Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)
ЧАСТЬ II
Нет, я даже не могу держать себя в руках. Я полностью в ваших руках. Начинается уже второе действие, а я обречено на бездействие, потому что действие протекает во мне. А ведь еще Шекспир говорил, что в жизни у мужчины семь действий, в которых он играет семь ролей [12]12
«Как вам это понравится», акт II, сцена 7.
[Закрыть].
С книгами проще, у них только начало, середина и конец. Но теперь, когда Миранда и шпион встретились, это конец начала или начало конца. С этих пор, как бы мне ни хотелось крикнуть ей: не слушай, не ходи туда, – она идет, она меня не слышит, а у меня нет голоса.
Мне бы надо было родиться путеводителем.
Что-то я совсем расклеился, но я у вас в руках, и надеюсь, вы сможете что-нибудь со всем этим сделать. Как все грустно.
12
Чистилище разума
В ИНУЮ МИНУТУ, КОГДА ВЫ ДЕРЖИТЕ МЕНЯ В РУКАХ, и мы снова вместе, вы и я, и все вокруг нас тонет в несущественности, и мы с вами подобны двум заговорщикам в этой интриге слов и воображения, мне представляется, что вы, может быть, находитесь в центре мироздания. Весь мир принадлежит вам, вы создаете его, и он ваш.
Собственно, будь я заурядным рационалистом-картезианцем, я мог бы утверждать, что все находящееся вне нашего разума не имеет никаких доказательств своего существования, – если оно не порождает у нас никакого чувственного восприятия, не участвует в нашем чувственном опыте, это все равно что его не существует вовсе. А в таком случае вы и в самом деле чувственный пуп земли, и мир вращается вокруг вас.
Однако в силу моего всеведения мне хорошо известно, что мир продолжает вращаться сам по себе, что бы вы ни делали в попытке остановить его.
Разумеется, при нашем эгоизме мы иногда готовы поверить, что мир есть плод нашего воображения. Мы можем вообразить себе, будто бы он просто не существует, когда мы о нем не думаем. А в истории Миранды сейчас как раз наступил такой момент, когда она забыла обо всем на свете. Итак, Миранда направилась к турникету, сопровождаемая этим гипертрофированно мускулистым кретином с нелепым имечком Фердинанд Ксавьер.
Простите, я изо всех сил стараюсь не осуждать его, но учтите, пожалуйста, как мне трудно.
Она подошла к турникету и в блаженных грезах забыла о своих подругах, неприятностях и тревогах. Она ощущала только его близость. В этой ожившей мечте все фантазии превращались в реальность, и Миранда забыла о Троцком и гигиенических прокладках, о Флирте и Барри, даже о Мерсии. На ближайшие несколько часов своего экстаза она отправила их в чистилище разума, на склад забытых вещей. Эта темница памяти, где подследственные мелочи теснятся на одних нарах с репрессированными сожалениями и пожизненно осужденными воспоминаниями о минутах позора. Они загнаны в катакомбы забвения, но только и ждут момента повтора, аналогичного случая или ситуации, чтобы вырваться на волю и наполнить сердце человека стыдом за самого себя.
* * *
Итак, Мерсия в действительности не исчезла, когда Миранда перестала о ней думать. Она не пропала, не испарилась, не томилась в тюрьме забвения Миранды. Абсолютно не ведая, что потрясает самые основы солипсизма, Мерсия продолжала жить, дышать и злиться на мужчин. Она сохранила способность пудриться, краситься и думать.
И вот о чем она думала: о Миранде.
В раздевалке, поднеся к ресницам карандаш и глядя в зеркало, Мерсия не могла отделаться от мысли, что, будь все нормально, они с Мирандой давно бы переговорили, договорились, нашли бы общий язык – мужчинам на погибель. Ей начинало по-настоящему не хватать Миранды, такой благодарной слушательницы. В непривычном молчании Мерсия рассеянно накладывала тени на веки толстым слоем, пока не стала выглядеть как что-то среднее между пандой и актрисой немого кино. На мгновение ей почудилось, что она – Луиза Брукс. Она широко раскрыла глаза и прикусила край ладони, как делала эта звезда Великого немого, когда к ней приближалось какое-нибудь зло, чаще всего – мужчина.
Однако Мерсия начала уже осознавать и то, что главная неприятность, когда не с кем поболтать, – остается слишком много времени для размышлений.
