождем, но могучий, как дуб под ударами стихии, он растянул над гондолой дождевой тент и отдал швартовы. Тонкая скорлупка бешено закачалась на волнах, едва отвалив от причала. Хотя он все еще страдал от последствий бурных возлияний, Гвидо неколебимо стоял на кормовой площадке, крепко сжимая весло, и твердой рукой направлял гондолу вперед, умело подстраиваясь под ритм волн. Миранда, к которой вернулась уверенность, уселась с комфортом и оглянулась на отель. Там она увидела, как Фердинанд, одетый во все черное, выбежал на пристань. На мгновение их взгляды встретились над волнами. Фердинанд рванул к концу причала и без колебаний бросился в воду. Вся уверенность Миранды разом испарилась.
– Гвидо, – вскричала она, показывая назад, – ты можешь грести быстрее?
Миранда обшаривала взглядом поверхность воды, а Гвидо прибавил скорость. Но Фердинанд так и не появился, как она ни вглядывалась. Ветер стих, и дождь кончился. По каналу все еще шла рябь, но головы пловца нигде не было видно. Это лишь пугало Миранду еще больше. Она боялась того, что он сделает, когда вынырнет, и боялась того, что почувствует она, если он не вынырнет. Наши чувства медлительны и неповоротливы, не самое лучшее подспорье в новых, неожиданных ситуациях, а ведь и часа не прошло, как Миранда окончательно и бесповоротно призналась самой себе, что влюбилась в этого человека, очень сильно, глубоко и надолго. Теперь же он превратился в исчадие ада. Она всматривалась в воду. В любой момент он может вынырнуть. Оттуда, где она сидела, ей не было видно форштевня гондолы и руки, внезапно высунувшейся из воды и за него уцепившейся.
* * *
В комнате Миранды все оставалось так же, как Флирт и Мерсия видели на записи у Тони. Флирт поставил клетку Калибана обратно на столик. Зверек лежал на спине, застывшие лапки указывали куда-то на потолок. Флирт не увидел ни малейших признаков дыхания и открыл клетку. Собираясь вынуть Калибана, он очень удивился, когда влажный язычок лизнул его в палец. Калибан лениво открыл пасть и деловито укусил мясистую плоть. Боже, как вкусно, кровь утолила его жажду, а мясо, которое он состриг с кости, было нежным и сочным. С могучим воплем обед попытался вырваться.
Челюсти Калибана сомкнулись вокруг пальца. Тушканчик-людоед всей душой любил вкус человечины, и, как ни был трусоват, ничто не заставило бы его отказаться сейчас от этого пальца. Он оставался без еды столько, что не хотелось вспоминать, прошлый обед убежал и на вкус отдавал резиной, но нынешний замечательный розовый деликатес был поистине божественной, точнее, очень человечной пищей, чем-то вроде гуманитарной помощи. Кровь струилась по мордочке и пачкала мех, но Калибан упорно висел на пальце. Его болтало в воздухе и в конце концов шмякнуло о стену. От удара челюсти захлопнулись, отделив от пальца первую фалангу. Однако проглотить ее Калибан не успел, так как, упав на пол, он ее выронил. Вопящий человек тоже повалился на пол и неистово скреб по нему рукой. Подруга Миранды показывала ему на лежащую перед ним фалангу и кричала.
На секунду глаза человека и тушканчика встретились. Между ними лежала сочащаяся кровью фаланга, твердый гладкий ноготь матово поблескивал в свете электрической лампы. Затем оба одновременно рванулись к добыче. Стремительный Флирт схватил кончик пальца первым, но не смог удержать, поскольку рука, которой он это сделал, еще не отошла от травматического шока. Извернувшись, Калибан прыгнул на выскользнувшую из руки Флирта еду, подхватив ее в момент отскока от пола. Крепко сжимая ее челюстями, он пробежал за гладильной доской и юркнул в мышиную нору. Здесь открывался проход к трубе, которая вела глубоко вниз, в канализационный коллектор. Только почувствовав, что он далеко от места преступления, тушканчик остановился и вцепился в мясо.
Каннибал Калибан принялся яростно его кусать, смакуя особенный вкус человеческой плоти. Но не успел он куснуть и с полдюжины раз, как понял, что он не один. За ним следили глаза. Щелочки, горящие недобрым светом. Он вгляделся в темноту и был вознагражден видом сотни больших и голодных крыс, которые с шипением приближались. Калибан смиренно подтолкнул к ним фалангу Флирта в тщетной попытке подружиться, а глаза алчно смотрели на мясо и на него. Через неделю слух разойдется по всем дренажным и канализационным коммуникациям города. Брось ты свою падаль, гнилую мертвечину и кости. Попробуй-ка вонзить зубы в красную и сочную живую плоть. Ничего нет лучше свежего человеческого мясца.
