Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)
– Ляпис, это звучит: «Так точно, сэр капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт, сэр», – рявкнул он жестким командным тоном, – «и благодарю вас, что не оторвали мне голову сразу».
Перегноуз, давясь, сглотнул, ухитрившись прочистить горло, прежде чем повторить:
– Так точно, сэр капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт, сэр, и благодарю вас, что не оторвали мне голову сразу.
Капитан повернулся к ближайшему спецназовцу:
– Итак, мы все еще получаем телеметрию?
– Так точно, сэр, – ответил громила, всматриваясь в прибор, который тихонько попискивал и, казалось, был взят прямо со звездолета «Энтерпрайз». – Пульс ровный. Он движется. На юг от нас.
– Отлично. Так вот, запомните, ребята, он всему обучен, он один из лучших, хотя и не настолько уж он страшен, в конце концов, у него только пятый уровень.
Подчиненные вежливо посмеялись.
– Трупы мне не нужны, понятно? Ну, может быть, за исключением этого, – капитан ткнул пальцем в Перегноуза. – Этот для нас не потеря.
Перегноуз угодливо засмеялся, но никто его не поддержал. Он увидел на всех лицах глубокомысленное запоминающее выражение и спросил себя, всем ли заметен его ужас.
– Хорошо, собираемся и выходим.
Все надели бушлаты и выбежали в дверь мимо Барри. Перегноуза капитан подталкивал лично. Барри встал.
– Куда вы?
– Твоя мартышка? – хмыкнул капитан.
Перегноуз заглянул в испуганные глаза Барри.
– Да, это мой друг.
– Не путайся под ногами, – приказал Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт, насмешливо глядя на Барри. – Сиди здесь, пока мы не вернемся, ясно?
Достаточно умный, чтобы не спорить с человеком, вооруженным «узи», Барри кивнул.
– Это называется: «Так точно. Сэр. Капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт. Сэр».
– Т-так т-точно, сэр, капитан Макс-три-Турбо, э-э… – пытаясь вспомнить, Барри закатил глаза к потолку.
Капитан пронзил Перегноуза своим орлиным взором и пробурчал:
– В наше время просто негде набрать нормальных людей.
* * *
Город был виден Мерсии в иллюминатор. Венеция, окруженная серебристым блеском залитой солнцем лагуны, формой напоминающая скрипку Страдивари, скопление прорезанных каналами красных крыш. Флирт сидел рядом с Мерсией, по-прежнему мрачный и хмурый. Даже после того, как освежился в туалете! Ценой неимоверных усилий Мерсия докатила его туда на коляске, убедив стюардессу, что она его сиделка и должна его сопровождать. На некоторых не угодишь. Да, он лишился руки, но разве она тоже кое-чего не лишилась? Она давно поклялась себе, что не унизится ни перед одним мужчиной, не склонит головы, но тогда, в той ситуации, оказалось, что это единственный способ творчески приспособиться к габаритам и инфраструктуре тесной кабинки при удовлетворении однорукого и одноногого любовника. Ведь все случилось не по ее вине. Рано или поздно он бы все равно остался без этого верхнего придатка. Мерсия пожертвовала своей гордостью ради того, чтобы приободрить его, а в результате он просто сидит и хандрит. Никогда она больше не пойдет на подобные уступки.
Выполнив последний разворот, авиалайнер снова выровнялся, заходя на посадку. Теперь внизу виднелась только водная гладь, и по мере приближения она, казалось, надвигается быстрее, а не медленней. Мерсия инстинктивно схватила Флирта за руку, но сжала только пустой рукав пиджака. Все ниже, ниже, на бреющем полете над тростниками, и вот, словно приговор в последнюю минуту отменили, под ними мелькнула взлетно-посадочная полоса.
