Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)
Миранда в исступлении промчалась мимо церкви, бросилась в убежище следующего переулка. Остановившись перевести дыхание, увидела стремительно пересекающий площадь силуэт.
Так и не отдышавшись, Миранда побежала по переулку мимо закрытых ставнями магазинов. Теперь шаги позади нее звучали ближе. Как ни меняла она направление, шаги не отставали. Еще один поворот, и вдруг их не стало слышно. Миранда прислушалась, но не услышала ничего, кроме собственного сиплого дыхания. На цыпочках прокралась до конца переулка и, оказавшись опять на берегу лагуны, опасливо огляделась.
Лагуну теперь окутывал туман, мягко накатывающий на набережную. Его влажная дымка холодила кожу, как прикосновение руки из могилы; а натруженные легкие Миранды этот колючий холод заставил содрогнуться в громком кашле. Прерывистый звук резким стаккато разнесся окрест, с сухой издевкой отражаясь эхом от молчаливых камней. В наступившей ужасной тишине Миранда слышала отдаленный, одинокий звон – где-то на волнах качался туманный буй, мерно отбивая колоколом свое печальное предостережение.
Снова послышались шаги. На этот раз тяжелый топот бегущего. Миранда кинулась в следующий переулок, прячась в его спасительных тенях. Может быть, если туман сгустится, она сумеет спрятаться. Она отчаянно бежала, ругая свои неповоротливые ноги, не желавшие двигаться быстрее. Она чувствовала себя так, будто все медленнее и медленнее пробирается по дну реки, мышцы ломило, а преследователь стремительно летел на нее. Выброшенный в кровь адреналин кончился. Теперь, оставшись только с поистощившимися ресурсами мышечной силы, она прихрамывала.
Спотыкаясь от изнеможения, Миранда пересекла мост и побрела по площади, мимо белеющей в ее центре колонны. Вдали виднелись портовые краны. Миранда ввалилась в закрытый портик замыкающей площадь церкви из простого красного кирпича. Повернувшись спиной к дверям, она дернула за железную ручку и заботливо смазанная тяжелая дверь поддалась, беззвучно открывшись.
Чувствуя себя сестрой всем взыскующим у святынь защиты от преследователей, Миранда со склоненной головой просеменила внутрь, что всегда считала правильным ритуалом для входа в церковь. Оглядевшись, она благоговейно замерла перед открывшимся видением. За свою жизнь она побывала внутри пары церквей – на рождественском богослужении с множеством пьяных и на свадьбе легкомысленной школьной подруги – в скучных, кирпичных, современных, протестантских, чисто утилитарных зданиях для отправления религиозных служб. Поэтому ничто не могло подготовить ее к роскоши и эффектности католического церковного убранства во всей его красоте. Пространство церкви, до теряющихся в полумраке стен и до чернеющих вверху сводов, было огромной галактикой крошечных, звездами блистающих и мерцающих свечей. Огоньки сверкали на всем пути до алтаря. Красные и белые, они горели в жутковатой тишине. Полированные золотые кадильницы свисали со всех арок и перекрытий, играли россыпями ярких отблесков, отражений от светящихся восковых и камфорных звезд. Миранда завороженно прошла по боковому проходу, растворяясь в атмосфере храма, как будто бы она вдруг избавилась от всех опасностей, будто мир принадлежал ей.
Миранда подошла к скоплению свечей. Загипнотизированная вереницей огней, она повернулась спиной и сунула связанные запястья в пламя. Горячо, очень горячо, огонь жжет запястья, тонкая кожа, уже ободранная веревкой, словно бы слезает окончательно. Вокруг расходился запах сгоревшей пеньки, или это была ее кожа? Миранда заводила руки назад, пока не почувствовала, что вся горит и не в силах больше выносить эту муку. Вдруг ее руки с треском высвободились и разлетелись в стороны, толкнув ее вперед, словно в попытке что-то поймать в распахнутые объятья. Обугленная веревка упала на пол, а Миранда разразилась отчаянными рыданиями.