Ничем не прерываемые мысли принялись неумолимо выстраиваться в логические цепочки, один тезис сменялся другим, создавая полное ощущение, что в конце концов цепочка умозаключений приведет ее к какому-то выводу. И вывод этот, безусловно, должен будет иметь какое-то отношение к Миранде.
Мерсия продела руки в рукава куртки.
Как все же нелепо, когда мужчины подают тебе пальто, как будто ты дите малое, а ты, конечно, никак не можешь попасть в рукава, потому что не привыкла, чтобы они были там, где их держат.
Выходная дверь.
Похоже, это делается специально, чтобы подчеркнуть, какая ты неуклюжая, потому что женщина.
Через полуосвещенный Второй этаж.
Разве «галантность» – это не просто набор сигналов, которые мужчины подают женщинам, чтобы показать, что они все еще главные?
Вниз по лестнице к служебному входу.
Но почему бы тогда не эксплуатировать это притворное смирение, не извлекать выгоду из этих насквозь фальшивых ритуалов?
Улыбнуться уборщице, уж конечно, это не мужчина.
Может быть, мужчины открывают нам дверь и подают пальто, потому что не способны на подлинную, искреннюю заботу.
Улыбнуться охраннику, который придерживает открытую дверь на улицу.
Следовательно, никак нельзя доверять «галантным» мужчинам, потому что все это ложь, одна показуха.
Окинуть презрительным взглядом приближающегося мужчину, который уставился на титьки.
Это фальшивое уважение, наглый обман.
Нахмуриться на мужчину, не отрывающего глаз от титек, глянув ему вниз на ширинку, коварно улыбнуться.
Им невозможно доверять.
Отлично, он шарит рукой по ширинке и покраснел, проехали.
Но Миранда попалась на этот галантный треп.
Дойти до метро.
Ее элементарно эксплуатируют Мальчик-грязный-пальчик и Флирт – мужчины, возомнившие, будто бы они точно знают, что ей всего-то и нужно, что обычный романтический флер.
Надуть губки на очкастого мужчину в очереди за билетами.
Ясно, что сейчас она очень уязвима.
Слегка коснуться бедром очкарика, скорее всего, эксгибициониста, вон он как вспотел.
И все же сейчас Миранде будет чуть легче принять горькую правду о мужчинах.
Подмигнуть ему; точно, даже очки запотели.
И пока Мерсия стояла в очереди, мысли о Миранде ее не отпускали, так что, когда она наконец добралась до автомата с его рядами кнопок, она уже не удивлялась себе самой, нажимая кнопку «Голдхоук-роуд».
* * *
Сходным образом, совершенно не подозревая, что потрясает самые основы эгоцентрической философии, Питер Перегноуз тоже не намерен был дематериализоваться только потому, что Миранде стало не до него. И точно так же, словно по команде свыше, он сел в следующий поезд до «Голдхоук-роуд», задумав самостоятельно обследовать дом, где живет девица Браун, ныне объект наружного наблюдения под кодовым обозначением «Червонный интерес».
Осмотрев снаружи обшарпанные стены дома, Питер поднялся на крылечко мимо спящего бомжа, чтобы проверить домофон. Поскольку до сеанса связи с Ультрой делать было нечего, он решил скоротать время в каком-нибудь баре неподалеку. Судя по всему, единственным вариантом был аляповатый паб в австралийском стиле, где он и обосновался с кружкой местного пива, не без юмора названного «Старые подштанники Брюса» или как-то в этом духе.
Питер долго приставал к Ультре, клянчил хоть какую-нибудь роль в операции, но теперь воспринимал все это как свое унижение. Инструкции ему были даны достаточно ясные, но противно все-таки получать их от человека, который на два десятка лет тебя моложе.
