Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)
2
Мальчик-грязный-пальчик
ПОГОВОРИМ ОТКРОВЕННО. ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ СРАЗУ, С самого начала предупредить вас, чего не надо делать. Чтобы я с вами не попало в какой-нибудь переплет, например, лишившись переплета. Мне не нравится, когда загибают уголок страницы; если ее номер уже не вмещается в вашу память – просто положите закладку. Во-вторых, не стоит перегибать мою обложку так, чтобы затылок коснулся пяток; я вам не гуттаперчевый мальчик. И не оставляйте меня в туалете. Какой бы хорошей ни была у вас вытяжка, содержащаяся в миазмах кислота пожирает бумагу не хуже саранчи. И меньше всего я хочу, чтобы кто-нибудь задумчиво обратил на меня свой взор, когда вдруг кончится туалетная бумага. И последнее: я, в общем-то, не против, когда меня берут в постель, наоборот, в таком полном сближении даже есть что-то приятное, но ради всего святого, если там будет секс, то меня увольте. Вот только не хватало мне валандаться под двумя потными телами, а потом еще прикрывать позорное сырое пятно. Комментарии излишни.
* * *
Когда она вынула меня из-под джемпера, моя обложка была покрыта тонкой пленкой ее пота. Мы с моей читательницей рассмеялись. Пока я остывало от азарта бегства, Миранда учащенно дышала. Потом она взяла бумажную салфетку и вытерла меня насухо.
Я попало в царство Миранды. Принцессы всего, что видел глаз. В ее владении был континент комнаты, пролегавший от пушистой набивной таксы под дверной щелью, что защищала от сквозняка и охраняла вход, до границы, обозначенной лучами предвечернего солнца, прорывавшимися сквозь пожелтевший тюль. Одна комната, комната, где все было в единственном экземпляре: одинокое окно, один телевизор с одним работающим каналом, одна кровать, одна микроволновка, одна раковина, холодильник (одна штука), один электрический чайник, одна клетка для одинокого тушканчика, одиночная лампочка (тихо гудящая), один шкаф, единственное вечернее платье, один стакан с позеленевшей водой и одна увядшая роза на единственном блюде, плавающая среди опавших лепестков, один постер с Брэдом Питтом, одна недоеденная банка фасоли, одна черно-белая открытка с однократным поцелуем на фоне Парижа, одно коричневое пятно от кофе на коричневом коврике с изображением коричневых цветов на коричневом фоне, один ночной столик с одним ящичком. И двое нас.
Миранда отодрала пару влажных полусгнивших листьев салата от пучка на дне крошечного холодильника и осторожно приблизилась к клетке с тушканчиком.
– Кэли! – тихо, но беспокойно позвала она. – Ты еще жив? – будто ждала отрицательного ответа. Черные твердые бусинки глаз смотрели на нее, не мигая. Она просунула мокрые листья сквозь прутья, не отрывая взгляда от застывшей фигурки. Даже усики не дрожали.
– Калибан? – уже с некоторым подозрением. Миранда ткнула тушканчика пальцем в бок. Ноль эмоций. Она ткнула посильнее. Опять ничего, Миранда открыла крышку клетки и протянула руку внутрь. В тот же миг тушканчик взвился и вонзил острые, точно бритва, резцы в один из нежно-розовых, пухлых пальцев, так ему досаждавших. Взвизгнув, Миранда выдернула палец из его пасти: – Ах ты, скотина!
С демонстративным равнодушием, как все животные в клетке, тушканчик задумчиво смаковал выдранный его длинными резцами кусочек плоти Миранды; даже своим скудным умишком он смог оценить новизну ощущений. Он стал плотоядным. Миранда пососала палец, потом, испугавшись, что на него мог попасть какой-нибудь калибанский микроб, опустила его в воду.
– Ты кусок дерьма! – громко и сердито заявила Миранда тушканчику, который в этот момент как раз испражнялся себе на задние лапы. – Два года я тебя кормлю, пою, меняю подстилку, и что я получаю в ответ? Ты, скотина, меня укусил. Ненавижу!
Калибан зевнул и почесал задней лапкой за ухом, оставив на меху мокрый черный след помета.