За занавеской она нашла скамью и, сняв и бросив на пол промокшие трусики, уселась на нее. Понимая, насколько бесполезны все проявления страданий и отчаяния, когда никто их не видит, она постепенно взяла себя в руки. Она осмотрелась, увидела богатую отделку, запыленные росписи, свечи и вздохнула. Бежать больше некуда, ей остается только сидеть здесь и ждать. Может быть, ну, просто – а вдруг? – ее преследователь не заметил, как она входила в церковь. Взглянув вверх на распятие, она подумала о Боге, по крайней мере, о своем опыте общения с Ним: нескончаемые школьные собрания с заучиванием «Отче наш» до полной бессмыслицы. Затем ей пришло в голову, что она, если и нуждалась когда-либо в избавлении от зла, то именно сейчас. Она благочестиво сложила перед собой ладони и закрыла глаза. Ничто в ней не отозвалось. Встала на колени, простирая сложенные ладони к небесам. Пустота. Миранда опять открыла глаза. Она даже не знает, как молиться. С чего начинать? С вечным осуждением, как и всегда, было до чертиков проще, чем с вечным спасением.
Пока Миранда стояла на коленях, глядя в пустоту, слишком усталая, слишком разочарованная, чтобы придумать, что сказать Богу теперь, когда она постучалась в Его дверь, она заметила, как огни множества свечей дрогнули, заплясали от ветерка. Кто-то открыл дверь. Кто-то вошел.
Даже не поглядев, кто там, Миранда нырнула головой под скамью и проползла под ней в темноту нефа. Там она нашла большую исповедальную кабинку из полированного дуба. В ней были два проема, занавешенных красным бархатом, точно в старинной фотобудке; идеальное укрытие в кабинке священника. Проскользнув за занавеску, она села. С чего она взяла, что в церкви найдет какую-то передышку от погони? Ее преследователь – не бес из полчищ сатаны, чтобы изгнать его брызгами святой воды и распятием. Он, кем бы он ни был, маньяк, точнее, один из банды маньяков, в которую загадочным образом входит еще и кретин Барри. Миранда задумалась: если кто-то сорвался с резьбы, то кто он – болт или гайка? У вольтанутых едет крыша, а сносит башню. И как назвать шайку буйнопомешанных – тазиком сильно взболтанных? Сидя в темном чреве, она прислушивалась.
По боковому проходу приближались вкрадчивые шаги; замерли. Миранда услышала мужской голос, проникновенно произнесший:
– In nome del Padre, del Figlio, e dello Spirito Santo [46]46
Во имя Отца и Сына и Святого Духа (итал.).
[Закрыть].
Затем шаги послышались совсем близко, уже у самой кабинки. Миранда обмерла, когда мужчина вошел в исповедальню и сел. Сквозь разделяющую их решетку Миранде были видны его блестящие глаза.
– Padre, perdonami perche io ho peccato [47]47
Отец, отпустите мне грехи, ибо я согрешил (итал.).
[Закрыть], – сказал он.
Миранда притворялась, что ее, и вообще никого, тут нет.
– Padre? Sono venuto per farmi benedire. Ho peccato [48]48
Отец? Я пришел за отпущением. Я согрешил (итал.).
[Закрыть].
Без толку; он знал, что она здесь. Миранда кашлянула, как бы по-мужски, просто, чтобы он мог продолжать.
– Padre, devo confessare un fatto terribile. Ho privato una regazza della sua innocenza ed ho tramato per ucciderla. – Мужчина смолк. – Padre? – он склонился к решетке, так что Миранда увидела теперь его нос и рот. – Padre? Si e addormentato? [49]49
Отец, я должен исповедаться в ужасном деле. Я лишил одну несчастную невинности и замышлял убить ее…. Отец?… Отец? Вы онемели? (итал.)
[Закрыть]
Миранда уже не в силах была играть навязанную ей роль.
– Мне очень жаль, – медленно и внятно проговорила она по-английски. – Я не священник, и я не понимаю, о чем вы говорите. Я здесь просто прячусь.
– Inglese. English davvero? Si? [50]50
Английский. Англичанка? Да? (итал.)
[Закрыть]
– Si.Да.
Тогда мужчина сделал долгую задумчивую паузу. Потом начал тихо говорить по-английски, его голос и произношение были почти в точности, если не абсолютно, такими же, как у Фердинанда.
