Текст книги "В тебе моя жизнь..."

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 81 страниц)

Он взял ее лицо в ладони и коснулся ее губ легким нежным поцелуем, на который она ответила, изголодавшись по ласке и нежности. Потому не стала сопротивляться, когда он увлек ее к постели. Анатоль медленно расстегнул все крючки на ее платье, а потом легко стянул его вниз на пол, помог ей снять корсет, оставив жену только в сорочке.

Затем Марина помогла ему снять высокие сапоги, ведь это было невозможно сделать без посторонней помощи. Она едва управилась с ними, недоумевая, как это делает Федор, и ее озадаченное лицо вызвало улыбку на лице Анатоля. Он протянул руку и потянул ее к себе, откидываясь на постель. Затем аккуратно устроил рядом, накрыв своей сильной рукой ее талию.

Так они и лежали почти всю ночь – лицо к лицу, глаза в глаза. Словно не могли насмотреться друг на друга. Нынче им почему-то не хотелось страсти, только нежности, только легкой ласки, убаюкивающей, успокаивающей.

– Ты был прав, – проговорила Марина, гладя мужа по лицу кончиками пальцев. – Я думаю, фон Шель не желает делать предложения Катиш, убей Бог не могу понять отчего.

– Я всегда прав, – лениво ответил ей Анатоль, изо всех борясь со сном, желая всю ночь смотреть вот на свою маленькую жену в его объятиях. Марина не стала с ним спорить, прекрасно зная, к чему это приведет. Только улыбнулась в ответ, а потом вдруг предложила:

– Я долго думала над тем, как нам следует поступить. Ныне я знаю. Нам просто надо покинуть Петербург, чтобы никто и никогда не узнал о том, что произошло. Увезем Катиш на время прочь. Я согласна прожить с ней где-нибудь в отдаленном имении, если вдруг… если она тяжела.

Анатоль напрягся под ее руками, и она замолчала на миг, но потом, так и не получив возражений, продолжила:

– Вдали от ушей и глаз она разродится. Мы скроем этого ребенка от всех. Объявим его нашим воспитанником, ежели ты так решишь, ежели не позволишь признать его сестре. Да-да, я знаю, какой это позор признать ребенка! Но вспомни про господина Грибоедова. Он ведь тоже…

– Давай подумаем об этом после, – прервал ее Анатоль. Не грубо и резко, как ранее делал это, а тихо и спокойно. – Но план мне твой нравится. Очень. Моя маленькая умненькая женушка.

Они немного помолчали, каждый погруженный в свои собственные мысли, а потом вдруг Анатоль в который раз коснулся губами ее пальцев и сказал:

– А давай лучше уедем не в отдаленный уезд империи, а в Европу? Я же обещал тебе показать Рим и Флоренск [529]529
  так иногда в те времена называли Флоренцию


[Закрыть], Париж и Карлсбад, – Марина подняла на него сияющие таким счастьем глаза, что у него перехватило дыхание, и он привлек ее к себе, спрятал ее лицо у себя на груди. – Море. Мы поедем в Неаполь, и я покажу тебе море. Оно такое огромное и шумное, такое волнующе прекрасное… Мы будем вдвоем – ты и я. Только вдвоем. И море… А потом спустя год или два вернемся в Завидово и заживем тихой скучной деревенской жизнью. Будем растить детей наших и собак выращивать на псарне…

– Фу, как это неромантично! – фыркнула Марина ему в грудь, и он улыбнулся сквозь слезы, что навернулись на глаза при той идиллической картинке, что предстала у него перед глазами. – Давай уж лучше детей отдельно, а собак отдельно обговорим… Два года? Я не могу на столько разлучиться с Леночкой! – вдруг напряглась она в его руках.

– Я тоже не могу, – ответил он. – И потому мы возьмем ее с собой. Пусть это безумие! Пусть о нас говорят: «Quels fou, cette famille de Voronin! [530]530
  Каковы безумцы, эта семья Ворониных! (фр.)