Кстати, именно так всегда с Мирандой и выходило. Кроме меня – а я уже ее полюбило, так что я не в счет, – Миранду не очень-то жаловали. Ее одинокий тостер неизменно сжигал хлеб, одиночная микроволновка выдавала одну и ту же гадость, что бы Миранда в нее ни заряжала, колготки обязательно пускали стрелки, все время что-то вызывало раздражение на коже, словом, каждый новый день был не ее днем. Нет, у нее не было написано на лбу «жертва», просто на заднице стояла жирная печать – «посмешище». И она знала, что над ней всегда будут смеяться. Но, конечно же, не кто иной, как кроткие, наследует землю [3]3
Мф 5:5.
[Закрыть].
Когда она щелкнула выключателем своего одинокого чайника, тот сразу же на нее зашипел. Миранда со вздохом его выключила. Поставив чайник в одинокую раковину, набрала воды. Положила одну ложку растворимого кофе в одинокую чашку и села на одинокую кровать. Посмотрела в никуда. Она уже была далеко. Журчащий ручеек холодной, кристально чистой воды «Эвиан» бежал сквозь ее королевство, спускаясь с заснеженных пиков Швейцарии, сверкающих на далеком горизонте. А она сидела под деревом, усыпанным яркими пастилками из диковинных фруктов. И там был Он. Вот Он, как всегда, улыбается ей своей белозубой рекламной улыбкой (сигареты «Мальборо», свежее дыхание). Их руки слегка соприкасаются, она чувствует, как жар его желания разливается по ее телу, когда она берет у него чашку чая «Гринфилд». Он кладет рядом с ней плитку шоколада «Альпен голд» и высоко подпрыгивает, ухватившись одной рукой за последнюю ступеньку свисающей с вертолета веревочной лестницы. Другой рукой он машет Миранде и, потихоньку раскачиваясь, исчезает вдали. Выглядит немного глуповато, думает Миранда, но счастливо улыбается. С нескрываемой злобой и презрением чайник плюется в нее, разрушая идиллию.
* * *
Все это я видело. Все, о чем она думала. Надо вам сказать, что, кроме отсутствия уязвимых для болезней органов, в жизни литературных произведений есть еще одно преимущество (если это можно назвать преимуществом) – всеведение, способность проникать мысленным взором куда угодно и когда угодно. Это метафизический эквивалент единого проездного. Свобода перемещения мысли. На любую глубину, в подсознание любого человека; я читаю его мысли, вижу его фантазии, его боль, вечные сомнения, а затем снова взмываю ввысь – к другим людям, другим мыслям. Немножко чувствуешь себя Богом, можешь внушить себе иллюзию, будто бы все в твоей власти; обретаешь на краткий миг ощущение всемогущества. Но, если быть честным с самим собой, я не всемогуще, и это сразу заставляет меня задуматься – как мучительно было бы стать похожим на вас. Вам столько всего приходится понимать, столько всего замечать, столько принимать решений, столько эмоций переживать. А осознание своей свободы выбора – это вообще кошмар! У меня, знаете ли, ничего этого нет, я начинаюсь и заканчиваюсь, все примерно в одном и том же месте, даже в одно и то же время, я неизменно, ну, до момента, когда я рассыплюсь на странички или сгнию. Из-за этого я иногда чувствую себя слишком прямолинейным. Отлично помню, как это бесило меня раньше. До того, как я изменилось. Второе предложение неизменно следует из первого, третье – из второго, и так далее, без единой развилки; и так будет всегда. Но я изменилось, и теперь я понимаю, что потеряло, – эту безмятежность бытия в идеальном мире, где нечего бояться, потому что все известно заранее. Моя уверенность куда-то испарилась, а что до нас с вами, бесспорно одно – случиться может все, что угодно, вы можете меня отложить, засунуть на полку, об этом я не имею ни малейшего представления. А чтение мыслей… Я больше не умею этого делать. Я от всего отказалось ради Нее. И не помню, знало ли я, что так будет, уже тогда, в тот первый вечер, когда солнце медленно садилось, а спальня наполнялась оранжевым отсветом уличных фонарей.
Миранда отхлебнула кофе, оказавшийся, как всегда, слишком горячим, и села к зеркалу пропалывать свои густые брови, снова почти сросшиеся воедино. Проводя между ними полоску ничейной земли, она вздыхала, попутно оценивая глубину своей непривлекательности.