Вертикаль страсти
Теория заговора
Приношу свои извинения. Я понимаю, что никому не нравится признавать совершенную им ошибку, но каким же еще образом мы можем чему-то научиться? Ошибки полезны. Как по-вашему, сколько триллионов ошибок преодолела природа, сколько неудачных генетических линий, сколько нелепых форм живых существ возникли, развивались и исчезли, прежде чем дело дошло до нас? И для какой грядущей идеальной расы окажемся мы ошибочными, далекими от совершенства предшественниками?
Давайте признаем, что мы допустили ошибку, что любовь на самом деле не должна изводить нас, она должна быть вопросом нашего свободного выбора.
Мы можем выбирать, впадать ли в ее крайности или же повернуться к ней спиной, при этом нисколько не чувствуя себя ущербными личностями, неполноценными мужчинами или женщинами. Над нами не тяготеют последствия грехопадения, на нас нет первородного греха, за который необходимо вовеки расплачиваться, это лишь наследие иудейско-христианской культуры вины, стремящейся поработить пристыженных верующих. Мы не обязаны предавать себя на муки в любви и в жизни. Существует альтернатива этой боли и страданиям, и, хотя они кому-то могут нравиться, остальные не будут заклеймены, если отвратятся от этого.
О нашей жизни певица Грейс Джонс поет песню, где мы названы «рабами любви». Такие рабы будут сочувственно качать головами и притворяться, что жалеют вас, сбросивших оковы любви. Они не поймут, что вы узнали – можно выбирать, любить или нет, можно допустить в свою жизнь любовь на своих условиях, можно подчинить любовь себе, а не наоборот. Пора свергнуть тирана, который властвует над нами лишь силою нашего собственного воображения и угнетает наш дух.
Действительно ли у нас есть выбор? Нет, ответит мне большинство, выбора нет. Любовь «овладевает» нами, «покоряет» нас – обратим внимание на саму эту терминологию, – и мы бессильны перед ее властью. Выбора нет, все происходит само собой. Биолог расскажет о выбросе эндорфинов, а поэт – о стреле Амура, мгновенно пронзающей сердце.
Слушая подобные доводы, я слышу песню птички в клетке, привычно и боязливо остающейся сидеть на своей жердочке, даже когда дверца открыта Я слышу холопа, лакея, пролетария, который порабощен тираном, но повторяет своими разбитыми губами пропагандистские мантры: «Иного не дано. Выбора нет. Я люблю, Господи. Я люблю, Большой Брат. Я люблю».
Итак, в мире влюбленного выбора нет. Влюбиться можно в мгновенье ока. Минуту назад ты благополучно занимался своим настоящим делом, но после этого посвящаешь все свое время собственной внешности, тревожась, идет ли тебе твоя одежда и не лучше ли сменить, пока не поздно, прическу. Любовь с первого взгляда? Будем честны. Разве не чаще это любовь с первой ночи?
Обращаясь к прошлому, любовник как будто вспоминает то пресловутое мгновенье, когда взгляды встретились, и проскочила искра, но ведь мы подстраиваем свои воспоминания так, чтобы они соответствовали шаблонам культуры, традициям, требованиям, как все «должно» было происходить. И ведь на каждый случай, когда влюбленный вспоминает это пронзительное мгновенье неоспоримой любви, приходятся сотни других, когда обстоятельства помешали продолжению, развитию «романа». Она не оглянулась, он вообще ее не заметил, их пути разошлись, кто-то неправильно записал телефонный номер, кто-то уже был в то время помолвлен. Эти случаи благополучно ускользают из памяти, они забываются, потому что ничего достигнуто не было, а в любви мы помним только наши достижения. Горькая же истина такова, что в любви успехи редки и всегда скоропреходящи.
Эта избирательность нашей памяти доказывает, однако, что выбор все-таки есть. Влюбленный выбирает, он соглашается влюбиться. Вот это и есть его выбор, хотя он думает, что выбора у него нет. У вас есть выбор, вы можете выбрать страх, страдания, тревоги – или выбрать жизнь.
Если бы любовь была естественной, тогда выбора бы не было, мы были бы рабами своего генетического предначертания. Но это не так, и мы не рабы. Подлинно свободная личность, человек, знающий, кто он и что делает, знает, что выбор у него есть.
25
Так кто же ты на самом деле?
