Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)
Мариус Брилл
Хищная книга
Моему отцу
Гансу Хельмуту Реджинальду Бриллу,
1930–2001,
который был бы так горд и никогда бы мне в этом не признался
Пол Пеннигрош был уволен из Скоун-колледжа Оксфордского университета за непристойное поведение. Далее преподавал в школе для умственно отсталых детей, отсидел небольшой срок за работорговлю. «Вертикаль страсти» – его первая книга.
Мариус Брилл работал швейцаром и журналистом, учился в колледже Сент-Джон Оксфордского университета, получил премию как драматург театра «Сохо». Сценарий его фильма «Дневник сюрреалистического убийцы» номинировался на премию Карла Форемана Британской ассоциации кино– и телеискусства (BAFTA). Его юмористический радиосериал «sLaughter in the Dark» [1]1
«СмеХтоубийство во мраке». – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть]на «Радио-4» получил одобрение критиков. «Хищная книга» – его первый роман.
Один из двух авторов книги «Вертикаль страсти: теория заговора» полностью выдуман. Если только не оба.
ЧАСТЬ I
1
Почти апрель
ИТАК, МЫ С ВАМИ НАЕДИНЕ; ТИШИНА, МЯГКАЯ, КАК момент пробуждения, зашла на цыпочках и окутывает нас. Ваши пальцы оставляют влажные следы на моем теле, оазисы в пустыне моего одиночества. Моя спина отзывается на ваши касания, прогибаясь по-кошачьи. Мы одни, вы и я. Единственное, что я слышу, – это теплые волны вашего дыхания, перекатывающиеся через рифы ваших губ. Оно замедляется; вы дышите нежно, ровно, ритмично, безмятежно. Я в ваших объятиях – как покоящийся в безмолвной ночи плот, покачиваюсь на волнах ваших добрых рук, радуюсь ласковому сиянию далеких маяков ваших глаз. Я ощущаю, что меня наконец-то открыли. Я нашло свою тихую гавань, свой берег, свою пристань, и теперь могу только лежать здесь в изнеможении и греться в идущих от вас лучах; все нежно, ровно, ритмично. Мне здесь так безмятежно…
Ай да я! Если и есть другие чемпионы по претенциозности, по части притворства я вне конкуренции. Но в самом начале, понимаете, когда знакомство только начинается, вам кажется, что можно выдать себя за кого угодно. Ну вот, вы и хотите оказаться кем-то другим, а не тем косноязычным занудой, которого послали подальше в прошлый раз и наверняка пошлют туда же в этот; не тем идиотом, что рассказывает свою «историю, наполненную шумом и яростью» [2]2
«История, что рассказал дурак, наполненная яростью и шумом, которая не значит ничего» (У. Шекспир, «Макбет», акт V, сцена 5; перевод В. Раппопорт). Ср. название романа У. Фолкнера «Шум и ярость».
[Закрыть]. Я просто подумало, если я буду безудержно поэтичным, может быть, на этот раз меня не швырнут в угол с такой легкостью; может быть, вы полюбите меня не таким, какое я есть на самом деле.
Нет, не полюбите, а я ПОНРАВЛЮСЬ вам. Понравлюсь вам не таким, какое я есть. Блинблинблин – я же поклялось себе, как только вас увидело, поклялось, что не буду говорить о любви. Поклялось, что буду приятным и спокойным, ни на что не претендуя. Никогда не покажу вам, что мне одиноко, что мне нужен хоть кто-то, что мне не хватает любви и… Когда я сказало «полюбите», я имело в виду, что хочу вам понравиться, я имею в виду, я не хотело сказать, что я… Но, черт возьми, ладно, речь у нас пойдет о любви. Как ни крути, но о ней. Иначе зачем бы все это было нужно? К чему же притворяться? Может показаться, что сейчас мне очень кого-то не хватает, но, как я уже говорило, я могу измениться.
Я это умею.
