Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)
Гвидо отвернулся и отчалил, бормоча себе под нос:
– So resistere a tutto, meno che flle tentazioni, – и, взмахнув веслом: – e alle chiappe sode [43]43
Уметь вынести все, преодолеть соблазны… и какая крепкая задница (итал.).
[Закрыть].
Направляя свой челн в неспокойные воды, он не заметил, что тот потяжелел на ходу, словно тянет с собой еще кого-то.
* * *
Худощавая женщина привела Миранду в небольшой кабинет с темно-зелеными стенами. На них висели миниатюры с видами Венеции в позолоченных рамках, завитушки которых гармонировали с богато орнаментированной мебелью.
– Постарайтесь, пожалуйста, не накапать слишком много, – сказала женщина, жестом обводя стол и кресла. – Людовик Пятнадцатый. Принести вам какую-нибудь одежду?
Миранда кивнула, посмотрев на свои синие ноги и плотнее кутаясь в простыню.
– Пожалуйста, ничего не трогайте. Я обрисую консулу, в какой вы ситуации, и он или его помощник вскоре с вами встретятся.
Женщина вышла, а у Миранды, снова оставшейся в одиночестве, к глазам подступили слезы. Поглядев на стол, заметила телефон и потянулась к нему. Подняла было трубку, но сразу бросила, так как дверь вдруг открылась.
– А нижнее белье вам нужно? – спросила та же женщина.
Миранда кивнула и удостоилась ответного кивка.
– И помните, ничего не трогать, – сказала та, закрывая дверь.
Миранда посмотрела на телефон, потом на дверь. На телефон, потом на дверь. Телефон, дверь, телефон. Она легонько прикоснулась к аппарату, просто на случай, если женщина следит за ней через замочную скважину. Со стороны двери реакции не последовало, поэтому она быстро схватила трубку и набрала номер Мерсии. Длинные гудки. Гудки и гудки. Закусив губу, Миранда не сводила глаз с двери. Дала отбой и набрала свой собственный номер. Отозвался Тони Изсоседей.
– Тони? Послушай, Тони, у меня настоящая беда, – прошептала она. – Мне придется попросить тебя об одолжении. Ты давно видел Мерсию? Недавно? Она еще там? Хорошо, позови ее, ладно? Нет. Послушай, у меня абсолютно нет на это времени… Просто позови ее… Дай мне ее.
* * *
Тони протянул трубку Мерсии.
– Алло?
– Мерсия, это я.
– Ранда, где ты, мать твою, пропадаешь?
– В Венеции. Мерсия, я в Венеции и попала в настоящую беду, – Миранда чуть не плакала от облегчения.
– Наплюй.
– Нет, правда. Мы с Фердинандом. Мы ехали на «Восточном экспрессе» и, ой, Мерсия, это было что-то, но потом, потом он достал пистолет. Я просыпаюсь, а он сунул ствол мне в рот.
Мерсия расхохоталась:
– Ты уверена, что это был ствол пистолета?
– Мерсия, я серьезно. Это действительно был пистолет, он хотел убить меня.
– Нет.
– Да. Я убежала. Гвидо, это гондольер, он помог мне. Мерсия, я стою в центре британского консульства, голая, как задница, не считая простыни. Я промокла, мне холодно, и, Мерсия, я так боюсь.
– Скажи мне, что ты шутишь. Скажи, что сидишь в баре.
– Какие там шутки. Мерсия, я… – и наконец, Миранда разрыдалась в полную силу, так что говорить было почти невозможно. – Мерсия… – и звук повешенной трубки.
* * *
Мерсия тоже повесила трубку и вернулась в комнату Миранды. Флирт лежал без сознания. Она хлопала его по щекам, пока он не открыл глаза.
– Был когда-нибудь в Венеции? – Флирт помотал головой. – Мечтаешь о романтическом путешествии? – Флирт кивнул. – Кредитная карточка есть? – Он опять потерял сознание.
* * *
Пока Миранда всхлипывала, откуда-то появилась холодная рука, забрала у нее трубку и водрузила обратно на телефон.
– Я же сказала ничего не трогать. Если вы не в состоянии соблюдать правила, вам придется уйти, и вашей проблемой будет заниматься полиция. Вам нужно вытереться и одеться. Вот это должно подойти.