А ведь на его месте мог быть он сам, он мог бы быть не Ляписом, а Ультрой. Ему бы это удалось, если бы он поступил в Кембридж, а не в занюханный Политехникум Гулля, что удалось бы ему, если бы он лучше выглядел на собеседовании с этими высокомерными ублюдками преподавателями, что удалось бы ему, если бы он сдал выпускной экзамен по английской литературе, что удалось бы ему, если бы он удосужился действительно прочесть эту «Историю Тома Джонса, гаденыша» и «Хрюшку Доррит», что удалось бы ему, если бы он не был так занят, заклеивая свои надувные резиновые игрушки, чего бы он не делал, если бы его мамаша была чуть построже и заставила его учить уроки, что удалось бы ей, будь рядом его отец, что тому удалось бы, если бы мамаша его так не пилила, что удалось бы ей, если бы она вышла замуж за кого-нибудь чуть поумнее и чуть меньше пьющего. Все это их вина, заключил он – не в первый раз и даже не в двадцатитысячный, так как уже лет сорок упражнялся в поиске виновных. И всякий раз, когда он оставался наедине со своими мыслями, цепочка умозаключений вела прямиком к его родителям, потому что больше, в сущности, некого было винить за его несложившуюся жизнь. И Питер Перегноуз заглянул в лужицу пива, растекавшуюся от его кружки.
Итак. Теперь он кое к чему пришел. Ультра показал ему, как незаметно преследовать человека, как дать почувствовать слежку, но оставаться невидимым. Как повторять все движения объекта, а потом затеряться в толпе. Как пользоваться развернутой газетой, чтобы пасти объект в помещении. И все это было проделано превосходно, похвалил сам себя Питер. Только из-за досадного приступа легкой паники он вошел в один вагон с «Червонным интересом». Нет, в самом деле, а если бы Ультра перепутал вагоны и они ее потеряли бы? Конечно, как только он заметил в вагоне Ультру, он должен был выйти, но двери уже закрылись, и все они оказались заперты в одном вагоне. Потом она его узнала и набросилась на него, эта одуревшая сучка. Оправу очков помяла. Может быть, испортила ему перспективы и дальше участвовать в операциях. Еще один глоток «старых подштанников». Горькое пьют от горечи.
* * *
Сказать, что Барри тоже продолжал автономное существование, означало бы предполагать независимость и самоопределение, которых у него попросту не было. Но ведь если бы его существование зависело от того, думают ли о нем другие люди, он бы и вообще существовать не начал. Даже его родители думать о нем не думали на протяжении нескольких месяцев после своего свидания на заднем сиденье «форда», пока приступы тошноты не привели его мать в кабинет врача, где она узнала, какими тяжелыми бывают последствия легкомыслия – свыше трех килограммов весом.
Одиноко сидящий в раздевалке для персонала Барри отнюдь не хотел еще раз встречаться с Мерсией и стыдливо спрятался в душевой, когда заслышал ее шаги. Он то и дело порывался выйти из своего укрытия, но все не мог дождаться подходящего момента, поэтому вынужден был томиться, пока девушки не ушли. Конечно, ему надо было не теряться, а бесцеремонно прорываться к выходу, но без компании других кретинов ему как-то не хватало бесцеремонности. Барри стоял и слушал, и решил, что ненавидит их. Да, он ненавидел девушек. Барри вспомнил о школе, где в порядке вещей было ненавидеть девушек, и подумал, что тогда ему, может быть, последний раз в жизни было с ними легко.
Барри решил, что ему надо выпить.
* * *
– Освальд! – крикнула миссис О’Шейник из кухни, когда муж вошел в дверь. Мистер О’Шейник подумал, как бы ему хотелось быть плодом чьего-нибудь воображения и чтобы о нем на пару часиков забыли. Тогда он смог бы отдохнуть от существования.
– Сегодня четверг, – услышал он голос миссис О’Шейник, вешая свою шляпу, отдаленно напоминавшую шлем колониста, и размышляя, почему в наши дни вообше не носят шляп.
– Сюрприз в четверг вечером, – ворковала миссис О’Шейник. Прошло уже много лет с тех пор, как этот «сюрприз» действительно был сюрпризом. Может быть, все дело в том, что сейчас принято делать себе безумно дорогие прически, а в шляпе такой прической не пофорсишь.
– Я на кухне, – ворвался в его мысли уже чуть более требовательный голос. Разумеется, она на кухне, она была на кухне каждый четверг в течение последних двадцати лет. Но если задуматься о том, сколько тепла уходит из организма, когда нет шляпы, то не приходится удивляться, что столько народу зимой простужается.
