Текст книги "Хищная книга"
Автор книги: Мариус Брилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)
Таким образом, любая мысль и сомнение, которые могли бы появиться у Миранды, тонули в шуме, еще не родившись. Только после того как экспресс домчался до Фолкстона и въехал на гигантский, явно не старинный катамаран «Си кэт», а Миранда увидела бескрайние просторы свинцово-серых вод, окружающих ее родной остров, у нее забрезжило первое воспоминание о колючем «реальном мире». Мерсия. Мерсия, наверное, с ума сходит из-за того, что Миранда не вернулась, может быть, тревожится – а вдруг ее выкрал и увез в неизвестном направлении торговец живым товаром? Когда ей в голову пришла еще одна мысль, Миранда озабоченно взглянула на Фердинанда и воскликнула:
– Боже мой! Калибан! Кто же будет кормить Калибана?
Миранда представила себе, как он от голода лезет по прутьям клетки и в конце концов падает от истощения, его острые коготки беспомощно царапают воздух и замирают навеки.
– Не знаешь, здесь есть телефон? – спросила она Фердинанда.
Ультра никак не мог позволить ей бесконтрольно разговаривать с кем бы то ни было. Порывшись в кармане пиджака, он протянул ей свой мобильный телефон. Сквозь шум морских волн Миранда услышала Сашу Роуланд, неофициальную секретаршу Второго этажа, чей демонстрационный подиум «Безопасные роликовые коньки» находился рядом с таксофоном, и попросила позвать Мерсию.
– Миванда, – откликнулась Саша, – где ты? О’Шейник тебя обышкавшя.
– Я на корабле в открытом море. Не могла бы ты позвать Мерсию? – довольно жестоко не стала вдаваться в подробности Миранда.
– Где на ковабве? – поразилась Саша. – Шейчаш пожову Мершию.
Саша любила демонстрировать не только свои «безопасные роликовые коньки», но и то, что не стыдится своей дикции. Не считала себя ущербной из-за своей щербатости, из-за того, что шепелявила, да еще и с присвистом. В конце концов, на ТВ полно развязных дикторов, у которых проблем с дикцией столько же, сколько с диктантами. Непонятно, правда, так ли уж были эффектны эти «фефекты фикции» и возникавшие с их помощью фигуры речи, ведь многие мужчины при виде фигуры Саши и сами начинали присвистывать еще до того, как она откроет рот.
Вам приятно будет услышать, что вся возможная прибыль от этого каламбура жертвуется на дом призрения престарелых шуток имени Джима Дейвисона. Интернат, где эти заслуженные бородачи смогут испустить свой последний смешок и не омрачать своими напоминаниями искрометный современный юмор.
Мерсия подошла к телефону.
– Какая еще Миранда?
– Мерсия, перестань.
– Ах, та самая Миранда, моя подруга, которая испортила мне обеденный перерыв, вышла на часок и больше не вернулась.
– Мне очень жаль. Я говорю, жаль. Я подумала, что ты, наверно, беспокоишься.
– Беспокоюсь? Я? С чего ты взяла? До чего бы я дошла, если бы беспокоилась из-за такой заразы, которая все от меня скрывает, ни слова не рассказывает мне о своей жизни. Сначала это был Пальчик, а теперь какой-то цветочный мальчик по имени Фред.
– Фердинанд.
– Все едино.
– Я собиралась рассказать тебе. Собиралась. Но просто не успела, все случилось так неожиданно.
– Я думаю. Так как давно ты знаешь Фреда?
– Он покупатель, пришел только вчера вечером, перед самым закрытием.
– Покупатель?! – вскричала Мерсия, разъяренная наивностью своей подруги. – Парень приходит купить пачку прокладок сама знаешь для чего! Тебе это не показалось немного странным? И после этого ты с ним исчезаешь? Где бы ты ни была, Миранда, немедленно делай оттуда ноги.
– Я не могу. Послушай, меня пару дней не будет. Ты не покормишь моего Калибана?
– Где ты, дура чертова?
– Я в открытом море.
– Я имею в виду не слова из песни, а на самом деле.