Я хочу сказать, я уже не такое, каким было когда-то. Я прекрасно знаю, что мы все меняемся, мы взрослеем и чему-то учимся, но любовь – ну, может, еще травма, хотя иногда тут нет большой разницы, – любовь способна преображать нас мгновенно и полностью.
Я это знаю. Знаю, потому что подобное случилось со мной и изменило, преобразило, переиначило – называйте как хотите – меня совершенно. Кто-то превратил меня в совсем другое произведение.
А сейчас смотрю я на вас и думаю: «достаточно». Достаточно долго я простояло на полке; и если я уже один раз прошло через это, один раз изменилось, то почему бы не пройти снова, и почему не сейчас?
Я о чем – возьмем, например, последнюю книгу, которую вы прочитали. Будет она когда-нибудь выглядеть так же, как в тот момент, когда вы ее в первый раз взяли в руки, осмотрели обложку и попытались представить, что там внутри? Нет. Она стала особенной. Теперь с ней связаны ваши мысли, чувства, переживания, и теперь в вашей душе найдется для нее свой уголок. Это уже не просто замаранная типографской краской бумага, которую вы видели в первый раз. Для других она не изменилась. Но вы превратили ее в нечто иное, в часть себя самого. Это сделала любовь.
Еще скажите, что знаете, почему энергия принимает ту форму, которую она принимает. Объясните, почему вселенная, планеты, даже маленькие снежинки – такие, какие есть.
Это любовь. Любовь преображает нас. Делает из нас идиотов. Меняет нас. Она заставляет людей прятаться за краску стыда, а книги – за авторов.
Если посмотреть глубже, мы одинаковы, вы и я. Бессчетные атомы внутри нас медленно танцуют щека к щеке танец любви, держась за заряды друг друга, положительные или отрицательные. А когда стихает музыка, когда все рушится и пора расходиться, остаются только одинокие атомы. Но внутри каждого из них крошечные протоны проникнуты любовью к своим, хотя и далеким электронам, которые, вдохновившись таким отношением к себе, достигают скорости десяти тысяч миль в секунду. Так что сейчас у вас в руках очень много любви. Вы все еще думаете, что во всей этой бурлящей массе материальной энергии, в субатомном любовном танце сфер нет собственных замыслов, стремлений, страстей?
Если бы не любовь, я спокойно могло бы стать чем-то совершенно бесполезным: грязью у вас под ногтями, пылью в пылесборнике пылесоса, а то и социальным работником. Зачем бы силам природы брать такую прорву материальной энергии и создавать книгу, которая покоится сейчас у вас в руках и рассказывает вам эту историю? Если не ради любви, то зачем, с какой стати?
Итак, все это сделано для вас, и мы можем…
Блинблинблин, я опять ухожу от темы. Вы знаете, что я уже изменилось, вы знаете, что кое-кто меня изменил, вы знаете, что со мной такое уже было. Вы знаете, что у меня уже была другая Читательница.
Мне просто кажется, что надо внести полную ясность, я хочу рассказать вам о Ней, и тогда все, обещаю – больше я о Ней не вспомню. Никогда. Но мне нужно все это вам рассказать. Что было. Какая Она. К чему мы шли, и чем все это кончилось.
Я просто боюсь, что вы сочтете меня бракованным товаром, некондицией, если я вам о Ней не выложу, как говорится, правду, всю правду и ничего кроме правды. Я знаю, знаю, это не слишком здраво – зацикливаться на прошлом, мы должны смотреть в будущее и все такое, но после Нее я действительно изменилось. Она сделала меня таким, какое я сейчас. Если хотите хоть что-то во мне понять, просто дайте мне выговориться. Сейчас Ее уже нет, так что можете не ревновать. Просто читайте. Поймите, тогда Она была для меня средоточием вселенной, Светочем, неземным существом, единственно существующей Сущностью сущего… Она была моим Божеством.