– Я мою посуду на кухне, – раздался нетерпеливый призыв. Мистер О’Шейник помнил, как в 1972 году пришел в четверг вечером с работы, точнее, он заставлял себя помнить. Тогда миссис О’Шейник только что прочитала в первом номере журнала «Космополис» статью «Как удержать мужа». Там было сказано, что нужно сексуально раскрепоститься, надеть возбуждающий экзотический наряд и вместе с мужем дать волю своим эротическим фантазиям. Откуда ей было знать, что уже в следующем номере появится статья «Как найти себе мужа получше», а вскоре и статья «Кому вообще нужны мужья», тем более догадаться, что три этих дежурных заголовка будут появляться по очереди на протяжении следующих двадцати лет. По молчаливому уговору миссис О’Шейник терпела его «причуды» – собачьи ошейники и плетки – вечером в воскресенье. И все-таки не было недели, когда выполнение супружеских обязанностей в четверг не вызывало бы у мистера О’Шейника животный ужас.
Мистер О’Шейник тащился по прихожей. Конечно, существуют всякие там бейсбольные кепочки, но в приличном обществе они неуместны. В тот незабываемый четверг 1972 года миссис О’Шейник приветствовала его на кухне обнаженными ягодицами, по-юношески гладкими и упругими, подрагивающими чуть ниже подола крошечной черной юбки, так как посуду она мыла в наряде «французской горничной». Ее вытянутые напряженные ноги, прямые и стройные, слегка расставленные наподобие циркуля и упирающиеся в пол высокими каблуками черных туфель, ритмично подавались вверх и вниз в такт движениям рук миссис О’Шейник, которая не уставала надраивать керамическую миску стальной щеткой; и вид этих соблазнительно посверкивающих крепких ляжек вызвал у мистера О’Шейника такой выброс сексуального адреналина, что это стало сюрпризом для самой миссис О’Шейник, окончательно взмыленной вместе с остатками своей эротической спецодежды.
Но за двадцать лет еженедельных повторов сюрприз может несколько потускнеть. Двадцать лет – макароны и геморрой, воскресные пикники и дети, чесотка и целлюлит, а наряд горничной, ветшая, успел смениться десятки раз в калейдоскопе разнообразных оттенков черного – и все это наполняло мистера О’Шейника ползучим ужасом перед возвращением домой по четвергам. Уже проходя мимо шкафа на лестнице, он захромал от одной мысли о виде двух давно расплывшихся, мучнисто-белых, изрытых оспинами, варикозных окороков, угрожающе раскачивающихся в такт мытью грязной посуды. Со вздохом открывая дверь кухни, мистер О’Шейник поражался про себя, что береты с помпоном носили только тогда, когда шел снег.
* * *
Даже обо мне. В тот момент Миранда забыла даже обо мне. Впрочем, и я тоже не исчез. Не знаю, был ли это первый случай, когда я отсутствовал в ее мыслях, но в этот раз мне было намного больнее, а самое обидное – что вытеснил всех нас Фердинанд, который вызывал у меня растущую неприязнь. Мне пришлось болтаться в ее сумочке и слушать, как они переходят на омерзительно дружескую ногу.
Такси остановилось у его дома в Бейсуотере, и Фердинанд попросил таксиста подождать их, тем самым тактично развеяв любые опасения, которые мог внушать Миранде визит на лежбище незнакомого холостяка. Это он, а не я, назвал свои апартаменты «лежбищем холостяка», когда приглашал ее войти. Как-то старомодно и напыщенно – «холостяк». Думаю, это определенно что-то говорит о нем. «Добро пожаловать ко мне, – сказал он, – вот оно, это лежбище холостяка». А меня передернуло от бархатной слащавости этого человека, если не правильнее будет называть его «котом», потому что на морского котика на лежбище он все-таки не похож. По-моему, его слова прозвучали бы правдоподобнее, если бы он носил черную водолазку, вельветовые брюки дудочкой, курил смятую цигарку «Житан» и, для полноты картины, к месту и не к месту цитировал вирши битников.
И квартира его не выглядела ни как «лежбище» в любом значении этого слова, понятном рядовому хиппи, ни как пристанище «холостяка» в любом доступном для обычного неженатого мужчины смысле. Где фенечки и амулеты, где крутые постеры, где разбросанные по полу пустые пакеты и бутылки? Где заплесневевшие куски недоеденной пиццы, где завалы грязных носков, увенчанные чашками со странным настоем из чайных пакетиков и табачных окурков? Где «мужские изделия», где скомканные салфетки, где прожженные сигаретами дыры на софе?