В НОЧНОМ КАФЕ «АЛИ-БАБА» НА ГОЛДХОУК-РОУД кофейные чашки сероватого цвета и покрыты сеточкой трещин, лелеющих планы своей экспансии. Свет здесь тускло-желтый, а амбре подгоревшего масла струится как фимиам. Портрет не выходящего из атараксии Ататюрка окаймлен пластмассовыми цветами и горделиво висит рядом с меню – в каждой строке неразборчиво заполненные фломастером пробелы перед повторяющимися напечатанными словами «…и чипсы». Никогда не отлучающийся больше чем на полшага от кассы, Мустафа Баба предоставляет своей жене заниматься приземленной стороной бизнеса – менеджмент, закупки, кулинария, мытье и уборка, обслуживание и тому подобное. У Мустафы есть более возвышенные темы для размышлений, ему нужно содержать воюющую армию, финансировать революцию. Когда он свыше двадцати лет назад уезжал с Кипра, его брат Хасан находился на линии фронта в Никозии, кидал камни в ооновских миротворцев. Теперь Хасан герой, борец за свободу с оружием в руках, раз в месяц он звонит Мустафе, чтобы держать того в курсе славной борьбы за освобождение исламского Кипра от лживых греческих империалистов. Поэтому на протяжении последних двадцати лет, пока другие рестораторы создавали франчайзинговые сети, Мустафа гордо отсылал свои прибыли Хасану, чтобы обеспечить повстанцев оружием и лекарствами и помочь правому делу. Такой расклад устраивал обоих братьев: у Мустафы была цель в жизни, а у Хасана – новенький «рейнджровер» и самый большой плавательный бассейн во всей Кирении.
Мерсия со стуком поставила кофейные чашки перед старичком и села напротив него.
– Вы не возражаете, если я просто поговорю, ладно?
Старик покачал головой.
– Понимаете, проблема с Флиртом… ну, я не уверена, но, по-моему, он уничтожит сам себя раньше, чем это удастся мне. Как будто он все время опережает меня на один ход. Каждый раз, как я думаю, что заполучила его, что он уже достаточно увлечен, ну, чтобы можно было его бросить и разбить ему сердце, он каждый раз ухитряется лишиться еще одной части тела. И это всегда для него так мучительно, что я как-то чувствую – мой уход будет по сравнению с этим сущим пустяком, просто царапинкой. И чем больше я на него смотрю, тем лучше понимаю, что, бросив его, я лишь помогу ему в его стремлении к самоуничтожению. И он будет счастлив, что добился своего.
Старичок дрожащей рукой поднес чашку с расплескивающимся кофе к губам.
– Я не знаю, как достать человека, который решил сам себя достать раньше. Как я могу получать удовольствие от подобных отношений, если он постоянно перехватывает у меня из рук все, что можно сделать для его уничтожения? – Мерсия прервалась, чтобы отхлебнуть горячей воды с молоком и легким намеком на кофе. – И знаете, что меня больше всего злит? Чем дольше я с ним остаюсь, тем больше забочусь о его измученной душе. Он в самом деле такой трогательный, и это не смешно, ему по-настоящему сочувствуешь. – Мерсия еще помолчала. – Я и не знала, что бывают такие мужчины.
Взгляд старичка лихорадочно блуждал, а струй ка слюны изо рта сочилась в поджидающую внизу чашку.
Мерсия изучала свои идеально заточенные ноготки.
– Может быть, я теперь не перестану разбивать сердца. А то что мне делать, если я не буду уничтожать мужчин? Я никогда не смогу воспринимать их всерьез. – Мерсия присмотрелась к старичку. – Могу поспорить, что вы в свое время понаразбивали сердец.
Казалось, старик действительно обдумывает ее вопрос, потом он дребезжащим голосом произнес:
– Не напрягайте ум разгадыванием тайн [51]51
У. Шекспир. Буря; акт V, сцена 1; перевод М. Донского.
[Закрыть].
– Угу, но если я не буду думать об этом, я начну думать о Миранде, а там я ничего не могу сделать до завтрашнего дня.
Старичок, похоже, удивился.
– Миранда? Но как в твоем сознанье запечатлелось это? [52]52
Там же; акт I, сцена 2.
[Закрыть]
Мерсия замялась; большинство вольтанутых живет в своем собственном мире, и попытка всерьез пообщаться с одним из них стала бы опасным прецедентом. В конце концов, их мир может вам показаться привлекательнее вашего. Мгновение Мерсия тревожилась, не покосилась ли у нее крыша.