– Где-то на середине Ла-Манша на чертовски огромном корабле. – Тут уж Мерсия просто лишилась дара речи. Последовала долгая пауза, во время которой Миранда ждала, что Мерсия на это скажет. Пауза затянулась, и Миранда решила, что всерьез озадачила подругу. После всех мыслимых скидок на страшное потрясение Миранда осторожно спросила: – Мерсия? Мерсия?
– Кажется, мы вышли из зоны, – сказал Фердинанд, с удовлетворением отметив, что она даже не смогла сообщить, куда направляется. Крапп Маррена сказал «изолировать», и с этого момента надо обеспечить, чтобы любой телефон, до которого она сумеет добраться, не работал.
Вертикаль страсти
Теория заговора
В каком-то смысле можно сказать, что люди верили в сатану больше, чем в Бога, и чаще его вспоминали.
Ведь именно в Средние века в южной части Франции, в вотчине этих «любовных дворов», возникла секта катаров, еретиков, веривших в манихейский дуализм, в то, что сатана и Бог, добро и зло, есть два равных начала, как инь и ян, равно вечных, равных по могуществу и равных в своем бытии. Равных.
Для Церкви, отчаянно укреплявшей свою власть через веру во всемогущего Бога, это было уже слишком. Папа объявил очередной крестовый поход для искоренения новой ереси. Говорят, что перед устроенной в оплоте катаров Нарбоне резней один набожный военачальник спросил понтифика, как при этом отличать еретиков от верных христиан. Ответ Его святейшества был прост: «Режьте всех, Бог разберется, где кто».
Это показывает, на какую жестокость готова была идти Церковь, лишь бы удержать свою власть, основанную на страхе людей перед Богом.
Попросту говоря, в те времена человек жил не благочестивой жизнью для улучшения себя и общества, а богобоязненной жизнью, чтобы не оказаться брошенным «в озеро огненное, горящее серою» [24]24
Отк. 19:20.
[Закрыть]. В самом деле, страх дает человеку почти идеальный способ самоидентификации. Легче объяснить, что ты за человек, если указать, чего ты боишься и чем мучаешься, нежели описывать, в чем ты уверен и чему радуешься. Именно поэтому я рассматриваю феодальный строй, где прав не тот, кто прав, а тот, кто сильнее, в качестве одного из главных стимуляторов «негативной мотивации» или, если страх заложен в нас генетически, в качестве одного из главных ее порождений.
Итак, в этом опаленном пламенем страха мире родилась любовь, словно птица феникс из пепла отчаяния.
Почему, должны мы спросить? Почему благородная идея высокой, романтической любви так захватила этих людей, живших в страхе? На первый взгляд может показаться, что эти рабы страха стали бы гораздо счастливее, если бы сначала привели в порядок свою жизнь. Но точно так же, как рай был для них лишь упованием, смутной мечтой о грядущем, недостижимой при жизни, найти свою идеальную любовь было для них целью духовной.
Даже в наше время, когда кажется, что любовь приходит достаточно легко, нам, если мы будем честны, придется признать, что по-настоящему прочная любовь – это все-таки мечта, она невозможна, потому что наше сердце переменчиво. Любовь все время в метаморфозах, постоянно переходит в новое качество, для тех, кто гонится за ней, она всегда остается вне пределов досягаемости. Любовь меняет свои одеяния быстрее, чем стриптизерки на Аляске, ведь чужая душа – потемки, и то, что сегодня в нашей любви неоспоримая истина, завтра будет ложью. Именно поэтому любовь не поддается определению; за исключением баллистических ракет любовь – это самая высокая движущаяся цель.
И поэтому с самого начала все средневековые истории о любви – о Тристане и Изольде, Ланселоте и Гиневере – были трагическими; как недоступны Небеса, так недостижима прочная любовь.
Фигура 1. Правила из De Arte Honesti Amandi.
1) Пребывание в браке никого не может освобождать от любви.
2) Не испытывающий ревности не способен на любовь.
3) Никто не может любить двух человек одновременно.
4) Любовь всегда либо разгорается, либо угасает.
5) Что бы влюбленный ни взял без разрешения, не имеет ценности.
6) Юноши не влюбляются, пока полностью не возмужают.