Послушайте! Какой смысл в умении читать мысли, если я абсолютно беспомощно, зная, как она себя недооценивает и как понапрасну бичует себя, но не имея возможности хоть что-то сказать. Какой смысл так много понимать, если остаешься немым? Остаешься заключенным в тюрьме чужих слов, где бьешься о стены, исходя безмолвным криком о том, что она прекрасна, прекрасна, как Венера Милосская до своей автокатастрофы – еще с обеими руками и с бровями, прекрасна, как золотое сечение, как хохломская роспись, как святая Тереза в экстазе от экстази, как рассмеявшаяся наконец Мона Лиза, виденье самобытной, чарующей, дивной красоты. Но ей никогда об этом не узнать.
Глядя на нее, я видело ее изнутри и снаружи. Она была лучезарна.
Когда Миранда смотрелась в зеркало, она видела только какую-то квашню. Ее белое тело не было юным и гибким, ее тяжелые тускло-коричневые волосы никогда не обрамляли ее лицо золотистым сиянием, не развевались словно на ветру, ни за что не хотели ниспадать игривой волной или хотя бы колыхаться пышной спелой копной. Си да на стуле, она боялась взглянуть вниз, чтобы не увидеть бескрайние просторы чудовищно широких бедер.
Миранда была не той Мирандой, какой бы хотела быть. Ноги слишком короткие, руки слишком большие, глаза слишком широко расставлены, нос слишком маленький, подбородок слишком узкий, усики слишком заметные, брови слишком густые, шея чрезмерно длинная, плечи слишком худые, ключицы чересчур выпирают, груди неодинаковые, прямо соски торчат в разные стороны, живот слишком толстый, таз будто после беременности, бедра – слишком даже для «слишком», зад неимоверно обширный, ягодицы слишком желеобразные, колени слишком бугристые, лодыжки слишком… нет, даже Миранда признавала, что лодыжки у нее – умереть не встать. Точеные, где острые, где гладкие, настоящие щиколотки, словно высеченные из мрамора самим Микеланджело. Если бы в модельном бизнесе существовала отрасль лодыжек, Миранда стала бы в ней супермоделью «Лодыжка века». А живи она в викторианскую эпоху, когда выглянувшая из-под подола щиколотка ввергала мужчин в пароксизмы страсти, весь мир, безусловно, упал бы к ее ногам. Иногда, под настроение, Миранда доставала свою тонкую золотую цепочку и надевала поверх лодыжек. Но никогда не выходила с ней на улицу, ведь ее подруга Мерсия сказала, что только шлюхи носят цепочки на ногах.
Волосок за волоском выщипывая брови, Миранда поглядывала на тушканчика, который облизывал зубы. Нос его удовлетворенно подрагивал. Он изведал вкус человеческой крови, и мир больше никогда не будет прежним, никакой салат теперь не поможет. Калибан знал, что при первой же возможности укусит вновь.
Раздался стук в дверь, и Миранда, просто на всякий случай, еще раз оглядела себя в зеркале – готова ли она к тому, что за дверью окажется Он, рыцарь в сверкающих латах, и застанет ее врасплох. За дверью, естественно, возвышался не высокий, темноволосый, симпатичный незнакомец, не мужчина из рекламы «Милк трей», и даже не сексапильный электрик, а Тони Изсоседей, живший в другой квартирке последнего этажа. Высокий и тощий, Тони был обвешан проводами, напоминая собою вид, открывающийся на музыкальный центр сзади. С десяток разнообразных проводков и кабелей вечно свисало у него из карманов, с пояса и шеи, словно ему осталось только одно, последнее соединение, чтобы подключиться к Вселенскому Интерфейсу. Тони глядел на Миранду сквозь огромные очки с толстенными линзами – казалось, они вот-вот свалят его на землю и раздавят своей тяжестью. Миранда, считая его ужасно застенчивым, по давней привычке сразу стала изучать свою обувь, чтобы лишний раз его не смущать. Тони стоял и щурился. Так, ноготь на большом пальце левой ноги сломан.
– Привет, – наконец сказала Миранда.
– Привет, – откликнулся Тони и опять погрузился в молчание.