– Благодарю вас.
Худощавая женщина подошла к телефонной розетке на стене и вытащила вилку. Прихватив с собой телефонный аппарат, направилась к двери.
– Консул скоро встретится с вами. – Она вышла и закрыла за собой дверь. Миранда могла бы поклясться, что слышала щелчок замка.
Одежда подошла так, будто портной шил ее для страдающего ожирением горбуна, любящего тихо помучиться от чесотки, но она была сухой и теплой, и непривычно родной, английской в этой стране, слишком чужой для Миранды. Одевшись, она села и стала ждать. Но, словно за ней наблюдали, стоило ей сесть, как дверь щелкнула и отворилась. Вошел коротышка с зачесанными назад волосами.
– Тристан Эндисолт, почетный консул, – сказал он; протягивая ей руку, он так отклонился назад, что Миранда не поняла, можно ли ее пожать или нужно целовать. – Мне так жаль, – проворковал он со слащавостью, встречающейся только в колыбельных песнях. – Я с головой ушел в работу.
– Я слышала шум банкета.
– Дорогая моя, для дипломата это и есть работа. Итак, бедное мое дитя, я слышал, что вы пережили весьма неприятный инцидент. Говорите, говорите. Я весь внимание. Чаю?
Миранда кивнула.
– Миссис Денверс? – крикнул он, и почти немедленно появилась тощая женщина. – Чаю, пожалуйста. Чайник, если вас не затруднит.
– Безусловно, – ответила она и исчезла.
– Рождена для этой должности, – сказал он в качестве пояснения, – хотя и со странностями, на мой взгляд. – Тут он рассмеялся и выбросил вперед ладони. – Но, дорогая моя, разве не все мы такие?
Хотя Миранда уже проглотила слезы, что ответить на такой намек, не нашлась.
– А теперь, – продолжал он, – расскажите все тетушке Тристану. Я хочу знать все.
И Миранда рассказала ему все. Начиная с демонстрации гигиенических прокладок и кончая стуком Гвидо в дверь консульства. Когда она умолкла, консул продемонстрировал свой класс в качестве утешителя.
– О, моя дорогая, о, как ужасно, невыносимо. В самом деле, уже невозможно найти высокого, темноволосого и симпатичного незнакомца, на которого смело можно положиться. Какое испытание, какой удар. Вам необходимо вернуться домой, не так ли?
Миранда улыбнулась, несколько утешившись его словами. По крайней мере, вот человек, который ее понимает, который способен помочь ей.
– И так уж вышло, – продолжал Тристан, – что у нас есть человек из Лондона, который может все это устроить. Вашу репатри… пардон, ваше возвращение на родину, обеспечить вам до тех пор пристанище и все необходимое. Теперь вы в надежных руках. В конце концов, мы здесь для того, чтобы помогать соотечественникам.
– Спасибо вам, спасибо! Боже, как я вам благодарна! – Миранда чувствовала такое облегчение, такое счастье, такую успокоенность.
– Миссис Денверс, – крикнул Тристан, – не могли бы вы позвать нашего доброго гения, если он уже готов?
Миранда улыбнулась и взялась за чашку с чаем. Можете критиковать британцев за что угодно, но они такие цивилизованные, с ними так уютно. Она закинула голову назад, чтобы выпить последние капли уже остывшего чая.
– О, мистер Лазурь. Вот она, – услышала Миранда слова Тристана. Осушив чашку, она склонила голову, поверх ободка устремляя взгляд на своего спасителя. Вылетевшими в ту же секунду из ее рта брызгами чая и мокроты она не только освежила консула, но и полностью пропитала обивку кресла Людовика Пятнадцатого.
– Нет! – закричала она идущему к ней Троцкому. – Нет, это один из сумасшедших, он…
Тристан жалостливо глядел на нее.
– Уберите его от меня. Это паршивый псих. Он меня преследует. Нет.
Тристан качал головой, глядя, как Перегноуз берет Миранду в захват. Тот повернулся к консулу и пальцем свободной руки покрутил себе у виска, сделав еще пару кругов вокруг уха, и сказал:
– Как я вам о ней и рассказывал, – после чего вывел Миранду из комнаты.
