Текст книги "Хищная книга"

Автор книги: Мариус Брилл

Вертикаль страсти
Теория заговора

При чем тут, ради всего святого, дыни и змеи? И удвоение отверстий – в ушах и в серьгах? Даже выпускнику средней школы ясно, что за «любовь» описывается в этом стихотворении. Это не пленительное, глубокое, сводящее с ума, очищающее душу, вышибающее слезу чувство из романа Это похабщина в чистом, природном виде. Это сексуальная символика бартерного обмена, как при проституции; мужчина и женщина хотят скрепить союз своих эгоистичных геномов. Конечно, там был не просто дар ответный, там был секс. Это похоть, подвергшаяся искаженному, тенденциозному переводу на наш язык.

Хотя я сам не выношу, когда в аргументации надерганы библейские цитаты, среди них, тем не менее, встречается один из самых древних примеров любовной поэзии, песнь, написанная ранее III века до нашей эры.

 

Песнь песней Соломонова

Пусть целует меня поцелуями уст – ведь
любовь твоя лучше вина.
 
 
Среди всех ароматов твоих мазей душистых
благоуханнее имя твое, вот поэтому
девы и любят тебя.
 
 
Помани – побежим за тобою: царь
в чертоги меня ведет.
 
 
Мы найдем свое счастье в тебе, мы
запомним – любовь твоя лучше вина:
высока и крепка она.
 

Мы видим, что данные строки пропитаны влажной, текучей чувственностью, тут и вина, и духи, и поцелуи; любовь, навеянная плотскими утехами. Опять мы сталкиваемся с тем, что это не любовь, а секс И мы вынуждены признать, что слова «любовь», «агапе», «охев» означали тогда совсем другое.

Обосновать это мы можем с помощью процесса сведения к минимуму. Обычно после данного процесса мало что остается. Но это именно то, для чего он и предназначен. Поэтому можно сказать, что благодаря подобным манипуляциям мы в некотором роде получаем максимум из того, что хотели бы получить. Кажется, здесь необходимы пояснения. Сведение к минимуму редко приносит нам какие-либо приобретения. За исключением самогоноварения, кремации и липосакции. Для древней любовной поэзии сведение к минимуму осуществляется элементарно, за счет педантичного применения «Перцовой пробы Пеннигроша». Это литературный метод, разработанный мною для выявления современных искажений в переводах любовной поэзии. Как мне ни больно кромсать великое произведение, в интересах истины я должен везде заменить импозантное слово «любовь» гораздо более приземленным и сексуальным словом «перец».

 
Пусть целует меня поцелуями уст – ведь
перец твой лучше вина.
 
 
Среди всех ароматов твоих мазей душистых
благоуханнее имя твое, вот поэтому
дев и влечет твой перец.
 
 
Помани – побежим за тобою: царь
в чертоги меня ведет.
 
 
Мы найдем свое счастье в тебе, мы
запомним, что перец твой лучше вина:
он высокий и крепкий.
 

Теперь, вероятно, мы можем понять, что означало слово «любовь» в древности. Нет сомнений, что применительно к древней поэзии, которую мы обычно знаем в переводах эпохи романтизма и позже, моя «Проба на перец», как языковая игра, стоит (корректору: на всякий случай правильно поставьте ударение! – П. П.) свеч (корректору: не «свечей», тем более не «свечой»! – П. П.).

Обращаясь к античности, мы не можем игнорировать «Пир» Платона, его прославленные философские диалоги о любви. Здесь, как это характерно и для всей классической культуры, внимание сосредоточено на эротическом, а не романтическом аспекте любви. «Любовь», о которой пишет Платон, правильней понимать как возвышение от «животного» секса к божественному. Однако при таком противопоставлении сам акт и чувственность в обоих случаях идут впереди чувств и заботы о благе любимого существа.

10
Подрагивая, раскачиваясь и сплющиваясь

 
У Пандоры ларчик был,
Заглянуть в себя манил,
Заглянула – отшатнулась:
Гурьба на белый свет
Болезней, скорбей и раздоров
Из ларчика взметнулась
Шустро.
Причиной стала та Пандора
Несчастий полного набора.
В ларце их больше нет,
Там пусто.
Но что там брезжит в глубине?
Надежды искорка на дне…
 

НАДЕЖДА, ГОВОРЯТ ЦИНИКИ, ЭТО ВЕРА ТЕХ, КТО НЕ хочет подумать как следует. Наш мир в самом деле очень жесток, если лишь эту непрочную нить бросает вместо спасательной веревки тем, кто тонет в его безумии и злобе; здесь всю жизнь можно потратить на борьбу за существование, всю жизнь прожить в ожидании лучшего. И все же, полагаю, если уцепиться можно лишь за тонкую хрупкую веточку надежды, то лучше держаться за нее, чем выпустить ее из рук и тонуть в черной пучине отчаяния.