[Закрыть]», мы увезем ее с собой в Европу! Найдем ей лучших учителей рисования. Я слышал итальянская школа живописи самая лучшая, так что заберем из Европы именно итальянца.

– Ей еще рано обучаться живописи, она едва держит грифель в руке, – возразила ему Марина.

– Не спорь с мужем! Она у нас fillette de talent [531]531
  талантливая девочка (фр.)


[Закрыть], потому будем с детства способствовать ее таланту, – он снова прижал ее к себе и стал гладить по волосам, нежно, убаюкивающе, чувствуя, как постепенно расслабляется ее тело, и она погружается в сон. – Мы найдем самого лучшего учителя рисования и увезем его с собой в Россию. Поселимся в Завидово. Навсегда. Я выйду в отставку и стану скучным помещиком, интересующимся только охотой, собаками, сельскими заботами. А еще своей женой, да, милая? Ты спишь уже, мой ангел? Спи, моя радость, спи…

Так и лежал Анатоль до самого утра, слушая тихое шуршание ливня, которым пролились на землю тяжелые тучи, ходившие с вечера. Гладил ее по волосам, по плечам, ласково прикасался губами к виску, с наслаждением вдыхал слабый аромат ее духов.

Этот дивный цветочный аромат…Он на что угодно готов поспорить, что Серж до сих пор вспоминает его, когда начинают в садах цвести эти маленькие беленькие цветочки. Ведь забыть такую прелесть невозможно. И даже смерть неспособна стереть память о ней…

Когда за окном принялись за работу дворовые, что метлами убирали лужи во дворе перед домом, а дом пробудился и стал готовиться к наступившему дню, Анатоль аккуратно переложил жену со своей груди на подушки кровати, стараясь не пробудить ее от тех грез, что вызвали у нее на губах такую дивную улыбку. Но Марина приоткрыла глаза при этом, заметила, что он уходит.

– Куда ты? – спросила она сквозь сон, и он поспешил поймать ее руку, прикоснуться к ней губами успокаивающе.

– Надо ехать, – честно сказал он. – Ведь до того, как задуманное ночью стало явью, надо кое-что уладить.

– А! – улыбнулась Марина, закрывая глаза. – Бумаги выправить…

– Можно сказать и так, – согласился он, протянув руку и коснувшись ее волос, таких мягких, таких воздушных. Она выглядела ныне утром такой безмятежно счастливой, так улыбалась во сне, что у него заныло сердце. Он присел у ее постели на корточки, взял ее руку в свою ладонь и долго гладил, не в силах уйти из этой комнаты, от этой женщины, которой жило его сердце.

– Я люблю тебя, мой ангел, – прошептал он ей прямо в губы, когда коснулся их легким поцелуем, и быстро, не оглядываясь покинул спальню жены, а после того, как привел себя в порядок и навестил дочь и сестру, и особняк.

Марина же поднялась только к полудню, когда за окном ударили колокола на ближайшей церкви к дому Ворониных. Она позвонила Тане, чтобы та помогла ей с утренним туалетом, а после спустилась к завтраку в малую столовую. Почти все окна в доме были распахнуты настежь, чтобы впустить ту свежесть, что пролилась на землю с ночным дождем. Вместе с ней дом наполнялся щебетанием птичек, что сидели на ветвях в саду и радостным пением благословляли этот солнечный день, а также наполняли душу Марины какой-то безмерной благостью.

Почта, что разобрала Марина после завтрака, тоже принесла хорошие вести. Письмо из Ольховки, добравшись в Петербург через сотни верст, рассказало словами Анны Степановны, что папенька Марины пошел на поправку, уже вполне самостоятелен – и пищу принимает, и ходит с трудом, но сам уже, без помощи слуги. Правда, писать пока он не в состоянии, плохо сгибаются пальцы, но шлет дочери свое родительское благословение и теплое объятие.

Переезд в Ольховку пошел на пользу и Софи. Она встретила на губернском балу одного шляхтича из Варшавской губернии и прониклась к нему теплыми чувствами, равно как и он к ней, судя по частоте его визитов в Ольховку. Знатная фамилия Польши, скромное, но все же состояние и свой замок («notamment château, jugez de ma surprise! [532]532
  именно замок, вообрази себе мое удивление! (фр.)