7) Период траура после смерти любимого составляет два года.
8) От любви не должно удерживать ничто, кроме смерти.
9) Никто не может любить, пока не очарован красноречием любви.
10) Любовь – это высылка из царства корысти.
11) Негоже любить того, с кем было бы стыдно вступить в брак.
12) Истинно влюбленный не жаждет страстных объятий ни с кем, кроме предмета своей страсти.
13) Любовь, ставшая известной всем, редко бывает долгой.
19
Стандартная униформа для святых
В ЧЕМ ДЕЛО? ВАС ЧТО-ТО БЕСПОКОИТ? ИНОГДА Я НЕ МОГУ понять вас. Вы всегда так молчаливы. Я знаю, что все говорю и говорю о себе и о ней, но я ведь и о вас не забываю. Я целиком и полностью там, в этой истории, но я и здесь тоже, здесь, с вами. Я понимаю, что меня отвергли, и, в сущности, на этом история должна была бы кончиться, я имею в виду, теперь мы с вами, вдвоем, и все в порядке. Нам открыты все пути. Но не забывайте о неизбежности путешествия Миранды.
Миранда так безоговорочно увлеклась такой очевидной ложью, исполнением своей мечты о своей судьбе. Но что бы вы на моем месте сделали? Допустим, вы увидели, что ваш любимый человек лезет прямо в пасть льва, но на арене нет ни одной раскрашенной тумбочки и нет кнута, чтобы щелкнуть им. Вы видите, что лев пока не сжал челюсти, что надежда еще есть. И пока сохранялась хоть какая-то неопределенность относительно дальнейшей участи Миранды, у меня теплился огонек надежды. Может быть, это было зря. Может быть, это окажется роковым для наших отношений, но вы, по крайней мере, будете знать, что я умею верить, когда все остальные уже потеряли последнюю надежду и разошлись по домам. Постараюсь теперь спокойно дорассказать историю, предоставив вам самим судить о ней. Надо мне избавляться от этой дурной привычки – потребности контролировать ситуацию, от стремления повлиять на ваше мнение. Я должен верить, что вы сами поймете, какова правда, и не возненавидите меня за это. Я вам доверяю.
* * *
– Все, с меня хватит, – сердито заявила Мерсия. Услышав только, как Миранда сказала «где-то», прежде чем «Си кэт» зарылся в волну, из которой выскользнул уже в континентальной зоне приема. Мерсия же рассудила, что во всем виноват появившийся у подруги отвратный обычай секретничать.
– Прекрасно, если тебе нравится быть уклончивой и таинственной, пусть так, но не надо тратить на это мое время, меня на это не возьмешь. Наверняка это один из твоих тупых журналов, ты где-то вычитала, что мужчинам нравятся женщины с налетом таинственности. В общем, к черту, я твоя подруга, но если ты ничего не хочешь мне рассказывать, тебе придется поискать себе другую дуру. По-моему, это был легкий заскок, что мы собирались снова стать подругами. Ранда, пока тебе не хватает совести честно рассказать мне, что происходит, и обращаться со мной, как с подругой, я не намерена с тобой разговаривать.
Мерсия с такой силой бросила трубку, что десятипенсовая монета испуганно вывалилась в лоток возврата. Мерсия ждала у телефона, когда Миранда снова позвонит и извинится. Саша, слышавшая весь разговор, попыталась ее утешить:
– Конечно, она твоя подвуга. Пвавда. Ховошая, ховошая подвуга.
Мерсия подумала, что легко бы обошлась без ее шочувштвия. Почему телефон не звонит? Что случилось с Мирандой? Безусловно, она не могла просто так исчезнуть.
– Когда на телефон шмотвят, он не жвонит, – сказала Саша филошофичешки.
Телефон зазвонил, и Саша вернулась к своему подиуму с растерянным видом. Мерсия схватила трубку.
– Вот молодец! Я знала, что ты не можешь просто так исчезнуть. Ты же знаешь, что я тебя люблю.
– Все это как-то неожиданно, – ответил Флирт.
– Опять вы. Давайте побыстрее, я жду звонка от Миранды.
– Я все еще в больнице.