– Знаете, – сказал Тристан миссис Денверс, – они всегда кажутся такими безобидными, правда?
Он пил чай, слушая вопли Миранды, и глубоко вздохнул, когда наступила тишина – после того как Миранде впихнули в рот кляп и замотали скотчем.
* * *
Здесь, возможно, идеальное место, чтобы остановиться, кончив главу. Героине опять угрожает смертельная опасность, героев больше не осталось, и вообще, кажется, хуже уже быть не может. Но, конечно, может. И будет.
* * *
Миранду выволокли наружу и бросили, как куль, лицом прямо на мокрую мостовую. Она почувствовала, как ей связали руки за спиной, а потом Троцкий и еще кто-то с двух сторон подняли ее за локти. Она изо всех сил извивалась, но это не помогало. Ее тащили с нескончаемыми поворотами по улицам и проулкам, по мостикам, углубляясь во все более темные, жуткие, пустынные места. Места, которые только душа может опознать в самых черных своих снах. Внезапно они вышли в совершенно глухой, мрачный переулок, который упирался, пройдя под аркой дома, в безмолвные воды канала.
– Здесь, – услышала Миранда голос Троцкого. Протащив ее до конца, они бросили ее на самом краю, так что она вдруг увидела ужасное, белеющее в воде отражение собственного лица. Оно уже казалось лицом трупа.
Миранда услышала, как Троцкий говорит своему сподручному:
– Вернись на последний перекресток и стой на стреме. Я тут с ней разберусь.
Давясь кляпом во рту, она услышала удаляющиеся шаги. Троцкий склонился и за плечи перевернул Миранду, так что она его увидела.
– На самом деле, – сказал он, – здесь нет ничего личного. Это для блага страны. И всего мира. Я знаю, что ты поймешь. Конечно, это должен был сделать твой приятель, но он облажался. Для этого нужен профессионал, – он улыбнулся такой призрачной улыбкой, что на лице его едва ли дрогнул хоть один мускул, но угроза читалась совершенно ясно. Разумеется, сознавая, что ему предстоит сейчас на самом деле, по-настоящему убить человека, Перегноуз, до сей поры знакомый с такими делами только по фильмам и книгам, чувствовал потребность со злорадством поразглагольствовать, как велит традиция всякому порядочному злодею.
– Знаешь, самое замечательное в венецианских каналах, – улыбался он, – то, что это одна из самых эффективных в мире систем переработки отходов жизнедеятельности. Леонардо изучал их, когда конструировал канализацию для Милана. Эти воды, видишь ли, могут показаться стоячими, но в течение столетий морские приливы создали систему слабых подводных течений, которые вымывают из Венеции ее мусор, ее отбросы и нечистоты, ее… – он ткнул пальцем в Миранду —…трупы.
Троцкий посмотрел вниз, в воду.
– Ко времени, когда твое тело всплывет, ты, дорогая, будешь уже далеко в Адриатике. – Тут Перегноуз вонзил в нее взгляд и злобно сплюнул. – Видишь ли, если ты решила поиметь акулу, не удивляйся, что проснешься рядом с рыбами.
Воспаленные, отчаявшиеся глаза Миранды метались, они плакали и умоляли, она яростно мотала головой, она вся извивалась, будто могла бы встать на ноги. Но Троцкий хладнокровно придавил ее коленом, и ее плечи снова склонились к воде. Глядя в воду, она видела над собой его отражение. Миранда рванулась, изо всех сил стараясь его сбросить. Но он оставался невозмутим; по-прежнему улыбаясь, достал из кармана пару каких-то деревянных палочек с поблескивающей между ними проволокой. Миранда смотрела на них, цепенея от медленно разбухающего в ней ужаса. Тело ее застыло окончательно, когда она представила себя обезглавленной. В ужасе этого мгновенья все мышцы Миранды разжались. Все проходы освободились, и она ощутила ужасный стыд, когда ее новые трусики наполнились горячей мерзкой субстанцией. Ей предстояло умереть в пропахшем мочой переулке где-то на задах Венеции, лежа на собственном дерьме, и мертвой быть скинутой в канал. Почему? И за что? Нипочему и за ядрену мать. Нет. Нет, это за любовь. За глупую мечту. Она презрела опасность, она шагнула в неизвестное, гонясь за иллюзией. Сукисукисуки. Хотя она и знала, что бессильна, она в последний раз забилась, и почувствовала на шее проволоку. Проволока начала резать шею, как раскаленная бритва. Дыхание сразу перехватило, живот напрягся, легкие готовы были взорваться. Через несколько мгновений ей останется только молить, пусть это кончится, пожалуйста, пусть это кончится. Приди, смерть.