[Закрыть]»), потому Анна Степановна с радостью готова дать свое благословение этому браку.

А вот младшая Оленька не так радует мать. Несколько лет до дебютного возраста, а она твердо заявляет матери, что хочет стать доктором («Dieu m'en garde! [533]533
  Избави Бог! (фр.)


[Закрыть]»), а не матерью и женой. Разве сие возможно, чтобы женщина занялась мужским делом? Совсем забила голову этими книгами. А ведь Анна Степановна всегда знала, что от этих книг одни неприятности, и вот каков результат!

Далее в письме шли одни возмущения поведением младшей из сестер Ольховских, напоминания о дебюте следующей сестры Ксении, что должно быть через два года, плохо скрытые намеки на денежную помощь родственникам любящим зятем. Марина с улыбкой отложила письмо в сторону, перечитав его дважды, настолько порадовала ее весточка из далекого родного прошлого. Она словно воочию увидела Ольховку с ее яблоневым садом позади старого деревянного усадебного дома, папеньку с трубкой у камина в единственной гостиной, маменьку и сестру с рукоделием рядом, а Оленьку за книгой где-нибудь в укромном уголке. Как же она соскучилась по своим родным! Быть может, по дороге в Европу Анатоль разрешит завернуть в этот скромный уголок ее прошлого, чтобы повидаться?

Где-то вдруг с шумом захлопнулось окно, за ним следующее. Марина вздрогнула от неожиданности этого резкого звука так неожиданно вырвавшего ее из приятных мыслей. Она перевела взгляд за окно кабинета и заметила, как нежданно переменилась погода. Ветви деревьев в саду чуть ли не окно бились под порывами ветра, что гнул их со страшной силой. Гроза что ли снова надвигается?

Марина слышала, как бегают лакеи, закрывая распахнутые утром окна, чтобы уберечь дорогое стекло, ведь где-то внутри дома уже послышался звук удара оконной створки о стену, а затем звон разбившегося стекла. На счастье, это на счастье, убеждала себя Марина, пытаясь собраться с мыслями, чтобы взяться за почту, которую не разбирала уже несколько дней.

Почерк следующего письма оказался ей незнаком, такой аккуратный, с тщательно выписанными буковками, и оттого сердце Марины вдруг сжалось в каком-то предчувствии. Она быстро взглянула на адресата и похолодела. Княгиня Загорская Варвара Васильевна. Что нужно ей от Марины? Неужто вдруг решила отношения наладить, как меж женами приятелей? Нет, Марине вовсе не нужно этого. Она никогда не станет приятельницей той, что каждую ночь делит постель с тем, кто еще недавно принадлежал Марине. Никогда не будет меж ними приязни!

Но Марина не успела вскрыть письмо. Пока она раздумывала, пока решалась на этот шаг, в дверь кабинета стукнули, и лакей, появившийся на пороге, сообщил, что молодая барышня к себе просят барыню придти. И Марина с легким сердцем отложила это тревожащее ее письмо, направилась к золовке в спальню, радуясь, что та пришла в себя, а значит, нервная горячка отступила, не стала долго мучить ее, как когда-то едва не убила саму Марину.

Катиш была так бледна, что по цвету равнялась с подушками, на которых покоилась ее голова. Она встретила Марину встревожено, протянула к ней руки, восклицая:

– Ах, успокойте меня! Где мой брат? Где Анатоль? Он не в доме, я знаю это!

– Моя дорогая, не волнуйтесь, – поспешила взять ее за ладони Марина, присаживаясь на край ее постели. – Анатоль отбыл по делам. Мы нынче ночью решились на путешествие в Европу, вот он и уехал выправить бумаги.