– Миранда – моя подруга, – осторожно сказала она. – Она за границей, и мне кажется, что она попала в беду.
– Что еще в глубокой бездне времени ты видишь? [53]53
Там же.
[Закрыть]
Мерсия улыбнулась. Ровно настолько шизанутый, насколько она и подозревала, а сама она ровно настолько же нормальна, насколько ей запомнилось. Как и каждый встреченный ею мужчина, он был для нее идеальным собеседником, чтобы поговорить самой с собой.
– Так как же мне быть с Флиртом? Я ведь не могла по-настоящему в него влюбиться, правильно? Не могу разобраться, в этом дело, или это обычная, заурядная, вызванная стрессами, месячным циклом, поздним ночным временем, травмами Флирта заморочка?
* * *
– Миранда! Знаешь, я тебя искал по всему городу.
Миранда поглядела на свою бархатную занавеску, прикидывая, есть ли смысл пойти на прорыв.
– Мне очень жаль. Я никогда не думал, что так получится.
Он ее сразу схватит.
– Пожалуйста, только выслушай меня. Мне это очень трудно, я действительно иногда в странных отношениях с правдой. Я… это моя работа. А я… Я не очень понятно говорю, да?
Миранда всмотрелась в блики, подсказывающие, где во тьме находятся его глаза; ждет ли он ответа?
– Перекрести меня, Миранда, я согрешил и очень об этом сожалею. – Голова его склонилась, и Миранда различила шапку его густых волос. Для него естественно каяться после убийства? – Я правда не знаю, как мне это объяснить, и куда мне теперь идти. Миранда. – Он помолчал. – Мне никогда не доводилось об этом задумываться, но ведь я, наверное, никогда и не встречал никого, похожего на тебя.
Почему он просто не убьет ее, не выстрелит через решетку, что ему мешает?
– Я понимаю, что все должно выглядеть очень запутанным, и ты, наверное, до сих пор в шоке. Я хотел бы, хотел бы просто дотронуться до тебя, сказать тебе, что все в порядке. – И еще, почти шепотом: – Но я знаю, что сейчас я последний человек в мире, кому можно это сделать.
Чертовски верно. После долгой тишины у Миранды нашлось немножко сил, чтобы сказать:
– Фердинанд, ты вставил мне в рот ствол пистолета.
– Знаю, знаю. Вот из-за чего все, посмотри, – он просунул что-то под решеткой. Миранда на секунду съежилась, думая, что это опять дуло пистолета. Но нет. Там было нечто более опасное. Там был я. – Я теперь понял, что ты никогда не знала, что все началось из-за этого.
– Моя библиотечная книга? – не веря, спросила Миранда. Не понимаю, почему ей так трудно было поверить, что книга может стоить того, чтобы из-за нее убивали. Миранда, правду вам сказать, любовь моя, уже стала мне немного надоедать.
– Это очень важная книга.
– Да? Так почему же ты не сказал? Я имею в виду, можешь забрать ее. Она твоя. Она никогда и не была моей, я ее выкрала.
– Знаю.
– Ладно, я рада, что с этим улажено. Ты возьмешь книгу и пойдешь своей дорогой, а я своей, и мы оба будем жить долго и сча…
– Миранда. – Она поразилась, что до сих пор чувствует эту до нутра пробирающую дрожь, когда он произносит ее имя таким густым и властным голосом. – Понимаешь, книга была просто катализатором, первопричиной.
– Нет, – сказала она, вдруг разозлившись, – нет, я не понимаю, это дерьмо какое-то, нет тут никаких причин, ничего, ничего тут нет, никакого смысла! – Она сердито затрясла головой. – Ты хочешь убить меня, Троцкий хочет убить меня, даже блоха ученая типа Барри из доставки хочет меня убить.
– Я попробую все объяснить.
– Ты уже попробовал, и что ты сделал? Ты подсунул мне дурацкую книжонку!
Очаровательно.
– Выслушай меня, Миранда, это все, о чем я прошу.
– Да какого хрена я должна тебя слушать? Чтобы ты мог застрелить меня с чистой совестью? «В конце концов, я ее все-таки предупредил».