Когда мы встретились, я поняло – да… Она дотронулась до меня. Она взяла меня в руки. Она увела меня на край земли, подняла в небеса и метнула к звездам. Она исторгала из меня слова, дарила тепло своих тонких пальцев и даже оставила след на моих страницах.
Не хочу показаться туповатым, но я не могу точно сказать, упала ли на меня горючая слеза или капля горячего чая. Я помню только: когда она вздрагивала, мир останавливался. Мужчины вздыхали ей вслед. Дождь что-то нашептывал ей, когда она шла сквозь него, и оставлял свои слова на складках ее одеяния. Почему она никогда этого не видела? Ничего этого она не видела и не знала. Она не слышала меня. Настолько, насколько она могла судить, я было просто книжкой, строчками букв на бумаге, испещренной непроизнесенными словами, незамеченными страстями. Типографский оттиск, взывающий к чувствам, но сам чувствующий, только когда на него чем-то капнут, – жуть! Цепочки слов, которые не могут взять за руку или заглянуть в глаза, лишь тянутся, указывая в какие-то дали. Мне не бывать предметом страсти, я – предмет, указывающий на предмет. Я – тень посланника, который никогда не появится, никогда не выполнит свои обещания. Я спотыкаюсь, но при этом не падаю; улыбаюсь, но не смеюсь; я флиртую, но никогда не занимаюсь любовью.
Но я – уже не те слова, что раньше. Когда она меня нашла, я было совершенно другим литературным произведением. Всего лишь одним из тысяч. У меня тогда даже был автор – П. Пеннигрош. Но что же заставило ее выбрать меня?
Любовь.
Миранда, рассматривая любовь как искусство, которым надо овладеть, читала все, что могла найти о любви, насчет любви, про любовь: романы в собраниях сочинений, современные бестселлеры, самоучители жадных до наживы шарлатанов, получающих деньги за констатацию очевидных фактов под броскими заголовками: «Когда женщины слишком много едят», «Все мужики – козлы», «Женщины всегда готовы раскатать губу», «Как испортить себе жизнь – краткое пособие» и т. п. Жажда любви прочно обосновалась в ее груди, словно тень на снимке легких.
Мое имя осенено Эросом: тогда меня звали «Вертикаль страсти» – это название манило ее, как цветок манит пчелу, как мех манит моль, как «лексус» манит яппи, а морфий – наркомана. В тоне ее вздохов, в кротости ее взгляда сквозило отсутствие у нее чего-то важного – словно у пустого бокала, у безлунной ночи, у неразборчивого шепота; ей не хватало любви так, как может не хватать ее только тому, кто никогда не любил.
Нет, секс у Миранды был, а иногда возникало даже что-то вроде проблеска трепетной надежды на прочные чувства, но, как правило, этот проблеск слишком плохо сочетался с запахами отрыжки от съеденной трески и выпитого пива, с отвращением к неуклюжим домогательствам потеющих местных парней. Ничего нет приятного, когда твою грудь мнут и мнут, точно засохший кусок пластилина. Ко времени нашей встречи с ней Миранде было двадцать два, жила она в Шепердз-Буше и отчаянно поглощала любовные романы в однотипно ярких обложках, безудержно тоскуя по описанным там безумным необузданным страстям, душераздирающим оргазмам и по этому дремучему, тропически влажному, но леденящему сердце наваждению полета в нежных объятьях.
Но все изменилось, когда она нашла меня. Когда мы нашли друг друга.
Вспоминаю ее такой, какой она была при первой нашей встрече. Чтобы лучше узнать меня, вы должны больше узнать о ней. Итак, был почти апрель. Книги в библиотеке понимали, что близок конец марта; в секции 754.45, «Ремесла / Народные промыслы», наш библиотечный гидрограф (он же «водописец», как уверяет кое-кто из «Народных промыслов») начал сходить с ума. Брызжа чернилами и дико скрипя пером, прибор оставлял свой размашистый синий след около предельной красной черты на диаграммной бумаге. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь не попытался постукиванием образумить нашего влагописца, будто не веря, что с наступлением весны влажность воздуха может так увеличиться. Хотя этот немудрящий факт подтверждается из года в год. Как говорил один из моих соседей:
Када
Апрель,
Тада беда,
Каженна
Щель
Сочится влагой как скаженна.