Это было лежбище холостяка из «Сумеречной зоны», обитель призраков в мире четвертого измерения, какую вам удастся увидеть только в мистических фильмах. Жилище, которое указывало, что принадлежит богатому мужчине, не уточняя, что он за человек. Выдержанная в черно-белой гамме обстановка заставляла вспомнить знаменитую «модель Т» [13]13
Классический «форд» 1909–1927 гг. выпуска.
[Закрыть]Генри Форда, у которой кузов «может быть любого цвета, если этот цвет – черный». Сотни оттенков черного, чуточку серого, обилие стекла и хрома. Стены, напоминающие своим серо-стальным цветом борт крейсера, были испещрены абстрактными изображениями неопределенного цвета и смысла. Безукоризненной чистотой сиял и единственный признак жизни, если можно его так назвать, – номер «Файненшлт таймс» с острым как бритва, словно проутюженным сгибом, аккуратно сложенный на уголке стеклянного кофейного столика. Нет, это не было лежбище холостяка. Конспиративная квартира военной разведки, предназначенная для секретных переговоров и совещаний, обставленная не хватающими с неба звезд декораторами из «Сикрет сервис», – вот так правильней. Да-да, они существуют, и хотя название их должности звучит для военно-разведывательного мачо не бог весть как, но они-то именуют себя «инженерами камуфляжа» и пытаются забыть, что их сочли слишком серыми, слишком бескрылыми, слишком заурядными для службы в спецподразделениях ВВС. Думаю, об этом уже можно рассказать, не создавая угрозы для национальной безопасности.
Даже Ультра выглядел несколько смущенным из-за такой хирургической стерильности.
– Извините за беспорядок, – попытался как можно ироничнее сказать он.
Просто смешно.
– Слишком усердная домработница, – продолжал он, но Миранда застыла в разочарованном изумлении. Ни одна вещь здесь не выглядела так, будто бы к ней вообще хоть кто-то прикасался.
– Наверное, вы ей переплачиваете, – откликнулась она, проводя пальцем по черному мрамору буфетной полки, где пыли было не больше, чем снега на Таити.
– Хотите выпить? – спросил Фердинанд, озираясь и мучительно вспоминая, где тут кухня.
– Пожалуй, мне бы надо, вы же помните, переодеться. В этом пальто становится слишком жарко.
– Да-да, конечно. Моя спальня вон там, – он неопределенно помахал рукой, указав как минимум на три двери, – не стесняйтесь, возьмите из гардероба все, что захотите.
Миранду это еще больше огорчило. Если он не задумываясь подпускает ее к своей спальне и гардеробу, явно он не прячет там свои скелеты. Очевидно, он с большим хитроумием бережет свои тайны, или, еще того хуже, у него их просто нет. К чему же они придут, если из двоих только ей одной хочется скрывать все в своей нынешней и прошлой жизни и за все, что было, оправдываться? Забавно, он не остановил ее, когда она вместо двери в спальню открыла стенной шкаф, где стеной были сложены стерильно чистые спортивные костюмы и кроссовки; стена эта рухнула, точно Берлинская.
То и дело спотыкаясь, Миранда попыталась запихать все обратно в шкаф. Единственный островок беспорядка во всей комнате, и создан лично ею. Фердинанд только посмеивался;
– Ничего, ничего, уверен, что домработница это уладит.
В спальне намеков на личность хозяина было не больше, чем в гостиной. Равнодушная пустота гостиничного номера. Не то что книги нет на ночном столике, нет даже обязательной гостиничной Библии от «Общества Гидеона». Гардероб размещался за большим сдвижным зеркалом, и в нем висели два десятка костюмов самых разных цветов и оттенков – от светло-серого до черного. Ни юбки, ни платья, ни одного признака того, что сюда когда-нибудь заглядывала женщина, если одна из них все-таки побывала в этой квартире. Миранда немного смущалась, что вторглась на «девственную» территорию, но он должен быть из тех мужчин, которые созданы для женщин, просто обязан, ведь не может же быть…
А может быть, он просто увлекается трансвестизмом, хочет, чтобы она надела один из его костюмов! Но даже это не показалось ей чересчур экстравагантным или извращенным, каким-то таким, что позволило бы разочароваться в нем как мужчине. Миранда выбрала себе костюм в мелкую полосочку и разложила его на аккуратно застеленной кровати. Серое одеяло, серые подушки. Она оглянулась на дверь, на всякий случай – закрыта ли она, и не из любителей ли он подглядывать, – и сбросила с себя пальто, в знак озорного протеста оставив его валяться кучей на полу. Усевшись на кровать и скинув туфли, она стянула с ног колготки, в которых уже было больше дыр, чем всего остального. Затем примерила пиджак перед зеркальной дверью шкафа. Пиджак оказался длинным и доставал ей до середины бедер. Достаточно узкий в талии, он вполне мог сойти за изящное платье. Она обойдется без брюк. Подвернув рукава так, чтобы на отворотах появилась шелковая подкладка, Миранда снова надела туфли. И минут пять пудрилась, восстанавливала макияж, твердя себе: «В действительности ты выглядишь совсем не так плохо, как это выглядит». Вышла в гостиную.