Быстро продравшись через таможню, они поднялись на борт катера, который должен был доставить их из аэропорта в город. Флирт стонал о своей морской болезни, но эти жалобы тонули на общем фоне скорбного плача, в который он ударился с тех пор, как утром проснулся без одной руки. Когда они помчались через лагуну, откуда-то с моря донеслись до них раскаты мощного взрыва, затем еще одного. Хоть и отдаленные, эти звуки безошибочно опознавались, то был смертоносный гром. У Мерсии внезапно появилось ужасное предчувствие, она явственно увидела лежащую где-то Миранду, обмякшую и бездыханную. С несказанной печалью обшаривала она глазами поверхность вод. Не пришла ли она на помощь слишком поздно?
* * *
Будь у Мерсии орлиные глаза спецназовцев, она смогла бы разглядеть с самолета скоростную моторную лодку, понесшуюся в море от городской пристани, имея на борту шестерых мужчин, вылитых персонажей компьютерной игры – небритых, с обязательными шрамами и обвешанных оружием с головы до ног. Четверо из них и Перегноуз держались за борта прыгающего на волнах глиссера. Еще один человек смотрел на локатор сигнала, неопределенно показывая куда-то рукой, другой сидел за рулем. На просторе лагуны между Фузиной и Лидо оператор сделал знак остановиться. Лодка замедлилась, развернулась и с умолкнувшим двигателем легла в дрейф.
– Почему мы остановились? – прорычал капитан.
– Сигналы, сэр, они показывают, что он здесь, – ответил оператор.
– Здесь? – сказал капитан, сжимая свои массивные челюсти и озирая пустынную водную гладь. – Где?
– Он по-прежнему движется, сэр, но… э-э, в общем, – оператор показал рукой вниз, – вон там.
Все свесились через борта, чтобы посмотреть в воду, надежно укрывающую дно в глубине.
– Плывет со скубой?
– Вероятно, сэр.
– А, я понял.
– Что, сэр?
– Он нас поджидает. Конечно, он знал, что мы придем. Он здесь погрузился, чтобы нам пришлось вылезти и атаковать его поодиночке, а не всем вместе. Он думает, что один на один с любым из нас справится. Сильный ход. Он очень умен. Понятно, почему его хотят вернуть.
– И все-таки, сэр. Он только на пятом уровне.
– Вот именно.
– Так что мы предпримем, сэр?
– Ну, мы могли бы дождаться его на поверхности. Воздуха у него, вероятно, меньше чем на час. Но, – командир спецназа сплюнул в воду, – мы не хотим этого делать. Давайте прищучим этого скользкого угря. Устроим пару взрывов, посмотрим, что всплывет. Намного проще. И нам еще рыба на ужин достанется.
– Разве они не сказали, что он им нужен живым, сэр?
– Агенты, Картер, – хорошие агенты – никогда не возвращаются живыми, понятно?
– Так точно, сэр.
– Готовимся к бомбежке.
Тот, кого назвали Картером, стянул Перегноуза с его сиденья к открыл крышку. Питер не без волнения увидел, что он, оказывается, сидел на большом ящике с гранатами. Другой спецназовец выбросил маленький оранжевый буй с флажком на то самое место, где они обнаружили Фердинанда, а рулевой направил лодку прочь от буя.
Когда лодка, развернувшись носом к бую, остановилась снова, уже метрах в ста от него, капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт, шагнув на полубак, аккуратно разложил гранаты на брезенте.
– Железная номер девять, – скомандовал он, и спецназовец открыл еще одно сиденье, достав мешок с клюшками для гольфа. Выбрав нужную клюшку, он протянул ее капитану.
– Мяч! – гаркнул тот. Еще один спецназовец подполз к гранате и выдернул чеку. Широко расставив ноги, капитан готовился к удару, а Перегноуз смотрел на боевую гранату с тревожно бьющимся сердцем.