Миранда подняла глаза:
– Ты чего-то хотел?
– О, нет, нет. – Тони покачал головой.
После очередной минутной паузы Миранда указала себе за плечо:
– Ладно, я пойду, займусь опять своими делами.
– Разумно, – кивнул Тони.
Хотя он не сдвинулся с места, Миранда захлопнула дверь и вернулась к зеркалу. Только она села, в дверь опять постучали. Миранда еще раз ее открыла. Тони стоял в той же позе, в которой она его оставила.
– Да, Тони?
Улыбка.
– Ты уверен, что тебе ничего не надо?
– Нет. Э-э… Просто… Тебя там к телефону…
Миранда встрепенулась:
– Что ж ты сразу не сказал?
Она скатилась к телефону-автомату на нижней площадке, пока Тони бормотал что-то о том, что она не спрашивала. Трубка раскачивалась на проводе. Подхватив ее, Миранда заорала «АЛЛО» так, чтобы ее услышали, даже если там успели повесить трубку.
– Господи, да ты порвешь мне перепонки! – Это была Мерсия.
– Привет-привет, прости, что я так долго. Тони Изсоседей, – произнесла Миранда так, будто его имя все объясняло.
– Ты все у шизанутого Зорбы? Тебе давно пора съехать, найти что-нибудь поприличнее. Там же форменный дурдом.
– Мне здесь нравится, – солгала Миранда.
– Ага. Чем занимаешься?
– Когда?
– Вечером.
Миранда закусила губу.
– Миранда?
– Вечером? Да так, ничем. Чем всегда.
– Пиццу любишь?
– Ой, Мерси, я что-то подустала. Хотела лечь пораньше, книжку почитать, в таком духе.
– Блин, эти твои чертовы книжки, Ранда! Когда ты начнешь жить настоящей жизнью? «О, мистер Чичестер, я должна вам сказать…», и хлоп в обморок! Миранда, оглянись: вокруг реальный мир. Он не кусается.
– Знаю, – вздохнула Миранда.
– Тогда, значит, пицца, в реальном мире. Пицца, бутылка вина и немного пьяного разврата.
– Нет, Мерсия, не сегодня. Я действительно устала.
– Миранда, там же все придумано. Такого никогда не бывает. Они обвенчались под колокольный звон, и все счастливы? Чушь, они кидаются друг в друга посудой, трахаются за спиной друг у друга, и все безудержно спиваются. В реальном мире ты в лучшем случае встретишь чудика, такого же затурканного, как ты, и успеешь немного порадоваться жизни, прежде чем – бац! – он трахает другую, а ты слезно названиваешь мне, мечтая выпить эту несчастную бутылку вина со своей настоящей подругой.
– Мерсия.
– Да?
– Мне пора идти.
– Только не в страну «они жили долго и счастливо». Знаешь, почему твои сказочки начинаются со слов «давным-давно»? Потому что такое только давным-давно и бывало, а с тех пор жизнь – сплошное дерьмо.
– Мерси.
– Всего-навсего пицца, на скорую руку; вся толпа давно гуляет. Кстати, и вина осталось только полбутылки. Половину я уже выпила.
Миранда хмуро глянула вверх по лестнице и увидела, что Тони Изсоседей быстренько отшатнулся.
– А может быть, пойдем в бар, опрокинем парочку «докторов Нет»? – Мерсия сегодня явно переживала обострение своей боязни одиночества, осложненное приступом дружелюбия. У подруг была такая игра – каждую неделю они выбирали идущий по телевизору фильм и всю неделю пили то же самое, что и персонажи. На этой неделе повезло Джеймсу Бонду – сухое мартини, смешать, но не взбалтывать.
– Доктор что? – коварно переспросила Миранда.
– «Нет».
– Вот именно.
Мерсия пораженчески вздохнула:
– О’кей, тогда до завтра, Бригитта.
– Сама ты чертова Бригитта.
Миранда повесила трубку и крадучись пошла к себе в комнату Она услышала, что дверь Тони тихонько затворилась перед самым ее приближением. Миранда расстроилась. Оттого, что Мерсия, скорее всего, права, и оттого, что Миранда наврала ей, а больше всего оттого, что сегодня не собиралась ничего не делать, а шла на свидание с Барри.