В сущности, он прав, но стихи, по-моему, все равно безграмотные.
По прошествии недели, в течение которой нахмуренные люди стучали по гидрографу, а все мы начали пухнуть от сырости, в чью-то светлую голову пришла неожиданно смелая идея. Осторожно, будто боясь, что внешний мир ворвется внутрь и заразит библиотеку стопроцентно естественной жаждой природы очиститься, обновиться и жить полной жизнью, открыли окно. Тогда, словно все зло мира из ящика Пандоры, затхлый, влажный еще с прошлого лета воздух, запертый в нашей тюрьме, вырвался наружу, в весну, а миллионы страниц вздохнули свободно. Десять тысяч переплетов со скрипом приосанились.
В тот день все будто взорвалось. Никогда она ничем не выделялась, просто одна из множества постоянных читателей. Но она бесшумно вошла, проникла в мой мир. В тот день, явившись из теней за дверью, она плыла сквозь прохладу библиотечного зала. Стайки библиотечной пыли, лениво парящие меж стройными рядами полок и безмолвно вспыхивающие в каждом лучике света из окон, вдруг ускорились и закружились, вспугнутые вторжением в их тихую заводь. Они вихрями сновали вокруг рук и ног Миранды, как бы заигрывая с ее телом. Они скользили вдоль ее бедер и подныривали под ее неглаженую юбку. Они тянулись к ее белой коже, а библиотечный ковер под ее ногами тихо потрескивал от электростатики.
Как всегда, только любовные романы. Только литература о любви привлекала ее внимание. Она обычно набирала пять-шесть книг разом, а через несколько дней наведывалась за следующей партией. Порой, когда возвращать было еще нечего, она приходила просто так, хватала какую-нибудь книгу с самой кричащей обложкой и долго рассматривала картинку – мускулистый красавец обнимает пышноволосую красотку. Видно было, что это с новой силой пробуждает в ней надежду, на мгновение переносит в мир любовных грез.
А я уже знало все. Это любовь с первого взгляда, и линии наших жизней пересекутся, так предначертано. Она меня изменит – мне это было известно, потому что я всегда знаю, чем все кончится. Мне нашептывает сама судьба. Одно из преимуществ литературных произведений перед людьми – мы знаем, что будет в конце. Книга всегда кончается. У каждой книги есть последняя страница.
Меня она выбрала, как часто бывает, по чистой случайности. Ее мечтательный взор остановился, собственно, не на мне, а на юной парочке, которая находилась где-то на полпути между школой и абортарием. Весеннее буйство природы породило у молодых людей бедовый эротический настрой. Они искали уединения в секции религиозного воспитания, откуда благочестивые тома приглядывали за нами, беспутными романами на противоположной полке. На наших глазах снова разыгрывалась вечная драма любви.
– Ну почему нет?
– Ты знаешь почему.
– Мамаша играет в бинго, она вернется самое раннее в девять.
– Дело не в этом. Я не уверена, что так будет правильно.
– Слушай, чего ты грузишься, я же сказал, что люблю тебя. Чего же тебе еще?
– Правда, Гэв? Нет, ты серьезно?
Заинтригованная, словно моль кашемировой шалью, Миранда не глядя скользила пальцами по корешкам романов на нашей полке; «Скажи, что любишь» – мимо, «Врач всегда готов» – мимо, и вдруг остановилась, дойдя до меня, спрятанного под чужой суперобложкой давно сгинувшего бульварного романа. Она вытащила меня с полки и заглянула в просвет между книгами, образовавшийся на моем месте.