– Слава Богу! – быстро перекрестилась Катиш, а после вдруг отчаянно заплакала, хватаясь за руки невестки, как за опору в ее горе и боли, что сейчас терзали ее сердце. – Ах, Марина Александровна! Я так виновата! Перед вами, перед братом! Мне нет прощения…

– Ну, что вы, все образуется, – ласково проговорила Марина, гладя эту бледную плачущую девочку по волосам. – Мы все решим. Вам нет нужды беспокоиться о своем будущем, мы не оставим вас в вашем положении.

– В моем положении? – переспросила Катиш. – Нет, я не в тягости, Марина Александровна, я знаю это доподлинно. Я ведь думала, что от поцелуев возможно… возможно… Но вчера мне открыли глаза на истинное положение вещей, – она отстранилась от невестки, взглянула той в глаза. – Я знаю, вы будете ненавидеть меня, но я не могла иначе. Я так любила его! Так любила! Он казался мне таким… таким… beau comme un dieu [534]534
  красив, как бог (фр.)


[Закрыть], умен, успешен, так красиво говорит, так поет… Разве я могла устоять? Он был моим кумиром! Моим божеством! Я была готова на все, лишь быть с ним всегда, стать его супругой. Но вчера… вчера… Les dieux s'en vont [535]535
  Кумиры рушатся (фр.)


[Закрыть], и давеча рухнул мой!

Это было сказано с таким неприкрытым горем в голосе, что сердце Марины дрогнуло в сочувствии к этой боли разочарования в том, кого недавно Катиш боготворила.

– Я так хотела быть с ним. А Анатоль… он запретил даже думать об этом. Ну что с того, что Николя небогат и незнатен, что с того, что нет титула? А я? Разве я виновата, что я дочь графа? К чему мне это, когда я не могу быть счастлива с тем, кого люблю? А потом вы увезли меня в Нижний. А он перестал писать. Ни одного письма за эти месяцы! И я поняла, что потеряю его, если не сделаю что-нибудь. Я пошла к нему на квартиру, едва мы прибыли в Петербург, ведь он не ответил на мои письма. Я думала, что у него нет возможности писать ко мне более. А он сказал, что нам надо прекратить наше знакомство, раз мы не можем быть вместе, раз нам не суждено любить друг друга открыто. Прекратить! Я долго думала, как обойти это нелепое решение, как подтолкнуть его на то, чтобы он увез меня. И написала, что расскажу брату, что была у Николя на квартире, ежели он оставит меня.

Катиш снова разрыдалась да так сильно, что Марине пришлось дать ей успокоительного, чтобы хотя бы немного привести ее в чувство и снизить тот накал эмоций, что бурлил в девушке сейчас. Она хотела оставить золовку, чтобы та отдохнула, но она не дала ей этого сделать, ухватившись за подол платья невестки.

– Нет, не уходите! Я хочу открыть вам все! – и когда Марина снова присела на край ее постели, продолжила со вздохом. – Вот так низко я пала! Чтобы удержать его рядом, чтобы он остался со мной. И он пришел сюда. Просил моей руки. Нелепо! Я ведь писала, что все нужно сделать тайно! А потом эта ссора… и эта мысль Анатоля, что он должен непременно смыть кровью этот позор. Но какой позор?! Его ведь нет. Я девственна и не жду ребенка, хотя недавно сама думала об этом. А Николя вдруг пропал… и я боялась… Боялась за него… за брата… А потом вспомнила, где он может быть. В его старой квартире, где он иногда бывает, по словам его комердина. И я разузнала адрес и поехала туда, к нему. А он…Он был так груб, так язвителен. Сказал, что я сломала его жизнь своей нелепой любовью! Что он был идиотом, что связался со мной! И много другого… Разве можно так говорить человеку, которого любишь? Разве можно?

– Ах, милая моя девочка, не думайте более об том! Этот человек, он недостоин ваших слез, – Марина была так рада, что последствий этой истории нет и быть не может, что готова была расцеловать золовку в обе щеки. – Но все поправимо. Мы можем поехать в Европу все вместе, раз нет необходимости вам…эээ… оставаться в России. Вы поправите свое душевное здоровье, и вот увидите, счастье снова вернется в вашу жизнь. Никто не знает об этой истории, а значит, ваша репутация не пострадала. А ваше чувство… оно уйдет. Вы должны забыть об этом человеке. Вот и все… Все непременно будет хорошо!