Вертикаль страсти
Теория заговора
Таким образом, мы сталкиваемся с еще одной группой парадоксов. Те самые решения, которые мы считаем нашими личными, индивидуальными, фактически оказываются коллективными решениями. Все мы их принимаем, и все мы, как правило, принимаем их одним и тем же образом.
Какое это имеет отношение к тирании любви? Именно любовь никогда не выглядит тиранией, потому что все мы закоснели в уверенности, будто бы она – дело очень «личное», специфическое Эффектная победа этого тирана – особенно в современной постгуманистической культуре, которая снова ставит в центр Личность, – объясняется его притворством, его настойчивой ложью о том, будто бы у него индивидуальный подход, будто бы он избрал только одного человека, и этим человеком оказались вы.
И вы стали влюбленным.
Влюбленный думает: это я, один только я страдаю и испытываю настоящие чувства. Все остальные, кто уверен, что влюблен, переносят свой роман легче, меньше мучаются. Меня же любовь избрала своим священномучеником. Я – особенный.
Но почему все мы так думаем? Когда речь заходит о наших чувствах, мы предпочитаем отделиться от массы, а не слиться с массами. Ваши чувства должны быть исключительно вашими. В конце концов, что, кого и как вы любите – одна из важнейших ваших характеристик, основа вашей самоидентификации. Но вы не один такой. Мы все чувствуем то же самое. Мы все – влюбленные. Возможно, это грустная истина, что у нас больше сходства, чем различий.
Нам так важно изучать и научиться облегчать страдания каждого индивидуума потому, что мы, коль скоро все мы – влюбленные, ведем себя в ответ на притеснения тирана не как личности, а как массы. В качестве влюбленных мы не одиноки, и мы не одиноки в качестве жертв системы, этого правления, господства любви. Если бы она вовлекла в свои сексуальные садомазохистские игры только одного раба, любовь была бы строгой госпожой. Однако любовь суть тирания, потому что подчиняет себе не одного, а всех нас поголовно, как бы мы при этом ни были уверены, будто бы действуем и противодействуем ей строго индивидуально, и ее власть над нами – личная мука каждого из нас. Любовь – самое замаскированное и коварное покушение на свободу воли, с каким только сталкивается человек. Но задумаемся о том, как все же мало мы об этом знаем. Задумаемся, как успешно она прячет себя, скрывает свое происхождение, свой истинный смысл Задумаемся о миллионах ее определений, среди которых ни одного правильного, но и ни одного неверного.
Мы должны признать ту истину, что, трудимся мы или бездельничаем, мы подвергаемся эксплуатации; страдаем ли мы или наслаждаемся, в своих любовных муках и в любовном экстазе все мы, влюбленные, остаемся подконтрольной, контролируемой, подневольной массой. Перефразируя Жана Жака Руссо, «человек рождается свободным, но повсюду он в оковах любви».
Задумаемся обо всех этих призывах в телевизионной рекламе, переводящей наши любовные чувства в сферу рынка, в сферу отношений купли и продажи. Нас агитируют покупать подарки для наших любимых, потому что получается, будто бы только эти подарки дают возможность проявить нашу любовь. Подразумевается, что без купленных подарков любовь заглохнет, что вы сидите на бомбе с часовым механизмом, которая взорвется и уничтожит вас, если вы не будете в любви играть по их правилам. Такая пропаганда одурманивает миллионы влюбленных. Неужели каждый из нас столь самонадеян, чтобы думать, будто бы он – единственный, на кого эта реклама рассчитана, единственный, кто любит по-настоящему? Единственный, кто страдает? Единственный, для кого любовь есть реальность, а не какие-то бледные слова о взаимной симпатии? Неужели мы настолько эгоистичны, что не можем признать за окружающими нас людьми способность чувствовать?