– Миранда, я знаю, что ты на меня сердишься, но, пожалуйста, выслушай меня. Если, если ты не поверишь моим словам, обещаю тебе, что ты сможешь просто встать и уйти, я не буду тебя останавливать.
– И не застрелишь?
– И не застрелю.
– Разве я могу тебе верить? Ты сказал мне, что ты… – Миранда почувствовала в горле ком подступающих рыданий и тяжело сглотнула: – Ты сказал мне, что любишь меня.
Фердинанд продолжал тихо и спокойно:
– Знаю. Знаю. Все, о чем я тебя прошу, – выслушай меня. Но прежде всего должен тебя предупредить, что мой рассказ ставит под угрозу как мою жизнь, так и твою.
Это все слова. Тем не менее, рассудила Миранда, лучше, что они хотя бы чуть-чуть рискуют вместе, ведь это может означать, что, кто бы ее ни убил, Фердинанд ее не тронет.
– Прежде всего. Меня зовут… Меня зовут не Фердинанд. Я не бизнесмен из Сити, и я не живу в квартире, в которую мы заходили. Я… Ладно. Я гражданский служащий. Я работаю на военных. Миранда, в общем, я шпион.
Что бы его ни заставило.
– Эта «дурацкая книжонка» оказалась единственным уцелевшим экземпляром издания, которое мы считали полностью уничтоженным, ну, по соображениям национальной безопасности.
Подняв меня, Миранда взглянула на меня с новым интересом. С интересом, которого я определенно у нее не замечал, когда мы оставались с ней наедине.
– Уничтожали книги? – воскликнула она, не в силах сдержаться. – Это варварство.
– Миранда, это делали всегда, во все эпохи. То, что ты сейчас можешь прочесть, – весьма специфическая, тщательно отобранная диета. Книги уничтожали со времен Реформации. По крайней мере, в наши дни их не сжигают вместе с авторами.
– Этим ты и занимаешься, да? Сжигаешь книги.
– Нет-нет, необходимость в этом почти отпала, теперь, после пятидесятых годов, после Заговора.
– Заговора.
– Да. Избавляться от подрывной литературы и глушить революционные голоса всегда было в финансовом отношении трудно для развитых стран, в которых обеспечивался высокий уровень грамотности населения. А тогда, после русской революции и Первой мировой войны, все поняли, что новой угрозой станут электронные средства массовой коммуникации. Радиопередачи, телепередачи и так далее, их уже никак не сожжешь. Поэтому первым делом изобрели мыльные оперы, ситкомы и тридцатиминутные драмы, чтобы наводнить эфир эскапизмом, уходом от реальности, и отвлечь оболваненное население от потенциально опасных передач. Законы о лицензировании радиостанций, дележ диапазонов волн и тому подобное; самые крамольные идеи просто не доходили до публики. Потом, в конце сороковых годов, когда даже эти стратегии выглядели слабенькими по сравнению со сверхмощными пропагандистскими машинами, созданными во время Второй мировой войны, – сейчас мы их называем «массмедиа» – международная правительственная ассоциация секретных служб и составила «Заговор».
– Заговор? Так, значит, действительно существует заговор внутри всемирного заговора? Ты об этом говоришь? Теперь я все поняла, Фердинанд, или как там тебя зовут на самом деле. Думаю, тебе бы не вредно получить немного квалифицированной помощи.
– Я знаю, это звучит дико, но это именно так. «Заговор» – это программа, система, созданная секретными службами для распространения всякого рода слухов. Во-первых, благодаря слухам государства и правительства выглядят гораздо могущественнее, чем они есть, – выглядят для тех, кто хотел бы в это верить. Но главное, выдумывая такие теории на грани абсурда, мы нейтрализуем, лишаем силы все настоящие революционные идеи, потому что, стоит только кому-нибудь повести речь о «Заговоре», как его сразу сочтут параноиком, вполне созревшим для дурдома. Поэтому никто ничему не верит, и сохраняется статус-кво. А все, что требуется, – небольшое смещение в общественном сознании смысла слова «заговор», ну, и классическая практика распространения всеобщей «иронии», так чтобы уже не оставалось ничего твердо установленного, абсолютного. Поверь мне, эта простая деталь пропагандистской машины почти до нуля сокращает стоимость цензуры в печати и в эфире. Подрывные идеи можно без опаски обнародовать, они сразу отправятся в утиль как «теории о всемирном заговоре». Осмеянные, непризнанные, сваленные в одну кучу с состряпанными нами идиотическими выдумками.