Барри из отдела доставки. В «Доставке» всегда есть такие Барри. Барри хвалится, что «умеет пить», потом рассыпается на запчасти с первых трех кружек пива, он привык руками делать у девушек за спиной недвусмысленные жесты, а ртом издавать неприличные звуки. На первом свидании Барри рассчитывает, как минимум, на петтинг. Всем друзьям он расскажет, как вас трахал, даже если этого не было. Барри очень суеверен и ежеминутно хватается за свои причиндалы, словно боится их потерять. Что, если вдуматься, только сделало бы его намного приятней.
Миранда знала, что ей нужен не Барри. Ланселот, Фердинанд, Термидор, Галахад… Человек с квадратной челюстью и властным, внушающим трепет голосом. Человек, который любого заставит себя уважать.
Миранда задумалась и осознала, что ее устроил бы любой, кто, по меньшей мере, кредитоспособен. В уме она отметила, что хорошо бы еще, чтобы он не делал то, чем Барри прославился на весь Второй этаж. У Барри была одна из тех привычек, которые типичны для всех Барри; не реже одного раза в пять минут он при всем честном народе чесал свою задницу. Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы ненароком, быстро и не слишком явно почесать сзади штаны, избавляясь от нестерпимого зуда. Но Барри может обсуждать с тобой отправку груза в Ковентри, и в какой-то момент разговора ты вдруг осознаешь, что он перестал жестикулировать обеими руками. И впрямь – его правая рука уже запущена сзади под штаны, и оттуда доносятся громкие скребущие звуки. Барри продолжает весело болтать, как будто нет ничего необычного, а точнее-то говоря – тошнотворного, если человек старается отскрести от своей задницы засохшие остатки невытертых фекалий во время разговора о транспортных сетях графства Гемпшир. Но для тебя это, конечно, предупредительный сигнал, что пора уходить, ведь если замешкаешься, дальше будет еще хуже. По окончании раскопок Барри рассеянно обозревает свой указательный палец на предмет извлеченных находок. Если таковые есть, а обычно это застрявший под ногтем темный катышек с растущим из него толстым черным волоском, Барри пытается растереть его между большим и указательным пальцем, обнюхивает, покусывает ноготь, но, поняв, что прилипло намертво, аккуратно обсасывает палец.
Ладно, с чего ей так уж расстраиваться? Обычный Мальчик-грязный-пальчик. Все равно никому со Второго этажа она ни за что в этом не признается. Неужели вибратор – единственное, чего она достойна? Неужели ей нечего больше ждать от жизни? Барри неплохо выглядит. Всегда веселый. Молод и строен. Миранда была уверена, что его еще можно научить тонкостям туалета. Тем более, нельзя сказать, что поклонники вытоптали газон под окном Миранды. Еще ни разу, выходя из дома, она не видела, чтобы к фонарному столбу был привязан белый конь, а прекрасный принц в серебряных доспехах набирал на домофоне номер квартиры Миранды. Ей просто надо быть внимательней и держаться подальше от указательного пальца Барри.
Миранда открыла шкаф:
– Итак, Калибан, что же мне надеть? – Приложив палец к щеке, она задумчиво смотрела на свое единственное вечернее платье и бормотала: – Просто глаза разбегаются.
– О, знаю, – сказала она, словно ее осенила блестящая идея, – надену-ка я вот это, – и, уже с меньшим энтузиазмом: – Для разнообразия.
Вынула поношенное вечернее платье. Оно было черное, тонкое, облегающее, прямо «вечерний туалет». В том смысле, что в таком и в туалет сходить не стыдно. Если вечером. Хотя лучше уж ночью.
Миранда сняла одежду, в которой ходила на работу, и мне открылась еще одна звездная россыпь, еще одно небесное видение – ее тело. Если бы она только знала… Миранда натянула платье через голову, прикрыв однотонные грязно-бежевые лифчик и трусики. Критично изучила себя в одиноком зеркале и, памятуя, что кавалеры редко окружают своим вниманием девушек с большим задом, разгладила платье на ягодицах, будто каждый миллиметр мог приблизить ее к вожделенным пропорциям куклы Барби.