Эгоистична ли любовь по своей природе или же просто делает нас эгоистами? Да что, собственно, может сравниться по эгоизму с требованием полной самоотдачи, безраздельного внимания и обожания от другого человека, другой личности?
Нам нужно пробудиться и понять, что нас держат за ослов, за дураков, за болванов. Глубоко вдохнув аромат крепчайшего кофе, мы должны признать, что за несколько кратких мгновений счастья и за ложное ощущение своей уникальности мы продали свои души. Мы кровью наших сердец вписали свои имена в мефистофелевский договор любви.
24
В кабинке исповедника
ЕСТЬ В КНИГАХ ЧТО-ТО СХОЖЕЕ С ДОРОГАМИ; ТО НА УНЫЛОЙ равнине километрами ждешь и ждешь хоть какого-нибудь сюжетного поворота, то вдруг, стоит только забраться чуть повыше, повороты начинают следовать без передышки, едва не налезая друг на друга, теснясь, точно автобусы после долгого перерыва. Безусловно, когда Миранда шагнула в поезд с платформы вокзала Виктории, оставив свое обыденное существование позади, она сознавала, что интенсивность ее жизни может несколько измениться, возможно, вагоны поезда даже покатятся по американским горкам. Она, однако, не могла и вообразить, что это случится так скоро.
Перегноуз тоже пустил свой вагончик по американским горкам и разогнался от жизни книжного червя до жизни бесстыжего убийцы за меньшее время, чем занимает «Смертельный прыжок» на аттракционах. И все это – в слепой погоне за своими амбициозными фантазиями. Он не был киллером ни по своей натуре, ни, как Фердинанд, по профессии, но, вырвавшись из привычного окружения, в своем новом облике он считал это своим призванием.
И он, и Миранда приняли свои новые роли, убийцы и жертвы, без особых вопросов. Да и не сказать, чтобы в горячке взаимоотношений убийцы и жертвы было много времени и возможностей задавать вопросы. Флирт, с другой стороны, собственно, с единственного боку, где у него могло еще что-то остаться, находил повысившийся темп своих попаданий в травматологию весьма досадным. К тому моменту, когда Мерсия ворвалась в отделение несчастных случаев, толкая коляску намного быстрее, чем Флирт считал безопасным, он патетически восклицал:
– Да оттяпаем же эту паскудную руку, отделаемся от нее, раз она мне мешает жить, давайте скормим ее тушканчикам, чавк-чавк, ням-ням!
Спустя полчаса, снова попав под опеку сиделки Геббельс, Флирт лежал в полудреме и что-то бормотал о крысах пустыни. У его кровати сидела Мерсия. Она нашла его мобильный телефон с подключенными наушниками и названивала в авиакомпанию.
– Завтра, да, завтра. Мы сможем забрать билеты в аэропорту. Сколько-сколько? Вы что, шутите? Да. Да. Да.
К ней подошла доктор Скудодер.
– Вы жена пациента?
– Да, – ответила Мерсия.
– Мы можем переговорить? – спросила доктор.
Мерсия кивнула и сказала в телефон:
– Подождите секундочку.
Вытащив наушники, она улыбнулась.
– Судя по анализу крови, – начала доктор Скудодер, перебирая какие-то бумажки в своей папке, – увы, я вынуждена сообщить вам, что этот грызун был носителем тяжелой формы менингита. Справиться с этой заразой мы можем, но, боюсь, его рука, скорее всего, постепенно почернеет и отвалится.
Мерсия посмотрела на забинтованную руку и неуверенно кивнула.
– Так.
– Таким образом, у нас есть выбор; мы можем подвергнуть его очень долгому лечению, чтобы постепенно блокировать кровоток и, может быть, спасти руку. Но он некоторое время будет неработоспособен, и нет гарантий, что терапия будет успешной. Или же, – доктор Скудодер сделала паузу, наградив Мерсию своим понимающим «знаю-каково-тебе» взглядом, – или же мы можем просто ампутировать ему всю руку сейчас и сберечь время и нервные клетки позднее.
Мерсия задумчиво кивнула под сомнамбулическое бормотание Флирта.
– Так вот, я не хочу торопить вас с решением, это очень серьезное дело.
Мерсия еще покивала.
– Сколько времени займет это «очень долгое» лечение?