Просто-напросто Миранда, моя любовь, полюбила другого. Так бывает, теперь я это знаю. С ней самой это случалось чаще, чем она была в силах забыть. Но почему бы мне тогда было просто не перелистнуть эту страницу? Не растоптать свои чувства, отделавшись малой кровью? Зачем терзаться любовью к тому, кто тебя не любит?

Нет, не подумайте, что мне слишком больно докапываться до моих побудительных причин, но ведь любовь не знает логики: это чувство, а чувства отрицают рассудок.

Она не покинула меня.

Она всегда брала меня с собой.

Она была прекрасна.

Иногда мне удавалось рассмешить ее.

Может быть, этого было достаточно.

И она давала мне возможность понять, как много я для нее значу. Она заботилась обо мне; по крайней мере, так мне казалось. Может быть, это было мне внове. Может быть, причиной была моя влюбленность в состояние влюбленности. Может быть, это вообще было что-то неизъяснимое.

Может быть, я просто влюбляюсь в каждого, кто в самом деле прикоснется ко мне, раскроет меня. Сейчас все идет к тому, что мне уже не хватает ваших нежных касаний, я тоскую по вашим рукам, когда они не ласкают меня. Что бы ни побуждало меня любить ее, несмотря на всю боль, горечь, муки, разрывающие сердце… помните, кроме этого всегда остается еще и надежда. Тогда мы были с Мирандой в одинаковом положении, мы одинаково цеплялись за свои тонкие хрупкие веточки.

* * *

К моменту, когда в ногах Миранды восстановилось кровообращение, жидкость с намокшей визитки Фердинанда просочилась сквозь тонкую ткань нагрудного кармана ее блузки и окрасила левую чашечку бюстгальтера в бледно-голубой цвет. Вытерев прилавок и выкинув стопку бесславно израсходованных на это дело прокладок, Миранда, по-прежнему ошеломленная произошедшим, побрела в гардероб. Ощупывая карман блузки, чтобы лишний раз убедиться, что это был не сон, она не глядя толкнула дверь и налетела на Мерсию.

Те мистические торсионные поля, благодаря которым на роскошные формы сирен не распространяются законы обычной земной гравитации, подобны до предела сжатым пружинам или колышкам пинбола, способным со страшной силой отбрасывать назад слегка коснувшиеся их стальные шары. Поэтому, когда Миранда налетела на Мерсию, после соударения и сотрясения ее катапультировало от буферов ее пневматической оппонентки с перегрузкой, знакомой разве что пилотам истребительной авиации да посетителям, рискнувшим отведать фирменное блюдо номер 23 во «Дворце карри» на Аксбридж-роуд.

Миранда, которая все еще плохо держалась на ногах, довольно сильно ударилась о дверь, а дверная ручка поставила ей синяк на пояснице. Кроме того, острый наконечник этой стальной ручки ухитрился попасть в щель между едва не оторвавшейся утром пуговицей юбки и верхом молнии.

Миранда рванулась прочь от двери, чтобы гордо выпрямиться и сделать вид, если, конечно, удастся, что все так и было задумано и для нее в порядке вещей перемещаться по раздевалке зигзагами, отскакивая от дверей и стен, словно бильярдный шар или теннисный мячик. Она имеет полное право, если ей так хочется, выглядеть круглой идиоткой и биться обо что угодно.

Однако, декларируя эту хартию свободы воли бильярдных шаров, Миранда услышала стук упавшей на пол пуговицы и зловещий треск зацепившейся за дверную ручку молнии. Глядя на скачущую по полу пуговицу, она почувствовала, что юбка соскальзывает с бедер. Схватившись за пояс, чтобы сложным твистоподобным движением ввинтить себя обратно в юбку, Миранда затем расправила грудь и посмотрела на Мерсию примерно с таким же превосходством, с каким мог бы смотреть на быка матадор, обнаруживший в ножнах вместо шпаги зубочистку.

Миранда и сама понимала, что желаемое впечатление, будто бы она давно хотела исполнить эту индейскую пляску, создать уже вряд ли удастся, но самолюбие не позволяло ей отступить.

Мерсия смотрела на нее без улыбки. Выросшая в сельской части Англии, она прекрасно знала, что подруг на хутор в Ковентри не посылают, и потихоньку начинала сожалеть, что сегодня так обошлась с Мирандой.