– А ты? Ты и стряпаешь эти «идиотические выдумки», да? Эту дымовую завесу?
– Нет, нет. Я просто был переведен на службу в отдел, который этим занимается. Я пытаюсь объяснить, что произошло вот с этой вот книгой. Понимаешь, возможности у автора были ограниченные, он опубликовал ее за свой счет. Тираж составил всего несколько сотен экземпляров, поэтому было решено, что вместо обычной процедуры поднимания теории на смех дешевле будет просто их все уничтожить.
– Тогда как же я нашла этот экземпляр в библиотеке?
– Ну, видимо, Пеннигрош оказался немного умнее, чем они думали, и сумел спасти один экземпляр, спрятав его на библиотечной полке.
– А что же случилось с ним самим? Он не был?.. Ну, ты понял.
– Честно говоря, Миранда, я не знаю. Эта информация не была нужна для моего задания, поэтому мне ничего не сказали. Знать только самое необходимое, в таком духе. Думаю, его убили.
Там и тогда я это услышал. Мой автор. Мертв. Но знаете, я ничего не почувствовало. В ту секунду я поняла, что продолжаю движение. Как только я выскользнула из его руки, я больше не была его книгой, я стало самим собой, я был романом Миранды, стал вашим.
– Задание? – повторила Миранда. – Все это было подстроено?
– Увы, да.
– И с Троцким тоже? В роли твоего подручного. Только не говори мне, что он твой начальник или, как там у вас, шеф. И все это было ради задания изъять книгу? Но ты мог бы это сделать еще тогда, в Лондоне.
– Да, но ведь нам еще нужно было выяснить, как много ты прочитала, в чем разобралась и поверила ли ты в это.
– И тебе приказали со мной познакомиться? – с изумлением спросила Миранда. – И они… Боже, тебе приказали трахнуть меня и все прочее? Это была часть задания или, или ты это делаешь со всеми своими, э-э, жертвами?
И внезапно все это показалось ей до ужаса правдоподобным. Откуда он взялся тогда в метро, когда ее преследовал Троцкий? Почему он отдавал Троцкому приказы там, в переулке? И почему британский консул отдал ее в их руки? Если только не… Может быть, а вдруг, он говорит правду. Миранда глубоко, так что сразу закружилась голова, вздохнула; хотелось заорать. Зажав меня в руке, она бросилась прочь из исповедальни, повернулась и закричала:
– Или, или, или ты так получаешь кайф? Ты в них кончаешь, чтобы потом прикончить, это тебя возбуждает? И я только одна из тысяч, которых ты заманил и пристрелил?
Вы когда-нибудь кричали в церкви? По-настоящему громко, со страстью? Нет. Нет, конечно, нет. Это предоставляется делать буйным проповедникам и брошенным у самого алтаря невестам. Как вы знаете, акустика помещения рассчитана так, чтобы легкий шепот разносился повсюду, и невозможно было определить, где источник звука, чтобы слушатели затрепетали. Поэтому громкий крик Миранды оглушил ее самое, вернувшись к ней несколько раз и с удвоенной силой. Она умолкла, пережидая звон в ушах.
Фердинанд появился из своей части исповедальни, одетый в черный костюм, обтягивающий его мощный торс, – вылитый мужчина «Баунти». Он посмотрел, как она остолбенела от громовых раскатов собственных слов, и протянул к ней ладони в знак раскаяния.
– Нет-нет. Ты не понимаешь. Мы должны были вступить в такие взаимоотношения, потому что, ну, потому что об этом и говорится в книге.
Миранда вдруг посмотрела на мою обложку, снова прочитала название, задумалась и сказала:
– Нет, не понимаю.
– Ты ее фактически и не читала, да?
– Конечно, я ее читала, – отрезала она, но потом, чуть склонив голову набок, добавила: – Большую часть. Кое-что. Самое важное. Я прочитала о… Ладно, нет, я ее не читала.