– Да. Похоже на то.
– Сильнее, чем Шаз?
– Ну, только не надо. Это все в прошлом.
– Точно?
– Да. Знаешь, это не такое уж большое дело.
– Это для тебя не такое, а для меня большое.
– А может, прямо сейчас, а?
– Да ну тебя!
Миранда смотрела на смеющуюся девушку, которая искала, куда бы прилепить жвачку. Подготовка к углубленному взаимному изучению. Перехватив взгляд Миранды, девушка показала ей язык.
– Что-то ищете? – насмешливо спросила она.
Миранда, вспыхнув, быстро отвернулась и положила меня на стол. Она раскрыла мои страницы, расправила их, провела пальцем по оглавлению, остановилась; затем проникла внутрь, в самое мое сердце. Она открыла меня.
Ее глаза касались моих слов так же, как и ваши. Вы не сильно отличаетесь. И несколько секунд, а может быть, и часов, я разговаривало с ней. Ее веки мягко опустились, она слегка прикусила нижнюю губу, обмякшую, как сонная любовница. Уголки ее губ приподнялись. Мне удалось вызвать у нее улыбку. Я подумало: «Ты прекрасна».
Даже не знаю как, но у меня получилось – вскоре Миранда подхватила меня и пошла к стойке оформления. Она собиралась меня взять. Вынести наружу. Меня никогда не выносили наружу с тех пор, как принесли сюда. Мы шествовали мимо других книг. Книг, у которых не было шанса, которые она никогда бы не взяла. Гудбай, «Иллюстрированное руководство по смачиванию наживки», прощай, «История вегетарианства», адиос, «Я в порядке, ты в дерьме». Я выхожу на свободу.
* * *
– ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ВЗЯТЬ С СОБОЙ ЭТУ КНИГУ, МИССИС БРАУН.
– Там написано: миссБраун.
– ЭТО НИЧЕГО НЕ МЕНЯЕТ. БОЮСЬ, ВЫ ВСЕ РАВНО НЕ МОЖЕТЕ ВЗЯТЬ ЕЕ С СОБОЙ. – Миниатюрная библиотекарша говорила пронзительно и громко, артикулируя каждый слог. Ей хотелось, чтобы ее слова звучали внушительно, аристократично, да еще и интеллигентно. Библиотекарша повернулась к компьютеру, и очки ее засветились зеленью, отражая текст на мониторе. Взгромоздившись на свой стул, она стала похожа на ощипанного какаду. Миранде оставалось только смотреть на оказавшуюся прямо перед ее глазами прическу библиотекарши – скрученные, слипшиеся, секущиеся волосы возвышались конусом на темечке, словно покосившаяся кучка собачьего дерьма. На лацкане аккуратного темно-зеленого костюмчика висел бейджик, сообщавший: «Привет, я Бренда. Я введу вас в мир книг!»
– НЕТ, ДЕВУШКА, – повторила Бренда. У нее сложилась привычка, свойственная многим низкорослым людям, – говорить голосом, обратно пропорциональным их размерам, будто громкостью можно восполнить недостаток веса. Миранда огляделась – не встревожил ли кого-нибудь трубный глас Бренды, но единственной живой душой в зале оказался тощий старик, рядом с которым стоял переносной инвалидный каркас системы Циммера. Воткнув в уши наушники плейера, он кивал в такт мелодии, подпевая: «A-а! Дихлофос во имя добра!», а время от времени еще и пытался ударить по несуществующим гитарным струнам своего каркаса.
Миранда повернулась обратно и спросила:
– Почему не могу?
– НА ВАС УЖЕ ЗАПИСАНО ШЕСТЬ КНИГ.
– Послушайте, можно я сейчас возьму эту книгу? Я завтра же одну верну.