– Ранда, – сказала Мерсия, – я просто хотела… я подумала, что я… ну, может быть… – и умолкла.

– Нет. Пожалуйста, – выразительно ответила Миранда. – Я знаю, что я… – еще одна пауза.

– Нет, дело не в тебе. А просто в том… – вдруг перебила Мерсия.

– Послушай, я не знаю, могу ли я. Ты понимаешь. Ой. Просто сейчас.

– Да, понимаю. Но тогда. Разве нет? Хотя. Я имею в виду. Когда?

– Нет, ты права. Мне больше ничего. Ты же понимаешь. Хотя. Ну, ты знаешь.

– Похоже. Я имею в виду, если уж все так. Ладно, если ты собираешься.

– Мерси, я не знаю. Просто мне так кажется. Ты же знаешь.

– Да, знаю.

– Да.

Какое облегчение, что все это было высказано! Они обе выдавили из себя по улыбке полного взаимопонимания и быстро повернулись к своим шкафчикам, радуясь, что, по крайней мере, нашлись нужные слова, что их логика была неопровержима, не искажена эмоциями и что обе они отстояли свою позицию, не дрогнув под тяжестью доводов собеседницы.

* * *

Найдя завалявшуюся на дне шкафчика шпильку для волос, Миранда, как смогла, заколола юбку сзади и с сумочкой и курткой в руках двинулась к служебному входу, оставив Мерсию поправлять прическу, макияж, бретельки и прочие чудеса декоративной архитектуры.

Ввиду крайне деликатного и где-то даже излишне податливого характера шпилек для волос, Миранда, не желая оказывать грубый нажим, постаралась шагать с легкостью эфирного создания, как ходили дамы в костюмных фильмах, пока не выяснилось, что от колыхания при ходьбе грудей актрисы подскакивает рейтинг у телезрителей. Миранда по-старому скользила; она царственно выплыла на людную улицу.

Небо над домами было ясным и все еще довольно светлым, хотя закатное солнце понемногу начало окрашивать город в цвета багрянца. Ветер решил на время притихнуть и только слегка трепал подолы юбок и штанины, удовлетворившись игрой с шуршащими на тротуаре пакетами, которые закручивал в веселые стайки, устраивая бал-маскарад. Дурачась, он засыпал глянцевые влажные собачьи кучки конфетными фантиками и цветочными лепестками. Мужчина с походкой «не-видишь-спешу» и зонтиком «прочь-с-дороги», протопав мимо Миранды, с размаху наступил на невинно выглядевший пакетик. Поскользнувшись, он едва не упал, а мне явственно послышался ребяческий смешок ветра, когда пораженный прохожий уставился на дерьмо, густо облепившее его ботинок фасона «для-пинков-в-зад». Дальше он пошел уже медленней, на протяжении двух кварталов пришаркивая правой ногой и оставляя за собой просеку среди пешеходов, уклоняющихся от его липкого следа с выражением на лице «черт-хорошо-что-не-со-мной».

Миранда аккуратно пробиралась через спешащую по домам толпу, двигаясь в том же направлении, что и большинство, – к метро. Свернув на пешеходный переход, она принялась лавировать среди раздраженно дымящих машин. Она бочком обходила бамперы, стараясь до минимума сократить движения тазом. Миранда уже наполовину перешла Бейкер-стрит, когда ощутила какой-то холодок. Словно ветерок забрался ей за шиворот, скользнув вдоль позвоночника. Она оглянулась вокруг. Посмотрела на безмолвные стекла машин, в которых отражалось небо, так что лица за ними были почти неразличимы. Посмотрела на толпу пешеходов, беспомощно танцующих вальс между машинами. Будто бы за ней кто-то наблюдает. Но это глупо. День выдался совершенно безумный, вот и началась легкая паранойя. На противоположной стороне улицы Миранда остановилась. Полное ощущение, что кто-то движется в такт ее шагам, подстраиваясь под ее темп, но никого не видно. Ей показалось, что вроде бы один мужчина скрылся за грузовиком, а с другой стороны не появился, но это не факт. Должно быть, она слишком устала. Долгий и трудный день. Пора в метро.

И все-таки, уже спускаясь по ступенькам, Миранда не могла отделаться от того же ощущения. На мгновенье она застыла прямо на лестнице, и ее начали толкать торопливые прохожие, но никто не остановился одновременно с ней. В очереди за билетами Миранда продолжала озираться. Вот кто-то упорно держится к ней спиной, очень пристально изучая схему линий. Еще человек у газетного киоска, что-то он слишком беззаботно насвистывает.