– Он проведет в больнице свыше двух месяцев. И, вероятно, не сможет двигаться еще значительно дольше.
– А если вы ампутируете руку, когда он выпишется?
– Ну, по счастливой случайности, у нас как раз есть в операционной окно на пару часов, и наш специалист по сосудистой хирургии сейчас здесь, так что пациент будет полностью упакован, забинтован и готов к выписке завтра в начале дня.
Мерсия снова надела наушники:
– Вы все еще на связи? Хорошо. Вы сказали, в четыре часа сорок минут? Из Хитроу? Отлично, мне, пожалуйста, два билета. Первым классом.
Когда Мерсия закончила разговор, она и доктор заботливо посмотрели на Флирта, у которого струйкой сочилась слюна. Мерсия погладила его по здоровой руке, той, которою он еще мог подписывать кредитные карточки.
– Все будет хорошо, – сказала она, – уже завтра все будет в порядке. И тогда мы отправимся на каникулы.
* * *
В смерти Миранды самое худшее было то, что в эту последнюю минуту жизни она себя видела. Ей никогда не нравилась собственная внешность, поэтому маячившее перед ней в темной воде канала ясное отражение умирающей Миранды казалось лишней издевкой в ее несчастье. Она смотрела, как ее лицо кружится все медленней и медленней, волосы уже свесились в воду. Это ее глаза выпучились, это ее пульсирующие вены вздулись синими змеями, это ее распухший язык вывалился изо рта. Вид был призрачный и завораживающий; анонсированный автобиографический фильм, который должен был мелькнуть перед глазами, так и не появился. Зато в том же самом отражении над ней нависало лицо Троцкого, увлеченного начатым процессом. В конце концов картинка стала расплываться – когда боль у Миранды в груди стала такой острой, что все тело уже казалось чужим. Взор застилала черная пелена, какой-то шар внутри готов был взорваться. Она уже ничего не видела. И внезапно все кончилось, в легкие пошел воздух, дыхание восстановилось, грудная клетка расширилась до предела. Вот оно, поняла Миранда, моя душа освободилась от тела. В голове была только одна мысль: «Боже, спасибо, что все позади». Не должен ли там быть свет в конце этого черного тоннеля? И тут она услышала голоса. Оба мужские, и один из них очень знакомый. Если это Бог и дьявол спорят из-за ее души, она не сможет точно сказать, кому принадлежит этот голос.
– И что за хренью ты тут занимаешься?
– Ну как же, она была твоя, но ты облажался. Поэтому она теперь моя.
– Облажался? Я облажался? Да кто тебе сказал, что я облажался?
– Да она подняла тут такую бучу со своим рассказом о том, как ее любовничек пытался ее убить!
– И что же, а вдруг это как раз часть плана! Ты кого-нибудь спросил? Ты мне доложил?
– Ну, не доложил. Но это теперь чисто теоретический вопрос, а ее в любом случае придется убрать, она слишком много знает. Если ты хочешь, чтобы я обещал не рассказывать, как ты облажался, бога ради, но у меня есть задание, так что не мешай мне.
– А ты меня сначала сделай.
К Миранде вернулось зрение. Иной мир выглядел смутно знакомым. Опять Венеция. Те же стены, тот же канал, в ее спину упираются те же руки, и никаких ангелов, спорящих из-за ее души, тут нет. Это Троцкий, и он спорит с высоким мужчиной, одетым в черное. Конечно, как же она могла забыть; мужчина «Баунти» всегда придет, чтобы спасти ее. Она лежала, расплываясь счастливой идиотической улыбкой, в своих грезах воображая, как мужчина «Баунти», послав Троцкого в нокаут, преподнесет ей фантастическую коробку шоколада.
Троцкий заскулил:
– У тебя была возможность, ты должен был убить ее тогда. А теперь дай настоящему мужчине показать тебе, как это делается.
– Ляпис, я твой начальник. Я приказываю это прекратить, иначе я с тобой разберусь. Помимо всего прочего, у тебя нет лицензии на убийство.
Нет. Это не мужчина «Баунти». Это Фердинанд, проклятый убийца Фердинанд.
– Итак, если кто-нибудь и убьет ее, это буду я.