* * *
Мир вокруг меня покачнулся. Что? Она фактически меня не читала? Она едва ли знала, о чем я вообще? Но вот же все написано. Черным по белому. С начала до конца. Она валяла дурака. Я хочу сказать, иногда я это подозревал, особенно, когда она держала меня вверх ногами или листала страницы назад. Но тогда я думал, может быть, ей так нравится – чуть-чуть оригинальности, нешаблонности. Я никогда не агитировал за традиционное чтение, устроившись на диване, с полностью раскрытыми страницами и тому подобное. Пусть все идет так, как идет, говорю я. Но теперь она признала, что мы, в сущности, никогда не занимались с ней текстом. Всякий раз, когда Миранда меня открывала, казалось бы меня читая, она, как я понял, лишь скользила по мне пустым взглядом, просто играла со мной, с моими словами. Когда я думал, что вдохновляю ее, радую, даю ей то, чего она ждет, мысли ее блуждали где-то далеко. Все наши отношения были построены на притворстве. Она никогда меня по-настоящему не читала.
* * *
– И в этом тогда весь трагикомизм ситуации. Наш агент, которого ты называешь Троцким, утверждал, что ты ее читала, что ты опасна как распространитель и пропагандист, что ты заразишь этой теорией целый слой общества. И мне было приказано скомпрометировать тебя как носителя идей, или же, если не получится, то… – Фердинанд умолк, глаза его молили.
– Убить меня.
Фердинанд пробормотал:
– Там это называется «нейтрализовать».
– Убить меня, – с нажимом повторила Миранда.
Теперь Фердинанд уже по-настоящему умолял:
– Это моя работа, правильно? То, чем я занимаюсь. Работа грязная, но кто-то должен ее делать. Но я не знал, что я почувствую, не знал, какой ты будешь, я просто не знал. Я никогда… Бывают чувства, которые… – Фердинанд в отчаянии ударил кулаком по скамье.
– Ты ублюдок! Ты полная и окончательная скотина! – налетела на него Миранда, колотя его куда попало. Он не защищался, хотя удары сыпались градом. Убийца или сбитый с толку дурак, ей уже было все равно, она так разозлилась, что кричала, наседая на него: – Все это было паскудное притворство, ты никогда ничего не чувствовал, ты так говорил, потому что тебе приказали. Ты трахнул меня, и ты сам траханный лжец и ублюдок, ублюдок, ублюдок! – У Миранды кончились эпитеты, и она просто повторяла одно и то же, пока в изнеможении не опустилась на пол. Фердинанд сел рядом с ней и открыл рот, чтобы что-то сказать.
– Ублюдок, – перебила она его. Это она повторяла всякий раз, стоило ему хотя бы заикнуться.
Но где-то внутри Миранда все равно хотела, чтобы это было правдой, чтобы любовь победила, хотела поверить в чувства, которые он испытывает к ней, несмотря на свое «задание». Она села на скамью и закрыла глаза.
– Так о чем же эта книга?
* * *
Жидкий хрустальный шарик слюны и слизи, прочертив траекторию в темном воздухе, с легким всплеском упал на спокойную поверхность канала, вызвав лишь едва заметную рябь, но ведь Барри многого и не ждал. Заблудившийся, усталый, расстроенный, он смотрел вниз с какого-то моста в этом оставленном Богом – и, хуже того, машинами – городе. Преступная жизнь должна быть какой-то другой, уж во всяком случае, если тебя берут в банду водилой. Перегноуз говорил по телефону с каким-то большим человеком, и Барри из всех сил старался не слушать. Они упустили Миранду и скитались по этому идиотскому лабиринту давно устаревших зданий; кругами, подозревал Барри. Совсем диким выглядело, что Миранда оказалась такой крутой – ключевой фигурой в стане противников. Он не мог определить, работает ли она на конкурирующую банду или на полицию. Перегноуз ничего не сказал, а сам он проявлять слишком много любопытства не собирался. Он знал, что ему не стоит задавать лишние вопросы. Может быть, она работала в строжайшей конспирации на Втором этаже, чтобы следить за ним, так как «они» знали, что ему предстоит стать водилой. И все же тот факт, что она очутилась здесь, так далеко от Лондона, и общалась с типом из консульства, не мог быть простой случайностью. Она опасна. Барри ощупал свой нос и попытался разглядеть его качающееся отражение внизу. Кровь уже не шла, но Миранда никак не смогла бы сотворить с ним такое, если бы не была натренированным агентом каких-то вражеских сил, это уж точно.