Миранда осторожно преодолела турникет, вспомнив о своей шпильке и наполняясь ужасным подозрением, что пояс юбки несколько ослаб. Спускаясь на платформу, Миранда решила, что напрасно себя изводит. Чувства ее обманывают. С какой стати кому-то вздумается за ней следить? И все-таки она прошла в самый конец платформы, чтобы увидеть, не пойдет ли кто-нибудь вслед. Мужчина с газетой остановился неподалеку, но лица его не было видно. Миранда стояла, наблюдала, выжидала и сама себя изводила.

* * *

Со скрипом подошедший состав ломился от пассажиров, их спины прижимались к окнам. В открывшиеся двери многие вывалились; Миранда с опаской поглядела на плотную стену человеческих тел, отчаянно цепляющихся, чтобы удержаться внутри. Мгновение она колебалась, не подождать ли следующего поезда, но был «час пик», а электрическое табло обещало следующий состав на «Хаммерсмит» через добрых двенадцать минут, так что в нем, скорее всего, свободней не будет.

Миранда подошла и стала втискиваться в стену пассажиров, стараясь, чтобы задницу не зажало в дверях. Еще какой-то пассажир влез сзади и продавил ее в толпу Она не могла повернуться, чтобы наградить его неприязненным взглядом, и решила не трогать никаких тронутых, лишь бы наконец-то тронулся поезд.

Миранда, с ее росточком ниже среднего, оказалась прижата носом к шелковому галстуку высокого пассажира – то-то счастлив он будет дома обнаружить ее размазанные сопли. Но, поскольку в тесноте не удавалось даже пошевелить головой, Миранда не в силах была послать ему хотя бы виноватую улыбку. Пассажиры тряслись вместе с поездом, прижавшись плечом к плечу, телом к телу, слипаясь в одну горячую, потную, пахучую массу. Миранда была уверена, что есть люди, которым определенно нравятся такие условия. Это страдающие агорафобией, карманники и, чаще всего, сексуально озабоченные.

Источавшие чужие, инопланетные запахи тела так стиснули Миранду, что руки ее вдавливались в бедра, а на вираже, когда все качнулись, она с пронзительной ясностью почувствовала, как пояс юбки ослаб еще больше. Она старалась тянуть юбку вверх, потому что необходимо было облегчить жизнь субтильной шпильки и потому что особой свободой других телодвижений Миранда не располагала. Постоянно ощущался какой-то рыбный запах, шедший, похоже, от мужчины, подпиравшего Миранду сзади. Мужчина все время елозил, и Миранда призадумалась, не участвует ли уже в контакте третьего рода.

Путь до следующей станции показался невыносимо долгим, но в конце концов спрессованные, потеющие, истершиеся друг о друга пассажиры увидели за окном платформу. Она тянулась мимо дверей, наконец-то раскрывшихся, и человеческая масса несколько разбухла, когда все разом вдохнули свежего воздуха. Пара человек протолкнулась к выходу, и на мгновенье получившая свободу Миранда обернулась, чтобы испепелить взглядом своего соседа сзади. Упираясь в него плечом, она вывернула голову назад и едва не завопила от ужаса, но ей не хватило воздуха. Она издала только какое-то бульканье. Там, прижимаясь к ней, стоял Троцкий. Тот утренний псих. Книгокрадец. Воняющий шпротным паштетом изгнанник Политбюро. Руки Миранды угрожающе потянулись к его горлу:

– Убирайся, не трогай меня, псих, ублюдок, пошел вон!

Миранда толкала его ладонями и стучала по нему кулачками. Троцкий в своих крошечных очках с проволочной оправой, которые бодро подпрыгивали у него на носу, выглядел ошарашенным, а затем, с новыми и новыми ударами Миранды, несколько помятым. Загораживаясь выставленными вперед руками, он отступил на полшага назад. Но он стоял так близко к выходу, что пятка его соскользнула с пола вагона, и, чтобы сохранить равновесие, он вынужден был схватиться рукой за край открытой двери. Через эту брешь в защите Троцкий тут же заработал особенно увесистую оплеуху и длинную глубокую царапину на щеку. Он оторвал руку от двери, прикрывая лицо, но апперкот Миранды толкнул его назад. Опрокидываясь, Троцкий взмахнул руками и, бешено ими вращая в идиотической попытке взлететь вопреки логике 90 миллионов лет эволюции, не снабдившей его ни крыльями, ни хотя бы перьями, шумно рухнул спиной на платформу.

– И близко ко мне не подходи! – крикнула Миранда поверженному противнику. А затем, когда он поднялся на четвереньки и нащупал свои очки, добавила: – Хватит меня преследовать!

Троцкий только подслеповато моргал, глядя, как двери со змеиным шипением захлопнулись.