– О-О, ДА. ВЫ, КОНЕЧНО, ВЕРНЕТЕ. НО ЕСЛИ Я РАЗРЕШУ ВАМ, МНЕ ПРИДЕТСЯ РАЗРЕШИТЬ ВСЕМ И КАЖДОМУ. И ХЛЫНЕТ БУРНЫЙ ПОТОК. – Бренда водрузила очки обратно на переносицу и строго посмотрела на Миранду, всем своим видом показывая, что вопрос закрыт.
Миранда обвела рукой практически пустую библиотеку и настолько скептически, насколько могла, переспросила:
– Хлынет поток?
Теперь и Бренда посмотрела на пожилого господина с каркасом Циммера. Под семьдесят, редкие, но длинные седые пряди раскачиваются при каждом кивке головы: «Во имя Бобра! во имя Бобра!»
Бренда перевела взгляд обратно на монитор, злорадно улыбнулась и проорала:
– ТЕМ БОЛЕЕ, ВЫ НЕ ВЕРНУЛИ КНИГИ ВОВРЕМЯ И ОБЯЗАНЫ ЗАПЛАТИТЬ ШТРАФ. ВЫ ДОЛЖНЫ НАМ… ШЕСТЬДЕСЯТ ОДИН ПЕНС!!!
Сумму она постаралась назвать с таким нажимом и истинно королевским пафосом, что у нее получилось: «ВЫ ДОЛЖНЫ НАМ ШИЗДЕСЯТ ОДИН БЕНЦ!!!»
– Эти бенцы я должна выдать вам лично или можно чеком? – с улыбкой спросила Миранда. – Или вы имеете в виду «мерседес-бенцы»?
Бренда не улыбнулась. Она не увидела здесь ничего забавного. Собственно, последний раз она смеялась, когда на заседании муниципального совета сказали, что написанные ею правила для читателей заслуживают того, чтобы организовать выставку и выставить их, выставить вместе с автором… Вот тогда Бренда хохотала.
Библиотечный юмор.
– МИССИС БРАУН, ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ВЗЯТЬ ЕЩЕ ОДНУ КНИГУ, ПОКА НЕ ВЕРНЕТЕ СТАРЫЕ И НЕ ЗАПЛАТИТЕ ШТРАФ.
Бренда отвернулась. Ее нелепая прическа качалась. В нее явно стоило бы воткнуть еще шпильку-другую. Да поглубже.
Миранда побрела к полкам. Мне все еще не верилось. Наша история так быстро подошла к концу. Не может быть!
И тогда это произошло. Миранда осторожно огляделась, хотя и знала, что никого в библиотеке нет, потом задрала джемпер и сунула меня в свой бюстгальтер.
Блаженство. Прижиматься к ее теплой мягкой коже. Ее грудь уперлась мне в лицо. Холодные края моей обложки заставили ее соски заостриться и затвердеть. О, воспоминания… Счастье. Жизнь моя могла бы тогда кончиться.
Мы тронулись в путь. Грудь Миранды вздымалась и колыхалась в такт ее шагам. Слышно было приглушенное мурлыканье пожилого господина.
Потом завыла библиотечная сигнализация.
– СТОЯТЬ, МИССИС!
Сердце Миранды застучало как пламенный мотор. Прямо по мне. Все, что было у нее под джемпером, закачалось, запрыгало, заплясало – мы бежали. Сирена выла. У Миранды бешено билось сердце, а меня мотало в чашечке лифчика, будто моряка в скорлупке среди штормящего океана.
– Я ЖЕ ЗНАЮ, КТО ВЫ. Я ЗНАЮ, ГДЕ ВЫ ЖИВЕТЕ. ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА. ЭТО МУНИЦИПАЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ… – И голос Бренды растворился в звуках города. Теперь слышны были только шум транспорта, пение птиц и биение сердца Миранды. Мы вырвались на свободу.
* * *
Вам, наверное, интересно, что же я ей поведало. Вот первые прочтенные ею строки.