Флирт все еще стонал в агонии, когда Мерсия прижала кусок туалетной бумаги к его кровоточащему пальцу.
– Видел, что бывает, когда вовремя не кормишь этих тварей, – наставительно сказала она.
– Боже, только не говори, что тебе жалко этого поганого каннибала.
– Нет, это просто полезное напоминание о том, что домашние животные когда-то были дикими.
– Отлично, тогда посмотри, где там камера Тони, и мы пошлем запись на телевидение, в «Уголок живой природы».
– Я думаю, что нам придется вернуться в больницу, – сказала Мерсия, покачав головой при виде алого бумажного кома, набухающего кровью на его пальце.
– В задницу, – сказал Флирт, и плечи его поникли.
Где-то на лестнице зазвонил телефон, и они услышали, как Тони Изсоседей по нему разговаривает.
– Алло. Да. О, привет! Что? Не кричи. Да? Нет. Собственно, я думаю, что она все еще здесь. Не сможешь ли ты еще раз… А, ладно. Да. Хорошо, хорошо, я позову ее.
Голова Тони просунулась в дверь, с каким-то удовлетворенным выражением отметив, что оба они сидят на полу.
– Привет. Вообще-то говоря, Мерсия, это тебя.
* * *
Гвидо неожиданно направил гондолу по изящной дуге вокруг пристани речных трамвайчиков и стал швартоваться около выходящей прямо на канал двери.
– Гвидо, мы должны убираться отсюда. Сейчас нельзя останавливаться. Он может быть где угодно, – воспротивилась Миранда. Они причалили к небольшому зданию рядом с деревянным мостом, через который она вечером бежала с Фердинандом, всего-то метрах в двухстах от отеля.
– Прекрасная синьорина. Гвидо, он любить эту жизнь. Вы большая опасность для Гвидо. Я доставил вас сюда, – он показал на полированную медную табличку, прикрепленную к двери. «Британское консульство». Окно над дверью ярко светилось, оттуда слышались голоса и смех; там был званый ужин. Это казалось донельзя странным Миранде, дрожащей от ужаса, страха и неизвестности, преследуемой по пятам сумасшедшим убийцей.
Гвидо стучал в большую деревянную дверь, пока не откликнулся женский голос с жестким английским акцентом:
– Sto arrivando per amor del cielo [42]42
Хватит, ради всего святого (итал.).
[Закрыть].
Дверь распахнулась, из-за нее вырвались лучи света, упавшие на темную поверхность канала. В проеме стояла худенькая темноволосая женщина в длинном черном платье.
– В ночные часы мы закрыты.
Гвидо указал на Миранду, и она с понимающей усмешкой посмотрела на укутанную в простыню и дрожащую от холода девушку.
– Пожалуйста, – сказала Миранда, – человек, с которым я сюда приехала, только что пытался меня убить.
Женщина кивнула на Гвидо:
– Он?
– Нет. Этот помог мне сбежать. А тот – человек, с которым я приехала в Венецию, на поезде, и совсем недавно он наставил на меня пистолет.
– А вы британка, да?
– Да. И он тоже британец. – Миранда умолкла, так как ее потрясла только сейчас пришедшая в голову простая мысль. А может быть, и нет. Ведь она, по сути дела, ничего конкретного о Фердинанде не знает. Если он мог вставить ей в рот ствол пистолета после того, как сказал, что любит ее, значит, он и вообще мог наговорить ей все что угодно, не сказав ни слова правды. Все, что она услышала от него за последние несколько дней, могло ничего не означать. Она помнила, где он живет, но в остальном он был для нее криптограммой, фантомом, не имеющим ничего осязаемого, на что можно было бы опереться. – По-моему, – тихо добавила она.
– Отель?
– «Гритти», – ответил Гвидо.
На лице женщины появилась улыбка, говорящая: «А, значит, большие деньги, несмотря на внешний вид». Сказала же она только:
– Хорошо. Вам лучше войти.
Гвидо помог Миранде выбраться из лодки. При этом у него глубоко внутри шевельнулось что-то специфически итальянское. Когда Миранда шагнула в дверной проем, его ладони люлькой поддерживали ее ягодицы снизу, и, несмотря на тысячелетия эволюции, он почувствовал, что остается рабом своих инстинктов. Он вдруг сжал ягодицы, словно два кома теста для пиццы. Говорят, этот обычай поддерживает бизнес гондольеров уже несколько столетий после того, как тот должен был бы заглохнуть, – благодаря своей популярности среди молодых женщин, страдающих от избытка романтики и недостатка секса и жаждущих прокатиться на гондоле исключительно ради процедуры высадки. Хотя Миранда сохранила хладнокровие, ей вполне хватало устойчивости на ногах и времени, чтобы с размаху влепить Гвидо вторую пощечину, прежде чем пройти в здание.