Боже, он в сговоре с Троцким, все это было спланировано, и теперь они спорят, кому ее убивать. Миранда подумала, что должна бы удивиться, но поняла, что в своем изнеможении после пережитого удивляться уже не имеет сил. Лучшее, на что она была способна, – это истинно стоический вздох с легким налетом цинизма. Пока мужчины спорили, Миранда повернулась, чтобы посмотреть на них. Они находились в нескольких шагах от нее, и их спор становился жарким. Троцкий стоял спиной к ней, тогда как Фердинанд толкал Троцкого в грудь. Хотя ее руки все еще были связаны, Миранда рывком встала на колени, а затем, упираясь плечом в шершавую кирпичную стену; поднялась на ноги. Она следила за мужчинами, нервно поглядывая в просветы между мокрыми прядями свисающих на лицо волос. Не зная точно, видит ли ее Фердинанд, она все же прокралась, не мешая им спорить, вдоль стены до угла, а там побежала.
По крайней мере, попыталась бежать: как и положено всякой едва не задушенной жертве, Миранда обнаружила, что ноги у нее подгибаются. Ее качало; со связанными за спиной руками равновесия было не удержать, ей удавалось сделать лишь несколько запинающихся прыжков перед очередным падением. Добежала до Т-образного перекрестка. Здесь она сможет освободить руки. Свернув за угол, наткнулась на мочившегося у стены мужчину. Миранда отшатнулась, а он застегнулся и посмотрел на нее. Она пару раз моргнула. Теперь она знала, что спит. Барри? Барри из отдела доставки. Мальчик-грязный-пальчик. Фекальный археолог. В Венеции?
– Барри, – сказала она, – ты ли это?
Барри кивнул.
– Боже, – вздохнула Миранда, – не знаю, что ты здесь делаешь, но я так рада тебя видеть. Знакомое лицо.
– Ты меня оскорбила, – тихо сказал Барри.
– Что? – спросила Миранда.
– Вы всегда меня за дурака держали, ты и Мерсия, вы всегда выставляли меня на смех.
– Барри, я только что спаслась от двух опасных сумасшедших, пытавшихся меня убить, не могли бы мы поговорить об этом как-нибудь…
– Я для вас просто уморительный кретин, да? А вы все такие умные.
– Барри, пожалуйста, – сказала Миранда, тревожно озираясь, – развяжи мне руки.
– Да, сейчас ты откусила больше, чем сможешь проглотить, – продолжал Барри. – Ты пошла против гангстеров, и теперь они тебя убьют.
– Гангстеры? Это что, из мафии?
Барри кивнул:
– Ты ведь в Италии, моя дорогая.
– Барри, пожалуйста, развяжи мне руки. Я не знаю, о чем ты говоришь. И я правда очень сожалею, если тебе показалось, что я над тобой смеюсь, но они через секунду поймут, что я сбежала, и погонятся за мной.
– Извини, Миранда, – бросил Барри. – Для таких, как ты, слишком поздно. Я теперь в семье.
– В семье? В какой семье?
– Коза Ностра, – убежденно ответил Барри, стараясь говорить с акцентом, как Аль Пачино.
– Барри! О чем ты?
– Мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться.
– Послушай, Барри. Что бы там у тебя ни было, это замечательно. Только помоги мне освободить руки, и я пойду своей дорогой, а ты – своей.
– Э, нет, – сказал Барри, хватая ее за плечи и приблизив ее лицо к своему. – Это было бы слишком просто. – И заорал: – Она здесь! Я взял ее! Она здесь!
Миранда уже слышала шаги человека, бегущего по проулку, из которого она выскочила. Взглянув Барри в глаза, она прошипела:
– Сучонок.
И лбом сильно стукнула его в нос. Руки его обвисли, но, хоть и оглушенный ее ударом, он все еще стоял. Поэтому Миранда долбанула его второй раз, посильнее, и Барри свалился на землю. Тогда она побежала.