– Нет, вы не понимаете! – возразила Катиш. – Я сделала страшную глупость! Я просто была так зла на Николя за его слова! О Господи!

– Я понимаю, – мягко возразила Марина, укрывая ее одеялом, делая знак, чтобы та поспала немного и набралась сил. – Но нам нужно забыть о ней. И жить дальше. Et voilà tout! [536]536
  Вот и все! (фр.)


[Закрыть]

– Значит, мой брат уехал по делам? Это точно? – не унималась Катиш, останавливая ее прямо у дверей своим вопросом.

– C'est justement cela [537]537
  Так и есть (фр.)


[Закрыть], – подтвердила Марина, покидая комнату золовки. – Лучше отдохните, Катиш. Набирайтесь сил. Вам они еще потребуются.

К почте, а точнее, к тому злосчастному письму Марина возвращаться не желала пока. До обеда еще было время, судя по циферблату часиков, что были приколоты к ее корсажу, а на улице все еще царствовала непогода, потому она решила пройти в свою половину и заняться рукоделием, закончить ту вышивку, что начала еще несколько месяцев назад, когда ходила второй и такой несчастливой тягостью.

Это был лик всех святых на гобелене, ведь отдельного лика святителя Анатолия не было, и он изображался обычно на общей иконе Всех Святых. Подарок ее супругу, который планировался еще к его именинам, только вот не успела она совсем закончить его к сроку. Что ж, самое время за него взяться!

Спустя некоторое время, когда Марина уже сидела за вышивкой и подбирала тон нитей для лика одного из святых, в ее комнату прибежала Леночка, желая посидеть подле матери. Но смирно усидеть у ее юбок она не смогла долго и попросилась к окну, поглядеть на прохожих и проезжающие мимо экипажи, что виднелись на набережной слегка в отдалении от дома за оградой особняка. Лошадки всегда вызывали к нее восторг, и каждый экипаж или всадника Элен встречала бурными хлопками в ладоши, радостно смеясь. Скоро Марина привыкла к этому выражению восторга дочери, и потому уже не вздрагивала каждый раз, когда та начинала громко хлопать в тишине комнаты. Вот и ныне она не обратила бы ровным счетом никакого внимания на заливистый смех Элен и ее хлопки, если бы не слова, что прозвучали за ними.

Такие страшные для Марины слова, резанувшие ее слух, заставившие ее окаменеть на месте, а руки похолодеть от ужаса, что сковал ее душу.

– Снег! Снег! – вскрикнула вдруг Леночка, показывая куда-то за окно нянечке, что придерживала ее у окна. – Снег!

Марина подорвалась с места и подбежала к окну, перепугав няньку. Ветер, рвавший ветви деревьев, что стояли в цвету, подхватил играючи сотни маленьких белых лепестков и понес их с собой, рассыпая их нынче с высоты на землю и на прохожих, словно хлопья белого снега.

«…. Одно скажу тебе – опасайся белого человека, когда снег будет падать в мае. Прости ему его поступки, прими его слова. Он будет искренен. Есть два пути в твоей жизни. Выберешь прощение – жизнь сохранишь. Выберешь гнев – погибнешь…»

– Это невозможно, – прохрипела Марина, хватаясь за вырез платья, что вдруг сдавил ее грудь, мешая дышать. – Невозможно!

Она подхватила юбки и побежала прочь из своей половины, натыкаясь на мебель на своем пути, будто ослепла вмиг. Она бежала по коридору и кричала во весь голос, призывая к себе дворецкого, чувствуя, как от ужаса, плещущегося в душе, идет кругом голова, и подгибаются колени.

С дворецким Марина столкнулась прямо на последних ступеньках лестницы, едва не сбив его, поднимающегося на хозяйский этаж, ярко-красного от спешки и волнения. Она схватила его за плечи, такая маленькая и хрупкая, ныне с силой вжимая пальцы в его ливрею, что он слегка поморщился.