– Понятно. И что? – Мерсия считала, что давно уже выполнила и перевыполнила все обязанности перед Флиртом – да могут ли у нее вообще быть обязанности по отношению к мужчине? – доставив его в больницу. Она надеялась, что отделалась от него, продиктовав ему в ответ на просьбу дать телефон номер таксофона на Втором этаже. Флирт стал причиной ее размолвки с Мирандой, и ее совершенно не интересовало, что он скажет.
– Чего вы ждете? Визита милосердия?
– Погодите. По-моему, вы только что сказали, что меня любите.
– Мечтать не вредно.
– Ладно, я звоню, потому что доктор хотела узнать, не было ли какой-то грязи на оружии, которым вы проткнули мою ступню.
– Да о чем вы? Не протыкала я вам ступню никаким оружием.
– Ну да, именно это я им и твержу, но они считают, что предмет, причинивший такую травму, нужно классифицировать как оружие. Я называю это просто каблуком.
– И я это сделала, я?!
– Они просто хотят узнать, может, вы наступили на собачью какашку перед тем, как наступить мне на ногу.
– Думаю, это могло быть.
– Им очень нужно получить образец, если у вас на каблуке что-нибудь осталось.
– Это еще зачем? – тихо спросила Мерсия.
– Зачем? – сказал Флирт уже немного раздраженно. – Всего лишь затем, что это одна из самых опасных инфекций, с которой они когда-либо сталкивались. Всего лишь затем, что меньше чем через двенадцать часов у меня начнется гангрена, и они собираются оттяпать мне полноги. Вот зачем. – И спокойнее добавил: – Раз уж вы спросили.
– И все это сделала я?
– Не нарочно.
Повесив трубку, Мерсия застыла в полном ошеломлении, разглядывая вдруг закачавшийся Второй этаж. Случись такое в конце их взаимоотношений, это было бы другое дело. Она бы даже гордилась, что сумела так чудесно отомстить. Но Флирта она едва знала. Мерсия попыталась найти повод для удовлетворенного торжества, но не смогла убедить себя, что он действительно был виноват, обманув Миранду. И в любом случае гангрены это не заслуживало. У Мерсии появилось крайне для нее необычное и неприятное чувство, которое, не будучи ни католичкой, ни иудейкой и даже не принадлежа к гонимым меньшинствам, она никак не могла распознать. Это было чувство вины.
Мерсии это чувство совсем не понравилось, и дело выглядело так, что от него не отделаться, пока она не сможет полностью оправдать ранение Флирта. Здесь возможно только одно: должны существовать причина и следствие. Или, в данном случае, следствие и причина. Она решила вступить с Флиртом в определенные отношения, чтобы оправдать ту месть ему, которую уже свершила.
* * *
Мимо Миранды и Фердинанда уже величественно проплывали желтые и зеленые холмы французской земли за Булонью, когда Питер Перегноуз, готовый к отъезду, еще только ждал у своего дома Барри на шпионском «бентли». Питер аккуратно упаковал небольшой баул и надел ярко-синий костюм с красно-желтым галстуком; он полагал, что такая одежда поможет ему не привлекать внимания в Венеции, смешаться с венецианцами. Поскольку в Венеции он никогда не бывал и ни одного венецианца вживую не видел, его представления о городе и его жителях были несколько однобокими. Они сформировались исключительно по бесчисленным иллюстрированным монографиям о венецианских художниках. А почти в каждой из них стандартная униформа для святых, Мадонны, покровителей, заступников и так далее была окрашена в синие, красные и золотисто-желтые тона. Питер рассудил, что покрой одежд мог за долгие годы измениться, но традиционные любимые цвета, скорее всего, остались прежними. Итак, он стоял на мостовой в наряде, в котором хорошо бы выступать на эстраде ночного клуба с сальными шуточками, и недоумевал, куда подевался Барри.