– Прямой драйв, – сказал капитан сам себе, послюнив палец и подержав его в безветренном воздухе. Перегноуз испугался, что потеряет сознание, ведь бесчисленные военные фильмы научили его, что гранатам свойственно взрываться через несколько секунд после того, как выдернут чеку. Капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт прищурился в сторону буя; покачал задницей, чтобы встать поудобнее. Примериваясь, сделал несколько пробных замахов клюшкой и наконец ударил по гранате. Она взвилась в воздух и бухнулась в море, не долетев до буя нескольких метров. Наступила мертвая тишина, в которой весь отряд приставил ладони козырьком над глазами от солнца, чтобы всмотреться, насколько точным было попадание. Тут море взбухло и прорвалось огромным столбом воды. Во все стороны ринулись волны и так сильно качнули лодку, что Перегноуз испугался, как бы не выпасть. Встретив буруны, как закаленный серфингист, капитан неколебимо стоял на полубаке, закинув клюшку за плечо и всматриваясь в буй, который крутнулся в воздухе и шлепнулся в воду.
– Биотелеметрия?
Оператор посмотрел на свой монитор.
– Сейчас пульс участился, сэр. Примерно метрах в трех к северу от отметки.
– Мяч! – приказал капитан. Следующая взведенная граната легла у его ног. Он проделал свои убийственные вихляния и пробные замахи, а затем с треском послал гранату к цели. Она тихонько булькнула возле буя и взорвалась, как и предыдущая. Когда лодка бешено закачалась на волнах, монитор оператора выдал продолжительный писк, перешедший в замедляющиеся «пи-пи-пи…»
– Отличный удар, сэр.
– Мертв? – крикнул капитан.
– Как камень, сэр.
– Хм, – сказал капитан с самодовольным превосходством, – на удар меньше нормы, мальчики. Отлично, давайте подойдем поближе и соберем ошметки.
Сквозь море мертвой рыбы лодка вернулась к бую, прошла мимо него. Кружили поблизости, пока попискивание монитора не перешло в громкий визг. Все глядели на воду, но тела нигде не было. Вокруг плавала лишь оглушенная взрывами экзотическая морская живность. И наконец:
– Вот! – закричал один из спецназовцев. – Смофите.
Все взоры устремились туда. Там на поверхности воды покачивался совершенно мертвый лобстер с застегнутым вокруг него сверхсовременным «роллексом».
* * *
Миранда перекатилась вбок и наткнулась на борт гондолы. Открыв глаза, увидела доски днища и заметила также вытекшую ниточку своей слюны. Хотя все, что она видела, выглядело неподвижным, аппарат внутреннего уха подсказывал ей – о неподвижности не может быть и речи, даже лежа ее шатало так, что пришлось ухватиться за опору руками. Перевернувшись на спину, Миранда вприщур посмотрела из-под пиджака Фердинанда вверх, где ясный синий небосвод кружил не переставая. Приподнявшись, она поняла, что Фердинанда в гондоле больше нет. Легкое замешательство спросонья теперь превратилось в стремительно охватывающую ее панику. Его уже взяли? Где она? Дрейфует одна в море? Сумеет ли она грести? Действительно ли кукла Барби лучше чем Синди? Когда качка уменьшилась, Миранда огляделась и поняла, что гондола надежно привязана, а болтало ее просто на волнах, прокатившихся по лагуне откуда-то издалека, из-за горизонта.
Веревка от носа гондолы была привязана к небольшой хижине, стоящей на сваях прямо посреди воды. Миранда вгляделась, и там был он. Фердинанд стоял в дверях хижины.
– Как раз подумал, что это тебя разбудит. Заходи, – он спрыгнул в лодку, отчего та опять немилосердно закачалась, и помог Миранде подняться. Все еще чувствуя себя слишком слабой, она упрямо стояла на месте, пока не прекратилась качка. Только когда Миранда обрела уверенность в том, что все ее конечности снова ей повинуются, и мир перестал вращаться, она тронулась в путь. Ведомая Фердинандом, крепко вцепившись в его руку, дошла до лесенки и осторожно вскарабкалась к двери хижины.