– Барин! – выкрикнула она ему в лицо. – Куда поехал барин? Что сказал?

– Не ведаю, барыня, уж простить прошу меня покорно. Не докладывались они!

И Марина отпустила его, вдруг осознав, как выглядит со стороны ее неожиданный порыв. Прислонилась устало к стене.

– Иди и отправь людей. Пусть к Загорским идут, к Львовым или в дом Арсеньевых. В ресторации. В офицерскую в Зимнем. Пусть везде про барина спрашивают. Мол, домой его кличут, барыне худо.

Получив это распоряжение, старый дворецкий, словно мячик перекатываясь, поспешил по ступенькам вниз отдать приказы дворовым. Уже когда его нога ступила на пол холла, в тишине дома вдруг громом прозвенел звонок в передней. Звякнул и замолк, чтобы потом опять зазвенеть долго и протяжно, будто с каким-то надрывом.

Марина вздрогнула, услышав его пронзительный звук, но от стены так и не смогла оторваться, потому как только она была ей опорой сейчас, когда ноги вовсе не держали ее. Она наблюдала, как быстро просеменил в переднюю дворецкий, услышала, как он вскрикнул громко там, в этой небольшой комнатке. А потом вдруг в передней все зашумело, будто туда рой пчел залетел.

А после двери из нее распахнулись, и в холл вошли несколько лакеев, что несли что-то на плаще, одна пола которого ехала с тихим шуршанием по паркету холла, оставляя за собой темно-бурый след на полу. За широкими спинами в ливреях не было видно, что именно у них руках, но по напряженным плечам можно было догадаться, что это нечто тяжелое. Они быстро прошли в комнаты на первом этаже дома, миновав холл.

Марина в ужасе прижалась в стену, словно желая слиться с ней воедино, чтобы не видеть того, что сейчас видела на полу холла. Кровь… О Господи, кровь!

За лакеями внутрь дома быстро прошел Арсеньев, выкрикивая: «Быстрее! Быстрее!», тяня за собой какого-то маленького человечка в сером сюртуке и с большим черным саквояжем в руке. Он не заметил на Марину, ведь та стояла на самом верху лестницы, на ее последних ступеньках, почти слившись со стеной холла. Да и признаться, было видно, что ему вовсе не до того, чтобы оглядываться по сторонам.

Затем в холл ступил Сергей. Медленно, тяжело ступая по паркету. Будто каждый шаг давался ему с трудом. Он не должен был заметить ее на лестнице, ведь его взгляд был прикован к фуражке, что он нервно вертел в руках. Но будто движимый каким-то шестым чувством Сергей вдруг перевел взгляд наверх, прямо на помертвевшую Марину. В его глазах Марина без особого труда прочитала ответ на свой немой вопрос и прикрыла веки, словно не в силах более выдерживать этот тяжелый сочувствующий взгляд.

В мгновение ока Сергей буквально взлетел по ступеням, чтобы поддержать ее, вмиг пошатнувшуюся под сильным напором боли, не дать ей упасть с лестницы. Она распахнула глаза и взглянула в его стальные. Он сам вдруг потерял способность дышать на миг, заметив какое неприкрытое горе плескалось в этой изумрудной глубине.

– Il…? [538]538
  Он…? (фр.)


[Закрыть]– совсем тихо прошептала она, так тихо, что он едва расслышал ее.

– Он ранен, – ответил ей Сергей. – В бедро.

Марина вдруг шатнулась к нему, прижалась всем телом. Он на миг опешил от этого резкого движения и едва удержал равновесие, а потом легко обнял ее, успокаивая. Он чувствовал, как трясет мелкой дрожью ее тело и не сразу сумел понять, что Марина смеется каким-то нервным смехом. Она вдруг отстранилась от него, показывая знаком, что все в порядке, что она уже пришла в себя, и ее можно отпустить.

– Она ошиблась! – прошептала Марина, подавив очередной смешок. – Ошиблась, понимаешь? Старая цыганка ошиблась…