Перегноуз знал, как важен во время «задания» запасной транспорт, и был горд, что впервые участвует в деле, но сомневался – действительно ли ему нужно ехать туда на машине? Он подумал о перспективе провести следующие двадцать четыре часа в тесном общении с этим ужасным юношей, который едва мог связать пару слов и имел сомнительные гигиенические навыки. Питер испытывал ужас, типичный для тех, кто лишь недавно выбился в средний класс и еще не знает, как трудно, раз туда попав, оттуда выйти; ужас общения с пролетариатом. Но сочетание Барри и машины ввергало в просто невыразимый трепет. Питер живо вспомнил, сколько ненависти вызывали у него машины. В памяти всплыли детские воспоминания о заключении в темной, душной, тошнотворно раскачивающейся тюрьме. Перед мысленным взором поплыли картинки такие яркие и такие страшные, что Питер готов был вернуться домой, признавшись наконец себе самому, что все это было одной большой ошибкой, что он не рожден стать настоящим шпионом, но тут где-то вдалеке послышался грохот барабанов. Барабаны стремительно приближались, а Питер крутил головой в обе стороны улицы. В облаке дыма возник «бентли», с визгом проходя поворот на ручном тормозе. Затем машина промчалась по улице и застыла перед домом Питера, оставив на мостовой столько резины, сколько не найти даже в старой говядине. Ритмичная музыка звучала теперь оглушительно. Затем стекло со стороны пассажирского сиденья опустилось, и звуковая волна едва не сбила Перегноуза с ног.
В окошко выглянул Барри:
– Садитесь же, я думал, вы спешите.
– Не могли бы вы на минутку это приглушить, – заорал Питер. Барри с готовностью подчинился, и Питеру удалось настолько собраться с мыслями, чтобы не забыть поставить свой баул в багажник. Затем он вскарабкался на пассажирское сиденье с утонченностью и изяществом тех пенсионеров, которым больше нечем заняться, как только весь день доводить шоферов автобусов. – Что это было? – спросил Питер, усевшись, устроившись и застегнувшись ремнем.
– Где?
– Этот шум в машине.
Барри нажал кнопку на щитке, и выехал маленький блестящий диск с этикеткой «Кислотная рейв-транспортация».
Питер содрогнулся. Он понял, что должен сразу же уточнить, кто здесь главный.
– Так вот, я хочу, чтобы вы вели машину внимательно и осторожно, – сказал он. – Думаю, нужно вас предупредить, что я не слишком хорошо переношу автомобильные поездки. Я чрезвычайно подвержен морской болезни и буду весьма признателен, если вы поедете аккуратно, заботясь о моем состоянии.
– Само собой, я об этом позабочусь, – сказал Барри, снова втолкнув компакт-диск в плеер, до скрипа вывернув колеса и отпустив ручной тормоз так неожиданно, что машина рванулась вперед с ускорением, от которого Питер едва не проглотил свои зубные протезы.
* * *
В ночной темноте Парижа, в серпантине его железнодорожных путей, «Восточный экспресс» двигался с восточной экспрессивностью. Цепочка желтых огней разворачивалась в ночи на восток. По сторонам колеи трава и кусты на мгновенье освещались янтарно-желтыми вспышками, чтобы снова исчезнуть во мраке за проходящим поездом. На рельсах он постукивал так же ритмично и уверенно, как бьется счастливое сердце, а в вагоне-ресторане номер 4141 Миранда и Фердинанд невнимательно смотрели на свой ужин, делая лишь чисто символические попытки что-нибудь съесть. Время от времени они бросали взгляды за окно, но там было так темно, что они могли увидеть лишь свое отражение.
– До чего же противно, – сказала Миранда, подталкивая картофелину к краю тарелки, – есть перед зеркалом.
Фердинанд улыбнулся:
– Верно. Смотреть, как другие едят, уже достаточно тяжело. Такая печальная необходимость. Никто не умеет делать это красиво. Но потом увидеть, что и сам делаешь это не лучше, вдвойне неприятно. Наверно, поэтому в этикете больше правил о поведении за столом, чем обо всем остальном.
– По-моему, именно поэтому в «Макдоналдсах» так много зеркал. Заманить, а потом побыстрее спровадить.
Фердинанд кивнул:
– А чтобы мало не показалось, еще и яркое освещение. – Он нечаянно допустил нестыковочку в легенде своего «персонажа».
Миранда только рассмеялась:
– Так ты бывал там, обманщик. «Что такое „Счастливый обед“?» – передразнила она насмешливо… увы, у нас нет специального шрифта для иронии, поэтому ограничимся кавычками.