Осмотревшись внутри, Миранда, хотя остатки сна еще застили ей взор, не смогла удержаться от смеха. Это был тот самый домик на дереве, о котором вы всегда мечтали в бытность свою ребенком. Только этот не был расположен на дереве, а возвышался над бесконечными водными просторами Венецианской лагуны. Идеальное маленькое укрытие. В одном углу стояла кровать, в другом примус. У одного из окошечек с красно-белыми занавесками стояли под умывальником какие-то миски. В центре два стула были задвинуты под светло-желтый столик, прогнувшийся под тяжестью большой вазы, которая словно взрывалась букетом ярких цветов, ошеломляющих своими запахами и красками. Миранде оставалось только засмеяться.
– Что? Что не так? – спросил Фердинанд с ноткой разочарования в голосе.
– Нет, ничего, – смеялась Миранда, – нет, это идеально.
Фердинанд подошел к примусу и поворошил рыбу на шипящей сковородке.
– Надеюсь, что все в порядке. Думаю, это будет наш дом на следующие несколько дней.
– Это восторг, – прослезилась Миранда.
* * *
«Альберго ди Коллеони» – отель несколько более скромный, чем «Гритти», расположен он у заводи Кастелло. В нем действует правило запирания дверей в полночь, и задергивающая занавески Signoraна первом этаже жизнь отдаст за его соблюдение. Узкий коридор и крутая винтовая лестница ведут к еще одному короткому коридору с четырьмя желтоватыми дверьми, настолько обшарпанными, будто из них хотели сделать отбивную. Если бы Флирт по-прежнему оставался без сознания, для него и его кредитной карточки распахнулись бы двери более роскошного отеля; ну, а так, резервная комнатка, окна которой выходили на какую-то застойную канаву и которую заняла эта парочка с ее разделением труда, оказалась подходящим компромиссом для Мерсии, стремящейся к экстравагантности, и Флирта, отходящего от общего наркоза. В конце концов, у Мерсии были на руках не все его кредитные карточки, уж во всяком случае не Visa.
– Так это романтика или охота на мужчин? – осведомился Флирт, лежа на кровати и наблюдая, как Мерсия пытается затолкать свой гардероб в гардероб.
– И то и другое, дорогой, – отозвалась Мерсия, складывая в ящик ниточку почти невидимых трусиков.
– Но как мы будем ее искать? Это многолюдный город. Мы даже не знаем, с чего начать.
– Мы знаем, что существует ублюдок по имени Фердинанд, и где-то здесь есть гондольер по имени Гвидо.
– Ты представляешь себе, сколько тут гондольеров? Они здесь как шоферы такси.
Мерсия развернулась к нему.
– Что-то я смотрю, ты в последнее время стал слишком пессимистичным, а ведь на неудачу обречен только тот, кто сам себя на нее обрекает. Откуда у тебя эта обреченность?
– Моя проблема, как ты могла заметить, – не обреченность, а обезрученность.
– Ох, может быть, покончим с этим?
– С рукой и ногой уже покончено.
– А я думаю, что это очень сексуально.
Флирт поискал иронию в выражении лица Мерсии, но не смог ее найти.
– Правда?
– Да. Это же уникально, мы можем делать такие вещи, которые во всем мире могут делать лишь единицы, – взглянув на его ширинку, она улыбнулась, и, как всегда, в суровом мире Флирта все растаяло. Какая все-таки прелесть эта животная похоть.
Мерсия закончила укладывать одежду и оставила лишь один предмет, вероятно, самый крошечный из когда-либо скроенных для прикрытия женских нескромных мест. Флирт жадно смотрел, как она это надевает.
– Отлично, – сказала она, бросая на него такой соблазнительный взгляд, что он с радостью отдал бы оставшиеся конечности, только бы поцеловать край ее микроюбки, – пойдем-ка поищем гондольеров.
* * *
– Он нас за бройлеров держит, а, Картер?
– Да, сэр, так точно.
– Это потому, что он сука, правда, Картер?
– Так точно, сэр.
– А что мы делаем с суками, Картер?
– Э-э, мы их определенным образом имеем, сэр?