* * *
Выходя из комнаты, Миранда взяла меня и положила в сумочку. В конце концов, Барри не может не опоздать. Я болтался между помадой, расческой и батончиком «Фрут энд нат», в то время как Миранда целеустремленно шла по Голдхоук-роуд, отклоняясь от прямой, только чтобы разминуться с собачьими кучками, лужицами рвоты, с пьяными и с богомерзким продавцом благотворительного журнала «Большое дело».
Ах, Шепердз-Буш, Шепердз-Буш. У меня появилось ощущение, что я прекрасно знаю этот район. Все читатели библиотеки жили неподалеку, и мои коллеги делились со мной впечатлениями.
Неужели Барри не мог зайти за ней? Миранда терпеть не могла одиноко сидеть в пабе. Не из-за похотливых взглядов, когда каждый посмотрит оценивающе, прежде чем безразлично отвернуться, не из-за бесцеремонных замечаний, не из-за запахов дыма и мужского пота и даже не из-за чувства, что она вторглась в мужские владения. Просто потому, что, пересекая порог паба, она признавала их победу. Это было не вторжение, а наоборот – капитуляция. Подчинение худшему из того, что есть в мужском самодовольстве. Словно признание – все в порядке, мне нравится, какие вы, можете блевать мне на туфли, я же мечтаю, чтобы вы приняли меня в свою компанию. И пока я в вашем царстве, я с милой улыбкой буду смотреть, как вы открываете рот и, высовывая в мою сторону язык, посылаете мне воздушные куннилингусы. Мне нравится, когда вы третесь об меня, делая вид, что проталкиваетесь к стойке бара. Нет-нет, я ничего не имею против, если вы, напившись в стельку, схватите меня за груди и спросите, не пробовала ли я их когда-нибудь взвесить.
Пабы были царством Барри, а «Бродяга буша» – что рядом с виадуком – был любимым пабом в этом царстве. Паб из пабов. Выдержанный в австралийском стиле. Миранда задумчиво смотрела на дверь. Это словно работа, которая всегда занимает ровно все отведенное на нее время: сколько бы австралийских пабов ни открылось, таинственным образом всегда находится достаточно австралийцев, чтобы их заполнить.
Миранда, перешагнув через тело, толкнула дверь, на которой большими, весело раскрашенными буквами сообщалось, что сегодня «день X». Миранда мимоходом подумала о странностях австралийской культуры. Потом засомневалась, а существует ли таковая. Она никогда не бывала дальше Пеннарта, но подозревала, что Австралия – это обширные прогалины сухой красной глины, перемежаемые чуть менее обширными завалами бесчисленных пивных банок. Ей не нравились австралийцы, которых она встречала. Но выяснилось, что она им тоже не нравилась, а во взаимных чувствах, какими бы они ни были, всегда есть что-то утешительное.
К сожалению, Барри не опоздал. Думаю, она собиралась меня почитать, пока его нет. Но он помахал ей рукой, а все остальные Барри покосились в ее сторону, прежде чем отвернуться.
– Что тебе взять? – Барри протянул руку в приветственном жесте, явно не замечая, что Миранда воздержалась от прикосновения к ней.
– Сухое мартини, пожалуйста.
– А сухое разве можно пить? – спросил Барри.
– Джеймс Бонд пьет, – улыбнулась Миранда.
Барри исчез в дыму. Неделя Бонда Миранде положительно нравилась. Мартини было приятным и в табели о рангах занимало строчку, о существовании которой большинство остальных напитков даже не подозревало. Тем временем, в предвкушении своего мартини, она даже улыбалась некоторым мужчинам из тех, кто все еще посматривал на нее через плечо.
Барри вернулся, неся в руках кружку со своим бешено плещущимся пивом и бокал со сравнительно хладнокровным коктейлем для Миранды, поставил их на стол и, тяжело плюхнувшись рядом с ней на свою вечно свербящую задницу, жизнерадостно провозгласил:
– До дна!
Миранда взяла свой бокал и медленно поднесла к губам, уже ощущая во рту горьковато-сладкий вкус мартини.
– Постой-ка, – Барри остановил ее руку. – Туда какая-то дрянь попала.
Заботливо наклонившись к ней, он выудил из бокала оливку своим указательным пальцем.