Фердинанд тоже засмеялся, немного нервно, что мог так проколоться. Впрочем, это хорошо, что они посмеялись. Толика комизма его «персонажу» не повредит. Несколько ошибок и ляпов. Но лучше, если они с этих пор будут запланированными.
– Я думала, мы больше никем не притворяемся, – сказала она. Фердинанд замотал головой и стал тыкать вилкой в тарелку. Он подумал, что должен был проголодаться, но, видимо, волнение из-за усилий изображать «персонаж» отбило аппетит. Утрата аппетита – классический признак влюбленности, и он сполна этим воспользуется. Пришло время – если такое вообще возможно – для искренности или хотя бы для чертовски хорошей ее имитации.
– Знаешь. Когда я впервые увидел тебя. В магазине. Ты вращала над головой одну из этих своих штук и выглядела такой… – он умолк.
Из продолжений Миранде приходило в голову только «чувырлой» или «идиоткой», поэтому вариант Фердинанда стал для нее сюрпризом.
– Красивой. – Миранда начала краснеть. – Даже не знаю, как тебе сказать. Я сразу. Сразу понял, что должен увидеть тебя еще раз. Будто смотришь в тоннель и видишь вдали свет, к которому тянулся. Словно я вдруг увидел свое будущее и понял, что так и должно быть. Боже, это звучит так самоуверенно.
Миранда отрицательно покачала головой.
– Если бы за час до того мне кто-нибудь сказал, что я могу испытывать такие чувства, я бы принял его за сумасшедшего. Я никогда не верил в любовь с первого взгляда и тому подобное.
– Любовь, – сглотнула Миранда, поглощая все, что говорил Фердинанд, вместо ужина.
– Но когда я увидел тебя. Меня ударило. Как грузовиком сшибло. Я не знаю, что сказать. Я просто. Очень хочу быть с тобой. – Он пару раз взглянул на нее, а потом быстро отвернулся к окну и стал смотреть на ее отражение.
Он высказал все то, для чего она не могла найти слов. Она накрыла его руку своей ладонью, и он повернулся к ней.
* * *
В тех книгах, которые старше меня, то, что делал Фердинанд, традиционно называлось «любовная близость». Всякий раз, когда мужчина раскрывал душу – искренне или притворно – женщине и говорил с ней о любви, между ними возникала «любовная близость». Естественно, скоро это выражение стало ироническим названием для благополучной реализации этих чувств и, становясь все популярней, в конце концов превратилось в вежливое обозначение секса. И все же мы до сих пор ощущаем неточность такой подмены. Спросите любого старше двадцати, и он согласится, что существует огромная разница между сексом и любовной близостью. Но Фердинанд в самом деле вступал с ней в любовную близость. В отличие от Миранды, он знал, что влюбленность не возникает сама собою, как стихийное чувство, и что посвященные выбирают, испытывать его или нет.
Почему он так считал? Потому что прочел меня, вот почему. Точнее, одного из моих уничтоженных братьев, как я буду называть их, да покоятся они с миром. То есть узнал больше, чем Миранда. С убежденной верой в себя, возможной только у таких наглецов, Фердинанд пытался выстроить «любовь», как строят карточный домик, аккуратно укладывая элементы конструкции друг на друга. Сначала он был хвастливым, потом неловким, потом ранимым и трогательным, потом убедительным, потом восторженным, потом надежным, потом преклонялся перед нею, потом упрочил завоевания, потом открывал перспективы. Часть списка он, ублюдок, украл у меня. Воспользовался моими же доктринами, чтобы комфортно сойтись с моей любовью. Но карточный домик – конструкция неустойчивая: чем выше его возводишь, тем больше риска, что он рухнет тебе же на голову. А любовь – опасное оружие (если позволите так беззастенчиво смешивать метафоры), она может ударить рикошетом. И все же Фердинанд так твердо верил в себя, что ему казалось сущим пустяком заразить этой верой и Миранду. Если бы он только потрудился внимательней взглянуть на Миранду, вместо того чтобы увлеченно «конструировать чувство», он мог бы заметить, что уже завоевал ее сердце, и все его дальнейшие усилия лишь снова и снова ввергали ее в трепет.