– Мы их трахаем, Картер. Мы их трахаем долго и тщательно. До крови, так, Картер?
– Ну, от нас требуется подходить… э-э, к таким вопросам с… э-э, щепетильностью, сэр. Честь мундира.
– Конечно, Картер. В мирное время мы не трахаем сук до крови. Мы их вежливо просим стать в позу и следим, чтобы им не было больно, а потом еще говорим спасибо, так, Картер?
– Думаю, сэр, что это определяется принципами, которые…
– Но, Картер, сейчас ведь не мирное время, эта сука объявила нам войну, а во время войны все факанные принципы улетают в факанную форточку. – Верный себе, капитан раздраженно брызгал слюной, завопив: – Так что эту суку Ультру мы будем трахать, пока не затрахаем до крови, и уж я об этом позабочусь. Или мое имя… – капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт сделал паузу для драматического эффекта, – или мое имя… – повторил капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт, со значением посмотрев на свой напрягшийся в ожидании отряд, – или мое имя… – капитан Ремингтон-Вилкинсон-Жиллетт выбросил руку в сторону своих людей и улыбнулся, – не Вик. Так, ребята?
Спецназовцы дружно закричали:
– Хрена ему! – свидетелем чего оказался только дрожащий Перегноуз и пять изумленных чаек, у которых был просто праздник какой-то, нежданный коллективный день рождения – в море вокруг лодки был накрыт такой шикарный и при том никуда не торопящийся рыбный ужин, какого они отродясь не видывали.
Перегноузу же сейчас совсем не по душе была идея схватить Фердинанда. В конце концов, именно Фердинанд знал, что ему поручено следить за машиной. Подобравшись к оператору, он тихо спросил:
– Так значит, он от нас ушел? Ультра?
– Э, нет, – ответил спецназовец, подмигивая одним из своих орлиных глаз. – Мы все еще держим его машину на замке.
– Его машину? Это «бентли»?
Оператор кивнул, показав ему небольшой приборчик.
– Смотрите. У нас есть ее точное местоположение, а двигаться она не может, потому что мы заперли замок. Не дадим же мы ему убежать на стоящей два миллиона фунтов машине, битком набитой боеголовками, правильно?
– Вперед, мазафакеры, разыщем ее! – закричал капитан.
У Перегноуза опять вдруг случился приступ морской болезни; он едва успел метнуться на корму и стравить за борт, прежде чем мотор взревел и лодка, вспенивая воду, помчалась через лагуну назад в Венецию.
* * *
После еды, после внезапного и ошеломительного порыва к любовной близости, после избавления от одежды и забвения всех приличий, после наплыва чувственных ощущений, после страсти, после учащенного дыхания и стремительных телодвижений, после оргазмов, после сонной истомы, после молчаливого слияния душ, вглядывающихся друг в друга, – после всего Фердинанд и Миранда лежали в своем сказочном домике сказочного Неверневерланда, наконец-то чувствуя себя равными, наконец-то чувствуя себя творцами своего дивного нового мира, наконец-то достигнутого, наконец-то обретенного, наконец-то идеального. Миранда выглянула в окно рядом с кроватью. В отдалении виднелась полоска земли, какие-то дома.
– Что это там? – без особого интереса спросила она.
– Остров Пеллестрина, – улыбнулся Фердинанд, – в южной части Венецианской лагуны. А эти дома – рыбацкая деревушка Сан-Пьетро. Я назвал ее рыбацкой, но прошло уже много времени с тех пор, как жители занимались рыбной ловлей. Сейчас большинство из них отправляется на работу в Венецию, чем-нибудь торгуют, кормят алчного зверя туризма. Или это, или работа в одном из девяти кругов Местре. Большинство забросило свою профессию и свои рыбацкие хижины. Здесь больше никто не появляется. Таких хижин, как эта, здесь множество.
– Нет, таких больше нет, – Миранда прижалась к Фердинанду. – Эта – наша.