* * *
Мерсия шла. Она прогуливалась. Подумав, что для возвращения к себе уже слишком поздно, она решила переночевать в квартире Миранды и сейчас с напускной беззаботностью шагала по темной трехрядной аллее Хаммерсмит-гроув. Однако под элегантно причесанными белокурыми волосами теснилось немало беспокойных мыслей. Что с Мирандой? Или она все-таки шутила? Не надо ли немедленно броситься ей на выручку? Миранда ли тогда повесила трубку? Тот факт, что она только что согласилась отправить еще одну конечность Флирта в больничный крематорий, вряд ли напрягал хоть один ее мозговой синапс. Это может показаться бессердечным, но ведь то, о чем запрещаешь себе думать, зачастую и является самой тревожной темой. Мысли о подруге, попавшей в далекой чужой стране в отчаянное положение, были как раз тем, что нужно, чтобы вытеснить другие мысли, которые могли бы прийти ей в голову, – острые вопросы о ее взаимоотношениях с Флиртом. Сосредоточившись на проблеме, как ей найти Миранду, когда прилетит в Венецию, Мерсия едва ли замечала, что уже дошла до Голдхоук-роуд и переходит дорогу. Вдруг дикий крик «а не то я заво-о-ю» и ужасающая вокальная имитация гитарного аккорда привели ее в чувство, как раз вовремя, чтобы заметить летящий на нее огромный грузовик. Едва не сбитая с ног мощным воздушным потоком от кабины, Мерсия отпрянула, наткнувшись на старика с жиденькими седыми волосами, стоящего на тротуаре в каркасе Циммера и через наушники слушающего плеер.
– А не то я зала-а-ю, – опять заорал он.
– Спасибо вам, – сказала ему Мерсия.
– Ту-ду-ту, ту-ду-та-да, – рассеянно отозвался тот, с яростным энтузиазмом кивая головой.
Мерсия аккуратно сняла с него наушники, чтобы поблагодарить его различимо для слуха. Оставшись без музыки, старик явственно побледнел, и стаз растерянно оглядываться по сторонам.
– Спасибо вам, – еще раз сказала Мерсия. И добавила с заботливой улыбкой: – С вами все в порядке?
Старик, зацепившись за нее взглядом, выпалил с резким взмахом тощей руки:
– Спокойнее: сдержите удивленье [44]44
У. Шекспир. Гамлет; акт I, сцена 2 (слова Горацио); перевод Б. Пастернака.
[Закрыть].
– Я просто сняла ваши наушники. – Мерсия показала ему играющие у нее в руках наушники. – Они работают, я их не сломала.
– Никто не пострадал [45]45
У. Шекспир. Буря; акт I, сцена 2 (слова Просперо); перевод М. Донского.
[Закрыть], – кивнул старик.
«Что я делаю? – подумала Мерсия. – Вот еще один мужчина, с которым я не только добра, но фактически и готова о нем позаботиться. Мужчина, представитель вида, который я поклялась если не стереть с лица земли, то хотя бы довести до полного ничтожества». А ведь именно это и мучало ее по поводу Флирта и… Но прежде чем Мерсия позволила проблеме Флирта обосноваться у нее в голове, она изыскала способ отвлечь себя – чем-то конкретным и сиюминутным, что целиком заняло бы ум.
– Хотите выпить? – улыбнулась она старичку.
* * *
На глаза ей теперь стекала со лба кровь Барри, но Миранда бежала. Через мостик, в переулок, за угол. Иногда спотыкаясь, срываясь с дыхания, оглядываясь назад. То, что какой-то час назад было декорациями ее собственного кино, превратилось в нуар. Теперь пустынность улиц только подчеркивала ее одиночество и беззащитность. На смену уверенности, что все будет идеально, пришел привычный всемирный заговор, существующий ради того, чтобы целенаправленно портить ей жизнь. Отныне каждый новый поворот заводил ее в тупик, все те же мрачно поблескивающие воды канала плескались у ступенек.
Миранда попыталась сдержать свое громкое дыхание, но убедилась, что при этом постанывает. Намокшие в канале волосы хлестали ее по щекам, когда она стремительно оборачивалась, стараясь смотреть одновременно и вперед, и назад. Но они уже были здесь, уже близко, в этом Миранда не сомневалась. То и дело она слышала топот торопливо приближающихся шагов за углом. Если она останавливалась, замирали и шаги, но каждый раз чуточку слишком поздно, чтобы сойти за настоящее эхо. Оглянувшись в конце длинного переулка, она, несомненно, разглядела в начале его движущиеся тени.