К моменту, когда они остановились в коридоре у своих смежных купе, находившихся, как они проверили, на другом конце поезда от сварливого американца, Миранда словно зачарованная тонула в колдовском дурмане. Первым было ее купе, она вошла, а Фердинанд остановился на пороге. Фердинанд снова начал запинаться – верный признак, что прирожденный англичанин стремится к любовной близости.
– Если все это выглядит чересчур поспешным, то я понимаю… Если ты осторожничаешь…
И тут…
– А, к черту! – воскликнул Фердинанд с неожиданной горячностью и поцеловал ее. И в этом тоже была новизна, в этом долгом, ласковом, тихом, безмятежном поцелуе, и ритмичные сотрясения бегущего поезда примешивались к ритмичному биению их сердец, пока все они не стали частью какой-то огромной пульсирующей машины. С закрытыми глазами Миранда проваливалась в бездну. А потом Фердинанд исчез. Что он, похоже, умел делать в совершенстве. Миранда скользнула в свое купе; не включая свет, легла на кровать и лежала, прислушиваясь в темноте.
* * *
Как ни удивительно, Барри повел себя безупречно, когда французские таможенники выбрали их машину для тщательной проверки. Ни разу не потянулся он к своей заднице и не сделал ни одного подозрительного телодвижения, пока люди в форме обнюхивали пепельницы и удивлялись отсутствию у него багажа. Перегноуз же смотрел на них с известной нервозностью, что лишь продлило их поиски, так как при каждом их новом задумчивом взгляде Питер становился все бледнее. После вчерашнего он охладел к оружию и не взял с собой пистолетов, но боялся, что упустил из виду что-нибудь, что сразу раскроет истинные цели его поездки.
– Какова цель вашего визита, мсье? Бизнес или развлечения? – до чего же неудобный вопрос. Перегноуз не хотел отвечать, что бизнес, потому что они могли спросить, какой именно бизнес, а он был уверен, что шпионаж в их стране не приветствуется, однако все эти часы тошнотворной езды с побелевшими от напряженной хватки костяшками пальцев развлечением тоже не назовешь.
– Развлечения, – солгал Питер.
В конечном счете та самая странность, которая и сделала их подозрительными в общем потоке – кричаще синий костюм Перегноуза, – решила вопрос для низенького пухлого таможенника. Поездка в самом деле для развлечений, этот британец – явно en anglais«артист». Разглаживая свои неизбежные французские усики, таможенник посмотрел на слишком рано возмужавшего Барри. Существует только одно объяснение столь необычной дружбы, заключил он, парень для месье – возможность le commerce rugueux [25]25
Букв. – «шершавого общения» (франц.).
[Закрыть]. Но это еще не отменяет служебной обязанности стараться предотвращать преступления.
– Можно вас на пару слов? – сказал он, отводя Перегноуза в сторонку. – У нас страна терпимости, – шептал он, – вы не встретите здесь предвзятого отношения к passion anglaise [26]26
Английская страсть (франц.).
[Закрыть], но я должен вас предупредить, что ваш друг выглядит… ну, мсье, я насмотрелся, как подобные животные котлету делают из респектабельных людей вроде вас, и это в первую же ночь любви.
Перегноуз только из последней фразы понял, о чем речь, и громко ответил:
– Сэр, меня возмущают ваши намеки!
Таможенник пожал плечами и ушел. Слишком часто он все это видел.
Перегноуз был даже рад снова оказаться в пути. Особенно радовало то, что за это время спустилась темнота. Она скрадывала ощущение, что он на бешеной скорости мчится по автостраде смерти; теперь езда была больше похожа на видеоигру со вспыхивающими и стремительно уносящимися назад огнями. То и дело ему приходилось опускать боковое стекло и платить дорожный сбор, зато Барри, сам утомившись от своего компакт-диска, целиком сосредоточился на дороге.
– И какие там дороги? – спросил Барри, стараясь выглядеть профессионалом.
– Дороги? – переспросил Питер. – Где?
– В Венеции.
– В Венеции? – опять не понял Перегноуз. – В Венеции нет дорог.