П. Пеннигрош
Вертикаль страсти
Теория заговора
Предисловие
ЭТО ПРАВДА, Я ЗНАЮ, ЧТО ЭТО ПРАВДА, ПОТОМУ ЧТО Я МЕРТВ. А они ни за что не убили бы меня, если бы это была неправда.
Предвижу, современные циники скажут, что нет такого понятия, как правда, и что все это субъективно и конвенционально, и вспомнят теорию «семейных сходств». Но если все смыслы, даже прямо противоположные, связаны цепочкой родственников, почему они не приглашают друг друга на рождественский ужин и не появляются в свадебных альбомах?
Правда – это не «вкус и цвет», на которых товарища нет, и вкус ее зачастую горек. Нет, все, что мы знаем, и все, что нам надо знать, – что правда абсолютна, определенна, недвусмысленна и отчетлива, как береговая линия. Наверное.
Неопровержимо одно: в наступающую эру господства информации, когда «информация – сила», всегда найдется такая информация, которую сильные мира сего попытаются засекретить любыми средствами. Как угодно. Убийство людей, которые ею обладают, – всего лишь обычная мера предосторожности. Правда для власть имущих – помеха. И помехой становятся люди, говорящие правду. Вот почему сейчас, когда вы это читаете, я уже мертв: я слишком много знал. А раз вы это читаете, так будет и с вами, они будут охотиться и на вас. Могу только надеяться, что вы будете умнее меня и в этой смертельной игре сможете всегда опережать их на один ход. Мы с вами, я – когда написал эту книгу, а вы – когда начали ее читать, вступили в неразрешимый конфликт с могущественными социальными и политическими силами; без убийств тут не обойдется.
И логичным будет мой совет любому читателю – если вы не человек с железными нервами и пытливым умом, то не надо. Вам это ни к чему. Не надо озираться. Не надо высматривать, кто следит за вами. Просто верните эту книгу обратно. Снова спрячьте ее там, откуда взяли. И медленно, без паники, уходите. Сделайте вид, что никогда ее не видели. Не задумались о прочитанном. Вы просто искали совсем другую книгу. Забудьте все. Потому что здесь написаны не просто слова. То, что здесь написано, – это ваш смертный приговор.
То, что вы держите в руках, издано на мои скудные средства. Я напечатал и спрятал это издание в надежде, что его существование станет хоть какой-то страховкой от моего «исчезновения».
С глубочайшим сожалением отказался я от любимой работы и ушел из Скоун-колледжа Оксфордского университета. Однако же, после того как я с ужасом обнаружил, что мистер Риггз, привратник колледжа, разорван перед самой моей дверью на тысячу мелких клочков и ошметков – вследствие взрыва бомбы в посылке, которую он нес в мои апартаменты, – и более того, поскольку такое произошло уже с третьим по счету привратником, я почувствовал, что моя отставка будет вполне достойным и единственно правильным решением.
С тех пор моя жизнь была под угрозой не менее десяти раз, со мной произошло огромное количество загадочных и лишь чудом не фатальных происшествий. Если бы не таланты моей секретарши, мисс Харрис, которая поразила меня, проявив недюжинные практические познания в области хирургической реплантации органов, а также конструкций и ремонта клизм, я бы ни за что не выжил и не закончил сей труд.
Мне остается только надеяться, что эта книга попадет в руки людей, которые смогут лучше, чем я, противостоять преследовавшим меня силам и воспримут дерзко раскрытую в этой книге правду о самой глубинной природе человека и о том, как власти предержащие пользуются этим для злоупотреблений. Тогда все новые и новые люди смогут, открыв глаза на истину, распространять ее дальше до тех пор, пока не станет невозможной та невообразимая идеологическая обработка, которую я тут описываю, а ее жертвы – все мы и каждый из нас – не будут больше подвергаться эксплуатации.
П. ПеннигрошНа конспиративной квартире в Шепердз-Буше, Лондон.