Вертикаль страсти
Теория заговора
А в таком случае мы должны также признаться себе, что наше воображение, да и само искусство есть фундаментальное осознание нашего поражения. Это признание нашей неспособности на деле покорить окружающий нас мир, нашу планету, нашу вселенную, которая всегда будет могущественней, чем мы.
В искусстве мы можем описать сотню прекрасных женщин, нарисовать тысячу, высечь из мрамора миллион, но ни одна из них не оживет. Можете складывать песни, сочинять стихи, общаться с музами, но это лишь иллюзия, не то, чем хочет казаться; это лишь бледная тень, проекция, символ, механический отпечаток, слепок, умерщвленная мечта, надгробный камень. Искусство – лишь некролог о реальности.
Какие же мы жалкие дурачки! Может быть, нам стоит быть поосмотрительней, а вдруг мы рассмешим Землю, и в землетрясении своего хохота она сокрушит наши хрупкие тела и погребет нас под лавиной своего восхищения шуткой.
Мы оставляем воображению то, над чем не считаем возможным властвовать в жизни. Мы верим, что любовь, как чисто природное явление, невозможно контролировать, и поэтому переносим ее в царство воображения, где она достает луну с неба и рисует розы на снегу. Но можем ли мы быть уверены, что там ей и место? Мы не можем даже определить, что фактически возникает в нашем воображении и что – за его пределами. У нас есть пять чувств, пять тусклых разрозненных окон для восприятия единства Природы, грандиозности Вселенной. Так удивительно ли, что мы не в силах до конца постигнуть ее, а не то что властвовать над нею?
Если бы любовь была естественной и, как большинство природных явлений, нам не подвластной, она была бы законной обитательницей страны нашего воображения. Но я утверждаю, что она столь же искусственна, как и само искусство – бледное красивое отражение Природы, – и подобно искусству нам подвластна. У всех нас есть потенциал для того, чтобы стать художниками, творцами наших чувств, нашей любви. Мы можем ее контролировать и не позволять ей господствовать над нами. Нам не нужно восхищаться любовью, если это восхищение, это благоговение порождают страх, тревогу и подвергают нас опасности. Цена слишком высока.
В царстве слепых, гласит старинная пословица, и одноглазый – король, а «Плейбой» не пользуется спросом. Однако мы всегда видим в нашем мире смесь Природы и воображения, смесь чистой материи и чистой веры. И мало кто может с уверенностью сказать, где кончается одно и начинается другое Если любовь обитает в царстве воображения, потому что мы не считаем ее подвластной нам, если любовь нас ослепляет, то мы должны опасаться тех, у кого один глаз раскрыт. Из-за того, что у нас в голове такой сумбур, те, кто достиг ясности, имеют над нами власть.
Вам могло показаться, что я разрушаю прекрасное, наступаю на горло мечте, но разве не лучше будет, если все мы откроем хотя бы один глаз? Чтобы нас не угнетали те, кто уже прозрел. Мир не становится безобразнее, когда видишь его яснее. Разве чудо жизни что-то утратило в наших глазах после того, как мы наконец увидели сплетенные любовные объятия сдвоенных спиралей ДНК?
Достижение ясности не ведет к гибели, только к новым, пленительным, далеким тайнам. Это прогресс Расстаться с красивыми, но, не забудем, пугающими аспектами любви – означает всего лишь открыть один глаз для новых и, возможно, еще более удивительных чувств. Новое не обязательно плохо. Мы не можем прятаться от прогресса, иначе так и будем жить не лучше, чем наши предки, никуда не продвинемся, ничему не научимся, ни к чему не придем.
Не стоит нам жить под тиранией любви только из-за того, что в нашем воображении она не угнетает нас.
Глава десятая
РЕЛИГИЯ ЛЮБВИ
Любовь – моя религия, я готов умереть за нее!
Джон Китс (1795–1821),письмо к Фанни Брон от 13 октября 1819 года
Пусть любовь для нас – это тирания, пусть она восходит к державшейся на страхе и жестокости феодальной системе, но тирания не всегда подразумевает существование тирана.