– Я готова, – сказала она, сделав книксен.
– Потрясающе, – отозвался Фердинанд, но невозможно было понять, относится ли это к ее внешнему виду или к тому, что они наконец могут идти.
* * *
Спустившись с платформы и шествуя к дому Миранды походкой, излучавшей невидимый спектр возбуждения тестостерона, Мерсия репетировала свою реплику «мне очень жаль». Эту фразу она никогда не умела произносить без неловкого смешка. Мерсия была не из тех, кто жалеет кого-то или о чем-то. По ее наблюдениям, к этому мало осмысленному блеянию некоторые прибегали, чтобы ненароком не нагрубить или не нарваться на ответную грубость.
– Мне очень жаль, – промямлила она, но получилось недостаточно внушительно. Мерсия набрала полную грудь воздуха и задержала дыхание, проходя мимо вонючей бензозаправки. Стоявшие там мужчины с заправочными пистолетами в руках тоже изумленно вздохнули, глядя на это зрелище.
Перед светофором на Хаммерсмит-гроув Мерсия остановилась рядом с инвалидом, который, опираясь на каркас Циммера, безостановочно кивал головой.
– Мне очень жаль, – попробовала промурлыкать Мерсия. Несмотря на почти непрерывный поток транспорта, с ревом поворачивающего из-за угла, старик двинулся вперед и начал пересекать улицу. Из-за этого три машины со страшным визгом тормозов остановились. Старик невозмутимо продолжал передвигать свой каркас, кивая головой в такт музыке из плеера.
– Мне очень жаль, – отчеканила Мерсия в пространство. Слишком уж агрессивно. Она обогнала ковыляющего пенсионера и насмешливо посмотрела на человека в окошке конторы мини-такси.
– Мне очень жаль, – с надрывом выдохнула она и сама скривилась от дешевого мелодраматизма. Проходя мимо механической мастерской, в знак солидарности кивнула двум измазавшимся в машинном масле женщинам, которые возились с мопедами. Они безучастно поглядели на нее.
– Мне очень жаль, – попыталась напевно протянуть Мерсия, но ничего хорошего не вышло. Подходя к крылечку Миранды, она так и не знала, как произнесет эту фразу.
– Мне очень жаль, – сказала она твердо, но с какой-то излишней уверенностью. Уже поднимаясь на крылечко, споткнулась о ногу сидевшего там мужчины.
– Ох, простите, мне так жаль, – воскликнул он, отпрянув в сторону, тогда как Мерсии, чтобы сохранить свое и без того неустойчивое равновесие, пришлось рывками вздергивать ноги на ступеньки в отчаянных попытках дать опору устремившемуся вперед туловищу. Мужчина хотел было поддержать ее, но, не обнаружив у нее достаточно нейтральных частей тела, к которым можно было бы прикоснуться без последующего обвинения в сексуальных домогательствах, только стоял, беспомощно поводя руками.
– Мне очень жаль, – повторил он, как будто это имело какое-то значение, но в его тоне слышно было неподдельное раскаяние, что самим фактом своего существования он сумел причинить ей такую неприятность.
Чудом затормозив на последней ступеньке, Мерсия на мгновенье восхитилась, как искренне прозвучала в его исполнении эта фраза, и постаралась запомнить темп и интонацию. Затем, спохватившись, что он все-таки мужчина, презрительно фыркнула, не удостаивая его взглядом, и нажала на кнопку домофона.
– Ее нет дома, – сказал незнакомец.
Тогда Мерсия обернулась, чтобы рассмотреть его получше.