– Что вы имеете в виду?
– Там нет дорог. Нет машин.
– А на чем же они ездят?
– Плавают на лодках. Там полно воды.
Барри в жизни ничего более чудовищного не слышал.
– Что, совсем нет машин?
– Ни одной.
Некоторое время Барри сидел молча и думал.
– Так зачем же вам нужен шофер, если в этом чертовом городе машине не проехать?
К этому времени у Перегноуза накопилось раздражение на Барри, тем более после инцидента с таможенником.
– Я не просил вас задавать вопросы. Я просил вас вести машину. Мы должны попасть в Венецию, и больше мне вам нечего сказать.
Барри решил прибавить газу и перестроиться в скоростной ряд, чтобы из головы выветрились досадные мысли. Сразу пришлось мигать фарами и сигналить, и лишь после нескольких повторов Барри сообразил, что попал, наоборот, в медленный ряд, потому что здесь все ездят по неправильной стороне дороги. Барри перестал терроризировать «рено-4», блокировавший, как он думал, скоростную полосу, и вернулся к осевой.
– И, пожалуйста, чуть-чуть помедленней, – несколько нервно сказал Перегноуз.
– Я думал, мы напарники, – сказал Барри. – Думал, мы вместе в этом деле.
– Вы хоть имеете представление, что такое «это дело»? – спросил Перегноуз. – Хоть что-нибудь знаете о том, что мы делаем?
Барри помотал головой.
– И так будет и дальше, – тоном удовлетворенного превосходства сказал Перегноуз. – Не знаю, с чего вы взяли, что мы «напарники», – на последнем слове он так утрированно воспроизвел произношение Барри, что даже Барри заметил. А он уже устал рулить, и еще больше ему надоели начальственные выволочки. Забыв, что Перегноуз – человек опасный, носящий оружие, Барри внезапно свернул на обочину и яростно затормозил. Перегноуз чуть не задохнулся в мертвой хватке своего ремня безопасности и тяжело дышал, потирая грудь.
– Издеваешься, сука? – сказал Барри со всей возможной угрозой.
Перегноуз ловил ртом воздух.
– Я сказал, ты надо мной издеваешься?
Задыхающийся Перегноуз нечаянно кивнул.
– А-а, – сказал Барри, никогда не слышавший прямого ответа на этот вопрос, в крайнем случае уклончивое отрицание. А этот-то действительно из крутых. – Ладно. Достали меня ваши гадские понукания. Если не хотите сказать, что я тоже участвую в деле, прекрасно можете доехать сами. – Он вышел из машины, хлопнув дверцей, и зашагал по запасной полосе.
Перегноуз с ужасом посмотрел на рулевое колесо. Он выскочил из машины через свою дверцу, ни сном ни духом не ведая, что запасная полоса автострады – одно из самых опасных мест на Земле. Он побежал вслед за Барри и оказался совершенно не готов к той ураганной силе, с которой проносящиеся мимо грузовики обдавали его вихревыми потоками воздуха, отчего он болтался на ходу, словно бумажный мешок.
– Барри! Барри! – кричал он сквозь ужасающий вой и гул, пока не покатился по дороге, сбитый с ног очередным шквалом. Обернувшись, Барри увидел, что Перегноуза занесло на полосу, где стремительно увеличивались, приближаясь, яркие фары автопоезда. Барри побежал назад и схватил Перегноуза за ногу, вытащив тело из-под надвигающихся прямо на него по меньшей мере шестнадцати колес тридцатидвухколесного гиганта.
– Извините меня, извините, – хныкал Перегноуз в ухо Барри, который сел на дорогу, обхватив руками голову. Барри вдруг подумал, что этому коротышке нужна его опека. Он ужасно неуклюжий и думает, что до хрена крутой, но на самом деле он из тех криминальных талантов, которые просто беспомощны в реальной жизни. Он нуждается в помощи и заботе. Назначив себя нянькой, Барри почувствовал себя значительным и нужным, зауважал себя и с этих пор связывал самоуважение с обществом Перегноуза, где-то в глубине своей малоразвитой души уже зная, что им двоим предстоит еще долгий совместный путь.