В тот момент, в темных мрачных туннелях под огромным городом, окружающий мир показался Миранде огромным, враждебным механическим зверем-людоедом, и ей хотелось только одного – вернуться домой. Как можно скорее. Но она была стиснута в вагоне и ощущала себя маленькой девочкой, притом очень одинокой. Настоящего дома у нее не было. Она – узница этой огромной мясорубки, безостановочно перемалывающей свои жертвы, питающейся их потом и кровью, пожирающей их сердца. Колени Миранды слегка стукнулись друг о друга, потому что она начала дрожать. Она не будет плакать. Не будет. Кругом люди, лишенные сердца, и нельзя, чтобы монстр, этот молох, узнал, что ее сердце еще живет в ней. Она должна выглядеть так же, как все остальные.

Чувствуя себя очень маленькой и остро нуждающейся в человеческом тепле, Миранда поднажала на высокого мужчину в шелковом галстуке. Обнаружив в сплошной массе пассажиров какую-то полость, ухитрилась втиснуть плечо и упереться задом в прозрачную перегородку, отделяющую сиденья. И только ощутив ягодицами прохладу этой перегородки, она осознала, какую ужасную ошибку совершила. Прижатыми к телу руками попыталась проверить, на месте ли юбка. Отсутствует. Пошевелив ногами, нащупала смятое кольцо вокруг лодыжек. Сейчас она демонстрировала свои сплющенные ягодицы всем, кому повезло занять сидячие места. Любой может увидеть ее рваные колготки с огромными дырами, в которые выпирают припухлости ее бледной плоти. Тут Миранда вспомнила об одной особенно большой дырке, способной обнажить ягодицу целиком; а поскольку фасон трусиков, которые даже на специфическом рельефе ее задницы не скатывались бы в один прячущийся в расщелине жгут, пока не изобрели, нет сомнений, что все поры кожи, прыщики и бороздки целлюлита может лицезреть любой едущий в вагоне. Миранде удалось вывернуть голову назад – так и есть, все до одного как раз обратили взгляд в другую сторону.

За единственную поездку в метро она потеряла честь и приобрела злобного преследователя. Таким образом, этот день запросто можно назвать худшим в ее жизни. Ее ягодицы, подрагивая, раскачиваясь и сплющиваясь при каждом толчке и рывке поезда, словно нарочно дразнили публику, а все в вагоне безмолвно давились смехом, и наконец кто-то около следующей двери, не выдержав, зашелся в приступе гиеноподобного хохота. Миранда слышала этот смех. В таком большом городе, как Лондон, утешала она себя, есть одно преимущество – анонимность. Шансов встретить кого-то второй раз практически нет. Сегодня все принимают ее за очередную подземную сумасшедшую, но никого из них она больше никогда не увидит. Всех поглотит огромный город. Для человека естественно делать ошибки и выставлять себя идиоткой. Пусть себе смеются. Никакого значения это не имеет.

– Простите, – раздался звучный голос откуда-то из высей над шелковым галстуком. У Миранды сразу сработала внутренняя сигнализация против подземных психов. Это же совершенно недопустимое поведение, люди в метро не разговаривают – элементарная вежливость, которая спасает их друг от друга. Тем более, если и существовал момент, когда ей абсолютно не хотелось ни с кем разговаривать, так именно сейчас.

– Я заметил, – продолжал назойливый голос, – что вы попали в щекотливую ситуацию. Не думаете ли вы, что я смог бы как-то вам помочь?

Миранда вывернула шею и запрокинула голову назад, потому что только так могла искоса посмотреть вверх. И вдруг почувствовала холодок в сердце, как если бы к нему просочилась влага с мокрой визитки в нагрудном кармане. Миранда улыбнулась. Она стояла, демонстрируя голый зад пяти десяткам незнакомых пассажиров Лондонского метрополитена, и вымученно улыбалась в ответ, потому что улыбался ей не кто иной, как Фердинанд Ксавьер, коммерция, «Чейст Манхэттэн банк».

Миранда широко растягивала губы и скрипела зубами от леденящего душу отчаяния. Что сейчас будет! Мне придется поднимать юбку и при этом показать ему мою задницу, следовательно, у меня столько же шансов сохранить лицо, выбраться из этого вагона, назначить с ним свидание, и – да-да! почему бы нет? – выйти за него замуж и жить долго и счастливо, сколько у Ясира Арафата шансов стать «Мисс Вселенной».

Миранда и представить себе не могла бы, что в этот самый момент где-то в катакомбах истерзанной войною Палестины мистер Арафат примеряет самое убойное свое бикини.